ебе паспорт и большие солнечные очки,  которые
она надела, покупая билет. Затем она прошла по Бей-стрит и  купила  себе
сумку и немного белья, несколько футболок, толстый  свитер  и  первые  в
жизни джинсы.
   В  туалете  аэропорта  Ньевес  переоделась  и,  робея,  вышла  в  зал
ожидания. Уселась в кресло, спрятавшись за разворотом  газеты,  и  стала
ждать, когда объявят ее рейс. Она решила, что если ее станут искать, то,
может быть, не обратят внимания на девочку-подростка, одетую,  как  все.
Она рассталась со своим всегда аккуратным "хвостом", расчесала волосы  и
распустила их по плечам,  позволив  прядям  упасть  на  лицо,  как  было
принято в подростковой моде. Она  также  обзавелась  большой  соломенной
шляпой,   которая,   в   сочетании   с   очками,   скрывала    пол-лица.
Замаскировавшись таким образом, она тем не менее то  и  дело  заливалась
краской и была убеждена, что все на нее смотрят. Когда  же  наконец  она
оказалась в группе пассажиров, шагавших к самолету, то,  нагнув  голову,
постаралась затеряться среди них.
   Ньевес должна была лететь туристическим классом, и это показалось  ей
захватывающе интересным, раньше она летала только  частными  самолетами,
как правило, принадлежавшими Организации. В этот раз все было совершенно
по-другому - теснота кругом,  и  вдобавок  высокая  толстая  дама,  едва
умещавшаяся на сиденье, оказалась ее соседкой.
   Едва самолет взмыл в воздух, дама принялась  за  вязание.  Ньевес  со
страхом ждала, что та захочет  скоротать  время  за  беседой,  но  потом
заметила, что  дама  вывязывает  характерный  немецкий  узор,  а  по  ее
разговору со стюардессой поняла, что дама слабо  владеет  английским.  С
облегчением Ньевес устроилась поудобнее на сиденье и заснула.
 
*** 
 
   Когда она прилетела в Дублин, было холодно и шел дождь. Она  натянула
свитер и принялась искать такси.
   Шофер оглядел ее с головы  до  ног.  Джинсы,  распущенные  по  плечам
волосы, отсутствие багажа не вязались с ее речью. Когда же  она  назвала
адрес, он с неудовольствием сказал:
   - Так это же все шестьдесят миль!
   - Я заплачу вам, - высокомерно ответила Ньевес.
   - Поздновато молодой даме ехать одной в такую даль, в Галуэй!
   - Меня ждут! - не задумываясь, солгала Ньевес. - Я только что звонила
туда, и мне велели взять такси.
   Меня ждут.
   - Надо надеяться. Куда, вы сказали? В Килмарран, что ли?
   - Да... Там живет мистер Дэв Локлин. Кинорежиссер, - сообщила Ньевес.
   - А, Дэв Локлин.., не тот ли, что поставил в  прошлом  году  отличную
пьесу в Театре аббатства?.. - И он открыл дверцу.
   Здесь, на последнем этапе своего путешествия, Ньевес обнаружила,  что
ее восторги сменились тревогой.
   Она мысленно вернулась назад и поразилась. Ей раньше не  приходило  в
голову, что отчаяние может завести так далеко. Да, я в отчаянии,  думала
она с вызовом. Но ее решимость уже была подточена чувством вины и мыслью
о беспокойстве, которое она причинила близким.
   Дэв все объяснит, подумала она. Он знает, что делать.
   Как всегда.
   Как только машина свернула с главного шоссе, она взглянула в  окно  и
узнала, даже в темноте, знакомые места. Она сидела на  краешке  сиденья,
прижавшись лицом к стеклу.
   - Вот сейчас.., вот те большие ворота и есть Килмарран!
   Ворота по обыкновению были открыты, и пока автомобиль  приближался  к
освещенным окнам большого дома, Ньевес ерзала  на  сиденье,  держась  за
ручку дверцы, и не успел он остановиться под облезлым  гипсовым  навесом
крыльца, как она уже изо всей силы колотила железным  дверным  молотком.
Почти сразу же входная  дверь  отворилась,  и  она,  заливаясь  слезами,
кинулась в объятия высокого смуглого мужчины, вышедшего ей навстречу.
   - Дэв.., о, Дав!
   Таксист опустил сумку Ньевес у ее ног.
   - С вас тридцать фунтов.
   Ньевес, вся в слезах, замешкалась, и Дэв сам  взял  у  нее  свернутые
трубочкой банкноты и расплатился с шофером, прибавив щедрые чаевые.
   - И доброй вам ночи! - ухмыльнулся тот в ответ.
   В большом холле, где  с  потолка  свисала  прекрасная,  но  давно  не
чищенная уотерфордская люстра,  Дэв  Локлин  достал  носовой  платок  из
кармана брюк.
   - Возьми.., сегодня и так сыро.
   Но Ньевес никак не могла выпустить из рук его  рубашку,  мокрая  щека
прижималась к его груди.
   - Я должна была приехать,  Дэв.  Непременно!  Мне  больше  ничего  не
оставалось.., о, Дэв, как же мне было плохо!
   Дэв приподнял ее лицо за подбородок и вытер слезы носовым платком.
   - Ладно... Ты все мне потом расскажешь.  Действительно,  должно  было
случиться что-то ужасное, чтобы ты сбежала оттуда.
   - Да, там было жутко. Ты просто не представляешь себе.
   - Нет, но надеюсь, что ты мне расскажешь.
   Ньевес шмыгнула носом, с обожанием вглядываясь  в  смуглое  испанское
лицо с ярко-синими ирландскими глазами.
   - Я затем и приехала.., я знала, что должна...
   - Тогда пошли. У меня есть кофе и сандвичи.
   - Чудесно! В самолете еда была жуткая! Неужели люди это едят?
   - Небогатые люди едят. Ты ведь никогда не видела,  как  живут  другие
люди, верно?
   Лицо Дэва озарилось улыбкой, и Ньевес засмеялась с облегчением. Он не
сердится. Он, как всегда, добрый и надежный.
   Она с беспокойством взглянула на него.
   - Тебе звонили из Мальборо?
   - Да. Три раза.
   Ньевес покраснела.
   - Наверное, они беспокоятся...
   - Конечно. Когда скромная и робкая девица вроде Ньевес Боскомб  вдруг
решает  совершить  побег,  да   еще   рейсовым   самолетом   -   станешь
беспокоиться. И гадать, почему она это сделала.
   Ньевес опустила голову.
   - Я просто не представляла, что еще можно сделать.
   - Давай позвоним им и скажем, что ты здесь.
   А потом расскажешь мне, почему.
   Он ввел ее в большую  комнату  со  следами  былого  великолепия,  где
мебели было немного, а в большом камине горел  огонь.  Комнату  освещала
единственная лампа над большим, в порезах и пятнах, столом,  на  котором
стоял кинопроектор и лежали сотни футов 35-миллиметровой пленки.  Ньевес
кинулась к столу, восклицая:
   - Дэв! Это последнее, да?
   - Да. Я как раз занимаюсь монтажом - вернее, пытаюсь. Когда  Касс  не
отрывает.
   Ньевес выглядела смущенной.
   - Прости, - прошептала она. Затем она подошла к  камину  и  встала  к
нему спиной,  растирая  соблазнительную  попку,  занемевшую  от  долгого
сидения.
   - А Лоуренс? Куда он делся?
   -  Он  на  Сотбис.  -  Дэв  наливал  кофе  из  помятого   серебряного
георгианского кофейника в треснувшую чашку рокингемского фарфора.
   - Ой, Дэв, у тебя так скоро ничего не останется!
   - Кроме самоуважения, - усмехнулся он, показав белые крепкие зубы.  -
Ну,  оставь  это..,  смотри,  вот  сандвичи,  которые  Томас  для   тебя
приготовил.
   Сандвичи представляли собою толсто нарезанные куски жареного  мяса  с
еще более толстыми ломтями хлеба. Ньевес не могла оторваться от них.
   - М-м-м-м, как я люблю Томасовы сандвичи..,  в  Мальборо  никогда  не
делают таких. - Голос и лицо ее были по-детски восторженными. - А как  я
люблю Килмарран! Это всегда было мое самое любимое место после Мальборо.
- На ее лицо набежала  тень.  -  А  теперь  самое  любимое...  Теперь  я
ненавижу Мальборо! Ненавижу!
   Дав поглядел на нее из-под  невероятно  длинных  и  загнутых,  как  у
женщины, ресниц.
   - Расскажи, - сказал он мягко, наливая себе кофе.
   И вдруг понял, что голоден, что целый день ничего  не  ел.  Когда  он
работал, то забывал о еде. - Не может быть, что все так плохо.
   - Ужасно! - с жаром воскликнула Ньевес. - Ты просто не знаешь...
   Дверь открылась, и появился крошечный человечек в  старинном  костюме
дворецкого.
   - А, так она приехала!
   Ньевес оставила сандвичи и  кинулась  с  распростертыми  объятиями  к
Томасу.
   Он обнял ее, похлопал по плечу.
   - Убежала, да? - спросил он хриплым голосом.
   - Только ради тебя, Томас, ради тебя.
   - Обманщица! Но меня ты не проведешь так, как ему это удается! - И он
мотнул головой в сторону мирно жевавшего Дэва.
   - Спасибо за сандвичи, - попыталась задобрить его Ньевес. - Я как раз
говорила Дэву, что никто больше не умеет таких делать.
   - Ничего не скажешь, умею, - ответил Томас, сердито взглянув на Дэва.
- Жаль, что мы не закололи для тебя откормленного  тельца,  мисс.  -  Он
ущипнул ее за  подбородок  темными  от  въевшейся  сажи  пальцами.  -  Я
разостлал постель в Голубой комнате, - обратился он к Дэву.  -  Простыни
разрозненные, но почти не сырые!
   Ньевес печально осмотрелась кругом. Голые, в пятнах, выцветшие стены,
обитые когда-то красным Дамаском,  поврежденные  сыростью,  со  светлыми
пятнами на месте висевших когда-то картин. Потолок с орнаментом  лишился
люстры, с него свисала голая, без  абажура,  лампочка.  Дом  погибал  от
отсутствия денег. Ньевес вздохнула, глаза ее наполнились слезами.
   - 6 Дэв. Каждый раз, как  я  приезжаю,  оказывается,  что  ты  продал
что-то еще. Мне так больно, что Килмарран такой ободранный.
   Исчез не только портрет  прапрабабушки  Дэва  (с  отцовской  стороны)
работы Лоренса, но и портрет прапрабабушки (по материнской линии)  кисти
Гойи. И серебряные канделябры, и резной орнамент со стен...
   - Почему же дедушка не оставил тебе денег? - горевала она.  -  А  все
досталось ей...
   Дэв посмотрел на Томаса.
   - И из-за этого мы все потихоньку распродаем! - горько сказал  Томас.
- Твоя покойница-мать никогда бы не простила тебе  этого!  Всю  красоту,
что она привезла с собой из Испании, когда стала невестой твоего отца, и
даже ружья дедушки Тирни! А конскую упряжь! -  Томас  всплеснул  руками,
как будто собирался сложить ладони для молитвы.
   - Я не охочусь, - сказал Дэв. - И  не  могу  себе  позволить  держать
лошадей.
   - А что с домом? Скоро ты  скажешь,  что  не  можешь  себе  позволить
содержать его!  Локлины  живут  тут  более  трехсот  лет,  даже  солдаты
Кромвеля не могли разрушить этот дом, а ты позволяешь ему рассыпаться  в
пыль!
   - Нужда заставляет, - отрезал Дэв.
   -  Вон  твоя  нужда!  -   Томас   мотнул   головой   по   направлению
кинопроектора. - Только деньги жрет! А счет за электричество не плачен!
   - Не сердись, Томас, - умоляла Ньевес.
   - Кто-то же должен сердиться! Мы скоро очутимся на улице, а он  ни  о
чем думать не хочет, пока есть деньги  на  эту  треклятую  штуку!  -  Он
похлопал Ньевес по щеке. - А ты ешь свои сандвичи,  будь  умницей,  а  я
положу тебе в постель бутылки с  горячей  водой..,  поговорим  обо  всем
утром.
   Ньевес вздохнула.
   - Знаешь, он прав, - укорила она Дэва. - Как  бы  мне  хотелось  тебе
помочь! Будь у меня деньги, я бы отдала их все тебе!
   Дэв улыбнулся, улыбка была мягкая, удивительно нежная.
   - Я знаю, что ты так поступила бы, guapa, а я бы тогда  отдавал  тебе
часть доходов - если бы они были!
   - Но... - фразу Ньевес прервал телефонный звонок. Она  побледнела.  -
Это Касс! - прошептала она испуганно.
   Дав взял трубку.
   - Касс? Я как раз собирался звонить тебе.., да, здесь.
   - Скажи ей, что со мной все в порядке! - исступленно шептала Ньевес.
   - Нет-нет.., в полном порядке. Усталая.., и голодная. - Дэв улыбнулся
Ньевес. - Сейчас все хорошо... нет, я отправил ее прямо в постель.
   Ньевес с облегчением вздохнула и вернулась к сандвичам.
   - Думаю, что несколько дней, - говорил Дэв. Тогда я смогу привезти ее
сам.., если вы не будете беспокоиться.
   Ньевес слышала приглушенный голос Касс в трубке, слышала смех Дэва.
   - Это было бы очень  мило  с  твоей  стороны...  Да,  примерно  через
неделю..,  да,  чудесно..,  мне  не  кажется,  что   Ньевес   предпочтет
государственное воздушное сообщение... Да, почти закончил.., на  будущий
год, надеюсь.., если найду кинопрокатчика. Ладно, поговорим  потом.  Как
дела в Мальборо?
   Он слушал, отхлебывая кофе. Потом снова рассмеялся.
   - Ты - нет... Я уверен,  ты  использовала  все  возможности...  Скажи
Дейвиду, что мы с ним увидимся через неделю, а  Хелен  скажи,  чтобы  не
беспокоилась.
   Ньевес цела и здорова - и пребывает в раскаянии.
   Я дам ей нагоняй завтра с  утра..,  да..,  прекрасно...  пока.  -  Он
положил трубку. - Ты остаешься на моем попечении на неделю, а затем Касс
пришлет за нами самолет.
   Ньевес захлопала в ладоши.
   - Целую неделю! - Она вскочила со стула, кинулась  к  нему  и  крепко
обняла. - Спасибо, спасибо тебе!
   - Теперь расскажи мне обо всем.
   Он подвел  ее  к  старому  кожаному  дивану,  уселся  сам,  а  Ньевес
забралась на диван с ногами.
   - Это ужасно! - начала она трагически. - Ты не представляешь себе.
   Это ты так думаешь, подумал Дэв, вспоминая длинные и подробные письма
Дейвида.
   - Она жуткая, Дэв! Жуткая! Холодная,  жесткая  и..,  неумолимая!  Все
изменилось с тех пор, как она появилась... Все испортилось.
   - Это, конечно, не из-за нее, - мягко возразил Дэв. - Это все  сделал
твой дед.
   Какое-то время Ньевес выглядела обескураженной, затем запротестовала:
   - Но она совсем не  похожа  на  него!  Он  был  такой  теплый,  такой
любящий... Он был как огонь, а она - как глыба льда!  Он  притягивал,  а
она отталкивает. -  Глаза  ее  наполнились  слезами.  -  Почему  он  так
поступил, Дэв? Он что, не любил меня? Мне  казалось,  что  любил,  и  он
знал, что я его люблю. И ведь он совсем не знал ее. Она такая  же  чужая
ему, как и всем нам. Ты не представляешь, каково это - везде видеть  ее,
куда ни посмотришь. Все стало не такое. Все ходят  на  цыпочках  -  даже
Касс! - Лицо ее сморщилось, голос сломался. - А папа... Он ходит  вокруг
нее и не сводит с нее глаз, смотрит, как на божество... - Видя ее  обиду
и возмущение, Дэв протянул к ней руки и обнял ее,  а  она  свернулась  у
него на руках, точно брошенный щенок. -  Я  так  несчастна...  Я  просто
больше не могла вынести, а кроме тебя, мне не к кому обратиться.  -  Она
заплакала горькими слезами. - Если бы ты только знал...
   Но Дэв знал довольно  много.  Благодаря  длинным,  подробным  письмам
Дейвида и фотокопии досье,  составленного  Ричардом  Темпесом,  он  знал
совершенно точно, что произошло в Мальборо. Разумеется, глазами  Дейвида
Боскомба,  который  был  неспособен  увидеть  что-либо,  кроме  Элизабет
Шеридан. Дейвид, человек слабый, всегда стремился  к  сильным  женщинам,
получая некое мазохистского толка  удовольствие  от  того,  что  не  мог
отважиться на большее, чем  обожание  издали,  соответствовавшее  его  в
высшей степени романтической натуре. А женщины всегда смотрели  на  него
сверху вниз со своих пьедесталов.
   Дэву всегда  казалось,  что  Дейвид  опоздал  родиться  на  несколько
столетий. Он принадлежал тем временам, когда  цвела  куртуазная  любовь,
когда странствующие жонглеры изливали страсть в стихах и песнях.  Дейвид
же изливал свою в письмах Дэву. Было очевидно, что его вдохновение ожило
с пришествием дочери Ричарда.
   Которая, размышлял Дав, должна быть чем-то особенным,  чтобы  разжечь
такой огонь. Если, конечно, это не все тот же Ричардов рецепт.  Если  бы
на ее месте был я, думал Дав, обнимая Ньевес,  я  бы  тоже  был  начеку.
Потому что именно я оказался бы причиной довольно болезненной  -  причем
безо всякой анестезии - операции,  проделанной  моим  "отцом"  над  всем
семейством.
   Она и должна держаться спокойно и контролировать себя, потому что те,
с кем она имеет дело, ведут себя совсем  по-другому.  Она  оказалась  во
рву, полном оголодавших львов.
   Он  припомнил  ее  досье,  подробности  ее  жизни,  ее  привычки,  ее
пристрастия, ее друзей. Судя по всему, она жила как  монашка.  В  списке
адресов, в перечислении, где она жила и с кем, ни  разу  не  упоминалось
мужское  имя.  Вообще  никаких  отношений   с   противоположным   полом.
Неудивительно, что она кажется лишенной  человеческих  черт.  Но  Ричард
Темнеет решил вытащить ее из добровольного заточения и ввергнуть в  этот
ад. Почему? Вот загадка, решил он, причем захватывающая. Интересно будет
взглянуть  своими  глазами  на  эту  странную,  нечеловечески   холодную
женщину. Он встречал разных женщин, но такой еще нет...
   Ньевес пошевелилась, зашмыгала носом, вытерла глаза и высморкалась.
   - Я знала, что ты поймешь, - послышался счастливый  вздох.  -  Я  так
рада, что приехала.
   - Я тоже, - улыбнулся Дэв,  синие  глаза  взглянули  на  нее,  и  она
затрепетала. - Но тем не менее ты заставила волноваться  людей,  которые
любят тебя.
   Ньевес опустила голову и  уставилась  на  обтянутые  джинсами  колени
Дэва.
   - Я собиралась позвонить им, как только доберусь сюда, - пробормотала
она.
   Дэв приподнял ее подбородок, а она ухватила его руку обеими руками  и
доверчиво прижалась к ней  щекой,  отчего  Дэву  определенно  захотелось
проломить Дейвиду башку.
   - Убежать - это не значит разрешить проблемы, - сказал он  мягко,  но
так серьезно, что она  замерла.  -  Нужно  встретить  их  без  страха  и
схватиться с ними - так поступают взрослые. - И это вновь напомнило  ему
Дейвида, который не был на это способен.
   - Мне очень жаль, - потерянно произнесла Ньевес.
   -  Обязательно  скажи  это  им,  когда  будешь  звонить  -  да,   да,
непременно. - Она взволнованно кивала. - Прежде всего своей тете  Хелен.
Касс сказала мне, что она очень расстроилась.
   - Но я тоже, - простонала Ньевес.
   - Как и все остальные, - безжалостно сказал Дэв. - А теперь, я думаю,
тебе пора в постель.
   При звуках этого слова Ньевес тихонечко зевнула.
   Побег  потребовал  всех  ее  сил,   и   сейчас,   наплакавшись,   она
чувствовала, что ноги не держат ее.  Приятно  было  сознавать,  что  она
поступила правильно. Хотя правильно только по отношению к себе, подумала
она виновато.
   Дэв сумеет разобраться. Он может разрешить любую проблему. Она  снова
зевнула. Впервые за  все  эти  дни  она  чувствовала  себя  спокойной  и
уверенной, потому что рядом был кто-то, кто любит и защищает ее.
   - Я люблю тебя, Дэв, - сонно сказала она, сворачиваясь рядом  с  ним,
держа его руку, теплую и сильную.
   - И я люблю тебя, guapa, -  он  поцеловал  ее  волосы.  Но  лицо  его
оставалось мрачным. Как будто он вновь оказался в Мальборо.  Надо  будет
поговорить с Дейвидом.
   - Пошли.
   Он повел Ньевес по широкой прямой лестнице, затем по коридору,  прямо
в ее комнату. Посреди просторной, звучащей эхом комнаты стояла  огромная
кровать с пологом  из  выцветшей,  местами  протершейся  кроваво-красной
парчи. Томас развел огонь в камине, и можно было различить  под  одеялом
положенные для обогрева бутыли с горячей водой.
   - Кажется, я могла бы проспать неделю, - вздохнула  Ньевес  при  виде
постели.
   - Тогда ложись, а если будешь хорошо себя  вести,  мы  поедем  завтра
кататься верхом.
   - Правда? - Ньевес в восторге прижала  руки  к  груди.  -  Можно  мне
покататься на Светляке?
   - Конечно; Он стал толстый и ленивый..,  ему  это  пойдет  только  на
пользу.
   - Чудесно, чудесно! - запрыгала Ньевес. - Думаешь, он помнит меня?
   - Спросишь его завтра.
   Ньевес обняла его, встала на цыпочки, прижалась к его щеке и охнула:
   - Какой ты колючий!
   Дав провел рукой по небритой щеке.
   - Забыл. Заработался.
   - Хороший вышел фильм?
   - Надеюсь.
   - А как называется?
   - "Незнакомец".
   Лицо Ньевес вдруг потемнело, она снова уткнулась лицом ему в грудь.
   - Я вспомнила о доме, и все сразу сделалось таким...
   - Тебе только так кажется,  -  мягко  сказал  Дэв.  Он  поцеловал  ее
волосы. - Доброй ночи, guapa. Спи спокойно.
   - Спокойной ночи, - отозвалась Ньевес, зевая, и как только  дверь  за
ним закрылась, она скинула майку и джинсы, лифчик и трусики и улеглась в
постель, чувствуя в ногах одну бутылку с  горячей  водой,  пристроив  за
спиной другую и приложив ладони к  третьей.  Она  вздохнула,  глубоко  и
довольно, закрыла глаза и заснула.
 
*** 
 
   Возвращаясь к себе, Дэв услышал телефонный звонок.
   - Я только хотел поблагодарить тебя, - сказал Дейвид. Потом спросил:
   - С ней все в порядке?
   - Да.., он