веком в дождливый  и  ненастный  осенний  день.  Моргон
стоял на холодном ветру, смахивая с глаз капли  дождя  и  пытаясь  вспомнить
долгое, бессловесное течение времени. Река, серая как  лезвие  ножа,  бежала
мимо, подернутая рябью; каменные вершины перевала  тонули  в  тяжелой  туче.
Окрестные деревья приникли к земле, поглощенные собственным  существованием.
Они снова потянулись к нему, и мысль Моргона скользнула за их тугую  влажную
кору,  назад,  в  медлительный  покой,  вокруг  которого  образовывались   и
затвердевали их кольца. Но его воспоминания пронизывал ветер, который  снова
обрушил на него гору, снова бросил в черную реку и снова выгнал  под  дождь.
Он нехотя двинулся, разорвав связь с землей и повернув к горе Эрленстар, где
за пеленой тумана увидел шрам на ее склоне и воду,  все  еще  хлеставшую  из
горы и скатывающуюся в Осе.
   Долгое время он разглядывал  гору  и  складывал  воедино  обломки  своего
темного сна. Смысл происшедшего полностью пробудил его. Моргон начал дрожать
под проливным дождем, разум его принялся обыскивать окрестности. Никого.  Ни
охотника, ни чародея,  ни  Меняющего  Обличья  -  никого  не  увидел  он  на
перевале.  Ворона  проплыла  мимо  в  восходящем  воздушном  потоке;  он   с
нетерпением ухватился за ее разум. Но  она  не  понимала  его  языка,  и  он
отпустил птицу. Неистовые громкие ветра уныло гудели  среди  вершин;  вокруг
трещали деревья и уже  явственно  пахло  приближающейся  зимой.  Наконец  он
повернул, ссутулившись на холодном ветру, и шагнул  вниз,  по  течению  Осе,
обратно, в мир людей.
   Сделав шаг,  он  замер,  глядя,  как  вода  уносится  прочь,  к  Исигу  и
Остерланду, к северным торговым портам Обитаемого Мира. Его собственная мощь
вынудила его замереть на месте. Нигде в Обитаемом Мире нет приюта  человеку,
который развязал землезакон и уподобился  ветру.  Река  несла  эхо  голосов,
некоторые из них он  слышал  -  они  говорили  на  языках,  непонятных  даже
чародеям. Он думал о темном, непроницаемом лике ветра, который был Высшим  и
не дал ему ничего, кроме жизни.
   - Для чего? - прошептал Моргон.
   Внезапно ему захотелось проорать эти слова в лицо разбитой и  равнодушной
горе Эрленстар, но он понимал, что ветер просто проглотил бы его  вопль.  Он
сделал второй шаг вниз по реке к Харте, где его ждали кров, тепло и утешение
у Данана Исигского. Но король не ответил бы на его вопросы. Моргон угодил  в
западню прошлого, став пешкой  в  древней  войне,  -  теперь  он  это  начал
понимать. Его смутная жажда  исследовать  свою  загадочную,  непредсказуемую
мощь страшила его. Он долго стоял на речном берегу, пока туманы у вершин  не
начали темнеть и тень не пересекла лик Эрленстара. Наконец он повернул прочь
и побрел сквозь дождь  и  льдистые  туманы  к  горам,  окаймляющим  северные
пустоши. Моргон сохранил свой привычный облик, идя через горы, хотя дожди  в
высокогорье шли порой пополам со снегом и скалы под  его  руками,  когда  он
карабкался вверх, были больше похожи на лед, чем на камень.
   Первые несколько дней жизнь его висела на краю бездны, хотя  едва  ли  он
это осознавал. Вдруг он замечал, что ест, хотя и не помнил, как убил добычу,
или просыпался на  заре  в  сухой  пещере  и  не  помнил,  как  отыскал  ее.
Постепенно, по мере того как он догадался  о  своем  нежелании  использовать
тайную мощь, он принялся подумывать о собственном выживании.
   Добыв несколько горных баранов, он  отволок  их  в  пещеру  и  освежевал.
Некоторое время он жил там, в  пещере,  питаясь  бараниной,  пока  выделывал
шкуры. Заточив баранье ребро, он пробил  в  них  отверстия,  сшил  обрывками
старой рубахи и изготовил для себя  большой  косматый  плащ  с  капюшоном  и
утеплил сапоги мехом. Когда все было готово, он оделся  и  двинулся  дальше,
вниз по северной тропе до перевала - к пустошам.
   В этой пустынной стране почти не  шло  дождей,  только  свирепо  кусались
ветры и на восходе солнца морозы превращали  однообразную  плоскую  землю  в
огненную. Он шествовал как призрак, убивая дичь, когда  испытывал  голод,  и
ночуя под открытым небом, ибо редко чувствовал холод, так как его  тело  без
его ведома настроилось в лад с ветрами.
   Однажды Моргон заметил, что не идет больше поперек небесного пути солнца;
он свернул на восток  и  побрел  навстречу  солнцу.  В  отдалении  виднелись
предгорья, сбегающие к горе Хмурой, крутой, суровой, синевато-серой вершине.
Но она была так далеко, что он не был уверен,  что  правильно  определил  ее
название. Моргон шел в разгаре  осени  и  не  слышал  ничего,  кроме  ветра.
Однажды ночью, когда он сидел у костра, смутно ощущая, как  ветры  побуждают
его преобразиться, он опустил взгляд и неожиданно для  самого  себя  увидел,
что держит в руках звездную арфу.
   Он не мог вспомнить, как доставал ее из-за спины, сидел и тупо смотрел на
нее, наблюдая за  безмолвным  бегом  огня  по  струнам.  Немного  погодя  он
устроился поудобнее и положил инструмент на колени. Пальцы  его  заскользили
по струнам наугад и почти неслышно,  следуя  грубой  и  дикой  песне  ветра.
Больше он не чувствовал побуждения двигаться и  остался  в  этом  уединенном
месте, где всего-то и  было  что  несколько  камней,  искривленный  куст  да
трещина в суровой земле, откуда выплескивался ручей,  который  в  нескольких
шагах снова скрывался под старыми обветренными камнями.
   Моргон покидал свое убежище только для охоты; он  всегда  находил  дорогу
обратно, словно по эху своей арфы. Он играл на ней в лад с ветрами,  которые
неслись неизвестно куда с рассвета до ночи и с ночи до утра, - играл  иногда
только на самой высокой  струне,  когда  слышался  тонкий,  упругий,  воющий
восточный ветер; иногда - на всех струнах и по самой низкой ударял  в  ответ
на гул ветра северного.
   Иногда, оторвав взгляд от арфы, он замечал  слушающего  его  зайца-беляка
или перехватывал взгляд белого сокола. Но, по  мере  того  как  близилась  к
концу осень, животные уходили в горы на поиски пищи и приюта.  И  теперь  он
играл один,  загадочный  мохнатый  безымянный  зверь,  издававший  звуки  не
глоткой, а руками. Тело  его  обточили  суровые  ветра,  разум  его  дремал,
подобно этому пустынному краю, давшему ему приют. Неизвестно, как долго  еще
он прожил бы здесь, но однажды ночью, взглянув,  как  порыв  ветра  взметнул
пламя его костра, он увидел Рэдерле.
   Она была укутана в богатые серебристые меха,  волосы,  вылетевшие  из-под
капюшона, трепетали в темноте, подобно языку пламени. Моргон замер, руки его
словно примерзли к струнам. Девушка встала на колени у  огня,  и  теперь  он
увидел ее лицо яснее - усталое, по-зимнему бледное, выточенное прекрасным  и
неизменным. Он подумал, не грезы ли это, вроде того лица, что  возникло  меж
его ладоней в озерной воде, и тут увидел, что Рэдерле  дрожит.  Она  стянула
перчатки и ладонями успокоила разметываемое ветром пламя костра. Мало-помалу
он вспомнил, как давно они в последний раз говорили.
   - Лунголд, - прошептал он.
   Это слово показалось бессмысленным в шуме северной бури. Но  она  явилась
из мира людей, чтобы найти Моргона здесь, и он протянул  руку  над  костром,
протянул и приложил к лицу девушки. Она смотрела  на  него  молча,  подтянув
колени и пригнувшись, кутаясь в свои меха, чтобы защитить себя от ветра.
   - Я услышала твою арфу,  -  тихо  сказала  она.  Моргон  беззучно  провел
пальцами по струнам.
   - Я обещал тебе, что буду играть... Голос его прозвучал  так,  как  будто
заржавел от долгого бездействия, холода и сырости.
   - Где ты была? Ты следовала за мной по Задворкам Мира, ты была со мной  в
горе Эрленстар, а затем - исчезла...
   Она продолжала молчать, Моргон даже усомнился, ответит ли она ему,  хочет
ли она отвечать...
   - Я не исчезла. Ты  исчез.  -  Внезапно  голос  ее  задрожал.  -  С  лица
Обитаемого Мира.  Волшебники  искали  тебя  повсюду.  И  оборот...  Меняющие
Обличья. И я. Я думала: что мне делать, если тебя уже нет в живых? Но вот ты
сидишь, играя на ветру, который может прохватить, а тебе даже не зябко.
   Он  молчал.  Арфа,  которая  пела  вместе  с   ветром,   внезапно   стала
жгуче-холодной под его пальцами. Он поставил ее наземь рядом с собой.
   - Как ты меня нашла?
   - Я долго искала тебя. Во всяком образе, о каком только  могла  подумать.
Так я размышляла - не среди туров ли ты? Я пошла  к  Хару  и  попросила  его
научить меня оборачиваться турицей. Он было начал, но, едва коснувшись моего
разума, прекратил и сказал мне, что не думает, что  меня  нужно  учить.  Мне
пришлось все объяснить ему. Тогда он заставил меня рассказать обо всем,  что
произошло в горе  Эрленстар.  Он  ничего  не  сказал,  кроме  того,  что  ты
обязательно найдешься. Наконец он повел меня за Хмурую гору к турьим стадам.
И, пока я странствовала с ним, я начала слышать твою арфу  у  кромки  своего
разума, у кромки ветров... Моргон,  если  я  смогла  тебя  найти,  смогут  и
другие. Ты пришел сюда, чтобы  научиться  играть  на  арфе?  Или  ты  просто
бежал?
   - Просто бежал.
   - Ну, и ты... Ты собираешься возвращаться назад?
   - Для чего?
   Она  хранила  молчание.  Огонь  неистово  трещал  перед  ней,   повинуясь
изменчивому ветру. Рэдерле опять утихомирила  его,  не  сводя  глаз  с  лица
Моргона. Внезапно она подсела к нему и стиснула его  в  объятиях,  зарывшись
лицом в косматый мех плаща.
   - Наверное, я могла бы приучиться жить в здешнем краю, - прошептала  она.
- Здесь так холодно и ничего не  растет...  Но  ветры  и  голос  твоей  арфы
прекрасны.
   Голова  ее  склонилась,  и  Моргон,  откинув  капюшон,  обвил  ее  рукой,
прижавшись щекой к ее щеке. Что-то тронуло его сердце - иглы холода, который
он наконец стал ощущать, или болезненный всплеск тепла.
   - Ты слышала голоса Меняющих Обличья  в  горе  Эрленстар,  -  сказал  он,
запинаясь. - Ты знаешь,  что  они  такое.  Им  известны  все  языки.  Они  -
Властелины Земли, по-прежнему, тысячу лет спустя, воюющие с Высшим.  И  я  -
приманка для их ловушек. Вот почему  они  не  убивают  меня.  Он  им  нужен.
Высший. Если они уничтожат его, они разрушат  Обитаемый  Мир.  Если  они  не
смогут найти меня, возможно, не найдут и его.
   Рэдерле порывалась заговорить, но он продолжал оттаявшим,  но  все  равно
еще грубым голосом:
   - Ты знаешь, что я сделал в  этой  горе.  Я  был  достаточно  зол,  чтобы
убивать, и я для этого оборотился ветром. В Обитаемом Мире нет места ни  для
кого с подобной мощью. Что я с ней стану делать? Я Звездоносец. Я родился  с
могуществом, которое лишает меня имени в моем родном мире...  И  с  поистине
ужасной жаждой его применить.
   - И ты явился сюда, в  дикий  край,  где  у  тебя  не  будет  повода  его
применять.
   - Да.
   Она протянула руку и провела пальцами по его лбу и шраму на щеке.
   - Моргон, - мягко сказала  она,  -  думаю,  что  если  бы  ты  хотел  его
применить, то применил бы. Если бы нашел повод. Ты дал мне  повод  применить
мое могущество в Лунголде и в глухомани. Я люблю тебя и буду за тебя биться.
Или сидеть с тобой в здешнем диком краю, пока ты не  затеряешься  в  снегах.
Если бедствия всех землеправителей, всех  тех,  кто  тебя  любит,  не  могут
вызвать тебя из этого края,  что  может?  Что  ранило  тебя  во  мраке  горы
Эрленстар?
   Моргон молчал. Ветры продолжали реветь в  ночи  -  и  точкой  встречи  их
беспредельного хаоса был один-единственный крохотный  огонек.  У  ветров  не
было лиц, не было языка, который бы он понял. Моргон  прошептал,  взирая  на
них:
   - Высший не больше, чем гранитная плита, способен произнести мое имя.  Мы
каким-то образом связаны, но я не знаю каким. Он ценит мою жизнь, но даже не
знает, что она такое. Я Звездоносец. Он даст мне жизнь. Но ничего другого  -
ни надежды, ни справедливости, ни сочувствия. Все  это  -  достояние  людей.
Здесь, среди пустошей, я никому не угрожаю. Я обеспечиваю свою безопасность,
безопасность для Высшего и для Обитаемого Мира, ибо его  не  тревожит  мощь,
слишком опасная для применения.
   - Не тревожит? Землеправители с большей надеждой смотрят на тебя, чем  на
Высшего. К тебе они могут обратиться.
   - Если бы я принял вид оружия, которым бились бы Властелины  Земли,  даже
ты меня не узнала бы.
   - Возможно. Ты однажды загадал мне  загадку,  когда  я  испугалась  моего
собственного могущества. О херунской женщине Арье, которая принесла  в  свой
дом темного страшного зверя, имени для которого не нашла. Ты так и не сказал
мне, чем это кончилось.
   Он чуть шевельнулся.
   - Она умерла от страха.
   - А зверь? Что это было?
   - Никому не ведомо. Он выл семь дней и  семь  ночей  на  ее  могиле,  выл
голосом, столь полным любви и скорби, что никто из тех, кто его  слышал,  не
мог спать и есть. А затем он тоже умер.
   Рэдерле подняла голову, губы ее разомкнулись, и Моргон  вспомнил  миг  из
невозвратимого прошлого, когда он сидел  в  каменной  каморке  в  Кэйтнарде,
погрузившись в загадки и чувствуя, как  его  сердце  сжимается  от  радости,
ужаса и печали при их неожиданных поворотах.
   - Это не имеет ко мне никакого отношения, - добавил он.
   - Полагаю, что так. Ты бы знал.
   Оба опять погрузились в молчание. Моргон слегка подвинулся, и  теперь  ее
голова лежала удобнее на его груди. Он прижался щекой к ее волосам.
   - Я устал, - признался он наконец. - Я разгадал  слишком  много  загадок.
Властелины Земли развязали  войну  прежде  начала  истории,  войну,  которая
сгубила их собственных детей. Если бы я мог с ними биться, то бился бы  ради
спасения мира. Но думаю, я только погубил бы себя и Высшего. Поэтому я делаю
единственное, в чем для меня есть хоть какой-то смысл. Ничего.
   Долгое время она не отвечала. Моргон тихо прижимал ее к  себе,  наблюдая,
как костер разбрызгивает золотой блеск по ее плащу.
   - Моргон, - тихо сказала Рэдерле. - Есть еще одна загадка, которую  тебе,
наверное, следует разгадать. Ты разоблачил Гистеслухлома; ты назвал по имени
Меняющих Обличья; ты пробудил из безмолвия Высшего. Но есть еще  одно,  чего
ты не называл и что не умрет...
   Ее голос, дрогнув, затих. Внезапно сквозь густые меха между  ними  Моргон
почувствовал биение ее сердца.
   - Что? - Он спросил так тихо, что она не могла его расслышать, но тем  не
менее ответила:
   - В Лунголде я говорила с Иртом, когда еще была  вороной.  Поэтому  я  не
знала тогда, что он слеп. Я попала в Исиг, когда искала  тебя,  и  встретила
его там. У него глаза цвета  воды,  залитой  светом.  Он  поведал  мне,  что
Гистеслухлом ослепил его во время разрушения Лунголда. А я и  не  спрашивала
его об этом. Он большой и добрый, и внуки Данана ходили  за  ним  по  пятам,
когда он искал тебя среди камней и деревьев.  Однажды  вечером  Бере  принес
арфу, которую сам и изготовил, принес ее в зал и попросил Ирта сыграть.  Тот
рассмеялся и сказал, что, хотя был некогда известен как арфист Лунголда,  но
уже семь веков не прикасался к инструменту. Но кое-что он все  же  сыграл...
И, Моргон, я узнала эту музыку. То была  та  самая  неловкая  и  неуверенная
игра, которая не давала тебе покоя на Торговой  дороге  и  увлекла  тебя  во
власть Гистеслухлома.
   Он поднял ее лицо своими руками и внезапно ощутил, что ветер  пронизывает
все его кости своей песней.
   - Быть того не может!
   - Не знаю, но сколько,  по-твоему,  на  свете  слепых  арфистов,  которые
еле-еле играют?
   Он сделал глоток ледяного ветра;  тот  ожег  его  изнутри,  как  холодный
огонь.
   - Он мертв.
   - Значит, он бросает тебе вызов из могилы. Ирт играл мне в  ту  ночь  для
того, чтобы я передала загадку его музыки тебе, где бы ты ни был.
   - Ты уверена в этом?
   - Нет. Но я знаю, что он хочет тебя найти. И что если он и  был  арфистом
по имени Дет, который странствовал с тобой как Ирт по Торговой дороге, то он
сплетал свои загадки настолько тайно, настолько умело,  что  заморочил  даже
Гистеслухлома. И даже тебя - Мастера Загадок с Хеда. Думаю,  возможно,  тебе
следует назвать его по имени. Ибо он ведет  собственную  тихую  и  гибельную
игру, и, возможно, он единственный в Обитаемом Мире, в точности знающий, что
он делает.
   - Да кто же он, во имя Хела? - Моргон  внезапно  задрожал,  да  так,  что
никак не мог с этим сладить. - Дет получил Черную Степень  в  Кэйтнарде.  Он
был Мастером Загадок. Он знал мое имя прежде, чем узнал его я. Я подозревал,
что прежде он мог быть лунголдским волшебником. Я его спросил об этом.
   - И что же он ответил?
   - Он ответил, что был арфистом Высшего. Тогда я спросил его, что он делал
в Исиге в то время, как Ирт изготовил мою арфу, за сто лет до того,  как  он
родился. Он попросил меня доверять ему. За пределами  разума,  за  пределами
здравого смысла, за пределами надежды. А потом он меня предал.
   Моргон привлек Рэдерле к себе, но ветер пролетел между ними, словно нож.
   - Холодно. Никогда раньше мне не было так холодно...
   - Что ты собираешься делать?
   - Чего он хочет? Он - Властелин Земли, ведущий свою отдельную  игру  ради
могущества? Я нужен ему живой? Или мертвый? А Высший? Живой или мертвый?
   - Не знаю. Ты - Мастер Загадок. Он вызывает тебя. Спроси его.
   Моргон притих, вспоминая арфиста на Торговой дороге,  который  увлек  его
без единого слова, увлек лишь запинающейся нескладной  музыкой  арфы  ночной
порой - в руки Гистеслухлома.
   - Он слишком хорошо меня знает, -  прошептал  Моргон.  -  Думаю,  что  он
добьется всего, чего хочет.
   Очередной порыв ветра ударил по ним,  порыв,  отдающий  снегом,  ледяными
челюстями  вгрызающийся  в  лица  и  ладони.  Этот  порыв  заставил  Моргона
подняться  на  ноги  -   ослепленного,   охваченного   внезапным   отчаянным
стремлением к надежде. Когда он снова смог видеть, обнаружилось, что Рэдерле
уже  оборотилась.  Золоторогая  и  золотокопытая  турица  взирала  на   него
темно-лиловыми глазами. Он погладил ее;  теплое  дыхание  обдало  его  руки.
Моргон уперся лбом в ее голову.
   - Уговорила, - сказал он почти без насмешки.  -  Я  сыграю  в  загадки  с
Детом. В какой стороне находится Исиг?
   Утром, в свете поднявшегося солнца, она повела его вперед. День  сменился
ночью, они двигались на юг через пустынный край, затем - на восток по горам,
через перевал, пока на второй заре Моргон не  увидел  зеленый  лик  древнего
Исига, высящегося за Осе. Они подошли к жилищу короля в сумерках  бурного  и
серого осеннего дня. Крутые вершины гор уже  покрывал  снег,  осенние  сосны
вокруг Харте пели на северном ветру.
   Путники оставили турье обличье, только когда достигли Кирта и по вьющейся
горной дороге поднялись к Харте. Ворота были заперты, и  возле  них  бродили
стражники. Однако горняки,  вооруженные  большими  палашами,  выкованными  в
кузницах Данана, узнали путников и впустили.
   Данан, Верт и полдюжины детишек  оторвались  от  ужина,  чтобы  встретить
неожиданных, но дорогих гостей. Данан, облаченный в меха, по-медвежьи  обнял
их,  и,  повинуясь  ему,  слуги  и  ребятишки  одинаково  усердно  забегали,
устраивая вновь прибывших, но поняв, насколько они устали, король  задал  им
всего лишь один вопрос.
   - Я был на севере, - ответил Моргон. - Играл на арфе. Рэдерле нашла меня.
- Ему тогда не пришло в голову,  как  странно  это  звучит.  Припоминая,  он
добавил:
   - До того я был деревом на берегу Осе.
   Сказав это, он заметил улыбку, озарившую глаза короля.
   - А я тебе говорил, - прогудел Данан. - Я говорил, что  никто  не  отыщет
тебя в этом обличье.
   Он повлек их к лестнице, ведущей в восточную башню.
   - У меня тысяча вопросов, но я - терпеливое старое дерево, и вопросы  мои
подождут до утра. Ирт в этой башне. Близ него вы будете в безопасности.
   Все то время, пока они поднимались - виток за витком, -  Моргона  изводил
незаданный вопрос, пока он не понял, в чем дело.
   - Данан, я никогда прежде не видел охраны у твоих ворот. Меняющие Обличья
приходили? Пальцы Данана сжались в кулаки.
   -  Приходили,  -  мрачно  к