да,  Кэруэддина  и  Хеда
доносился шум его борьбы с ветрами. Волшебники оставили равнину;  он  ощущал
теперь, как пролетают мимо  волны  их  мыслей,  вызванные  их  изумлением  и
страхом. Над равниной поплыли сумерки, пришла ночь, а он продолжал  бороться
с холодными, могучими, воющими по-волчьи ветрами тьмы.
   И вот он стал управлять их силой  с  большей  точностью.  Теперь  он  мог
вознести восточный ветер на вершину каменного кургана близ  себя  и  пустить
камни по всей равнине. Мог подобрать с земли одну-единственную снежинку  или
перевернуть  какую-нибудь  из  упавших  на  землю  стражей   Моргол,   чтобы
рассмотреть ее лицо. Вдоль  обеих  границ  равнины  всю  ночь  горели  сотни
костров, вокруг которых обессиленные мужчины и женщины ждали, пока  он,  миг
за мигом, вырывал их судьбы из проходящих ч?. сов. Они ухаживали за ранеными
и думали о том, суждено ли им вообще пережить переход власти  от  Высшего  к
его наследнику. И наконец он послал им зарю.
   Она явилась как единственный глаз, взирающий на него сквозь белый  туман.
Он отпрянул с руками, полными ветров. Он был  один  в  тихой-тихой  равнине.
Властелины Земли перенесли свои силы на восток  и  двигались  через  Рун.  С
мгновение он стоял не двигаясь,  задаваясь  вопросом,  прошла  ли  для  него
единственная ночь или целая сотня лет. Затем отвратил свой  разум  от  ночи,
чтобы взять след Властелинов Земли.
   Да, они шли через Рун. Бежали. Города и  усадьбы,  дома  знати  лежали  в
развалинах; поля, сады и леса были  разворочены  и  спалены  грозной  мощью.
Взрослые, дети, животные, угодившие под их  мысленный  натиск,  были  убиты.
Когда его сознание двигалось пустошами, он чувствовал, как назревает  в  его
существе песнь арфы. Ветры, которые он обуздал, отозвались на нее,  гневные,
опасные, выбивающие его из собственного облика до тех пор, пока он  не  стал
получеловеком-полуветром, арфистом, выводящим гибельную песнь  на  арфе  без
струн.
   Тогда он взял свою мощь, погребенную некогда под руинами великих  городов
по всему Имрису. Он ощущал ее в разуме  Высшего,  и  теперь  понял  наконец,
почему Властелины Земли боролись за взятие этих городов.  То  были  каменные
курганы, разрушенные памятники их мертвых. Великая мощь лежала и дремала под
землей тысячи лет. Но, как и мертвецов Ана, эти  души  можно  было  призвать
воспоминаниями, и Моргон, мысль которого  скользила  под  камнями,  внезапно
разбудил их своей скорбью. Он не видел их. Но на Равнине Ветрев и на Равнине
Королевских Уст, в развалинах по всему Руну и восточному  Умберу  собиралась
мощь, нависавшая  над  камнями,  точно  зловещее,  невыносимое  стеснение  в
воздухе перед грозой. Его ощутили в Кэруэддине и в городах, до  сих  пор  не
обращенных в руины. Никто не говорил ни слова на той заре. Все ждали.
   Моргон начал двигаться через Равнину Ветров. Воинство мертвых Властелинов
Земли шло с ним, текло через  Имрис,  разыскивая  живых  Властелинов,  чтобы
покончить с войной. Ветры, выследив того или иного врага,  выгоняли  его  из
образа камня или листа, где он скрывался; мертвые же  молча,  безжалостно  и
целеустремленно вели их прочь из страны, которую они  когда-то  любили.  Они
рассеялись по Задворкам Мира в сырых  темных  лесах,  по  нагим  холмам,  по
заледенелым Лунголдским озерам. Моргон, впереди  которого  бежали  ветра,  а
позади шагали мертвые, преследовал их на пороге зимы. И  он  гнал  их,  гнал
столь же неотвратимо, как когда-то они его к горе Эрленстар.
   Они попытались дать ему последний бой перед тем, как он заставил их войти
в гору. Но мертвые обступили его, точно каменные стены, а ветра разыгрались,
как никогда. Он  мог  бы  истребить  их,  лишить  могущества,  как  пытались
обойтись и с ним. Но отблеск их красоты сохранился в Рэдерле, напоминая ему,
какими они, возможно, были когда-то; и у него не поднялась  рука  для  того,
чтобы уничтожить Властелинов. Он даже не тронул их  мощь.  Он  загнал  их  в
гору, и они тут же бежали от него в образах воды и  самоцветных  камней.  Он
запечатал все входы и выходы, все лазейки, все пещеры и тоннели, все шахты и
скрытые ручьи, поверхность земли и недра скалы  -  запечатал  своим  именем.
Среди камней и деревьев, света и ветра, вокруг горы  -  всюду  он  расставил
мертвецов, повелев неусыпно охранять все подступы к горе. Затем он  выпустил
ветры из своей песни, и  они  повлекли  зиму  из  северного  края  по  всему
Обитаемому Миру.
   И  тогда  он  вернулся  на  Равнину  Ветров  -  туда,  куда  тянули   его
воспоминания. Снег лежал по всей равнине и на всех иззубренных и  громоздких
лицах камней. Вокруг равнины за  деревьями  курились  дымки,  ибо  никто  из
воинов не покинул своих становищ. Толпы мужчин, женщин, стада  животных  все
еще были здесь и ждали его возвращения.
   Они похоронили мертвых и послали отряды за  припасами;  они  устраивались
здесь на зиму, привязанные к равнине.
   Моргон принял свой образ, выйдя из ветра  близ  разру  шенной  башни.  Он
услышал, как Моргол беседует  с  Гох;  увидел  Хара,  налагающего  лубки  на
сломанную ногу тура. Он не знал, жив ли Элиард.  Окинув  взглядом  громадный
каменный курган, он шагнул вперед в горькой печали. Вновь  приложив  лицо  к
одному из холодных, прекрасных камней,  он  распростер  руки,  словно  желая
обнять весь курган и удержать его в своем сердце, но  внезапно  ощутил,  что
связан, как если бы он был призраком и все  его  прошлое  лежало  под  этими
камнями. Пока он предавался скорби, люди  стали  двигаться  по  равнине.  Он
видел их внутренним взором, не думая о них, - крохотные создания,  тянущиеся
по нетронутым белым снегам. Когда он наконец обернулся,  то  увидел  воочию,
что люди обступили его молчаливым кольцом.
   Их повлекло к нему, как когда-то его к арфисту - безо всяких причин, безо
всяких вопросов, одним лишь необъяснимым чутьем.  Землеправители  Обитаемого
Мира и четверо волшебников тихо стояли перед ним. Они не знали, что  сказать
Звездоносцу, представшему перед ними во всей его мощи и скорби;  они  просто
отзывались на что-то в нем, на то, что принесло мир на древнюю равнину.
   Он посмотрел на лица, которые так прекрасно знал. Они были искажены горем
и страданием, горем о Высшем и об их собственных мертвых. Отыскав среди  них
Элиарда, он почувствовал, как забилось  его  сердце,  -  забилось  быстро  и
болезненно. Такого лица у  Элиарда  он  не  видел  никогда  -  бесцветным  и
суровым, как голая зимняя земля, было это лицо. Треть  хедских  земледельцев
увезли с равнины домой, на остров, чтобы похоронить их на родных, промерзших
холмах. Моргон не знал, как утешить брата, но  когда  тот,  храня  молчание,
посмотрел на него, что-то новое появилось в его глазах, чего не было  прежде
в неизменном многовековом наследии князей Хеда, -  казалось,  Великая  Тайна
прикоснулась к нему.
   Моргон перевел взгляд  на  Астрина.  Тот  казался  все  еще  ошеломленным
смертью Хьюриу и внезапно свалившейся на него немалой властью.
   - Прости, - сказал Моргон. Это слово показалось ему  столь  же  легким  и
ничего не значащим, как снег, лежащий на каменных глыбах за его спиной. -  Я
чувствовал, как он умирает. Но я не  мог...  Ничем  не  мог  ему  помочь.  Я
перечувствовал столько смертей...
   Единственный белый глаз, казалось, заглянул в самую его душу.
   - Ты жив, - прошептал Астрин. - Высший. Ты уцелел, чтобы наконец  назвать
себя по имени, и этим утром ты принес нам мир.
   - Мир. - Он ощутил спиной камни, холодные как лед.
   - Моргон, - негромко произнес Данан, - когда мы  увидели  падение  башни,
никто из нас не надеялся дожить до новой зари.
   - И сколько из вас не дожили... Погибло столько твоих рудокопов.
   - Да, многие не дожили. Я владею огромной горой, поросшей  деревьями.  Ты
вернул ее нам - вернул наш дом, куда мы скоро снова придем.
   - Мы дожили до того, что увидели, как переходит власть от Высшего  к  его
наследнику, - сказал Хар. - Мы заплатили за то,  что  видели,  но...  Но  мы
уцелели.
   Глаза его были до странности  теплыми.  Он  поправил  плащ,  свисающий  с
исхудавших плеч, - старый жилистый король, сберегший в сердце воспоминания о
начале мира.
   - Ты вступил в поразительную игру и выиграл. Не сокрушайся о  Высшем.  Он
был стар, и власть его близилась к концу. Он  оставил  тебе  Обитаемый  Мир,
охваченный войной, почти невыносимое наследие и  все  свои  надежды.  Ты  не
подвел его. Теперь мы можем разойтись по домам в мире, не страшась  чужих  у
наших порогов. Когда дверь внезапно распахнется навстречу зимним ветрам и мы
обернемся от наших теплых очагов, ища Высшего в доме, -  им  будешь  ты.  Он
оставил нам щедрый дар.
   Моргон хранил молчание. Несмотря на все их слова,  горе  вновь  коснулось
его, не сильно, точно едва занимающееся пламя, он ощутил ответную печаль  за
каждого из них - такую, какую не  могут  ни  выразить,  ни  утешить  никакие
слова. Он искал ее, столь  подобную  его  собственной,  и  нашел  в  Мэтоме,
усталом и омраченном смертью кого-то из самых близких. Моргон шагнул к нему.
   - Кто?
   - Дуак, - ответил король. Он тяжело и хрипло вздохнул, стоя, темный,  как
привидение в белизне снегов. - Он отказался оставаться в Ане... Первый раз в
жизни я проиграл спор. Мой земленаследник с глазами, как море - Моргон опять
был нем и думал, как много связей  разорвалось  для  него,  какое  множество
смертей в нем не отозвалось. И внезапно сказал, вспомнив:
   - Ты знал, что Высший придет отсюда.
   - Он сам назвал себя, - сказал Мэтом. - Мне не требовалось  видеть  этого
во сне. Погреби его здесь, где он предпочел умереть. Да покоится он в мире.
   - Не могу, - прошептал Моргон. - Я был его погибелью. Он об этом знал. Он
в. се время знал. Я был его жребием,  а  он  моим.  Наши  жизни  были  одной
непрерывной, переплетенкой игрой в загадки... Он выковал меч,  который,  как
он знал, поразит его, а я принес его сюда, к нему. Если бы я  подумал,  если
бы я знал...
   - И что бы ты сделал? Ему не хватало  сил  завершить  древнюю  войну;  он
знал, что с ней покончишь ты, если он отдаст тебе свою мощь. Он выиграл  эту
игру. Прими все так, как есть.
   - Не могу... Пока не могу.
   Он положил руку на камни, помолчал,  поднял  голову,  ища  в  небе  нечто
такое, чего не мог найти в своей душе, но лик неба был неподвижен и бледен.
   - Где Рэдерле?
   - Некоторое время она была со  мной,  -  сказала  Моргол.  Лицо  ее  было
невозмутимо, точно зимнее утро, овевающее мир тишиной. - Она ушла,  как  мне
подумалось, искать тебя, но, возможно, ей тоже требуется время, чтобы излить
свое горе.
   Моргон встретился с ней глазами. Моргол улыбалась, и улыбка эта коснулась
его сердца.
   - Моргон, он мертв. Но ты, хотя и ненадолго,  дал  ему  то,  что  он  мог
по-настоящему полюбить.
   - Ты тоже, - прошептал он.
   А затем  повернулся  и  пошел  вперед,  чтобы  найти  для  себя  утешение
где-нибудь в своем  Обитаемом  Мире.  Он  стал  снегом  или  воздухом,  или,
возможно, остался собой; он не был уверен ни в  чем,  знал  только,  что  не
оставил следов на снегу, следов, по которым кто-нибудь мог бы его найти.
   Он странствовал по  земле,  принимая  множество  обличий,  восстанавливая
разорванные связи, пока не осталось ни дерева, ни насекомого, ни человека  в
Обитаемом Мире, которого он не ощутил бы,  -  кроме  одной  женщины.  Ветра,
которые прикасались ко всему в своем беспредельном любопытстве, поведали ему
о лишившихся  крова  военачальниках  и  простых  людях  в  Имрисе,  нашедших
пристанище  при  дворе  Астрина,  о  торговцах,  борющихся  с  морем,  чтобы
доставить зерно из Ана в Херун и пиво с Хеда в разоренную войной землю.  Они
сообщили ему, когда и как вернулись в Остерланд туры  и  как  анский  король
вновь подчинил мертвых в землях трех уделов. Они слышали, как  волшебники  в
Кэйтнарде совещаются и думают о восстановлении великой Лунголдской школы,  в
то  время  как  Мастера  спокойно  разгадывают  последние  из  неразрешенных
загадок, которые остались в их списках. Он чувствовал, что Хар  ждет  его  у
своего зимнего очага с бдительными волками у  колен.  Он  видел,  как  глаза
Моргол глядят сквозь стены ее замка и через ее горы, снова и снова ища  его,
ища Рэдерле, раздумывая об их судьбах.
   Он попытался положить  конец  своей  скорби,  целыми  днями  пребывая  на
окраинах пустошей, складывая вместе головоломки, все игры арфиста,  действие
за действием, и постепенно  понимая,  что  к  чему.  Но  понимание  не  дало
утешения. Он попытался играть на арфе, необозримой, как ночное небо,  полной
столь же бесчисленных звезд, но даже это  не  принесло  ему  мира.  Лишенный
покоя, он шел с холодных нагих вершин в тихие леса,  забредал  на  огонек  в
трактиры и усадьбы, где его сердечно приветствовали, как путника,  вошедшего
с холода. Он не знал, к чему стремилось его сердце; почему  призрак  арфиста
беспрерывно странствует в его душе и никак не может успокоиться.
   Однажды он выбрался из снегов на северных пустошах, побуждаемый  идти  на
юг - сам не зная почему. Во время этого странствования он  менял  обличья  -
одно за другим, и ни в одном из них  не  обретал  мира.  Он  повстречался  с
весной, идущей на  север,  и  беспокойство  его  стало  еще  острее.  Ветры,
прилетавшие с запада и с юга, приносили запах вспаханной земли и  солнечного
тепла. Они ударяли по его арфе, и она звучала неожиданно нежно,  но  ему  не
хотелось нежности.  Он  брел  лесами  в  образе  медведя,  прочертил  черной
соколиной линией полуденное солнце, встававшее перед ним. Три  дня  он  ехал
верхом на бушприте торгового корабля, который стремительно бежал по  ревущим
волнам, пока матросы, которым надоели странные неподвижные  глаза  неведомой
морской птицы, не прогнали его.  Он  двигался  вдоль  Имрисского  побережья,
л„том, ползком, галопом в  табуне  диких  лошадей  -  пока  не  добрался  до
Меремонта. И далее - по запаху своих воспоминаний - к Равнине Ветров.
   На равнине он обрел образ князя Хедского - с руками в шрамах  и  звездами
во лбу. Эхо битвы окружило его; трава заколыхалась, точно  порванные  струны
арфы. Клинок света от заходящего солнца ударил  ему  в  глаза.  Он  повернул
голову и увидел Рэдерле.
   Она была на Хеде, на берегу близ Тола, она сидела на  скале  и  кидала  в
море обломки раковин, а у ног ее  плескались  волны.  Что-то  в  ее  лице  -
странная смесь беспокойства и печали - показало, как в зеркале, то, что было
у нее на сердце. И Моргон почувствовал, как невидимая рука тянет его туда, к
Толу, к плеску волн, к Рэдерле. Он пролетел  над  волнами,  то  мельтеша  на
солнце, то пропадая в тени, и наконец принял свой привычный облик  -  теперь
он стоял на скале перед единственной женщиной, которой ему так не хватало.
   Она молча смотрела на его, держа  на  ладони  раковину.  Моргон  тоже  не
находил слов; он подумал даже, уж не позабыл ли он все  земные  языки,  пока
бродил по пустошам севера. Он сел рядом с ней, взял из ее пальцев раковину и
бросил в море.
   - Ты влекла меня сюда от самых северных пустошей, - сказал он. - Я был...
не помню уже, чем и кем я был, - чем-то холодным...
   Немного погодя она пошевелилась и убрала с его глаз разлохмаченную прядь.
   - А я все думала, придешь ты сюда или нет. Мне казалось,  что  ты  должен
прийти ко мне тогда, когда решишь, что ты готов.
   Моргону подумалось, что она говорит о чем-то, что выше его понимания.
   - Как же я мог прийти? Я не знал, где ты. Ты исчезла с Равнины Ветров,  и
никто ничего не мог о тебе сказать. С мгновение она смотрела на него в упор.
   - А я считала, что ты все знаешь. Ведь ты Высший. Ты даже знаешь,  что  я
сейчас скажу.
   - Нет, - признался он, подцепил в расселине обломок  раковины  и  скормил
его волнам. - Твой разум не связан с моим. Я был бы  с  тобой  давным-давно,
если бы только знал, откуда мне начать поиски.
   Она хранила молчание, наблюдая за ним. В конце концов он встретился с ней
взглядом, вздохнул и положил свою руку на ее  плечо.  Волосы  Рэдерле  пахли
солью, лицо дочерна загорело на солнце.
   - Меня замучили призраки, - сказал он. - И все кажется, будто сердце  мое
погребено под камнями того кургана.
   - Знаю.
   Она поцеловала его. Волна подкатила к их  ногам,  отступила.  Пристань  в
Толе восстанавливали; привезенные из северных стран сосновые  бревна  лежали
на берегу. Рэдерле посмотрела вперед, через пролив на Кэйтнард.
   - Школа Мастеров Загадок снова открылась.
   - Знаю.
   - Если ты все знаешь, о чем мы будем говорить?
   - Понятия не имею. Полагаю, что ни о чем.
   Он увидел пересекающий пролив корабль из Тола, везущий князя  Хедского  и
арфиста. Корабль причалил в Кэйтнарде.  Они  высадились,  готовые  двинуться
дальше. Моргон слегка шевельнулся, задаваясь  вопросом,  когда  же  все  это
кончится. Он крепче прижал к себе Рэдерле, щека его терлась о ее  волосы.  В
предзакатном свете так хотелось ему взяться за арфу, но  звездная  арфа  его
была разбита, струны ее лопнули от скорби. Он коснулся мидии,  прилепившейся
к скале, и понял, что ничем таким еще не оборачивался. Море на миг стихло, и
он услышал нечто вроде обрывка песни, которую некогда любил.
   - Что ты сделал с Властелинами Земли?
   - Я не убил их, - негромко ответил он. - Я даже не коснулся  их  мощи.  Я
заточил их в горе Эрленстар. Он услышал долгий, глубокий вздох.
   - А я и спрашивать боялась, - прошептала Рэдерле.
   - Как я мог их истребить, если они - это  частица  тебя.  И  Дета...  Они
будут заточены, пока не умрут - или пока я не умру, смотря кто раньше...
   Он окинул усталым взглядом несколько грядущих тысячелетий.
   - Искусство Загадки... И это - конец? Все загадки  заводят  в  башню  без
дверей? У меня такое чувство, будто  я  складывал  эту  башню  -  камень  на
камень, загадку на загадку, - и последний камень, встав на  место,  разрушил
ее.
   - Не знаю. Когда не стало Дуака, я так горевала; у меня словно  кусок  из
сердца вырвали. Казалось таким несправедливым, что  его  унесла  эта  война,
ведь он был самый здравомыслящий и терпеливый из нас. Эта рана  уже  зажила.
Но арфист... Мне все слышится его арфа  за  сияющей  дорожкой  на  воде,  за
лучами света... Не знаю, почему мы не можем дать ему покой.
   Моргон отобрал ее волосы у разыгравшегося ветра и погладил их. Он  наугад
вошел в поток мыслей, витающих в воздухе, и увидел, как  Тристан  миролюбиво
ворчит на Элиарда, расставляя блюда на столе в Акрене. В  Хеле  Нун  и  Райт
Хедский наблюдают за рождением поросенка.  В  Лунголде  Ифф  восстанавливает
книги из сожженной библиотеки волшебников. В Городе Кругов Лира  беседует  с
юным и знатным херунцем и рассказывает ему о битве в Лунголде,  чего  прежде
не рассказывала никому другому. На Равнине Ветров обломки  меча  все  глубже
уходят в землю под корнями трав.
   Он принюхался  к  сумеркам,  сгустившимся  над  Хедом,  пахнущим  молодой
травой, вспаханной землей, нагретыми солнцем листьями. Странное воспоминание
о  песне,  которая  не  была  песней,   опять   захватило   его;   предельно
сосредоточившись, он почти услышал ее. Казалось, что ее  слышит  и  Рэдерле;
она шевельнулась на его груди, в последних лучах заходящего солнца  лицо  ее
стало умиротворенным и нежным.
   - В Хеле родился говорящий поросенок,  -  сказал  Моргон.  -  Там  Нун  с
Владетелем Хела. Внезапно она улыбнулась:
   - Это первый за триста лет. Интересно, что ему назначено сказать? Моргон,
пока я ждала тебя, мне нужно было чем-то заняться. И я  обследовала  море  и
нашла кое-что принадлежащее тебе. Оно в Акрене.
   - Что это?
   - А ты не догадываешься?
   - Нет. Или ты хочешь, чтобы я читал твои мысли?
   - Нет. Ни за что. Иначе как бы  я  могла  с  тобой  спорить?  -  Лицо  ее
внезапно изменилось, улыбка стала глубже.
   - Корона Певена?
   - Элиард сказал, что это она. Раньше я никогда ее не видела. Она была вся
в водорослях и ракушках, виднелся лишь один камень, похожий на ясный глаз...
Я всегда