- Ты что-то хочешь... от меня? - ободряюще спросил Чэн.
     Он хотел спросить: "Ты что-то хочешь сказать?" - но вовремя вспомнил,
что Хамиджа не говорит.
     Хамиджа   раз-другой   хлопнула   своими   неправдоподобно   длинными
ресницами, не глядя, протянула руку (отпустив ладонь батинита) и вынула из
ножен на поясе юноши Такшаку.
     Короткий меч чуть ли не заурчал, выходя из ножен, и довольно  потерся
плашмя о бедро Хамиджи.
     Дар у нее, что ли - всех привораживать?..
     - Ты что, Такшака? - холодно спросил я, не покидая ножен. -  Придатка
сменить решил? Так не могу сказать, что одобряю твой выбор...
     "Ты злишься, Единорог? - донеслось от Чэна. - Почему?"
     Что я мог ответить? Что у меня просто плохое настроение? Что  мне  не
хочется Беседовать с Такшакой, и тем более - когда он в руках у Хамиджи?!
     Злой я становлюсь... хуже Обломка.
     - Ладно, не обижайтесь, - бросил я, обнажаясь и взмывая  над  головой
Чэна. - Пр-рошу!
     Хамиджа прыгнула вперед, и Такшака ударил.
     ...А Беседа вышла довольно-таки  серой.  Со-Беседники  из  Хамиджи  с
Такшакой получились не ахти (если  мерять  не  шулмусскими,  а  кабирскими
мерками,  да  еще  нашими  с  Чэном),  что-то  вроде  Эмраха  с   Маскином
Седьмым-Тринадцатым, когда мы Беседовали с ними у пруда в моей мэйланьской
усадьбе, и я понимал, что надо попроще и помедленней, и Чэн это понимал, и
Такшака понимал, и Хамиджа - хотя не знаю уж, что там она  понимала,  если
вообще понимала хоть что-то... Под  конец  мы  с  Чэном  для  разнообразия
поиграли в "пьяного предка Хэна", когда Чэн раз за разом уходил от Такшаки
в последний момент, внешне не обращая  никакого  внимания  на  его  резкие
косые взмахи, а я пугал Хамиджу, так ни разу и не прикоснувшись ни к  ней,
ни к клинку Такшаки, и делал вид, что сейчас  выпаду  из  руки  Чэна...  а
потом нам и это надоело.
     Пауза, вежливый поклон - и я нырнул в ножны, отсалютовав перед тем, а
Чэн улыбнулся Хамидже и пошел прочь.
     Отойдя на десяток-другой шагов, Чэн обернулся,  и  я  тоже  посмотрел
назад.
     Хамиджа  стояла  белая-белая,  глаза  ее  словно  остановились,  руки
плетьми повисли вдоль  тела,  и  вся  ее  поза  выражала  такую  отчаянную
безысходность, что Чэн-Я сперва хотел было вернуться, а потом передумал  и
быстро-быстро углубился в рощу.
     - Ну не знаю я, не знаю я, что мне с ней делать! - бормотал по дороге
Чэн-Я. - Вот уж обуза на мою душу!.. Сама  ведь  напросилась  -  а  теперь
обижается...
     Обломок за поясом помалкивал и делал вид, что спит.



                                    27

     В эту ночь никто, к счастью, не шумел, не звенел, не ругался, так что
мы спали спокойно и проснулись только к самому Чэнову завтраку (ох уж  эти
люди - и впрямь все едят да едят!).
     После завтрака Дзю опять удрал гулять с Косом, Саем и Заррахидом. Это
становилось интересным; и хотелось выяснить, куда это они "гуляют"  и  чем
там занимаются. Нет, ни  в  чем  недостойном  мы  их,  понятное  дело,  не
подозревали - но интересно же, в конце концов!
     Однако интерес этот быстро забылся - потому что мы  с  Чэном  уяснили
наконец причину непонятного поведения Коблана.
     Повитуха  Коблан  постился.  И  соблюдал  все  предписанные   обычаем
ритуальные ограничения.
     Он готовился к рождению нового Блистающего.
     В семействе метательных ножей Бао-Гунь должен был  родиться  десятый,
недостающий клинок - взамен погибшего в битве у песков Кулхан.
     ...У открытой походной кузни, которую  успел  соорудить  за  эти  дни
Коблан,  собрались  практически  все,  кому  было  позволено  остаться   у
священного водоема,  а  также  трое  маалеев  постарше  со  своими  Дикими
Лезвиями, которым по такому случаю разрешили присутствовать.
     Порывистый холодный ветер раздувал огонь в  горне,  заметно  облегчая
работу молодому ориджиту, стоявшему у переносных  мехов,  которые  Коблан,
как оказалось, всю дорогу таскал за собой.
     И не только меха.
     Пожилой шулмус с негнущейся ногой  -  местный  Повитуха,  пошедший  к
Железнолапому в ученики - стоял у  наковальни,  готовый  схватить  клещами
зародыш будущего Блистающего. Ритуальные свечи  Рождения  на  таком  ветру
неминуемо погасли бы - что сулило несчастье - и вместо них  горели  четыре
факела.
     Свежевымытый Коблан в фартуке мастера-устада с  Небесным  Молотом  на
кармане и Гердан Шипастый Молчун, начищенный и серьезный,  приблизились  к
наковальне. Гердан коснулся ее края и опустился  на  землю  рядом;  Коблан
воскурил благовония, вознес молитву и взялся за молот.
     Неподалеку стояла необычайно торжественная Ниру, опираясь на посох, а
на ее груди замерли, выставив рукояти, семеро ножей Бао-Гунь. Двое старших
ножей лежали у горна, на белой кошме ее по такому случаю вынесли из  шатра
- чтобы, согласно  традиции,  передать  рождающемуся  Блистающему  частицу
своей души.
     Здесь   присутствовали   все   наши:   и   мудрый   Чань-бо,    Посох
Сосредоточения,  и  непривычно  молчаливые  Гвениль  и  Махайра,  и  очень
серьезный Но-дачи, и неизменно держащиеся в последнее время  вместе  Кунда
Вонг и Маскин, Пояс Пустыни; и Волчья Метла, Заррахид,  Сай,  и,  понятное
дело, я с успевшим уже вернуться Обломком, и короткий Такшака,  и  Чыда  в
руках Куш-тэнгри, который очень внимательно следил за происходящим - а  он
умел быть внимательным...
     Тусклые и Батиниты (кроме Такшаки и светловолосого юноши) стояли чуть
дальше, а из-за их спин и рукоятей  благоговейно  наблюдали  за  таинством
Рождения Блистающего Дикие Лезвия и их, так сказать, шулмусы.
     ...Мерно вздымался молот, летели искры, лоснились  от  пота  плечи  и
грудь Коблана, эхом отзывался Шипастый Молчун - и тело  рождающегося  ножа
уплотнялось, форма становилась все более законченной, и  я  уже  улавливал
медленно пробуждающееся в будущем Блистающем сознание...
     ...Солнце перевалило за полдень, но никто даже не вспомнил о еде  или
отдыхе - таинство Рождения захватило всех...
     ...И наконец умолк отзвеневший молот, и поднялся с шипением  пар  над
купелью, дарующей Блистающему  крепость  тела  и  силу  духа,  и  суконный
полировочный  валик  со  специальной  пастой   многократно   прошелся   по
поверхности  новорожденного  ножа,  и  принесли   заранее   приготовленную
костяную рукоятку с  медными  кольцами  -  а  Повитуха  Коблан,  тщательно
проверив баланс, одним  ловким  движением  насадил  рукоять  на  хвостовик
новорожденного  и  закрепил  ее  двумя  маленькими  стерженьками  красного
дерева; точно такими же, как и у всех остальных братьев Бао-Гунь.
     Потом  двое  старших  ножей  по  очереди  прикоснулись  к   младенцу,
приветствуя его и  создавая  у  нового  ножа  первое  нужное  впечатление,
прообраз будущих Бесед. Я прямо-таки  чувствовал,  как  бурлит  от  потока
ощущений еще не до  конца  оформившееся  сознание  юного  клинка,  как  он
силится что-то сказать - и не может. Рано ему еще говорить,  этому  учатся
быстро, но не сразу...
     - Я приветствую  тебя,  брат  наш,  -  заговорил  самый  старший  нож
Бао-Гунь. - Будь счастлив в этой жизни, юный Блистающий, рожденный в чужой
ветреной степи, в пламени и звоне, и  будь  достоин  того,  чье  место  ты
займешь. Он... он...
     Голос ножа прервался, и лезвие его слегка запотело.
     - А теперь, - подхватил второй нож,  -  мы  должны  представить  тебе
человека. Нашего общего человека. Запомни ее и знай -  мы  равны,  хоть  и
различны между собой; мы, Блистающие - и люди...
     Нож говорил что-то еще, но я уже не слушал.
     "Да, - думал я, - наверное, так и надо. С рождения. Не Придаток -  но
человек. Не оружие - но Блистающий. Не такой, как ты -  но  равный.  Часть
тебя, как и ты - часть его. С рождения. Это - выход. Это - Путь."
     "Да, - думал Чэн-Я, - это так. И только так!"


     На следующее утро можно было  видеть  шулмусов,  усердно  чистящих  и
полирующих  свои  блестящие  от  удовольствия  клинки.  Несколько  человек
толпились вокруг Коблана - с утра наевшегося мясной шурпы до  отвала  -  и
кузнец,  ругая  на  чем  свет  стоит  косоруких   шулмусских   Повитух   и
пустоголовых ориджитов, правил заточку,  выравнивал  изъяны  ковки,  давал
советы - и к концу дня многие Дикие Лезвия выглядели уже не столь  дикими,
хвастались друг перед другом новообретенной полировкой и со свистом рубили
что попало, проверяя заточку.
     Некоторые,  как  я  заметил,  даже  пытались  Беседовать   -   именно
Беседовать - а не опасно и бестолково звенеть друг о друга! Разумеется,  у
них еще мало что получалось, но главное было не  это  -  они  _х_о_т_е_л_и
Беседовать! Они _с_т_р_е_м_и_л_и_с_ь_ к этому!
     Начало было положено.
     Да и шулмусы стали смотреть на свои клинки по-новому.
     Молодец Дзю!
     Кстати, о Дзю. Пора бы выяснить,  куда  это  он  все  время  исчезает
вместе с ан-Таньей?
     И мы с Чэном отправились выяснять.
     Потом, когда все стало на свои места, я подумал, что  зря  мы  совали
острие куда не следует.
     Есть случаи, когда полезнее оставаться в неведении.
     ...Когда Кос, как обычно, опять явился за Обломком, мы с Чэном,  тоже
как обычно, ничего не  сказали  -  но,  подождав,  пока  они  скроются  за
шатрами, поспешно двинулись следом.
     Сухощавая фигура ан-Таньи, ощетинившаяся тремя Блистающими, несколько
раз мелькнула впереди - и мы сообразили, что наши дворецкие и Сай с Дзюттэ
направляются за пределы Круга, к дальним юго-западным холмам, на которых и
за которыми раскинулось шумное ориджитско-маалейское стойбище.
     Ну и что им там понадобилось?
     Дорога заняла около получаса, и нам пришлось поотстать - не то  чтобы
мы особо скрывались, но и не желали, чтобы Кос с Блистающими заметили  нас
раньше времени.
     И, кажется, преуспели в этом.
     Впрочем, по той же причине мы пропустили начало представления.  Когда
мы, наконец, перевалили через холмы и прошли между  какими-то  коновязями,
то оказались неподалеку  от  довольно-таки  обширной  и  ровной  площадки,
местами поросшей пучками жухлой травы, подобно физиономии хитрого  Тохтара
- и выяснили, что действо уже в самом разгаре.
     На площадке рядами сидела, одинаково подобрав под себя  ноги,  добрая
сотня шулмусов: впереди - наши  ориджиты  и  молодые  маалеи,  за  ними  -
старики обоих племен, дальше - подростки вперемешку с женщинами.
     И  каждый  держал  тот  или   иной   блестящий   клинок,   неподвижно
устремленный острием вверх.
     А перед ними  Кос,  Заррахид  и  Обломок  (Сай  находился  за  поясом
ан-Таньи) исполняли начальный танец Пятой стихии. Очень медленно  и  очень
плавно, тщательно подчеркивая все переходы чтобы шулмусы могли уследить за
каждым  движением.  Это   было   крайне   поучительное   зрелище.   Причем
поучительное в самом прямом смысле слова  -  потому  что  наш  Обломок  не
только выписывал в воздухе вензеля Пятой стихии,  как  заправский  Детский
Учитель.
     Он при этом еще и проповедовал.
     Вслух.
     А Дикие Лезвия с благоговением слушали (явно не  понимая  половины  и
посему проникаясь к  проповеди  еще  большим  почтением),  что  вещает  им
новоявленный пророк.
     - ...ибо все вы видели Его и могли убедиться, что  для  рожденного  в
этом мире невозможно достичь Его совершенства - но пытаться приблизиться к
нему есть первый долг и первая заповедь; и тогда тела наши станут  крепче,
и очистятся души наши, и помыслы станут  ясными,  а  мастерство  возрастет
многократно - но лишь у следующих Пути,  указанному  Пресветлым  Мечом,  а
указал он: оставь сомнения и слушай Меня...
     - Оставь сомнения и слушай Его, - нестройно повторили  Дикие  Лезвия,
явно не в первый раз слышавшие эту заповедь.
     - Не повреди Придатка своего, а  тем  паче  -  чужого,  ибо  хорошего
Придатка вырастить трудно, а испортить легко...
     - Не повреди Придатка...
     - Не разрушай собрата своего, ибо все вы - Блистающие, подобия Мои...
     - Не разрушай...
     - Живи Беседой и радостью ее, ибо в этом смысл жизни Блистающего...
     - Живи Беседой...
     - И те из вас, кто внемлет Слову Моему,  изреченному  пророком  Моим,
Дзюттэ Ковырягой (мы с Чэном  едва  сдержали  смешок)  и  Ближними  Моими,
станут подобны Мне и войдут в рай, имя которому - Кабир!
     Тут Я-Чэн обнаружил, что слишком уж высунулся из-за крайней  коновязи
- а оказываться на виду, особенно сейчас, Мне-Чэну никак не хотелось, и мы
поспешили спрятаться обратно, так что конца проповеди пророка Ковыряги  мы
не услышали.
     Еще некоторое время мы наблюдали за происходящим из  укрытия.  Дзю  в
конце концов умолк и вместе с Саем и Заррахидом занялся более  стоящим,  с
нашей точки зрения, делом: принялся наставлять Дикие Лезвия  в  мастерстве
Беседы. В чем ему помогали неизвестно откуда взявшиеся и непонятно где  до
того скрывавшиеся Волчья Метла, Чань-бо, Но-дачи и двое Тусклых.
     Дальше Я-Чэн смотреть не стал и вернулся к священному водоему.
     По дороге я размышлял о Пресветлом Мече, указавшем единственно верный
Путь непросвещенным Диким Лезвиям, и о Ближних Его; а в  особенности  -  о
пророке Дзюттэ Ковыряге и о рае по имени Кабир.
     Небось, Кос вещал шулмусам (и не первый день!) нечто в этом же роде -
великий Асмохат-та и Ближние Его... Ну, удружили! Вернутся эти пророки - я
их так на Путь наставлю!..
     Ковыряга!.. Кто ж это  слово  такое  выдумал?!  Уж,  небось,  не  сам
Обломок... хотя с него станется!..


     До обеда Мои пророки и Ближние не появлялись - видимо,  заняты  были;
но обед их святость (я имею в виду Коса) явно пропускать не  собиралась  -
вот тут-то все четверо и  были  отловлены  Мной,  вернувшимся  с  обучения
Куш-тэнгри.
     - Ковыряга, значит... пророк! - язвительно начал  я,  щекоча  острием
немного растерявшегося Обломка. - Пресветлый Меч и  пророк  Его,  а  также
Путь Меча из Шулмы в Кабир, он же - рай! Вот, значит, почему от  меня  все
Дикие Лезвия прячутся! А по-нормальному им  объяснить  нельзя  было?!  Без
пророков с Ближними?!.
     - Нельзя! - неожиданно отрезал оправившийся Дзюттэ. -  По-нормальному
- нельзя. Не доросли они  еще  -  по-нормальному!  Не  проливать  крови  -
почему? Всегда проливали - и ничего, а теперь  вдруг  нельзя?!  Ритуалы  -
вещь красивая, но зачем? Ради чего?! Жили без ритуалов - глядишь, и сейчас
проживем! Ты об этом подумал, Единорог?!
     Я промолчал.
     - А так - никаких "почему"!  -  продолжал  между  тем  Обломок.  Есть
Пресветлый Меч -  и  пусть  кто-нибудь  усомнится!  Они,  в  общем,  и  не
сомневаются... И есть Ближние Его  -  видите,  как  блестят?  Видите,  что
умеют? Видите, как с ними обращаются?! Хотите стать такими же?  Еще  бы  -
конечно,  хотят!  А  если  хотите  -  внимайте  слову   Его,   изреченному
посредством пророка...
     - Ковыряги! - не выдержал я.
     Злиться на Обломка и моих друзей я уже  не  мог  -  тем  более,  что,
похоже, они были правы.
     - Да, Ковыряги! - гордо заявил Дзюттэ, и мне послышалась в его голосе
даже некоторая обидчивость, чего раньше за Дзю не  водилось.  -  Меня  так
местные прозвали. И означает это: "Тот, кто видит суть  вещей".  Вот  так,
Пресветлый!
     - Тот, кто доковырялся до сути, - ехидно уточнил Сай, но Дзю  оставил
его реплику без внимания.
     Вот что значит - пророк... прежде он Саю не спустил бы!
     - Терпи, - коротко прозвенел молчавший до этого  эсток.  -  Следующее
поколение  будет  усваивать  эти  истины  с  рождения  -   и   сочтет   их
естественными и само собой разумеющимися. Они станут Блистающими  -  и  им
уже не понадобится Пресветлый Меч! А пока терпи!..
     - Ладно, - задумчиво покачал кисточкой я. - И знаешь что, Дзю  -  раз
ты теперь Мой пророк, то слушай Слово Пресветлого!
     - Слушаю и повинуюсь, Ваша Однорогость! - гнусаво зашуршал Обломок, и
мне сразу стало легче - это был прежний зловредный шут, для которого я  до
конца дней  своих  останусь  мишенью  для  мудрых  советов  и  язвительных
насмешек.
     - ...Внимай воле Моей: пусть те Дикие Лезвия, которые окажутся самыми
рьяными в служении Мне, - пусть они получат в награду собственные имена! И
придумаешь их - ты!
     Большего наказания для своих последователей я сочинить не мог.


     ...Следующие дни были заняты до предела. Мы учили  шамана  и  учились
сами. Куш-тэнгри уже немного отошел  от  первого  потрясения  и  занимался
спокойно и сосредоточенно, не забывая учить нас.
     Учить смотреть - и видеть. Видеть -  и  запоминать.  Запоминать  -  и
сопоставлять.  Сопоставлять  -  и  делать  выводы.  И  на   основе   этого
погружаться  в  некое  странное  состояние,  когда  мысль  охватывает  все
окружающее целиком - и прорывается в еще не наступившее время.
     Это было трудно. Когда я был отдельно от Чэна - у нас  вообще  ничего
не получалось, хотя шаман делал это один. Но когда смотрели, запоминали  и
сосредоточивались не Мэйланьский Единорог и Чэн Анкор, а Я-Чэн... это было
сродни состоянию Беседы. И тогда нам удавалось поймать  это  неуловимое  и
неосязаемое чувство без названия; тогда мы начинали видеть.
     Видеть всего на несколько мгновений вперед - но это было будущее!
     Один раз, находясь в трансе, мы увидели Асахиро и Но-дачи, входящих в
наш шатер - и едва мы вынырнули на поверхность реальности, как полог шатра
откинулся, и показались Но с Асахиро!
     Шаман, в свою  очередь,  был  неутомим,  и  Чыда  не  могла  на  него
нарадоваться.  Потихоньку  мы   даже   пробовали   Беседовать;   медленно,
осторожно, но это уже была Беседа, а мы были - со-Беседники!..
     И все это как-то отодвинуло в  тень  слухи  о  волнениях  в  Шулме  и
исчезнувших    из    ставки    Джамухе    с    Чинкуэдой     и     тысячей
тургаудов-телохранителей; даже о Кулае Чэн почти не вспоминал...
     Коблан с Шипастым Молчуном ругали  тех  нерадивых  шулмусов  и  Дикие
Лезвия, что сохраняли  до  сих  пор  первозданно-отвратительный  вид;  Дзю
проповедовал; время от  времени  к  водоему  наезжали  гонцы  из  каких-то
племен, где уже были наслышаны об Асмохат-та и Пресветлом Мече - с гонцами
обычно разговаривали Кос и Асахиро, а нас с Чэном показывали издалека.
     Гонцы смотрели, ахали, до вечера крутились вокруг водоема  и  наконец
исчезали.
     День шел за днем...


     Это случилось совершенно неожиданно.
     Я неторопливо Беседовал с Чыдой Хан-Сегри,  в  пятый  раз  подставляя
Чэна под прямой выпад копья и терпеливо дожидаясь, пока шаман выполнит то,
что от него требовалось - и старался не обращать внимания  на  то,  что  с
каждым разом глаза Куш-тэнгри вспыхивают все ярче и напряженней.
     Почему-то я никак не мог  избавиться  от  ощущения,  что  касаюсь  не
древка или наконечника Чыды, а непосредственно дотрагиваюсь клинком до рук
шамана,  как  при  прорицании  -  и  тогда  мне  на   миг   мерещится   то
призрачно-сизый дым за спиной Куш-тэнгри, то зыбкие силуэты  всадников  на
холмах, то сами холмы превращаются в подобие домов...
     "Устал, - подумал я, начиная все заново, - пора заканчивать..."
     Додумать я не успел. Шаман отошел назад, Чыда крутнулась колесом, и я
еще почувствовал, что Чэн пристально смотрит в глаза Куш-тэнгри - а  потом
передо мной словно распахнулись ворота...


     ...Ворота Чжунду распахнулись,  и  в  богатейший  город  Поднебесной,
неистово визжа и размахивая оружием, хлынули степняки.
     Ли Куй, известный в Чжунду,  как  Носатый  Ли,  бродяга  без  роду  и
племени, пришедший в город невесть откуда перед самым нашествием, - щуплый
и взъерошенный Ли Куй, прихрамывая, бежал по переулкам  западной  окраины,
надеясь на везение.
     Если великая Гуаньинь поможет ему уйти целым и невредимым, он  станет
бритоголовым монахом-хэшаном  в  шафрановой  рясе,  живущим  милостыней  и
безразличным к мирской суете - и  пусть  другие  дураки  дают  рискованные
советы  скудоумному  Сыну  Неба,  императору-тупице,  и  пусть  несчастную
Поднебесную насилуют и грабят все, кому