растерянности, нашему молчанию  и  самоуничижению.  И
теперь мы вынуждены подчиняться им! Вам нечего бояться, вещал  фюрер,  кроме
самого вашего страха. А страх с каждым днем становился все страшнее.
   Я всегда отличался здравомыслием и к мистике меня не тянуло, однако я  не
мог отделаться от мысли, что на нас  обрушилось  некое  вселенское  зло.  По
иронии судьбы, на заре столетия люди искренне верили в  скорое  исчезновение
войн и несправедливостей. Неужели  это  -  расплата  за  нашу  доверчивость?
Неужели на Землю  явилась  некая  демоническая  сила,  привлеченная  трупным
смрадом бурской войны, побоищ в Бельгийском Конго, резни в Армении,  тлением
миллионов тел, заполнивших окопы, воронки и  канавы  от  Парижа  до  Пекина?
Жадно  насыщаясь,  эта  неведомая  сила  настолько  осмелела,  что  оставила
мертвецов и взялась за живых...
   Поужинав, мы решили, что на террасе уже слишком холодно, и потому перешли
в  кабинет.  Попивая  бренди,  покуривая  сигареты,  мы  наслаждались  всеми
удобствами, какие только дарит человеку цивилизованный быт.
   Я вдруг понял, что мой кузен приехал не просто так, что в Бек его привело
какое-то дело. Интересно, когда он заговорит о своей цели?
   Гейнор всю прошлую неделю провел в Берлине и  охотно  делился  столичными
сплетнями. Геринг - жуткий сноб  и  поклонник  аристократии.  Поэтому  принц
Гейнор - которого наци предпочитали называть Паулем фон Минктом - удостоился
приглашения рейхсмаршала. "А оказаться личным гостем Геринга, - прибавил мой
кузен, - куда приятнее, чем быть среди личных гостей Гитлера. Скажу  как  на
духу, - продолжал Гейнор,  -  человека  занудливее  Гитлера  мне  видеть  не
приходилось. Его хлебом не корми, дай поговорить; он  готов  вещать  сутками
напролет под патефон, играющий одну и ту же пластинку Франца Легара. Вечер с
Гитлером, - заявил Гейнор, - еще хуже, чем вечерок в обществе строгой старой
тетушки. Трудно поверить его старым друзьям, которые утверждают, что  Гитлер
не раз веселил их своими шутками и розыгрышами.  Геббельс  слишком  замкнут,
чтобы составить хорошую компанию, он предпочитает  молчать  и  лишь  изредка
позволяет  себе  вставить  в  разговор  словечко-другое.  А  вот  Геринг   -
по-настоящему веселый малый и предметы искусства коллекционирует всерьез, не
то что прочие бонзы. Между  прочим,  он  спасает  картины,  которые  нацисты
хотели уничтожить, и его дом в Берлине давно превратился в  сокровищницу,  в
музей, где  есть  все,  в  том  числе  знаменитейшие  немецкие  древности  и
прославленное оружие".
   Все это Гейнор излагал тем же самым насмешливым тоном, однако я нисколько
не поверил в искренность его слов. Не мог поверить, что мой кузен якшается с
нацистами лишь для того,  чтобы  отстоять  независимость  Вальденштейна.  Он
говорил, что  принимает  realpolitik  ситуации,  но  надеется,  что  нацисты
оставят его маленькое владение в покое.  Он  тщательно  это  скрывал,  но  я
уловил в  тоне  Гейнора  нотки,  которые  меня  напугали,  -  нотки  алчного
романтизма. Его зачаровала огромная власть, которой ныне  располагал  Гитлер
со своими присными. Причем -  мне  так  показалось  -  он  отнюдь  не  горел
желанием влиться в эту власть; он жаждал ее для себя одного. Быть может,  он
воображал себя принцем великой Германской империи? Гейнор шутил  порой,  что
еврейской и славянской крови в нем не меньше, чем арийской, однако  нацисты,
похоже, закрывали глаза  на  "темное  прошлое"  тех,  кто  был  им  чем-либо
полезен.
   А капитан фон Минкт - в этом сомневаться не приходилось - представлял для
наци определенную ценность, иначе его не снабдили бы машиной с  водителем  и
не приставили бы к нему секретаря. И он явно приехал сюда по поручению своих
хозяев. Я слишком давно знаю Гейнора, чтобы подумать, будто он соскучился по
мне. Неужели ему поручили завербовать меня?
   "Или же, - мелькнула вдруг мысль, - его послали убить меня?" Впрочем, для
этого ему не надо было приезжать в Бек и напрашиваться  ко  мне  на  ужин  -
существует добрый десяток более быстрых и эффективных способов. И вообще это
не в духе нацистов  -  обставлять  убийство  разными  церемониями:  как  раз
церемониться они ни с кем не собирались.
   Захотелось глотнуть свежего воздуха, и  я  предложил  все-таки  выйти  на
террасу.
   Залитые лунным светом окрестности словно явились из сказки.
   Внезапно  Гейнор  предложил  послать  за  его   секретарем,   лейтенантом
Клостерхеймом.
   - Знаешь, кузен, он обижается, когда с ним обращаются как с прислугой,  а
у него, между прочим, хорошие связи наверху. Родня  жены  Геббельса.  Он  из
древнего горского рода, чем изрядно гордится.  У  них  была  своя  крепость,
простояла в Гарце тысячу с лишним лет. Себя они называют охранниками,  но  я
так полагаю, до недавних пор все Клостерхеймы-мужчины были бандитами. А  еще
у него родственники в церковной верхушке.
   Я вяло отмахнулся: мол, делай что хочешь. Общество Гейнора начинало  меня
утомлять, приходилось чуть ли не ежеминутно напоминать себе, что  он  -  мой
гость. Быть может, появление Клостерхейма поможет мне успокоиться...
   Робкая надежда растаяла, едва на  террасе  возникла  угловатая  фигура  в
тесном эсэсовском мундире. Фуражку лейтенант держал под мышкой,  изо  рта  у
него вырывался  пар  -  пронзительно-белый,  будто  более  студеный,  нежели
воздух.  Я  извинился  за  свою  неучтивость  и  указал  на  пустой   бокал.
Клостерхейм помахал "Майн Кампф" карманного формата и заявил, что  его  ждут
дела. Он производил впечатление фанатика и чем-то напомнил  мне  бесноватого
фюрера. Рядом с ним Гейнор выглядел сущим ангелом.
   В конце концов лейтенант согласился пригубить бенедиктин. Принимая у меня
бокал, он неожиданно спросил Гейнора:
   - Вы уже сделали предложение, капитан фон Минкт?
   Гейнор засмеялся - чуть натянуто. Предложение,  говорите?  Я  хотел  было
спросить, о чем речь, но мой кузен предостерегающе поднял руку.
   - Не  будем  торопить  события,  Ульрик.  Всему  свой  черед.  Лейтенанту
Клостерхейму иногда не хватает такта и дипломатичности.
   - Некогда нам всякой ерундой заниматься, - сурово произнес  лейтенант.  -
Жизнь в горах тяжелая, так что недосуг нам манеры  разучивать.  Мы  защищаем
границы Вальденштейна с незапамятных  времен.  И  будем  защищать,  пока  не
умерли наши традиции. Пока  стоят  наши  крепости  и  пока  мы  не  утратили
гордости.
   Я намекнул, что рано или поздно им придется отказаться  от  традиций  под
наплывом туристов. Кстати  сказать,  это,  вполне  возможно,  облегчит  долю
горцев. Пожила в крепости горстка баварцев - и целую неделю сидишь,  закинув
ногу на ногу, и подсчитываешь прибыль. Сам бы я наверняка этим занялся, но у
меня, к сожалению, не крепость, а всего лишь поместье, хоть и  прославленное
в веках.
   Не знаю, с чего на  меня  напала  разговорчивость.  Наверное,  я  пытался
расшевелить Клостерхейма, заставить его сойти с пьедестала:  кстати  говоря,
мне очень не понравился его искоса брошенный взгляд.
   - Все может быть, - признал Клостерхейм. - Жизнь точно легче станет, - он
повторно пригубил бенедиктина и попытался проявить что-то вроде  заботы  обо
мне:
   - Насколько мне известно, капитан фон Минкт приехал, чтобы  избавить  вас
от бремени.
   - Какого еще бремени?
   - Родового, - ответил Гейнор. - Или, если  угодно,  семейного,  -  Гейнор
прямо-таки лучился улыбкой. Клостерхейм - тот сыпал угрозами не задумываясь,
а вот Гейнор предпочитал обходные пути и как будто и вправду прислушивался к
моим словам.
   - Ты ведь отлично знаешь, что я не слишком дорожу  семейными  ценностями,
если они, конечно, не напоминают мне о своих хозяевах  или  о  разного  рода
обстоятельствах, с ними связанных. Тебе понадобились наши сокровища?
   - Помнишь старый меч, с которым ты столько возился  перед  войной?  Такой
черный, от возраста потемневший - прямо как твой наставник, старина фон  Аш.
Скажи честно, куда ты дел этот меч? Отдал? Продал? Или повесил на стенку?
   - Если я тебя правильно понимаю, кузен, речь о Равенбранде?
   - Правильно понимаешь, кузен, именно о нем. Я и забыл, что  ты  дал  мечу
прозвище.
   - Во-первых, не прозвище, а имя. Во-вторых, я ему  имен  не  давал  -  он
звался так изначально. Он - ровесник  нашего  рода,  кузен.  С  ним  связано
множество легенд, но  доказательств,  естественно,  никаких,  одни  домыслы,
баснословные предания, восхваляющие седую  древность...  Битвы,  призраки  и
тому подобное. Никакой антиквар, никакой любитель истории  не  даст  за  эти
байки и  ломаного  гроша,  -  признаться,  я  встревожился.  Неужели  Гейнор
пожаловал в Бек с  тем,  чтобы  лишить  нас  нашего  древнейшего  достояния,
врученного нам на хранение? - Коммерческой  ценности  меч  не  представляет.
Дядюшка Руди пытался его продать, отвез в Миренбург на оценку.  Его  ожидало
сильное разочарование.
   - В паре он куда более ценен. Мечи-близнецы - дорогая штука,  -  сумрачно
проговорил Клостерхейм. Уголок его рта подергивался, будто лейтенант страдал
тиком. - Близнецы-соперники.
   Мне подумалось, что Клостерхейму, как говорят в Вене,  далеко  до  целого
пфеннига. Его замечание показалось имеющим  весьма  отдаленное  отношение  к
теме разговора, как если бы мысли лейтенанта были заняты чем-то другим. Было
куда проще не обратить внимания на его реплику, чем выяснять, что он имел  в
виду. Что это еще за мечи-близнецы, мечи-соперники? Или Клостерхейм - из тех
наци, что свихнулись на мистике? Забавное сочетание, не столь  уж  редкое  в
наши   дни   -   увлечение   сверхъестественным   и   приверженность   идеям
национал-социализма.  Лично  я  никогда  этого  не  понимал,  однако  многие
нацисты,  в  их  числе,  по  слухам,  Гитлер  и  Гесс,  не  упускали  случая
погрузиться в мистические дебри.  Разумеется,  у  них  имелось  рациональное
объяснение  всем  тем  призрачным  абстракциям,  которые  в  реальной  жизни
вырождались в обыкновенное насилие.
   - Не скромничай, кузен, - Гейнор окинул меня насмешливым взглядом. - Твой
род подарил Германии немало доблестных воинов.
   - И разбойников с террористами.
   - И тех, кто был  всем  сразу,  -  поддержал  Гей-нор.  Тон  у  него  был
развязный, как у разбойника на виселице, и ухмылялся он соответственно.
   - Ваш тезка, граф, - пробормотал Клостерхейм.
   От его хриплого голоса меня пробрала дрожь.
   - Что?
   Клостерхейм поморщился, как видно, раздосадованный моей недогадливостью.
   - Тот, кто искал - и нашел - Грааль. Благодаря кому ваш род приобрел свой
девиз.
   Я пожал плечами и предложил вернуться в кабинет. В камине развели  огонь.
Я глядел на языки пламени, и внезапно меня охватила щемящая сердце тоска  по
семейным рождественским праздникам, которым мы радовались, как только  могут
радоваться Йулу <Сочельник.> истые саксы: отец, мама  и  братья  были  живы,
родственники и друзья съезжались в Бек  со  всего  света,  из  замка  Оши  в
Шотландии, из Миренбурга, из Франции и Америки, и всем было хорошо и приятно
под нашим приветливым кровом. Война разделила нас -  похоже,  навсегда  -  и
уничтожила радость. И вот теперь я стою у  почерневшей  от  времени  дубовой
панели, наблюдаю, как бьется в камине огонь  и  как  утягиваются  в  дымоход
струйки дыма, и всячески пытаюсь вести себя как положено радушному  хозяину,
а передо мной стоят два типа в черной с серебром форме, приехавшие, и тут не
может быть сомнений, чтобы забрать мой меч.
   - Делай работу дьявола, - прочитал  Клостерхейм  надпись  на  гербе,  что
висел над камином. Я находил этот герб вульгарным и давным-давно убрал бы  с
глаз долой - но чтобы снять его, нужно было раскурочить стену. Потому  он  и
висел до сих пор на своем привычном месте - готическая штучка с  загадочными
узорами, которые, если верить старинным записям, прежде обозначали совсем не
то, что выискивали в них сейчас. - Вы  по-прежнему  следуете  этому  девизу,
герр граф?
   С этим девизом  легенд  связано  даже  больше,  чем  с  мечом.  К  нашему
семейному проклятию, альбинизму,  как  вам  наверняка  известно,  далеко  не
всегда  относились  терпимо,  и  потому  некоторые  мои  предки  старательно
уничтожали всякие записи об альбиносах вроде меня и прочих несуразицах. Я бы
сказал, они отличались логикой, которая  полагает,  что,  сжигая  книги,  мы
искореняем горькие истины. Судя по недавним событиям, в Германии это болезнь
распространенная... Короче говоря, записей о стародавних временах  почти  не
сохранилось, но я не сомневаюсь, что в девиз с  самого  начала  вкладывалась
определенная ирония.
   - Может быть, - сурово согласился Клостерхейм. Для него,  очевидно,  даже
намек на иронию был преступлением. - Но чашу вы, как  я  понимаю,  потеряли?
Ну, Грааль?
   - Мой дорогой лейтенант! - воскликнул я. - В Германии не найти  семьи,  у
которой не имелось бы собственной легенды  о  Граале  и  его  поисках!  А  в
половине немецких семей вам с гордостью покажут кубок, который якобы и  есть
Священный Грааль. И в Англии то же самое. Послушать англичан, так  у  Артура
было больше Камелотов, чем у Муссолини титулов. Все эти легенды  родились  в
девятнадцатом столетии, на волне романтизма и "готического  Возрождения".  В
ту пору немцы заново создавали свое прошлое. Поройтесь  в  книгах  -  вы  не
найдете ни одной легенды древнее 1750 года. А если вам  мало  доказательств,
задумайтесь, почему всяк описывает Грааль по-разному? Вольфрам  фон  Эшенбах
говорил, что чаша из  гранита;  ее  называли  и  деревянной,  и  золотой,  и
отделанной самоцветами... Я понимаю, вашей партии нужны символы - недаром вы
привлекли себе на службу Вагнера, - но это уже чересчур. И потом, если у нас
и были старинные кубки, они давно исчезли.
   - Действительно, звучит нелепо, - Гейнор поежился и  подвинулся  ближе  к
огню. - Но мой отец помнит, что твой дед, кузен, показывал ему золотую чашу,
прозрачную, как стекло, и твердую, как железо. На ощупь она  была  теплой  и
вибрировала в руках.
   - Знаешь, если дед и вправду владел чем-то таким, меня он в свои  секреты
не посвятил. Я никогда не пользовался  его  доверием.  Да  мы  и  не  успели
сойтись: он умер вскоре после перемирия.
   Клостерхейм нахмурился, явно решая, стоит ли мне  верить.  Гейнор  же  не
скрывал своего недоверия.
   - Кому как не тебе, кузен, знать о подобных вещах? Из всех фон  Беков  ты
единственный прочел все книжки в вашей библиотеке. И отец у тебя был  ученый
и погиб таинственно, и фон Аш наверняка поделился с тобой своими познаниями.
Да и сам ты все равно что музейный экспонат.  Впрочем,  уж  лучше  стоять  в
музее, чем выступать в цирке.
   - Совершенно верно, - холодно сказал я, бросил взгляд на жуткие  по  виду
"охотничьи часы" над каминной полкой и прибавил, что, к сожалению,  вынужден
покинуть гостей. У меня, знаете ли, режим.
   Гейнор сообразил, что  перегнул  палку  и  оскорбил  меня;  впрочем,  его
последняя фраза была ничуть не более оскорбительна, нежели  весь  предыдущий
разговор. Я вдруг подумал, что раньше  он  не  был  таким  -  по-крестьянски
напористым, что ли. Что ж, верно говорят:  "С  кем  поведешься,  от  того  и
наберешься". Он явно подлаживался под своих новых дружков.
   - А как же наше дело? - проговорил Клостерхейм.
   Гейнор отвернулся к огню.
   - Дело? Так вы здесь по делу? - я притворился, что удивлен.
   - В Берлине приняли решение, - тихо, не оборачиваясь, пояснил  Гейнор.  -
Насчет древних ценностей.
   - В Берлине? Ты про Гитлера?
   - Да. Его привлекают все эти вещицы.
   - Они - символы былого могущества Германии, -  деревянным  голосом  изрек
Клостерхейм. - В них заключено все то,  что  утратили  наши  аристократы,  -
воинственный дух свободного народа.
   - Может быть. Так или иначе о Граале  я  ничего  не  знаю.  А  зачем  вам
понадобился мой меч?
   - Мы хотим быть уверенными, что с ним ничего  не  случится,  -  отозвался
Гейнор, опередив Клостерхейма. - Что его не украдут большевики,  к  примеру,
что ты его не потеряешь и не сломаешь. Твой меч - государственное достояние.
Твое имя, кузен, будут упоминать на каждой выставке.
   И, смею тебя заверить, ты  вполне  можешь  рассчитывать  на  материальное
вознаграждение.
   - Вот как? А что, если я откажусь отдать мой клинок?
   - Тебя объявят врагом государства, - у  Гейнора  хватило  такта  опустить
голову и уставиться на свои начищенные до блеска сапоги. -  А  также  врагом
национал-социалистической партии и всего, что за ней стоит.
   - Врагом партии? - задумчиво повторил я. - Иными словами,  только  глупец
может думать, что он уцелеет, если бросит вызов Гитлеру?
   - Верно подмечено, кузен.
   - Что ж, - я направился к двери, - среди фон Беков  глупцов  не  было.  С
вашего позволения, я возьму ночь на размышление.
   - Пусть твои сны будут истинны, - загадочно пожелал Гейнор.
   Клостерхейм не удержался:
   - Мы, современные немцы, творим новые традиции, герр граф. Этот меч - ваш
не более чем мой. Он принадлежит Германии, как символ нашей доблести, нашего
былого могущества. Нашей крови, в  конце  концов.  Вы  ведь  не  собираетесь
предать свою кровь?
   Я посмотрел на сумрачного горца, потом на арийца со славянскими  корнями.
Перевел взгляд на собственную мертвенно-бледную ладонь с блеклыми ногтями.
   - Свою кровь? Кто придумал этот миф?
   - Мифы - древние истины, украшенные легендами, -  наставительно  произнес
Клостерхейм. - Вагнер это понимал, и в этом секрет его успеха.
   - А я думал, что в музыке... Мечи, чаши, проклятые души...  Вы,  кажется,
сказали, что у  моего  меча  есть  пара?  Неужели  владелец  второго  клинка
согласился расстаться с ним?
   - Второй меч, - ответил Гейнор из-за спины Клостерхейма, - последний  раз
видели в Иерусалиме.
   Признаюсь, я улыбался, укладываясь в постель, но вскоре вернулись  дурные
предчувствия, согнавшие улыбку с  моего  лица.  Вытянувшись  на  кровати,  я
задумался, как мне спасти себя самого и уберечь мой клинок  от  длинных  рук
Адольфа Гитлера. И тут, в странном полузабытьи между явью и сном, я  услыхал
голос:
   - Я ничего не имею против парадоксов. На них зиждется мироздание. Без них
и люди не люди. Без них нет мышления.
   Голос до жути напоминал мой собственный. И в то же время  в  нем  звучала
уверенность, какой я в жизни не испытывал.
   Поначалу  я  решил,  что  кто-то  проник  в  мою  спальню,   и   принялся
оглядываться, но никого не увидел, а затем провалился в сон - и в ноздри мне
вдруг ударила едкая, обжигающая вонь. Нет, не вонь; этот запах был странным,
но неприятным его не назовешь. Почему-то подумалось, что  так  пахнет  змея.
Или ящерица. Большая ящерица. Огромная. Из тех, которые  летают  в  небесах,
подчиняясь воле смертного, и  дышат  пламенем  на  врагов.  А  враги  у  них
жестокие, твердо вознамерившиеся победить любой ценой и не гнушающиеся любых
средств...
   Призрачные очертания. Гигантские крылья. Мне снилось, что я лечу. Я сидел
в громадном  черном  седле,  которое  как  будто  было  вырезано  из  дерева
специально под меня; от седла тянулось  нечто  вроде  мембраны,  соединявшей
седло с чешуйчатой шеей моего скакуна. Я нагнулся, приложил  руку  к  чешуе,
которая на ощупь была горячей - явный  признак  чужеродного  метаболизма;  в
следующий миг нечто с шумом взметнулось вверх, зазвенела упряжь,  и  впереди
возникла огромная тень.  Появилась  чудовищных  размеров  голова;  сперва  я
решил, что это динозавр, но быстро понял, что  сижу  на  драконе,  на  самом
настоящем драконе, по сравнению с которым я просто карлик. В пасти у дракона
виднелась золотая узда с кисточками - длинными, в человеческий рост.  Голова
неторопливо повернулась, и на меня уставился  отливающий  желтизной  зрачок.
Взгляд дракона был исполнен глубочайшей, непостижимой мудрости, обретенной в
мирах, куда никогда не ступала человеческая нога. И все же...  Я  и  вправду
углядел симпатию, или мне почудилось?
   Изумрудно-зеленый цвет. Утонченное наречие оттенков и жестов.
   Огненный К