она  не  опустилась  рядом  с  ним  на
колени, обняв за плечи.
   - Как странно ты сейчас на меня смотрел.
   - Я просто вспоминал, - сказал  он.  -  Я  так  часто  думал  о  тебе  за
последние два года. А сейчас все, что мне требуется, - это просто  повернуть
голову и убедиться, что ты рядом.  Иногда  меня  это  по-прежнему  удивляет,
словно волшебство, которое я еще не освоил.
   - Моргон, что нам с тобой делать? Я боюсь... Боюсь той силы,  которая  во
мне..
   - Доверяй себе.
   - Не могу. Ты видел, что я натворила в Ануйне. Едва ли  я  тогда  была  в
себе. Я была тенью иного наследия - того, которое пытается тебя погубить.
   Он крепче прижал ее к себе.
   - Ты создала меня, такого, как я есть, - прошептал он и надолго сжал ее в
объятиях, а затем спросил неуверенно:
   - Ты вынесешь, если я загадаю тебе одну загадку?
   Она высвободилась, чтобы лучше видеть любимого, и слабо улыбнулась.
   - Может быть.
   - Была в Херуне женщина, женщина с гор, по  имени  Арья,  которая  ловила
зверье. Однажды она нашла крохотного черного  зверька,  которого  не  смогла
назвать. Она принесла его домой, кормила его, ухаживала за ним.  И  он  рос.
Пока все другие зверьки не бежали из ее дома и он не  остался  с  ней  один,
темный, ставший к тому времени огромным, безымянный, он гонял  ее  по  всему
дому. Теперь она жила в ужасе, утратив свободу, не зная,  что  ей  делать  с
ним, не смея бросить ему вызов? Рука Рэдерле поднялась и прикрыла  его  рот.
Девушка уронила голову на его плечо, он чувствовал, как  бьется  ее  сердце.
Наконец Рэдерле прошептала:
   - Хорошо. И что же она сделала?
   - А что бы сделала ты?
   Он ждал ее ответа, но она молчала. Или река унесла ее ответ  прежде,  чем
он что-то расслышал.
   Когда они вернулись на дорогу, там  было  уже  спокойнее.  Вечерние  тени
прочертили на ней полосы, солнце висело в окоеме дубовых ветвей.
   Пыль улеглась; большая часть  тележек  катилась  далеко  впереди.  Моргон
чувствовал в их обособленности что-то неестественное. Он  ничего  не  сказал
Рэдерле, но испытал облегчение, когда час спустя они  поравнялись  с  толпой
торговцев. Их телеги и лошади стояли возле гостиницы - видавшего  виды  дома
размером  с  амбар,  к  которому  примыкали  конюшня  и  кузница.  Судя   по
доносившимся изнутри взрывам смеха, гостиница хорошо снабжалась, по  крайней
мере вином, и дела у хозяев шли недурно. Моргон подвел лошадей  к  корыту  у
конюшни. Ему хотелось пива, но  он  остерегался  показываться  в  гостинице.
Когда они вернулись на  дорогу,  тени  там  побледнели,  а  сумерки  маячили
впереди, словно привидение.
   Они въехали во мглу. Пение  птиц  прекратилось,  и  единственным  звуком,
нарушавшим тишину, был теперь лишь стук копыт их  лошадей.  Разок-другой  им
довелось миновать сборища конных барышников, расположившихся вокруг огромных
костров и разместивших на ночь своих животных в охраняемых загонах.
   Поблизости от них Моргон мог бы переждать ночь  в  безопасности,  но  его
охватило  внезапное  нежелание  останавливаться.  И  вот  голоса  барышников
утихли, оставшись далеко позади. Всадники все  глубже  погружались  в  ночь.
Рэдерле беспокоилась, и он это чувствовал, но остановиться не  мог.  Наконец
она протянула руку и дотронулась до его плеча. Моргон  посмотрел  на  нее  -
лицо девушки было обращено назад, на дорогу  позади  них.  Он  резко  осадил
лошадь.
   Горсточка всадников где-то в версте от них нырнула во впадину на  дороге.
Когда они появились вновь, то расплывались в сумерках и скакали не  быстрее,
чем полагалось бы в столь поздний час. С мгновение Моргон наблюдал за  ними,
приоткрыв рот. Не говоря ни  слова,  покачал  головой,  отвечая  на  вопрос,
всплывший в сознании Рэдерле.
   "Не знаю...? И резко повернул лошадь прочь с дороги, направляясь в  чащу.
Они ехали вдоль реки, пока  темнота  не  вынудила  их  остановиться.  Разбив
стоянку без костра, они поужинали хлебом и сушеным мясом.
   Река здесь была медленной и глубокой и рокотала тихо-тихо, так,  что  они
едва слышали ее могучий голос. Моргон всегда был очень чуток  в  ночи  -  он
даже во сне понимал, что таинственные всадники так и не проехали  мимо  них.
Мысли его вернулись к тому безмолвному, которого он приметил среди деревьев,
к таинственному крику, раздавшемуся из ниоткуда и более чем  кстати.  Тогда,
выйдя из легкого забытья, которое даже нельзя было назвать сном, он  обнажил
меч.
   - Моргон, ты не спал  почти  всю  прошлую  ночь,  -  сказала  Рэдерле.  -
Отдохни, а я посторожу.
   - Я привык, - ответил он, но все же отдал ей меч и растянулся на одеяле.
   Он не  спал;  лежал,  прислушиваясь,  наблюдая,  как  созвездия  медленно
перемещаются по небосводу. И снова услышал слабый, неуверенный  голос  арфы,
выплывающий из темноты и подобный насмешке над его воспоминаниями.
   Он сел и огляделся, недоумевая, что же это за наваждение. Куда бы  он  ни
взглянул, он не видел ничего, кроме  сплошной  черной  стены  ночи,  -  даже
намека на далекий костер не было видно. Он не слышал людского  гомона,  одни
лишь запинающиеся всплески арфы доносились до него.  Струны  были  настроены
превосходно, арфа звучала мягко и нежно, хотя арфист  то  и  дело  сбивался.
Моргон сцепил пальцы и прикрыл ими глаза.
   - Кто ты, во имя Хела? - пробормотал он и рывком вскочил на ноги.
   - Моргон, в мире есть и другие арфисты, - мягко заметила Рэдерле.
   - Он играет в темноте.
   - Откуда ты знаешь, что это мужчина? Может быть, это женщина. Или молодой
парнишка, который один держит путь в Лунголд со своей первой арфой? Если  ты
хочешь уничтожить все арфы на свете, начни уж лучше с той, что висит у  тебя
за спиной, поскольку именно она никогда не даст тебе мира.
   Он не ответил, и Рэдерле добавила:
   - Ты вынесешь, если я загадаю тебе  загадку?  Он  обернулся,  отыскал  ее
неясные, едва намеченные луной очертания и слабо мерцающий в руках клинок.
   - Нет, - сказал он и сел рядом с ней, устав от напряженного ожидания  все
тех же аккордов известной имрисской баллады, которую никак не мог довести до
конца неизвестный арфист.
   - Уж хотя бы, - злобно пробурчал он, - он играл  получше.  -  Он  взял  у
Рэдерле меч. - Я посторожу.
   - Не покидай меня, - взмолилась она, прочтя его мысли.
   - Хорошо, - вздохнул Моргон, прислонив меч к своим коленям  и  пристально
глядя на него. Поднявшаяся в зенит луна обратила клинок  в  холодное  пламя.
Наконец арфа умолкла, и Моргон опять нашел  в  себе  силы  для  того,  чтобы
сосредоточиться и подумать.
   На другую ночь, и на третью, и на четвертую Моргон слышал невидимую арфу.
Она звучала в разные ночные часы, обычно когда он не спал, а сидел и  слушал
ночную тишину. Он слышал ее на самой грани сознания; Рэдерле спала, и музыка
ее не тревожила. Иногда он слышал арфу во  сне,  просыпался  весь  в  липком
холодном поту и, смахивая с век сон о темноте, глядел  в  темноту  -  и  там
звучала все та же неумолимая арфа. Однажды ночью он стол искать арфиста,  но
только заблудился среди деревьев и с трудом нашел дорогу  обратно  к  своему
костру. Вернувшись перед зарей, утомленный, в обличье  волка,  он  всполошил
лошадей, и Рэдерле окружила себя и их  огненным  кольцом,  которое  едва  не
опалило его шкуру. Несколько минут они яростно обменивались  мнениями,  пока
вид их усталых, красных от гнева, немытых физиономий  не  побудил  их  обоих
разразиться смехом.
   Чем дольше были они в пути, тем длинней он им казался - верста за верстой
через  неменяющийся  лес.  Разум  Моргона  перемалывал  обрывки  разговоров,
взгляды людей, мимо которых они проезжали, шумы впереди и  сзади,  случайные
немые образы в глазах пташек, пролетавших над их головами.  Он  стал  крайне
занят, пытаясь одновременно следить  за  тем,  что  впереди  и  что  позади,
высматривать арфистов, конокрадов, Меняющих Обличья. Он едва слушал Рэдерле,
когда та начинала говорить с  ним.  Наконец  она  вообще  прекратила  с  ним
разговаривать, и он несколько часов этого  не  замечал.  Поскольку  они  уже
отъехали далеко от Кэйтнарда, на дороге стало менее  оживленно.  Теперь  они
могли целые  версты  ехать  в  полном  одиночестве  и  тишине.  Но  жара  не
унималась,  и  любой  путник,  возникавший  сзади  после  нескольких   минут
одиночества, выглядел подозрительным. Впрочем,  ночи  их,  если  не  считать
арфы, были вполне мирными. В день, когда Моргон окончательно успокоился, они
лишились лошадей.
   Моргон и Рэдерле остановились на ночлег раньше, чем обычно, - слишком  уж
они были изнурены жарой и однообразием дороги. Моргон покинул свою спутницу,
мывшую голову в реке, и прошел с полверсты до трактира, который они  недавно
миновали,  чтобы  купить  чего-нибудь  съестного  и  послушать  новости   от
торговцев и земледельцев. Трактир был набит  битком:  торговцы  обменивались
сплетнями, нищие музыканты играли на всем, что могло издавать звук, -  кроме
арфы, играли за миску похлебки и ломоть хлеба;  богатые  купцы,  землепашцы,
семейства, выглядевшие так, словно бежали из своих домов куда глаза  глядят,
взвалив на спины все, что удалось унести.
   Воздух в трактире был тяжелым от винных паров и  людского  гула.  Моргон,
выбрав наугад густой и оживленный голос за дальним столом,  пошел  на  него,
словно на зов музыкального инструмента.
   - Двадцать лет, - говорил сидящий за столом человек. - Двадцать лет я жил
через улицу оттуда. Я продавал в своей лавке дорогие ткани и  меха  со  всех
концов Обитаемого Мира и никогда не видел ничего больше, чем какую-нибудь не
так падающую тень в развалинах древней  школы.  Но  однажды,  поздно  ночью,
когда проверял счета, я заметил в разбитых окнах огни... Никто и никогда  не
приближался к развалинам, особенно  по  ночам,  -  даже  те,  кто  не  прочь
поживиться, - от этого места за три версты разило бедой. Так  что  для  меня
оказалось достаточно вида этих огней.  Я  забрал  из  лавочки  все,  все  до
последнего свертка ткани, поручил передать моим покупателям, чтобы те искали
меня в Кэйтнарде, и смылся. Если в городе назревает новая война чародеев,  я
предпочитаю быть на другом краю Обитаемого Мира.
   - Это в Кэйтнарде-то? - с недоверием спросил его другой  купец.  -  Когда
северная половина Имрисского побережья охвачена войной? В Лунголде  хотя  бы
волшебники есть. А в Кэйтнарде -  одни  рыбацкие  жены  и  книгочеи.  Дохлая
рыбина - такое же орудие защиты, как толстая книжка.  Я  бросил  Кэйтнард  и
подался на Задворки Мира. Может быть, лет через пятьдесят и вернусь.
   Моргон позволил обоим голосам затеряться в шуме. У самого его плеча вдруг
оказался трактирщик.
   - Да, господин? - бойко произнес он, и Моргон  заказал  пива.  Пиво  было
хедское, и оно вымыло дорожную пыль, осевшую за сотни пройденных верст в его
глотке. То и дело он что-то улавливал в других разговорах,  и  внимание  его
неожиданно привлекли слова кислого вида торговца.
   - ...Да еще эта проклятая война в Имрисе. У  половины  земледельцев  Руна
отобрали лошадей. Потомков рунских боевых  коней,  выращенных  тянуть  плуг.
Король не отступает с Равнины Ветров, но платит  за  возможность  удержаться
там кровавую цену. Его воины покупают любых  лошадей,  каких  им  предложат.
Земледельцы тоже. Никто уже больше не  спрашивает,  откуда  лошади.  К  моим
упряжкам каждую  ночь,  с  тех  пор  как  я  покинул  Кэйтнард,  приставлена
вооруженная стража.
   Моргон  поставил  пустой  стакан,  внезапно  забеспокоившись,   как   там
чувствует себя Рэдерле наедине со столь, как выяснилось только что, дорогими
лошадьми. Торговец, сидящий поблизости, задал дружеский  вопрос.  Он  что-то
хмыкнул в ответ и собирался уже покинуть трактир, как до него  долетело  его
собственное имя.
   - Моргон Хедский? Я слышал молву, гласящую о том, что он был в  Кэйтнарде
под видом ученика. Он исчез, прежде чем Мастера его узнали.
   Моргон огляделся. Кучка музыкантов  собралась  вокруг  кувшина  с  вином,
заказанного в складчину.
   - Он был  в  Ануйне,  -  сказал  волынщик,  вытряхивая  слюну  из  своего
инструмента и оглядывая молчаливые лица вокруг.  -  Вы  ничего  об  этом  не
слышали? Он наконец догнал в Ануйне арфиста Высшего. В зале самого короля...
   - Догнал  Арфиста  Высшего,  -  недоверчиво  повторил  Долговязый  юноша,
увешанный набором маленьких барабанчиков. - А что, хотелось бы знать, думает
об этом сам Высший? Человек теряет  землеправление,  его,  во  имя  Высшего,
предает арфист, который лгал  всем  королям  Обитаемого  Мира,  а  Высший  и
пальцем не пошевелит, если  только  они  у  него  есть,  чтобы  восстановить
справедливость.
   - Если ты спросишь меня, - резко вмешался певец, - то я скажу, что Высший
- это просто выдумка. А запустил ее Основатель Лунголда.
   Наступило  короткое  молчание.  Певец  беспокойно  заморгал,  испугавшись
собственных слов, так, словно Высший мог стоять  за  его  плечом,  потягивая
пиво и слушая. Другой певец проворчал:
   - Никто не спрашивал.  Заткнитесь  вы  все.  Я  хочу  послушать,  что  же
произошло в Ануйне.
   Моргон резко повернулся, но чья-то рука остановила его. Торговец, который
уже разговаривал с ним, медленно и растерянно произнес:
   - Я тебя знаю. И кажется, вот-вот вспомню твое имя.  Я  знаю  его...  Оно
как-то связано с дождем...
   Моргон тоже узнал его - с этим  торговцем  он  беседовал  давным-давно  в
дождливый осенний день в Хлурле,  после  того  как  прискакал  с  Херунского
нагорья.
   - Не знаю, о чем ты болтаешь, во имя Хела, - грубо ответил он. - Дождя не
было уже несколько недель. Тебе нужна твоя рука или мне забрать ее с собой?
   - Господа, господа, -  пролепетал  трактирщик,  -  никаких  драк  в  моем
заведении!
   Торговец взял с его подноса две кружки пива и поставил одну из них  перед
Моргоном.
   - Не на что обижаться. - Он все еще озадаченно вглядывался в лицо  своего
собеседника. - Поговори со мной немного. Я столько месяцев  не  был  дома  в
Краале, что мне просто нужно с кем-нибудь поболтать...
   Моргон  рывком  высвободился.  Локоть  его   ударил   по   кружке,   пиво
расплескалось по столу и облило колени конского барышника, который, ругаясь,
вскочил с места. Что-то в лице Моргона - то  ли  признак  его  силы,  то  ли
отчаяние - уняли вспыхнувший было гнев.
   - Так не обращаются с превосходным пивом, -  мрачно  заметил  он.  -  Тем
более если им тебя угостили. Как удалось тебе дожить до твоих лет, сцепляясь
с первым встречным по любому поводу?
   - Я не сую нос в чужие дела, - буркнул Моргон.
   Он бросил на стол монетку и вышел в  сумерки.  Его  собственная  грубость
застряла во рту неприятным привкусом. На  задворках  сознания  всколыхнулись
воспоминания, разбуженные певцами: свет, собравшийся  на  лезвии  его  меча;
лицо арфиста, поднявшееся навстречу клинку. Он быстро шагал среди  деревьев,
проклиная дорогу за то, что она слишком длинна и покрыта  толстым,  мешающим
ходьбе слоем пыли, проклиная звезды у себя во лбу, все  тени,  клубящиеся  в
памяти, тени, от которых он не мог сбежать.
   Он чуть не прошел мимо их лагеря, прежде чем узнал  его.  И  остановился,
изумленный. Рэдерле и обе  лошади  пропали.  Секунду  он  ломал  голову,  не
обидело ли ее что-то в его словах, не оскорбил ли он  ее  чем-то  настолько,
что она решила ускакать, забрав обеих лошадей,  обратно  в  Ануйн.  Вьюки  и
седла лежали там же, где он их оставил, нигде  не  было  видно  ни  малейших
признаков борьбы, разметанных мертвых  листьев,  опаленных  дубовых  корней.
Затем он услышал, как она идет, спотыкаясь, по берегу и зовет его.  Лицо  ее
было залито слезами.
   - Моргон, я была у реки и набирала воду, когда мимо проехали  двое.  Чуть
не задавили меня... Я так взбесилась, что даже не поняла, что они скачут  на
наших лошадках, пока они не выбрались на тот берег. Ну и я...
   - Побежала за ними?
   - Я подумала,  что  они  замедлят  шаг,  когда  попадут  в  чащу.  А  они
припустили галопом. Прости меня...
   - Они выручат за лошадей неплохие  деньги  в  Имрисе,  -  мрачно  заметил
Моргон.
   - Моргон, они еще и версты не проехали. Ты легко можешь вернуть их.
   Он  поколебался,  глядя  на  ее  заплаканное  лицо,  затем  отвернулся  и
подхватил вьюк с едой.
   - Войскам Хьюриу лошади куда нужнее, чем нам с тобой.
   Сказав это, он вслушался в  тишину  за  своей  спиной.  Молчание  Рэдерле
казалось  ему  осязаемым.  Он  развязал  вьюк  с  едой  и  снова  выругался,
сообразив, что забыл купить съестного в дорогу.
   - Ты хочешь сказать, что мы пойдем пешком до  самого  Лунголда?  -  мягко
спросила Рэдерле.
   - Если ты не против. - Пальцы его дрожали, держа завязки.
   Он услышал, что она опять спустилась к  реке,  чтобы  принести  бурдюк  с
водой.
   - Ты принес вина? - спросила она  безо  всякого  выражения,  когда  снова
вернулась к нему.
   - Забыл. Я все забыл. - И повернулся, накаляясь для спора,  чтобы  начать
его прежде, чем она раскроет рот. -  И  не  могу  вернуться.  Если  не  хочу
ввязываться в кабацкую потасовку.
   - А разве я тебя просила? Я даже  и  не  собиралась  просить.  -  Рэдерле
плюхнулась наземь у костра и бросила в него прутик. - Я упустила лошадей, ты
забыл о съестном. Ты ведь меня не бранил. - И  внезапно  уткнулась  лицом  в
колени. - Моргон, - прошептала она, - прости меня.  Я  доползу  до  Лунголда
прежде, чем научусь оборачиваться.
   Моргон стоял и смотрел на нее. Потом обошел костер и вгляделся  в  грубые
шишковатые наросты старого  пня.  Наклонил  к  ним  лицо,  словно  к  глазам
неведомого существа, и почувствовал, что пень и  вправду  смотрит  на  него,
постигая все изгибы и все корни происхождения его мощи. Ужалило сомнение:  а
вправе ли он требовать от нее чего-то подобного?  Неуверенность  развеялась,
и, как всегда, осталось одно, за что он мог ухватиться:  неумолимые  правила
Искусства Загадки.
   - Невозможно убежать от себя.
   - Ты бежишь. Может быть, и не от себя, но от загадки у  себя  за  спиной,
загадки, к которой ты никогда не поворачивался лицом.
   Он устало поднял голову и посмотрел на Рэдерле. Минуту спустя шевельнулся
и поворошил веткой в угасающем костре.
   - Пойду наловлю рыбы. А завтра утром опять схожу в трактир и  куплю  все,
что нам нужно. Может быть, я продам там седла - деньги нам  еще  пригодятся.
Путь до Лунголда неблизкий.
   Весь следующий день они почти не разговаривали. Летняя жара  изводила  их
даже тогда, когда они двигались под деревьями вдоль дороги. Моргон тащил  на
себе оба вьюка, удивляясь тому, что раньше и понятия не имел, насколько  они
тяжелые. Ремни врезались в его плечи точь-в-точь как ссоры с Рэдерле - в его
мозг. Девушка предложила ему взять один из вьюков, но он отказался  почти  с
яростью, и больше она не заикалась об этом.
   В полдень они перекусили и долго сидели, опустив усталые  ноги  в  речную
воду. Холод реки успокоил их, и они немного побеседовали. На  дороге  в  тот
день было совсем тихо -  они  слышали  скрип  колес  задолго  до  того,  как
появлялась сама телега. Однако жара по-прежнему была  почти  невыносимой,  и
они сдались. Свернули с дороги и до сумерек брели по крутому речному берегу.
   Как только стало смеркаться, они нашли место для стоянки. Моргон  оставил
Рэдерле сидеть, свесив ноги в реку, а сам отправился на  охоту  в  соколином
обличье.  Он  быстро  убил  небольшого  зайца,  вздремнувшего  на  лугу  под
последними солнечными лучами, и, вернувшись, обнаружил  Рэдерле  на  прежнем
месте. Моргон освежевал  добычу  и,  наколов  ее  на  вертел,  сделанный  из
молодого деревца, расположил  над  огнем,  поглядывая  на  Рэдерле,  которая
сидела, не сводя глаз с воды и не двигаясь, и наконец произнес ее имя.
   Она встала, сделала несколько  шагов,  спотыкаясь  на  прибрежной  круче.
Медленно подошла и села поближе к огню, туго обмотав ступни  влажной  юбкой.
При свете костра он мог вдоволь любоваться ею -  он  смотрел  на  девушку  и
забывал вовремя переворачивать мясо над костром.  Лицо  ее  было  совершенн