е грозит  опасность,
но мэтр Ренар частенько приходит в университет".
   - Подобных себе он никогда не встречал.  Вам  повезло,  что  он  не  стал
приставать с  расспросами  о  мыслителях  и  философах,  труды  которых  его
восхищают. Он горячий поклонник одного из ваших  мудрецов.  Вы  слышали  имя
Вольтера?
   - Слышал, разумеется, но специально его трудов не изучал.
   - Вам снова повезло, - усмехнулся Фи.
   Я никак не ожидал от него иронии. Забавно; забавно - и очень  приятно.  С
каждым мгновением, с каждой  фразой  нашей  беседы  во  мне  крепло  желание
остаться в подземелье навсегда.
   - Он так хотел приветствовать  вас,  -  Ученый  Фи,  продолжая  разговор,
провел меня мимо громадной цветочной луковицы, которая вздымалась и опадала,
будто дышала. - Если я правильно помню, он дружил с одним из ваших  предков,
с которым познакомился в ту пору, когда война еще не уничтожила его дом.  Вы
бы слышали, как он расхваливал этого графа Манфреда.
   - Манфреда?! - в нашем роду Манфреда считали заблудшей  овцой.  Лжец,  до
которого далеко самому барону Мюнхгаузену. Предатель, изменник, дурное семя.
Шпион. Якобинец. Прислужник иноземных  владык.  Легкомысленный  соблазнитель
женщин. - У нас не принято упоминать его имя.
   -  Вам  виднее.  Мэтр  Ренар  считает  его  замечательным  ученым   эпохи
французского Просвещения, к которой он, как вы догадываетесь, неравнодушен.
   - Мой предок Манфред был знатоком похабных песенок, разбирался разве  что
в сортах пива и в девицах легкого поведения. Он навлек позор на нашу  семью;
другой мой предок постарался уничтожить все записи о похождениях Манфреда, а
тех, кто продолжал мусолить легенду, надлежащим  образом  приструнил.  Между
прочим, Манфреда сделали героем оперы-буфф  "Манфред  или  Гурия  в  мужском
обличье". При жизни его пытались объявить сумасшедшим, однако он,  бежав  из
французского парламента, членом которого недолгое время был, сумел сохранить
ясность мысли и укрылся в Швейцарии. Последнее, что о нем было  известно,  -
что    он    появился    в    Миренбурге     в     компании     шотландского
инженера-воздухоплавателя  по  имени  Сент-Одран.  Они  собирались   строить
воздушный корабль и получили достаточно крупную сумму в качестве  инвестиций
- а потом бежали на своем корабле от  разъяренных  инвесторов.  Впоследствии
они объявились в Париже, где попытались провернуть ту же  операцию.  К  тому
времени,  к  величайшей  радости  членов  нашей  семьи,   Манфред   перестал
использовать имя и титул фон Беков.  Он  представлялся  как  граф  Критский;
молва утверждала, что его повесили за конокрадство в английском городе Йорк.
По другим слухам, он жил близ Бристоля,  до  конца  своих  дней  притворяясь
женщиной, которую погубила  несчастная  любовь.  Еще  рассказывали,  что  он
выманил из Гамельна знаменитого крысолова, и тот исчез навсегда.
   Признаться, я забеспокоился. Неужели я иду по  следам  своих  легендарных
предков, чьи деяния были окутаны  столь  плотной  завесой  тайны,  что  даже
ближайшие родичи ведать не ведали, кто они такие на самом деле? Неужели  мне
суждено погибнуть от некоего  тайного  знания,  которое  почти  наверняка  и
погубило моих предков?
   Ученого Фи мои слова потрясли.
   - Я все лучше и лучше постигаю ваше мировосприятие, - тихо проговорил он.
   Я попробовал объяснить, что мы больше  не  верим  в  древние  мифы  и  во
всяческие легенды. Он выслушал и озадаченно покачал головой. Почему, спросил
он, нужно отвергать одну идею во славу другой? Или у нас  в  мозгах  хватает
места только для одной?
   Он затрясся от смеха - так понравилась ему собственная  шутка.  Смех  его
был настолько заразителен, что я не сдержался и тоже рассмеялся.  Настоящий,
живой человек - а по виду не более чем внезапно ожившая каменная статуя.
   Вдруг мой хозяин насторожился и склонил голову набок. В остроте слуха мне
с ним было  не  тягаться,  поэтому  я  просто  стоял  и  ждал.  Он  медленно
повернулся.
   Мгновение  спустя  с  той  стороны,  куда  глядел  Ученый  Фи,  показался
торопливо идущий Фроменталь.
   - Ученый Фи! Граф Ульрик! - выпалил француз. - Они совсем близко! Я видел
своими глазами. Их около сотни. Все вооружены, у каждого полное  снаряжение.
Они перешли мост и сейчас стоят на окраине. Требуют, чтобы к ним  вышел  наш
"предводитель".
   Фи явно не понял, что означало последнее слово,  но  растолковывать  было
некогда.
   - Друг мой, - сказал Фроменталь, обращаясь ко мне, - боюсь, вам  не  уйти
от своей судьбы. Ее зовут майор фон Минкт. Кажется, он  считает  вас  кем-то
вроде преступника. Говорит, вы украли национальное достояние. Это так?
   - Вы ему верите?
   -  Он  производит  впечатление  человека,   привыкшего   командовать.   И
привычного ко лжи, верно?
   - Он вам угрожал?
   - Я бы сказал, что он выражался уклончиво, но  намеки  делал  такие,  что
догадался бы и ребенок. По-моему, ему не привыкать угрожать людям. Он  хочет
поговорить с вами. Хочет воззвать к вашему чувству долга и наставить вас  на
путь истинный, на путь закона и порядка.  Говорит,  что  времени  у  него  в
обрез, а если понадобится применить силу, он не остановится ни перед чем,  -
судя по всему, Фроменталь не поверил ни единому  слову  той  байки,  которую
выложил ему  кузен  Гейнор.  Но  сотня  раззадоренных  погоней  автоматчиков
способна причинить немалый урон существам, не представляющим, что есть война
- или любое другое проявление агрессии. За Ученого Фи и его народ я,  честно
говоря, опасался больше, нежели за себя.
   - Вы хотите с ним поговорить? - спросил Фи.
   Я постарался изложить причины нашей с Гейнором распри, и в  конце  концов
Ученый Фи поднял длиннопалую руку в знак того, что все понял.  Но,  прибавил
он, ему хотелось бы присутствовать при моем разговоре с Гейнором. Я неохотно
согласился.
   Шайка Гейнора устроила привал у самого моста через пропасть. Рев водопада
здесь был значительно громче, но Ученый Фи легко перекрыл его своим голосом.
Он произнес краткую приветственную речь и справился у  Гейнора,  чего  тому,
собственно, надо. Гейнор повторил  то,  что  мы  слышали  от  Фроменталя,  -
практически слово в слово. И Ученый Фи расхохотался ему в лицо.
   Клостерхейм, стоявший рядом с майором, немедленно выхватил из кобуры свой
"вальтер ППК" и наставил пистолет на ученого.
   - Вашему дружку, господин граф,  следует  знать,  что  офицеров  Третьего
рейха надо уважать. Велите ему быть поосторожнее, иначе я его пристрелю. Как
говорит  фюрер:  "Нет  ничего   более   убедительного,   чем   внезапный   и
всепоглощающий страх перед смертью".
   - Насчет меча я не шучу, - пристальный взор  Гейнора,  казалось,  пронзал
меня насквозь. В тот миг, когда он гнался за нами по поверхности, в нем  еще
оставался толика  разума,  но  теперь  и  она  исчезла  без  следа,  стертая
впечатлениями от подземелья. - Я убью любого, кто помешает мне завладеть им.
Где ты спрятал меч, кузен? Мой меч, моя любовь, моя отрада. Где Равенбранд?
   - Я его не прятал, он скрылся сам, - честно ответил я. - Ты  никогда  его
не найдешь, а от меня и слова не услышишь о его местопребывании.
   - Сами виноваты, - буркнул Клостерхейм. -  Смерть  этой  твари  на  вашей
совести, - он приставил пистолет к высокому лбу Ученого Фи и нажал на курок.



    Майкл МУРКОК
    ХРОНИКИ ЭЛЬРИКА ИЗ МЕЛЬНИБОНЭ V
    ДОЧЬ ПОХИТИТЕЛЬНИЦЫ СНОВ
    КНИГА ВТОРАЯ


   В мир ушли за пределами мира,
   В море за пределами моря.
   Орфей и его братья
   Ищут себе жен среди мертвых.
   Лобковиц. Орфей в Аушвице.
   1949 г.

Глава 1

Сны наяву

   В тот самый миг, когда Клостерхейм нажал на спусковой крючок,  я  осознал
во всей полноте, насколько далеко ушел от своего привычного мира; осознал, к
собственному  великому  изумлению,  что  и  вправду  оказался  во  владениях
сверхъестественного.
   Пистолет Клостерхейма негромко тявкнул - и  заглох;  эха  не  было,  звук
словно растворился в воздухе. Пуля - я глядел на все это как завороженный  -
вылетела из ствола, а в следующую долю секунды растаяла, будто ее и не было.
   Клостерхейм, на лице которого вдруг возникло выражение покорности судьбе,
опустил  руку  и   медленно   вложил   пистолет   в   кобуру,   после   чего
многозначительно посмотрел на своего начальника.
   Гейнор выругался.
   - Разрази меня гром, - проворчал он, - мы в Срединном мире!
   Клостерхейм явно понял, о чем это он. И я тоже понял. Подсказала память -
древняя, загадочная память, унаследованная от моих много повидавших и  много
знавших предков.
   Окружающий мир, несмотря  на  всю  свою  чужеродность,  выглядел  слишком
реальным, слишком вещественным,  чтобы  счесть  его  сновидением.  А  потому
происходящему находилось одно-единственное объяснение, уже давно  блуждавшее
по границе моего сознания. Объяснение настолько же логичное,  насколько  оно
было абсурдным.
   Гейнору не откажешь в сообразительности. Он правильно  заключил,  что  мы
очутились в мифическом Mittelmarch, на рубеже  между  человеческим  миром  и
Волшебной страной. Наши семейные предания гласили, что  мои  предки  изредка
навещали это место. Я всегда считал, что Mittelmarch реален не более чем,  к
примеру, сказки братьев Гримм, но теперь  моя  уверенность  поколебалась.  А
что, если Гриммы описали в своих сказках увиденное на этом рубеже? Что, если
существует и Гадес, и прочие мифологические преисподние? И  Мо-Оурия,  может
статься, была прообразом Альвхейма. Или Тролльхейма?  Или  тех  таинственных
пещер, где карлики ковали свои магические клинки?
   Эти мысли нахлынули на меня, пронеслись волной в то мгновение,  когда  я,
широко раскрыв глаза,  взирал  на  происходящее.  Казалось,  в  этих  вечных
сумерках время приобрело некое,  не  поддающееся  описанию  новое  качество.
Ощущалась  инородная  текстура,  неподвластная   повседневному,   обиходному
восприятию и сопряженная с легкой нестабильностью... Я чувствовал себя  так,
словно проживал этот миг многократно и с разной скоростью, причем  отдельные
скорости мог замедлять или убыстрять  по  своему  желанию.  Схожее  ощущение
приходило ко мне в моих недавних снах, но я уже нисколько  не  сомневался  в
том,  что  все  творится  никак  не   во   сне,   а   в   наиматериальнейшей
действительности. Иными словами, я  начал  воспринимать  мультивселенную  во
всем ее богатейшем многообразии.
   Клостерхейм будто успокоился, как если бы "ориентация на местности" уняла
в нем всякую тревогу.
   - Люблю ночь, - проговорил он тихо. - Ночью мне хорошо. И со  мной  лучше
не связываться, - длинный белесый язык облизал тонкие губы.
   Ученый Фи одарил Клостерхейма невеселой улыбкой.
   - Можете попытаться убить меня иначе, но учтите - я сумею защитить  себя.
Посему советую вам проявить разумность и отказаться от агрессии. Мы и прежде
сталкивались с насилием и научились с ним бороться. Позвольте заметить,  что
мы не испытываем уважения к тем, кто уничтожает жизнь и, упадая в  забвение,
готов захватить с собой всех вокруг. Мы не препятствуем падению,  но  твердо
убеждены, что это путешествие следует совершать в одиночку.
   Я искоса поглядел на прочих нацистов, прикидывая, понимали они греческий,
на котором говорил Фи,  или  нет?  Судя  по  недоуменным  взглядам,  ученого
понимали  Гейнор  да  Клостерхейм,  для  остальных  его  речь   была   сущей
тарабарщиной. Внезапно мое внимание привлекла  фигура,  притаившаяся  позади
отряда за высоким сталагмитом, напоминавшим гору поставленных друг на  друга
тарелок. Лица было  не  разглядеть  из-за  вычурного  шлема,  тело  покрывал
доспех, лучившийся серебристым сиянием; в темноте словно  возник  полубог  в
тускло  светящемся  облачении...   В   барочном   доспехе   сквозило   нечто
театральное, ненастоящее,  придуманное  Бакстом  для  очередной  дягилевской
экстраваганцы. Ни дать ни взять Оберон, король  Волшебной  страны.  Я  хотел
было спросить Фроменталя, но тот отмахнулся, не отводя взора от Гейнора.
   Мой кузен успел  оправиться  от  шока  и  вновь  что-то  затеял.  Вполуха
прислушиваясь к словам Ученого Фи, он извлек из  ножен  на  поясе  кинжал  с
инкрустированной рукоятью. Тусклая сталь, слоновая кость; блики  призрачного
света на лезвии... Мнилось, что кинжал  так  и  норовит  пронзить  воздух  и
бросить вызов всему диковинному подземному миру.
   Покачивая кинжал на ладони, Гейнор оглядывал своих людей.  Потом  опустил
оружие, встретился взглядом со мной - "попробуй, отними", ясно  читалось  на
его лице, - а затем позвал на немецком, не поворачивая головы:
   - Лейтенант Лукенбах, идите сюда.  На  зов  откликнулся  ражий  детина  в
черной форме СС, явно гордый доверием начальства.  Его  пальцы  чуть  ли  не
сладострастно сомкнулись на рукояти кинжала. Он ждал приказа, как рвущаяся с
поводка гончая.
   - Вы тут упоминали об агрессии, - Гейнор выудил сигарету из портсигара. -
Выражаясь подобным образом, вы совершаете государственное преступление,  ибо
ставите под сомнение и даже отрицаете власть рейха. Не знаю,  понял  ты  это
или еще нет, мой тощенький дружок, но  все  вы  отныне  -  граждане  Великой
Германии, а потому должны подчиняться законам фатерлянда, - речь  получилась
бы пафоснее, выспреннее, не пытайся Гейнор одновременно  закурить  сигарету.
Когда у него снова  ничего  не  вышло,  он  швырнул  наземь  и  сигарету,  и
зажигалку. - А ваши законы, как ты сам, должно быть, догадываешься...
   Этот сукин сын строит из себя паяца!
   С восхитившим меня хладнокровием  -  или  это  был  всего-навсего  каприз
самодура? - Гейнор жестом велел лейтенанту Лукенбаху идти вперед.
   - Покажите этому типу, на что может сгодиться наша старая добрая  рурская
сталь.
   Мне стало страшно за Ученого  Фи,  которому  не  хватило  бы  сил,  чтобы
справиться и с одним нацистом, не говоря уж о целой ораве.  Фроменталь  тоже
казался слегка обеспокоенным, но когда я шагнул  было  навстречу  Лукенбаху,
удержал меня взмахом руки. Очевидно, этот  жест  должен  был  означать,  что
Фроменталю не впервой наблюдать подобную сцену.
   Ученый Фи, не меняя позы и не меняясь в  лице,  бесстрастно  наблюдал  за
приближающимся  эсэсовским  офицером.  Тот  подходил  все  ближе,  а  ученый
продолжал едва слышно бормотать что-то по-гречески: то ли молился за  упокой
своей души, то ли читал некое охранительное заклинание...
   Взгляд лейтенанта способен был напугать кого угодно.  Я  столько  раз  за
последние месяцы встречал этот стеклянный взгляд - взгляд садиста, существа,
которому позволили удовлетворять свои самые злодейские желания во имя высшей
справедливости. Что нацисты привнесли в наш несчастный мир,  какое  зло  они
пробудили? Между релятивизмом и обманом не осталось места  для  человеческой
совести. А без совести, подумалось мне, существуют лишь  алчность  и  полное
забвение - вечность несформировавшегося Хаоса или мумифицированного Порядка,
который подыскал себе замечательный способ выражения в бреднях коммунистов и
нацистов; те и другие сводили жизнь к мрачному набору  прописных  истин,  из
которых вытекали разве что стерилизация и смерть, а  альтернатива,  то  бишь
пресловутый "свободный капитализм", также вела нас к гибели.  Жизнь  цветет,
когда силы находятся  в  равновесии.  Нацистский  "порядок"  претендовал  на
установление равновесия; однако  подобное  "упрощение"  многообразного  мира
знаменовало собой на  деле  тотальное  разрушение.  Фундаментальная  логика:
вызов - ответ, действие - противодействие. И сейчас мне, похоже,  предстояло
стать свидетелем очередного проявления стихии разрушения.
   Налитые кровью глаза Лукенбаха сулили смерть. Лейтенант  вытянул  руку  с
кинжалом и оскалился по-волчьи, глядя на Ученого Фи. Пройти  ему  оставалось
два-три шага.
   Не в силах спокойно смотреть  на  происходящее,  я  метну  лея  навстречу
эсэсовцу. Фроменталь пытался меня удержать, но не сумел. Однако добраться до
лейтенанта я не смог: передо  мной  возник  призрак  в  доспехах,  столь  же
вычурных, как и на фигуре, которую я заметил в тенях; только у этого  доспех
был иссиня-черным. Забрало открыто, лицо - как оно мне  знакомо,  это  лицо!
Изможденное, бледное, с пронзительными рубиновыми глазами.  Мое  собственное
лицо. Мой двойник! То самое существо, которое я видел в своих снах,  которое
являлось мне в концлагере.
   Его появление потрясло меня настолько, что  я  застыл  как  вкопанный,  и
нацист прошагал мимо.
   - Кто ты? - выдавил я.
   Мой двойник что-то ответил - во всяком случае, губы его  зашевелились,  -
но я ничего не услышал. Тогда он отступил в сторону. Я повернулся за ним - и
увидел, что он вновь пропал.
   Между тем Лукенбах приблизился к намеченной жертве почти вплотную.
   Ученый  Фи  неторопливо  воздел  длинную   холеную   руку,   как   бы   в
предостережение. Лукенбах и не подумал остановиться, будто шел под гипнозом.
Пальцы его крепче стиснули рукоять кинжала, он готовился нанести удар.
   На сей раз мы оба - и я, и Фроменталь - рванулись было помешать эсэсовцу,
но ученый взмахом руки заставил нас замереть на  месте.  Когда  же  Лукенбах
приблизился на расстояние  удара,  Фи  вдруг  раскрыл  рот  -  широко-широко
(человек так не может, словно змея разинула пасть) - и закричал.
   Крик одновременно был ужасен - и мелодичен. Казалось, он  извивается  под
высоким сводом пещеры, среди сталактитов,  которые  задребезжали  в  ответви
мелко затряслись, угрожая рухнуть нам на головы. Впрочем, откуда-то я  знал,
что этот крик был "сфокусирован",  что  ли,  и  его  направление  и  сила  в
точности соответствовали необходимому.
   Треньк, треньк... Ледяные кристаллы позвякивали, негромко  бормотали.  Но
ни один не сорвался.
   Крик мнился бесконечным, безгранично  протяженным  в  пространстве  и  во
времени. Под самым сводом пещеры постепенно  возник  отзвук  -  ноты  словно
перетекали одна в другую, и неожиданно рулада оборвалась с резким щелчком.
   От группы сталактитов оторвалось ледяное копье - впечатление было  такое,
словно  это  произошло  по  воле  Ученого  Фи.  Оно  устремилось   вниз,   к
ухмыляющемуся лейтенанту Лукенбаху, который, по всей видимости,  решил,  что
его противник кричит от страха.
   Копье зависло в нескольких сантиметрах  над  головой  эсэсовца.  Оно  как
будто и вправду подчинялось воле Фи.
   Крик оборвался. Ученый Фи едва уловимо шевельнул  губами.  Ледяное  копье
послушно отклонилось и нацелилось в выбранную точку. Ученый  повел  ладонью.
Копье описало плавную дугу - и элегантно, не  подберу  иного  слова,  именно
элегантно вонзилось нацисту в самое сердце.
   Лукенбах взвизгнул, по пещере пошло гулять эхо, а лейтенант уже забился в
предсмертных конвульсиях.
   Потом замер, вытянулся на каменном полу в  луже  крови,  что  натекла  из
раны; в груди у него торчало ледяное  копье.  Мы  с  Фроменталем  потрясенно
переглянулись: конечно, погибший был нацистом, но такая смерть...
   Гейнор между тем явно пересматривал свою стратегию.
   Вот мой кузен подошел к Лукенбаху, нагнулся  и  вынул  кинжал  из  крепко
сжатого  лейтенантского  кулака.  Поморщился,  отступил  на   шаг-другой   и
посмотрел мне в глаза.
   - Кузен, я снова тебя недооценил. Когда  же,  в  самом  деле,  я  научусь
воспринимать всерьез и тебя, и твоих дружков? Ты уверен, что не хочешь пойти
с нами? Или, по крайней мере, отдать мне Равенбранд, чтоб я больше к тебе не
приставал?
   Я позволил себе усмехнуться, Фроменталь же громко и сурово произнес:
   - Дружище, в вашем нынешнем положении торговаться не пристало.
   - Положение - штука переменчивая, - Гей-нор по-прежнему не сводил взгляда
с меня. - Что скажешь, кузен? Оставайся здесь со своими новыми приятелями, а
меч отдай мне. Я заберу его наверх, чтобы сразиться с Хаосом. Договорились?
   - С Хаосом? С самим собой, что ли? - я не удержался от колкости.
   - Хаос - то, с чем я сражался, сражаюсь и  буду  сражаться,  -  напыщенно
заявил Гейнор. - Потому мне и необходим Черный Меч. Если вернешься со  мн