о
неподвижным; тоненькие  страдальческие  складочки  наметились  под  глазами.
Внезапно Моргон глубоко вдохнул; взгляды их встретились, в ее  взгляде  было
недвусмысленное  предостережение.  Но,  несмотря  на  это,   он   взорвался,
беспокоясь за нее:
   - Ты почему не сказала мне, что так мучаешься? А ну-ка покажи мне ноги!
   - Оставь меня в покое! - Раздражение, прозвучавшее в ее голосе, ошеломило
Моргона. Рэдерле сжалась в комочек. - Я сказала тебе, что дойду до Лунголда,
и дойду!
   - Как? - Моргон встал. Гнев на самого себя клокотал  в  его  горле.  -  Я
раздобуду для тебя лошадь.
   - На какие деньги? Седла-то мы не продали.
   - Я сам обернусь конем. И ты сядешь мне на спину.
   - Мет. - В ее голосе дрожали нотки такого же странного  гнева.  -  Ничего
подобного. Я не собираюсь скакать на  тебе  верхом  до  самого  Лунголда.  Я
сказала: я дойду.
   - Да ты едва ли пройдешь пешком даже пять шагов.
   - И все-таки дойду. А если ты не будешь  переворачивать  мясо,  наш  ужин
сгорит.
   Он даже не пошевелился. Рэдерле подалась вперед и взялась за вертел сама.
Рука ее дрожала. Когда узор теней и света упал на нее, Моргон поразился -  а
знал ли он ее, в сущности?
   - Рэдерле, во тля Хела, как нам быть? - взмолился он. - Идти  целый  день
ты не можешь. Верхом ехать не хочешь. Оборачиваться ты не  состоянии.  Может
быть, ты хочешь вернуться в Ануйн?
   - Нет. - Ее голос  дрогнул  при  этих  словах,  словно  Моргон  нанес  ей
жестокий удар. - Может быть, я не очень искусна  в  загадках,  но  я  всегда
верна своим обещаниям.
   - Как же ты можешь прославить имя Илона, если не испытываешь к нему и его
наследию ничего, кроме ненависти?
   Она снова наклонилась, чтобы, как показалось Моргону,  повернуть  вертел,
но вместо этого вдруг схватила пригоршню горящих углей.
   - Он был когда-то королем Ана. И в этом есть честь. - Голос ее  продолжал
дрожать. Огонь в ее руках принял форму гребня, а затем она потянула из  него
пальцами тонкие, как волоски, нити. - Я поклялась его именем, что никогда не
покину тебя.
   Внезапно он догадался, что она творит из  огня.  Рэдерле  закончила  свою
работу и протянула Моргону свое изделие - огненную арфу, пожирающую  темноту
вокруг ее руки.
   - Ты Мастер Загадок. Если ты так веришь в загадки,  докажи  мне  это.  Ты
даже  не  можешь  взглянуть  в  лицо  своей  ненависти,  а  мне  предлагаешь
разгадывать загадки. Как же тебя после этого называть?
   - Дураком, - ответил он, не прикасаясь к огненной арфе.  Он  следил,  как
свет беззвучно бежит по струнам. - Я хотя бы знаю, как меня зовут.
   - Ты Звездоносец. Почему же ты не можешь оставить меня  в  покое  до  тех
пор, пока я сама не сделаю выбор?
   Он  воззрился  на  нее  поверх  пламенеющей  арфы,  и  что-то,   что   он
непроизвольно сказал или  подумал,  раскололо  арфу  в  ее  руке  на  мелкие
кусочки. Он потянулся над костром, схватил Рэдерле  за  плечи  и  поднял  на
ноги.
   - Как ты можешь говорить мне такое? Во имя Хела, чего ты боишься?
   - Моргон...
   - Ведь ты не собираешься оборачиваться чем-то таким, чего никто из нас не
признает!
   - Моргон! - Внезапно она принялась трясти его, чтобы до него  дошло  хоть
что-то из ее слов. - Разве мне нужно это говорить? Я не бегу от чего-то, что
ненавижу, наоборот - я бегу от того, что хочу.  От  мощи  этого  незаконного
наследия. Она мне  не  нужна.  Мощь,  которая  разъедает  Имрис  и  пытается
погубить Обитаемый Мир и тебя, - меня влечет к ней, меня к ней  тянет.  И  я
люблю тебя. Знатока Загадок. Мастера. Человека, который должен  бороться  со
всем, в чем это наследие. А ты все просишь и просишь меня о том, что  будешь
лишь ненавидеть.
   - Нет, - прошептал он.
   - Землеправители, чародеи в Лунголде... Как я смогу смотреть им  в  лицо?
Как я смогу признаться им, что нахожусь  в  родстве  с  твоими  врагами?  Да
станут ли они доверять мне после этого? И смогу ли  я  сама  доверять  себе,
если желаю такой ужасной мощи?
   - Рэдерле.
   Он с усилием поднял руку, коснулся ее лица, смахнув с него пламя и слезы,
пытаясь разглядеть его получше. Тревожные тени бежали по ее лицу,  выплавляя
из огня и тьмы чей-то образ, образ, которого он никогда прежде не видел да и
теперь не мог как следует рассмотреть. Что-то ускользало от  него,  исчезало
при самом легком прикосновении.
   - Я никогда не просил у тебя ничего, кроме правды.
   - Ты не понимал, о чем просишь.
   - А я вообще ничего не понимаю. Просто прошу.
   Огонь меж ними сам вырисовывался в ответ, за который  и  ухватился  разум
Моргона. Он внезапно увидел этот ответ и  одновременно  снова  увидел  ее  -
женщину, за которую умирали мужчины  в  башне  Певена,  которая  настроилась
разумом в лад с огнем, которая любила его, во всем ему перечила и тянулась к
мощи, способной легко погубить ее. Составляющие этой загадки боролись в  его
сознании, затем слились, и он увидел лица Меняющих  Обличья,  которых  знал:
Эриэл, арфиста Коррига, которого убил, тех, из Исига, которых  тоже  убил...
Холодок изумления и страха пробежал по его телу.
   - Если ты видишь... Если ты видишь в них что-то  достойное,  -  прошептал
он, - то, во имя Хела, кто они?
   Она молчала, вцепившись в  него,  лицо  ее  вновь  засветилось  огненными
слезами.
   - Я этого не говорила.
   - Говорила.
   - Нет. В их мощи нет ничего достойного.
   - Есть. Ты сама это чувствуешь. И как раз поэтому желаешь этой мощи.
   - Моргон...
   - Либо ты меняешь облик в моем уме, либо они. Я знаю, кто ты.
   Рэдерле медленно выпустила  Моргона  из  объятий.  Он  ломал  голову  над
вопросом - какие же  слова  нужно  сказать,  чтобы  вызвать  ее  доверие.  И
мало-помалу понял, какие ему нужно  привести  доводы  для  того,  чтобы  она
послушалась.
   Он вывел из незримости арфу у себя за  спиной.  Она  упала  в  его  руки,
словно воспоминание.  Под  пристальным  взглядом  Рэдерле  он  сел  на  краю
огненного  круга,  не  двигаясь  и  не  разговаривая.  Звезды   на   лицевой
поверхности арфы - загадочные, непостижимые - встретились с его глазами.  Он
повернул арфу и начал играть. Первое время он почти ни о чем не думал - ни о
чем, кроме той стройной тени на краю светового  круга,  которую  влекла  его
музыка. Пальцы Моргона вспоминали ритмы и созвучия, неуверенно  извлекая  из
инструмента обрывки песен из  года  безмолвия.  Древний,  безупречный  голос
арфы, откликавшийся его силе, снова тронул его,  вновь  заворожил.  Рэдерле,
поглощенная музыкой, придвигалась к нему все ближе и ближе, пока  -  шаг  за
шагом - не оказалась совсем рядом с  ним.  Костер  пылал  за  ее  спиной,  и
Моргону не удавалось разглядеть выражение ее лица.
   Арфист отозвался ему из теней, несущихся в памяти,  и  чем  больше  играл
Моргон, чтобы заглушить то воспоминание, тем  настойчивее  оно  преследовало
его: далекая,  искусная,  восхитительная  игра,  слышавшаяся  сквозь  глухую
черноту ночи, сквозь запах воды, бегущей в никуда, чтобы пропасть  бесследно
на тысячи лет. Огонь за спиной Рэдерле сник, стал  точечкой  света,  которая
все удалялась и удалялась, пока чернота, словно холодная незнакомая рука, не
опустилась ему на глаза. Его заставил вздрогнуть голос, эхом отразившийся от
камней, скатившийся с нескольких крутых ступеней и неожиданно угасший.  Лица
он так и не увидел, протянул во тьме руку, но  коснулся  лишь  камня.  Голос
всегда раздавался неожиданно, как бы чутко он  ни  прислушивался.  Он  снова
напряг слух и застыл в ожидании. Голос сопровождался натиском чужого разума,
болью, бессчетными вопросами, отвечать на которые он отказывался из ярости и
отчаяния,  пока  внезапно  сама  ярость  не  обратилась  в  ужас,  когда  он
чувствовал, что хрупкое и сложное чутье землезакона начало в нем умирать.
   Он услышал собственный голос, отвечавший, взлетавший ввысь и  неспособный
более отвечать.... Он услышал арфу.
   Руки его замерли, и он до боли прижался лицом  к  корпусу  арфы.  Рэдерле
сидела рядом с ним, обняв его за плечи. Обрывки музыки все еще плескались  в
его сознании, и он неуклюже  попробовал  отстраниться.  Музыка  не  смолкла.
Рэдерле повернула голову, и он понял - да так, что кровь  запульсировала  во
всем теле, - что она тоже слышит арфу.
   Затем он распознал все ту же запинающуюся руку. Он  встал,  заледенев  от
холодного ужаса, с белым лицом, и выхватил из костра  горящий  сук.  Рэдерле
произнесла его имя, но он не  смог  ответить.  Она  пыталась  идти  за  ним,
прихрамывая, спотыкаясь среди папоротников, но он не стал ждать ее.  Он  шел
на звук сквозь лес, затем - по дороге, шел,  всполошив  мимоходом  торговца,
уснувшего под своей телегой, шел через кусты и колючие  побеги  куманики,  а
арфа меж тем звучала все громче, и казалось, теперь  звук  ее  доносился  до
Моргона со всех сторон.
   Факел выхватил наконец из мрака чью-то фигуру - фигуру человека, сидящего
под деревом и  склонившегося  над  арфой.  Моргон  замер,  прерывисто  дыша,
выкрики, вопросы, проклятия комком  встали  в  его  горле.  Арфист  медленно
поднял голову.
   У Моргона перехватило дыхание. Ни звука не было слышно  нигде  в  глубине
ночи за пределами  отсветов  факела.  Арфист,  взглядом  ответив  на  взгляд
Моргона, продолжал играть, мягко и неловко, руки его были искривлены,  точно
дубовые корни, невообразимо искалечены и почти бесполезны.
   - Дет, - едва слышно прошептал Моргон.
   Руки арфиста замерли. Лицо его было таким измученным и осунувшимся, что в
нем осталось очень мало знакомого, очень мало от того, прежнего Дета,  разве
что выражение глаз. При кем не было ни лошади, ни тюка, ни каких-нибудь иных
пожитков, которые Моргон разглядел бы рядом  с  темной  арфой,  вся  красота
которой заключалась в тонких, изящных очертаниях. Изуродованные руки на  миг
остановились на  струнах,  затем  соскользнули,  чтобы  опустить  инструмент
наземь.
   - Моргон, - голос арфиста был глухим от усталости и  удивления,  -  я  не
хотел беспокоить тебя.
   Моргон стоял как вкопанный, даже пламя  его  факела  застыло,  поднимаясь
вверх в полном безветрии. Гибельная, безупречная музыка арфы, которая всегда
струилась в  каком-то  темном  месте  за  его  мыслями,  смешалась  вдруг  с
неуверенным звучанием инструмента, тревожащим  его  последние  ночи.  Моргон
парил на границе света своего факела, желая то ли яростно заорать, то ли, не
говоря ни слова, повернуться и уйти. Однако еще больше он желал сделать  шаг
вперед и задать вопрос. И наконец он шагнул бесшумно и почти  не  осознавая,
что движется.
   - Что случилось с тобой?
   Голос его был каким-то чужим, незнакомым, с  нехарактерными  для  Моргона
интонациями беспокойства. Арфист взглянул на свои руки, безвольно висящие по
бокам.
   - У меня вышел спор, - ответил он. - Спор с Гистеслухломом.
   - Ты никогда не проигрывал в спорах. - Моргон сделал еще шаг  к  арфисту,
по-прежнему напряженный и по-звериному бесшумный.
   - Я и в этом не проиграл. Если бы я проиграл, в Обитаемом Мире  стало  бы
на одного арфиста меньше.
   - Смерти нелегко тебя взять.
   - Нет.
   Он следил, как Моргон делает третий шаг,  Моргон  заметил  это  и  замер.
Арфист посмотрел ему в глаза - ясным взглядом, признавая  все  и  ничего  не
прося. Моргон перехватил свой факел - тот догорел уже почти до  самой  руки.
Моргон уронил его, и тут же под ним  вспыхнули  сухие  листья.  Свет  теперь
падал иначе, и лицо Дета оказалось в тени. Моргон  видел  его  так  же,  как
позади других костров в прежние дни. Он молчал, снова паря мыслью в молчании
арфиста, которое повлекло его вперед, точно по мосту, узкому, словно лезвие,
переброшенному через бездну его смятения  и  гнева.  Наконец  он  присел  на
корточки возле огня и очертил его  кругом,  силой  разума  не  позволяя  ему
слишком разгореться в теплой ночи.
   - Куда ты идешь? - спросил он немного погодя.
   - Назад, туда, где родился. В Лунголд. Больше мне некуда идти.
   - Пешком?
   Арфист небрежно передернул плечами, руки его вздрогнули.
   - Я не могу ехать верхом.
   - Что же ты будешь делать в Лунголде? Ты не можешь играть...
   - Не знаю. Может быть, просить подаяние. Моргон молча  смотрел  на  него.
Пошарив пальцами, он нашел шапочку желудя и щелчком послал ее в огонь.
   - Ты служил Гистеслухлому шесть сотен лет. Ты выдал ему  меня.  Разве  он
настолько неблагодарен?
   - Нет, - бесстрастно ответил арфист. - Он подозрителен. Ты  позволил  мне
уйти из Ануйна живым.
   Рука Моргона замерла среди сухих листьев. Что-то пробежало  сквозь  пего,
подобно слабому  и  своевольному  порыву  ветра,  который  просвистел  через
северные пустоши, через весь Обитаемый Мир, чтобы намеком поведать  о  своем
существовании спокойной летней ночи. Миг спустя Моргон позволил  своей  руке
пошевелиться - прутик треснул в сжавшихся  пальцах.  Он  опустил  обломки  в
огонь и начал  расспрашивать  -  на  ощупь,  осторожно,  словно  при  первом
знакомстве и при первой игре в загадки с  тем,  чье  умение  он  плохо  себе
представлял.
   - Гистеслухлом был в Ане?
   - Он был на Задворках Мира и собирал силы после  того,  как  ты  от  него
вырвался. Он не знал, где ты,  но,  поскольку  мой  разум  всегда  для  него
открыт, меня он нашел легко. В Хеле.
   Моргон поднял глаза.
   - Вы все еще мысленно связаны?
   - Полагаю, что так. Ему  нет  от  меня  больше  никакой  пользы,  но  ты,
возможно, в опасности.
   - Он не явился в Ануйн искать меня.
   - Мы с ним встретились через семь дней после того, как я  покинул  Ануйн.
Казалось маловероятным, что ты все еще там.
   - Я там был.
   Моргон добавил в огонь еще пригоршню прутиков и следил за тем,  как  ярко
они вспыхивали, а  затем  свертывались  и  откатывались  от  жаркого  места.
Внезапно его взгляд скользнул по изуродованным пальцам арфиста.
   - Во имя Хела, что он с тобой сделал?
   - Он сделал для меня арфу, поскольку мою ты уничтожил. - Свет промелькнул
в глазах Дета, словно воспоминание о боли или  о  чем-то  давно  минувшем  и
затаенном. Пламя угасало, арфист наклонил голову, и лицо его снова оказалось
в тени. - Арфа была из черного огня, - бесстрастно продолжал он. - И  на  ее
лицевой стороне пылали три раскаленные добела звезды.
   У Моргона перехватило дыхание.
   - Ты играл на ней, - прошептал он.
   - Он заставил меня. Пока я был еще в  сознании,  я  чувствовал,  как  его
разум черпает из моих воспоминаний то, что случилось в Ануйне, то, как мы  с
тобой несколько месяцев странствовали, то, что происходило за годы  и  века,
на протяжении которых я служил ему, и прежде... У  той  арфы  был  странный,
полный муки голос, вроде голосов, которые я  слышал  в  ночи,  когда  скакал
через Хел.
   - Он оставил тебя в живых.
   Дет прислонился головой к дереву и встретил взгляд Моргона.
   - Он не нашел причин лишить меня жизни.
   Моргон безмолвствовал. Пламя  ломало  прутики,  словно  мелкие  косточки.
Внезапно, несмотря на теплую пору, ему стало холодно, и он пересел поближе к
огню. Какой-то зверек,  вынырнувший  из  кустарника,  обратил  к  нему  ярко
светящиеся глаза, затем быстро моргнул и пропал в темноте.  Молчание  вокруг
изобиловало загадками, которые следовало бы загадать, но он знал, что арфист
станет отвечать на каждую его загадку собственной. На миг  он  задержался  в
пустоте безмолвия, собирая свет в горсти.
   - Скудная плата за шесть столетий, - сказал он наконец. -  А  чего  ты  в
первую очередь ожидал от него, когда поступил к нему на службу?
   - Я сказал ему, что мне нужен господин и что ни  один  король,  обманутый
его ложью, меня не  устраивает.  Мы  подходили  друг  другу  -  он  создавал
наваждения, а я придавал им убедительность.
   - Это была опасная затея. И он никогда не боялся Высшего?
   - А какой повод бояться дал ему Высший? Моргон подтолкнул в  огонь  сухой
лист.
   - Никакого. - Он положил раскрытую ладонь в гущу пламени и не  убирал  до
тех пор, пока не разложил в своем сознании  все  свои  воспоминания,  словно
книги на полках библиотеки. - Никакого.
   Внезапно бесшумный огонь взметнулся под его  руками  -  сосредоточенность
его ослабла. Он отпрянул от костра, и слезы набежали на его глаза. Сквозь их
пелену он  видел  руки  арфиста,  узловатые,  озаренные  пляшущим  пламенем,
приникающие даже в муке к его молчанию. Он  ссутулился  над  своей  ладонью,
глотая проклятия.
   - Надо же, угораздило...
   - Моргон, у меня нет воды.
   - Я заметил, - сказал Моргон сдавленным от боли голосом.  -  У  тебя  нет
пищи,  у  тебя  нет  воды,  у  тебя  нет  власти  или  богатства,  нет  даже
чародейского умения, которое помогло бы тебе не сжечь  руки.  Ты  не  можешь
больше играть на арфе. Для человека, который дважды спасся от смерти за семь
дней, ты поразительно ловко прикидываешься беспомощным.
   Он подтянул к себе колени и уткнулся в них лицом. Некоторое время он  так
и сидел - тихо, не ожидая, что арфист заговорит с ним, да и  не  очень  этим
озабоченный. Огонь, горевший меж ними, что-то вещал на своем древнем  языке,
в котором не было места загадкам, Моргон подумал о Рэдерле и понял, что пора
уходить, однако  не  тронулся  с  места.  Арфист  сидел,  по-прежнему  храня
скопившееся  за  века  молчание,  подобное  молчанию   кривых   корней   или
выветренного камня. Огонь, которым Моргон больше не управлял, еле  теплился.
Моргон следил, как  тускнеет  свет  на  сгибах  его  локтей,  потом  наконец
шевельнулся и поднял голову. Угольки в золе совсем потускнели; лица  арфиста
почти не было видно.
   Моргон встал и услышал слабый шорох - это  задвигался  арфист.  Тогда  он
понял, что если бы просидел хоть всю ночь у этого огня, то на заре увидел бы
арфиста в той же позе, безмолвного  и  бодрствующего.  И  он  молча  покачал
головой, поразившись своему смятению.
   - Ты тревожишь мои сны своей игрой, и  вот  я,  как  собака,  прибегаю  и
ложусь у твоих ног, а ты молчишь. Хотел бы я знать, доверять ли тебе,  убить
тебя или бежать от тебя, ибо ты ведешь игру более искусную и гибельную,  чем
любой Мастер Загадок, которого я встречал в своей жизни. Тебе нужна еда?  Мы
могли бы с тобой поделиться.
   Прошло много времени, прежде чем Дет ответил ему; и ответ  его  прозвучал
едва слышно:
   - Нет.
   - Отлично.
   Моргон помедлил, все еще надеясь, вопреки всему, хоть на одну треснувшую,
лишенную логики косточку истины. И наконец он  резко  повернулся  -  дым  от
прогоревших угольев ударил ему в глаза.  Три  шага  он  сделал  во  тьме,  а
четвертый - среди синего пламени, которое вдруг вырвалось из ничего со  всех
сторон и пылало все ярче и ярче;  языки  этого  пламени  проносились  сквозь
него, пока он не рухнул прямо в центр адского, неземного костра.

5

   Очнулся Моргон только на заре, распростертый там, где упал. Лицо его было
измазано  подсохшей  грязью.  Чья-то  нога  скользнула  под  его   плечо   и
перевернула на спину Он  снова  увидел  арфиста,  по-прежнему  сидящего  под
деревом, - перед ним вместо костра был теперь  круг  черной  золы.  А  затем
увидел он и того, кто наклонился, чтобы схватить его  за  шиворот  и  рывком
поставить на ноги.
   Он набрал в легкие воздуха, готовый заорать в  муке  и  ярости,  но  рука
Гистеслухлома резко шлепнула его по  губам.  Моргон  увидел  глаза  арфиста,
мрачные, как прошлая ночь, и спокойные, словно черная  вода  в  недрах  горы
Эрленстар. Что-то в них послужило вызовом, оказалось сильнее жжения в  горле
Моргона. Арфист поднялся - и гибко  и  неловко,  что  естественно  было  для
человека, просидевшего всю ночь на  земле  в  одной  позе.  Он  с  нарочитой
небрежностью положил свою арфу в золу кострища, повернул  голову,  и  Моргон
проследовал за ним взглядом туда, где стояла Рэдерле -  белая  и  онемевшая,
повернувшаяся лицом к восходящему солнцу.
   Полный невыразимой муки стон  поднялся  и  замер  в  груди  Моргона.  Она
услышала - и ответила  ему  взглядом,  полным  такого  же  отчаяния.  Волосы
девушки были растрепаны, Рэдерле выглядела страшно уставшей, по