лык.
   Я ли произнес это имя?
   Запах, подобно пыли или табачному дыму, оседал в моих легких.  Я  заметил
дымок из  ноздрей  чудовища.  Дракон  приоткрыл  пасть...  Что  там  у  него
плещется, за огромными зубами? Что-то нестерпимо едкое... Не  просыпаясь,  я
вспоминал рассказы о случаях спонтанного возгорания. Не удивлюсь, если моего
скакуна вдруг окутает пламя. И тут я ощутил, как  драконьи  мышцы  пришли  в
движение, как  зашевелился  могучий  костяк;  заскрежетала  чешуя,  раздался
приглушенный рык, гигантские  крылья  сделали  взмах,  другой  -  и  дракон,
вопреки всем известным мне законам природы, взмыл в воздух. У меня захватило
дух. Земля мгновенно осталась далеко внизу.
   Лететь на драконе - что может быть упоительнее и естественнее? Мы  быстро
достигли облаков. Повинуясь неведомо  откуда  взявшимся  навыкам,  я  правил
драконом, как венский извозчик лошадьми. Легкое  прикосновение  к  коже  над
ухом, несильное натяжение поводьев...
   Левой рукой я держал те самые поводья,  а  в  правой  сжимал  Равенбранд,
который лучился тьмой. Руны на клинке пульсировали, отливая альм.
   Снова послышался голос - мой голос:
   - Ариох! Ариох! Кровь и души владыке Ариоху!
   Какое варварское наслаждение, какой дикарский восторг, какая  ветхая,  но
изысканная мудрость! И насколько все это - и слова,  и  образы,  и  звуки  -
чуждо воспитанному в традициях Просвещения Ульрику фон Беку!  Этот  гуманист
воспринимал происходящее как надругательство над идеалами, как  кощунство  и
даже как богохульство. А  мое  новое  "я"  между  тем  безропотно  впитывало
кровожадные мысли, будто внушаемые извне. Я ощущал силу, которой не  суждено
было  познать  никому  из  моих  современников,   -   силу   преобразовывать
действительность, колдовскую силу, необходимое условие  войны,  что  ведется
без машин и без автоматического оружия,  но  оттого  становится  лишь  более
жуткой и более масштабной, чем даже недавно отгремевшая Великая война.
   - Ариох! Ариох!
   Я ведать не ведал, кто такой Ариох, но где-то в  глубине  моего  сознания
внезапно  возникло  ощущение  искусительного,  обольстительного  зла,  столь
утонченного, что оно считало  себя  добродетельным.  Частичку  этого  зла  я
улавливал и прежде, в Гейноре  и  в  Клостерхейме;  впрочем,  рядом  с  моим
громадным драконом, могучие разноцветные  крылья  которого  лениво  взбивали
облака, это зло казалось пустяковой угрозой. Чешуя негромко звенела, лопатки
мерно вздымались и опадали в такт движениям.  Мой  глаз,  глаз  современного
человека,  восхищался  природной  аэродинамикой  чешуйчатого,   огнедышащего
исполина. Какая горячая у него чешуя! Время от времени  дракон  ронял  каплю
ядовитой слюны, которая улетала  к  невидимой  поверхности,  опаляя,  должно
быть, деревья, прожигая камни и даже  воспламеняя  воду.  По  какой  прихоти
судьбы мы оказались вместе? Когда стали союзниками? Между нами  установилась
- я чувствовал - та  же  связь,  какая  возникает  у  обыкновенных  людей  с
обыкновенными животными, связь почти телепатическая, когда  один  становится
продолжением другого,  когда  сердца  бьются  в  унисон,  а  души  сливаются
воедино. На какой заре времен мы повстречались, когда успели достичь  такого
согласия?
   Дракон  поднимался  все  выше,  и  воздух  становился  все   холоднее   и
разреженнее. От моего скакуна шел пар, а движения его  немного  замедлились,
когда мы достигли потолка - я понял, что выше он взлететь  не  может.  Земля
раскинулась под  нами  точно  карта.  Я  испытывал  непередаваемый  восторг,
смешанный с ужасом. Наверное, подобные ощущения посещают курильщиков  опиума
или тех, кто употребляет гашиш. Мир без конца и без  смысла.  Пылающий  мир.
Мир беспрерывных сражений. Мир, который вполне мог  быть  моим  собственным,
миром двадцатого столетия, но - я твердо это знал - все же им не был.  Армия
за армией, стяги за стягами. А за  спинами  воинов  -  груды  тел,  невинные
жертвы, во имя которых и вздымались стяги и собирались армии. Во имя которых
солдаты клялись сражаться и мстить, мстить и сражаться...
   Облака остались позади, и я увидел, что мы в небе  не  одни,  что  кругом
полным-полно драконов - целое войско крылатых рептилий, крыльях которых были
по меньшей мере около десяти  метров  в  размахе.  И  это  войско  парило  в
небесах, ожидая моего приказа атаковать врага.
   Накатил  страх,  я  проснулся  -  и  увидел  над  собой  лицо  лейтенанта
Клостерхейма.
   - Прошу прощения, граф фон Бек, но  дела  требуют  нашего  присутствия  в
Берлине. Мы выезжаем через час. Возможно, вы хотите что-то нам сказать?
   Смущенный сновидениями,  разгневанный  бесцеремонностью  Клостерхейма,  я
коротко ответил, что спущусь через пять минут.
   В  столовой  один  из  моих  слуг,  засыпавший  на  ходу,  кормил  гостей
завтраком. Они  уплетали  ветчину  с  хлебом  и,  когда  я  вошел,  как  раз
потребовали себе яиц и кофе.
   Гейнор приветственно помахал мне.
   - Кузен, как любезно с твоей стороны присоединиться к  нам!  Мы  получили
весточку из Берлина и должны срочно уехать. Извини, если  мы  нарушили  твои
планы.
   Интересно,  откуда  он  получил  свою  весточку?  Или  у  него  в  машине
радиопередатчик?
   - Что ж, отозвался я, - у каждого свои дела, свои заботы.
   Клостерхейм внимательно поглядел на  меня,  покачал  головой  и  уткнулся
носом в тарелку. На его губах - с ума сойти! - заиграла усмешка.
   - Что насчет меча, кузен? - Гейнор взмахом руки велел слуге разбить яйцо.
- Согласен ли ты препоручить его попечению государства?
   - Не думаю, что мой меч представляет ценность для государства, ответил я.
- Мне не хотелось бы с ним расставаться.
   Гейнор свел брови и приподнялся на стуле.
   Кузен, если в Берлине узнают о твоем решении, ты лишишься и меча, и дома!
На твоем месте я бы прислушался к голосу разума.
   Знаешь, я человек старомодный. Для меня честь и долг не пустые слова, и я
ставлю их выше  личной  безопасности.  Гитлеру  этого  не  понять,  он  ведь
австриец, и из тех вдобавок, кто привык, что все само падает им в руки.
   Похоже,  Гейнора  позабавил  мой  сарказм.  А   вот   Клостерхейм   снова
разозлился.
   - Хотя бы покажи нам меч, Ульрик, - попросил Гейнор. - Дай убедиться, что
это именно тот клинок,  который  разыскивает  Берлин.  Может,  мы  зря  тебе
докучаем.
   Показать меч? Ну уж нет, дружок, не дождешься. Кому-то мои  страхи  могут
показаться необоснованными, но я ничуть не сомневался, что  у  капитана  фон
Минкта и его лейтенанта хватит наглости стукнуть меня  по  голове  и  удрать
вместе с мечом.
   - Я бы с радостью выполнил твою просьбу, кузен, - сказал я. -  Но  меч  в
Миренбурге, у родственников  старого  фон  Аша.  Я  отдал  его  почистить  и
подновить.
   - У фон Аша остались родственники в Миренбурге? -  Клостерхейм  отчего-то
забеспокоился.
   - Да, - подтвердил я. - На Баудиссингартен. А вы что, были знакомы с  фон
Ашем?
   - Он ведь пропал, верно? - вопросом на вопрос ответил Гейнор.
   - К несчастью. Это случилось в начале войны. Он хотел побывать на  некоем
ирландском острове, где  якобы  есть  залежи  металла,  обладающего  особыми
свойствами. Из этого металла, как он говорил, получится отличный меч. Думаю,
путешествие подорвало его силы -  он  был  слишком  уже  стар...  Во  всяком
случае, мы в Беке о нем более не слыхали.
   - И даже он не рассказывал тебе про твой меч?
   -  Кое-что  рассказывал  -  пару-тройку  легенд,  но  я  их,  признаться,
подзабыл. Ничего особенного, обычные байки.
   - О клинке-близнеце в них не упоминалось?
   - Ни единым словом. По-моему, кузен, вы напали не на тот след.
   - Боюсь, ты прав. Я приложу все силы, чтобы убедить  в  этом  Берлин,  но
предупреждаю - твое поведение может не понравиться.
   - Что ж... Ваши вожаки твердят о духе древней Германии. Не пристало им, в
таком случае, принижать этот дух  и  пытаться  подчинить  его  своим  дурным
наклонностям.
   - А нам, господин капитан, еще как пристало доложить об этих словах графа
фон Бека, пока не оказалось слишком поздно, - процедил Клостерхейм, не сводя
с меня ледяного взгляда.
   Гейнор решил, похоже, немного разрядить обстановку.
   - Позволь напомнить, кузен, что фюрер весьма благоволит тем,  кто  ставит
государственные интересы выше личных, - что-то подсказывало мне, что  Гейнор
близок к отчаянию. Он прокашлялся:
   - И твой дар  освободит  тебя  от  малейших  подозрений  в  измене  новой
Германии и Третьему рейху.
   Он почти бессознательно  говорил  на  языке  своих  начальников  -  языке
скрытых угроз и откровенной лжи. Когда человек начинает выражаться  подобным
образом, это означает, что у него не осталось  совести.  Как  бы  Гейнор  ни
отпирался, сколько бы красивых слов и пышных фраз  ни  произносил,  он  стал
законченным нацистом.
   Я проводил гостей  до  двери  и  встал  на  крыльце,  наблюдая,  как  они
усаживаются в предупредительно подогнанный водителем  "мерседес".  Было  еще
темно, над горизонтом висел бледный  месяц.  Хромированная  машина  медленно
покатила к воротам,  над  которыми  восседали  изъеденные  временем  статуи.
Огненные драконы...
   Сразу вспомнился сон.
   Никогда  не  думал,  что  действительность   может   оказаться   страшнее
кошмарного сна.
   Ну да ладно, что сделано, то сделано. Рано или  поздно  нацисты  пожалуют
вновь, и остается только гадать, удастся ли спровадить их восвояси с той  же
легкостью, с какой я избавился от Гейнора с Клостерхеймом.

Глава 3

Странные гости

   Тем  же  самым  вечером  наконец-то  позвонила   загадочная   Герти.   Мы
договорились, что на закате я спущусь к  реке,  протекавшей  вдоль  северной
границы поместья. "Там, - сказала она, - ко мне подойдут" Воздух был  словно
наэлектризован. Замечательный вечерок для прогулки. Я спустился по  покатому
склону к мостику за калиткой,  от  которой  начиналась  проселочная  дорога,
некогда соединявшая поместье  с  городком  Бек.  Древние  колеи  возвышались
подобием горных кряжей. Ныне этой дорогой пользовались  редко  -  разве  что
влюбленные назначали на ней романтические  свидания  да  старики  выгуливали
собак.
   В самый миг сумерек, когда день перетекает в ночь, над  рекой  заклубился
туман - и я заметил на мостике  высокого  человека;  он  стоял  и  терпеливо
дожидался, пока я открою ему калитку. Я ускорил шаг, мысленно коря  себя  за
то, что не заметил гостя раньше. Откуда он появился, между прочим? Распахнул
калитку и жестом пригласил незнакомца вступить на  территорию  поместья.  Он
кивнул и шагнул мне навстречу, а следом за ним - второй, более грациозный  в
движениях, должно быть,  оруженосец,  если  судить  по  луку  и  колчану  со
стрелами.
   - Вы друзья Герти? - задал я заранее заготовленный вопрос.
   - Мы с ней достаточно близко знакомы, - отозвался лучник. Точнее лучница.
Голос у нее был низкий, по тону чувствовалось,  что  она  привыкла  отдавать
распоряжения. Перехватив мой недоуменный взгляд, она выступила  из-за  спины
своего спутника, откинула капюшон, скрывавший ее лицо от вечерней  прохлады,
и пожала мне руку. Крепкое рукопожатие, крепкое и одновременно  женственное.
Плащ лучницы и видневшаяся из-под  него  блуза  мерцали  в  лучах  закатного
солнца, переливаясь оттенками. Надо признать, ее костюм изрядно смахивал  на
сценический наряд актрисы из пьесы  про  средневековье.  Ни  дать  ни  взять
германская полубогиня из тех якобы "народных" пьесок, которыми  наслаждались
нацисты.
   Я пригласил гостей подняться в дом, но мужчина отказался. При взгляде  на
него возникало ощущение, будто его окутывает  некая  темная  аура.  Высокий,
худощавый, относительно молодой; он глядел сквозь меня, и глаза его отливали
изумрудной зеленью. Казалось, будто он провидит будущее - жуткое,  жестокое,
чудовищное будущее, от которого не укрыться никому и нигде.
   - У меня есть основания полагать, что ваш дом прослушивается,  -  пояснил
он. - Даже если я и ошибаюсь, все равно стоит принять меры предосторожности.
Если не возражаете, поговорим  здесь,  а  когда  покончим  с  делами,  мы  с
удовольствием воспользуемся вашим приглашением поужинать. Как скажете.
   Судя по легкому акценту, мой гость был  австрийцем.  Он  назвался  герром
Элем, и с ним мы тоже обменялись рукопожатием.  Я  догадывался,  что  передо
мной  человек  дела.  Темно-зеленые  плащ  и  шляпа  служили  ему   отличной
маскировкой: во-первых, в те годы их  носили  многие  немецкие  охотники,  а
во-вторых, одежда - если поплотнее запахнуть  ворот  и  надвинуть  шляпу  на
глаза - почти полностью скрывала лицо. В нем было что-то знакомое;  я  почти
не сомневался, что мы с ним встречались раньше - быть может, в Миренбурге.
   - Думаю, вы пришли, чтобы помочь  мне  присоединиться  к  Обществу  Белой
Розы? - справился я, когда  мы  не  спеша  направились  вдоль  склона,  мимо
густого кустарника. - Я хочу бороться с Гитлером.
   - Значит, мы с вами хотим одного и того же, - подтвердила  женщина.  -  И
знайте, граф Ульрик, что вам суждено сыграть в этой борьбе одну  из  главных
ролей.
   И с ней мы, по-моему, тоже встречались. Думаю,  я  узнал  бы  ее  гораздо
быстрее, когда бы не этот карнавальный наряд. И зачем она его  напялила?  Он
ведь только привлекает внимание,  в  нашей-то  глуши.  Может,  выступала  на
каком-то празднике и не успела переодеться? Или наоборот - они зашли ко  мне
по дороге на праздник?
   - Вам, наверное, известно, что вчера ко мне приезжал мой кузен Гейнор. Он
окончательно натурализовался и теперь  называет  себя  Паулем  фон  Минктом.
Законченный нацист, хоть и открещивается на словах.
   - Сейчас таких много. Гейнор и  подобные  ему  воспринимают  Гитлера  как
человека, стоящего на страже их  собственных  интересов.  Они  не  понимают,
просто не могут представить, до какой степени Гитлер зачарован властью.  Для
него власть - единственная ценность на свете,  ни  о  чем  другом  он  и  не
думает. Вместе со своими подручными он постоянно плетет  интриги,  добиваясь
все большей власти, а  обыкновенные  люди,  если  хотите,  обыватели,  и  не
подозревают, что происходит "наверху" на самом деле, - герр  Эль  изъяснялся
на венском наречии  поры  Франца-Иосифа.  На  меня  словно  повеяло  добрыми
старыми временами,  когда  цинизм  был  всего  лишь  модой,  а  не  стержнем
существования.
   Женщина между тем снова надвинула капюшон, глаза ее оставались скрыты  за
дымчатыми  стеклами  очков.  Интересно,  видит  ли  она   хоть   что-нибудь?
Сумерки-то давно сгустились... Она села на каменную скамью  и  сказала,  что
посидит немного, послушает птиц. А мы с герром Элем двинулись дальше,  между
свежевскопанных клумб и шпалер, на  которых  расцветали  первые  бутоны.  Он
задавал мне вежливые вопросы, в основном относительно моих предков,  и  я  с
радостью отвечал. Разумеется, Белой Розе осторожность  жизненно  необходима,
иначе ей не уцелеть. Достаточно одного болтуна - не то что  предателя,  -  и
добрый десяток, если не больше, этих порядочных людей окажется за решеткой.
   Еще он спросил, чего я рассчитываю добиться, присоединяясь к Обществу.  Я
сказал, что для меня главное - свергнуть Гитлера. Тогда он  поинтересовался,
считаю ли я, что, избавившись от Гитлера, мы  избавимся  и  от  нацистов;  я
вынужден был признать, что одно из другого, к несчастью, не следует.
   - Как, по-вашему, мы можем победить наци? - спросил он, останавливаясь  у
садовой статуи, настолько выветрившейся от времени, что лица фигуры было уже
не разглядеть. - И чем? Пулеметами? Или  красивыми  словами?  Или  пассивным
сопротивлением ?
   Походило на то, что он пытается отговорить меня от вступления в Общество,
убеждает, что все усилия моих потенциальных союзников и соратников  заведомо
обречены на поражение.
   - Своим примером! - воскликнул я пылко. - Чем же еще?!
   Герр Эль как будто слегка удивился моему пылу, но согласно кивнул.
   Собственный пример - замечательная вещь. Вдобавок мы можем  помочь  людям
бежать от нацистов. Кстати, граф Ульрик, в этом вы нам не подсобите?
   - Мой дом к вашим  услугам.  Там  много  тайников,  куда  легко  спрятать
дюжину-другую человек. И радиопередатчик найдется, если  что.  Отсюда  можно
без труда переправлять людей в  Гамбург  и  в  Польшу.  Этакий  перевалочный
пункт, вы не находите? Ничего иного, по правде  сказать,  мне  в  голову  не
приходит, но я готов выполнить любое поручение,  каким  бы  сложным  оно  ни
оказалось.
   - Приятно слышать, - герр Эль слегка поклонился. - К сожалению,  ваш  дом
для переброски людей не подходит. Они слишком заинтересованы в нем. И в  вас
тоже. И кое в чем еще...
   - Очевидно, в моем мече?
   - Совершенно верно. А что насчет чаши?
   - Герр Эль, капитан фон Минкт спрашивал меня о чаще, и ему я  ответил  то
же, что отвечаю вам: понятия не  имею,  о  чем  речь.  В  Беке  нет  никаких
легендарных чаш. Если бы они у нас были, мы бы не стали их прятать  гордость
не позволила бы.
   - Угу, - задумчиво протянул герр Эль. - Я не очень-то и верил, что чаша у
вас. А вот меч... Он очень, очень важен и ни в коем случае не должен попасть
в руки нацистов.
   - Поясните, пожалуйста. Я, судя по всему, многого не знаю.
   - Граф Ульрик, ваш меч - уникальное оружие  и  возможности  его  поистине
безграничны.
   - Поговаривали, что он обладает собственной волей, - заметил я.
   - Именно так. По другой версии, у этого клинка есть душа.
   Мистический оборот, который вдруг приняла наша беседа, мне определенно не
нравился, и я решил сменить тему.
   - Мои вчерашние гости, которые уехали сегодня утром,  произвели  на  меня
впечатление людей, готовых заложить  свои  души.  Что  они,  в  общем-то,  и
сделали, - становилось все прохладнее,  и  я  неожиданно  почувствовал,  что
начинаю замерзать. - Как думаете, Гитлер удержится у  власти?  Мне  кажется,
что его свора сожрет его с потрохами. Недаром пошли  все  эти  разговоры  об
изменниках...
   - Не следует недооценивать этого человека,  граф  Ульрик.  Он  всю  жизнь
мечтал о власти, изучал ее природу, грезил о ней во сне  и  наяву.  Да,  ему
недостает способностей править, но он искренне верит в то, что чем больше  у
него власти, тем проще с нею справиться. Поймите,  граф,  мы  имеем  дело  с
человеком, одновременно примитивным  до  отвращения  и  чудовищно  безумным.
Таких людей нельзя ставить в общепринятые рамки, иначе мы рискуем упростить,
даже выхолостить содержание, скрытое за личиной. Нам так проще,  разумеется;
мы приписываем им побуждения и устремления обыкновенных людей, а  эти  люди,
мой дорогой граф, сущие дикари, и устремления у  них  дикарские,  отнюдь  не
цивилизованные. Дикарь без какого бы то  ни  было  налета  цивилизованности,
твердо вознамерившийся выжить любой  ценой  или,  если  не  останется  иного
выхода, умереть последним - вот кто на деле Адольф Гитлер.
   Моему    слуху    эта    тирада    показалась    несколько    напыщенной,
мелодраматической, что ли.
   - Не зря же его  прозвали  Счастливчиком  Адольфом,  -  проговорил  я.  -
Уличный краснобай, волею слепого случая  выбившийся  в  люди  и  по  прихоти
судьбы ставший канцлером... Трюизмы, которые он  изрекает,  -  те  же  самые
прописные истины,  которые  крепко-накрепко  засели  в  головах  австрийских
бюргеров. Он - один из них, в том-то и заключается секрет его популярности.
   - Согласен, он озвучивает то, о чем думает любой  бакалейщик,  -  признал
герр Эль, - но нельзя отрицать, что в нем присутствует некая психопатическая
одухотворенность. Да что там  рассуждать,  граф,  даже  слова  Иисуса  можно
свести  к  набору  сентиментальных  прописных  истин!  Кто  способен  внятно
изложить признаки гениальности? Мы судим  о  человеке  по  его  делам  и  по
результатам дел. Сила Гитлера, возможно, именно в том, что люди нашего круга
слишком уж пренебрежительно от него  отмахивались.  История  ничему  нас  не
учит.  Вспомните   маленького   корсиканца,   возникшего   будто   ниоткуда.
Рево