щен  ароматами  тропических  цветов,  вдалеке  у  горизонта   воздух
колебался от жары.
   Насмотревшись вдоволь, Элизабет медленно пошла по выцветшему розовому
мозаичному полу террасы на другой ее конец,  откуда  открывался  вид  на
белевшую под  солнцем  взлетную  полосу  и  частную  гавань,  где,  сияя
белизною и золотом, красовалась яхта Ричарда Темпеста "Буря" в окружении
парусных и гребных лодок и яликов.
   Никакого движения не было заметно, только прилив качал  лодки,  а  из
ангара на ближнем конце полосы доносились удары  молотка  по  металлу  и
негромкий стук мотора.
   Повернув  голову,  Элизабет  краем  глаза  неожиданно  уловила   игру
солнечных лучей, казалось, в самой гуще листьев. Недоумевая, она  прошла
вдоль стены дома к лестнице, ведущей в сад, и поняла, откуда шел блеск.
   То, что показалось ей  листьями,  было  вьющимися  растениями,  через
густые  переплетения  которых  виднелась  синяя  вода,  вся  в   золотых
проблесках солнца. Она спустилась по ступенькам под некое подобие  крыши
из лиан, где с мраморной площадки можно было войти в рукотворный грот  в
скале и где навевал прохладу каскад небольших водопадов,  устроенных  из
огромных  раковин  моллюсков,  из  последней  раковины  вода  стекала  в
обширный  круглый  плавательный  бассейн,  дно  которого  было  выложено
мозаикой, изображавшей Нептуна  на  колеснице,  запряженной  дельфинами.
Этот блеск она и видела. Золото и  синева,  алое  и  зеленое  сияли  под
прозрачною  водою.  На  одной  стороне  бассейна  стояли   кабинки   для
переодевания, на другой были площадки для прыжков  в  воду.  Здесь  было
приятно и прохладно, свет, проходя сквозь лианы, терял свою яркость и не
резал глаза. Постоянный ток воды действовал  умиротворяюще,  а  прохлада
бассейна манила. В секунду Элизабет скинула с себя одежду и, оставив ее,
прошла шагов пять  к  краю  бассейна,  легко  оттолкнулась  от  бортика,
погрузилась, обнаженная, в воду и  поплыла  вдоль  стенки  бассейна,  по
кругу, под водой, пока не вынырнула, чтобы вдохнуть воздуха, прежде  чем
нырнуть снова.
   Она плыла на  спине,  с  мокрыми  распущенными  волосами,  как  вдруг
услышала насмешливый голос:
   - Неужели русалка? Готов поклясться, это Элизабет Шеридан...
   Она перевернулась, всплеснув воду и  прикрыв  рукой  глаза,  так  как
голос шел с веранды на солнечной стороне, увидела Дана Годфри, стоявшего
на верхней ступеньке и с улыбкой наблюдавшего за ней.
   - Купаетесь голышом? - небрежно спросил  он,  спускаясь  по  каменным
ступенькам ближе к ней. - Здесь в каждой кабинке  полон  шкаф  купальных
костюмов.., или вы предпочитаете плавать голой?
   Ее тело белизной мерцало в голубой воде.
   - Я просто предпочитаю плавать.
   Он же, судя по всему, предпочитал верховую езду, потому что был  одет
в светло-бежевые брюки  для  верховой  езды  и  рубашку  чистого  шелка,
небрежно повязанный шелковый фуляровый платок виднелся в вороте рубашки.
   - Вы не против, если я присоединюсь к вам? -  спросил  он,  нащупывая
пальцами пуговицы рубашки.
   - Я уже наплавалась... - Она мощным кролем поплыла от  него  к  своей
одежде, лежавшей напротив лестницы с другой стороны  бассейна.  Опершись
ладонями на облицованный изразцами бортик бассейна, она легким и сильным
движением взметнулась из воды, на ходу подобрала  одежду  и  скрылась  в
одной из кабинок, поразив Дана великолепием своей наготы: широкие плечи,
крепкие груди, соблазнительный зад и ноги невероятной  длины,  мраморная
кожа, чуть порозовевшая от усилий.
   Натуральная блондинка, отметил он. И отлично плавает. Из тех сильных,
неутомимых пловцов,  которые,  кажется,  родились  в  воде.  Безусловно,
сильна физически, да и другие достоинства у нее,  несомненно,  есть.  Но
никак не хотела, чтобы он присоединился к ней. А это уже интересно.
   - Вы найдете там щетки, расчески, фены - все, что надо, - крикнул он,
направляясь к кабинке, где она переодевалась.
   Она вышла,  снова  одетая  в  блузку  и  слаксы,  вытирая  полотенцем
спутанную массу волос.
   - Давайте, я помогу вам, - предложил он,  протягивая  руку  к  щетке,
которую она держала, - они все спутались...
   Но она уклонилась от его руки.
   - Спасибо, я сама.
   И ей не нравится, когда ее касаются, подумал Дан, отметив для  памяти
и этот факт. Скромна? Тут что-то кроется, Дан, дружище...
   - Они скорее высохнут на солнце. Пойдемте на веранду, - предложил он.
   Под полосатым тентом  на  каменных  скамьях  лежали  подушки,  стояли
качели и шезлонги с натянутым на них ярким  холстом.  Широкая  кирпичная
стена, выходившая  на  взлетную  полосу,  была  окаймлена  гибискусом  и
олеандрами в горшках.
   - Если вы не будете носить шляпу, ваши волосы скоро выгорят добела, -
заметил Дан. - Здесь очень мощное солнце. Не давайте себя обмануть  этим
пассатам. Хотите выпить чего-нибудь холодного?
   Он подошел к холодильнику и достал из него высокий кувшин с розоватой
жидкостью.
   -  Наш  знаменитый  фруктовый  пунш..,  апельсины,  лимоны,  ананасы,
папайя.., залиты ромом со специями.., очень  освежает.  -  Он  налил  ей
полный бокал.
   Она сделала большой глоток.
   - М-м-м-м-м.., восхитительно.
   - Каждый день готовят новый. Все, что не выпито, отдают  слугам...  -
Он увидел ее поднятые брови. - Вам надо привыкать  к  богатой  жизни,  -
снисходительно посоветовал он. - Здесь все меняют каждый день,  неважно,
пользовались этим или нет: полотенца, щетки,  расчески..,  даже  воду  в
бассейне.., морскую, кстати, как вы, очевидно, заметили.  Вы  не  только
привыкнете, вы будете этого ждать. - Он сидел, вытянув длинные ноги,  на
качелях. - Итак, чем вы собираетесь  заниматься  -  кроме  работы?  Касс
сказала мне, что вы просто рветесь работать.
   - Буду кое-что делать, главным образом в саду. Я только что  открываю
для себя это.
   - Вы отлично плаваете.
   - Я люблю воду.
   Он протянул руку и взял с полки бутылку с маслом для загара.
   - Давайте я вас намажу, - предложил он, - причем как следует.  У  вас
очень белая кожа.
   Он говорил небрежно, но глаза пристально следили за ней. Он  заметил,
как чуть опустились уголки ее губ - отвращение? - как если бы он  придал
разговору нежелательное направление. Она взяла бутылку и отставила ее.
   - Это очень хорошее масло. Оно не даст вам сгореть. Хотите,  я  натру
вас?
   - Нет, спасибо.
   Да,  именно  это  ей  не  нравится,  она  явно  поморщилась.  Никаких
сомнений, она определенно не выносит, чтобы ее касались.
   - Мне кажется, вам нравится здесь? - спросил он любезно.
   - Вполне.
   - А как насчет аборигенов?
   - Неопасны.
   Вот сука! Он осушил бокал, вновь  наполнил  его  и  ощутил,  что  ром
согрелся.
   Она откинулась на шезлонге.
   - Вы не оставляете попыток, правда?
   - Если с первого раза не удалось...
   - Когда я жила в приюте Хенриетты Филдинг, у  нас  считалось,  что  в
перечне  добродетелей   бережливость   идет   вслед   за   благочестием.
Расточительность почиталась восьмым смертным грехом, а умение не  впасть
в нее - доблестью.
   - Значит, вот это откуда у вас, -  пробормотал  он.  -  Но,  в  таком
случае, разве мысль обо всех этих деньгах, которые будут  потрачены,  не
гнетет вас?
   - Но они и не будут потрачены зря, разве не так?
   Они работают на дело - кроме ваших, конечно.
   - Так вот что кроется в вас.  Что  же,  я  никогда  не  видел  людей,
выросших в приюте, который так резко отличается от дома...  На  что  это
похоже? - решил он поддеть Элизабет. Он говорил  вежливо,  сочувственным
тоном и в то же время безжалостно возвращал ее к прошлому.
   - Со времен Оливера Твиста многое изменилось.
   Он не отступал.
   - Должно быть, это было очень тяжело для вас.
   Ведь ваша мать умерла, когда вы были совсем девочкой...
   - Я не помню.
   - Не помните матери?
   - Совершенно.
   Ничего себе, подумал он. Интересно, это правда или ей  просто  удобно
так говорить?
   - Но, разумеется, после ее смерти что-то осталось?
   - Только я.
   И это все, что тебе надо, подумал  он.  Он  никогда  не  видел  такой
поглощенной собою женщины.  Ее  мир  начинался  и  кончался  ею.  Ее  не
интересовал никто. Она полагается только на себя, вплоть до изготовления
собственных платьев. Да, это вполне сочеталось  с  остальным.  Она  была
личность. Взгляните на  Марджери.  На  всех  ее  платьях  ярлыки  лучших
дизайнеров. Уберите их, и она перестанет существовать.  Марджери  делает
ее одежда. А эта сама делает себе одежду.
   И одежда составляет ее органическую часть. Она знает  себя  и  вполне
счастлива  этим.  Возможно,  вся  эта  история  раздражает  ее,  кажется
посягательством  на  ее  личность.  Взгляните,  как  она   ведет   себя.
Совершенно равнодушно. Никаких проявлений  чувств,  только  разум.  Что,
продолжал размышлять Дан, дает к ней некий ключ. Она ко  всему  подходит
рационально. Очевидно, она многое видела в жизни, поэтому  и  не  любит,
чтобы ее  касались.  Не  стала  плавать  с  ним  нагишом,  не  позволила
расчесать  ей  волосы  или  намазать  ее  маслом  для  загара.  Не  дает
воспользоваться его оружием. Женщины, которые  не  любят,  чтобы  к  ним
прикасались,  как  правило,  боятся  мужчин.  А  уж  эта  словно  шестом
отталкивается. Кажется, я нашел первый ключ к разгадке.
   Неполадки на сексуальной почве? Это вполне  подходит  к  ее  ледяному
виду... Воткнулась в какую-то книжку...
   Тут он увидел книгу, которая была у Элизабет с собой, а сейчас лежала
на плетеном столике рядом с нею. Он повернул голову и прочел на корешке:
"Темпесты: Род и его история". Это подало ему идею.
   - Я вижу, вы  интересуетесь  своими  предками,  -  заметил  он  между
прочим. - Но это просто старая унылая книжка.., если  вы  хотите  узнать
больше о Темпестах, есть гораздо более интересный способ.
   - Да? Какой?
   - Вы позволите мне показать вам?
   - Да, пожалуйста.
   Он не питал иллюзий. Она загорелась, но не от того, что он собирается
что-то показать  ей,  ее  интересовал  сам  предмет.  Еще  один  ключ  к
разгадке.
   Он давно прикидывал, как бы  застать  ее  одну.  И  теперь  повел  ее
обратно в дом, в просторную библиотеку (шестьдесят футов в длину и сорок
футов в высоту), полную книг,  с  несколькими  кожаными  честерфилдскими
диванами, на которых можно было развалиться и читать.  На  столе  длиною
чуть ли не во всю комнату лежало множество последних  номеров  журналов,
по которым можно было судить  об  интересах  читателей  -  от  "Тайм"  и
"Ньюсуик" до  "Спектейтор"  и  "Экономист",  включая  "Вог",  "Харперз",
"Уиминз йэа дейли" (Библия  Марджери),  "Таун  энд  кантри",  "Филд  энд
стрим", "Опера", "Конносер". Но Дан направился прямо к  полкам  у  окна,
взял  с  полдюжины  лежавших  там  больших  альбомов  с  фотографиями  в
прекрасных кожаных переплетах и с тисненными золотом датами.
   - Вот оно, - объявил он.  -  Это  история  Темпестов  в  фотографиях,
начиная с первых дагерротипов и кончая самыми последними. Это  даст  вам
гораздо больше, чем скучные описания...
   Но он не стал класть  альбомы  на  стол.  Он  принес  их  к  кожаному
честерфилдскому дивану, сложил в углу и позвал:
   - Идите сюда, одних моих коленей не хватит.
   Таким  образом  они  оказались  совсем  рядом.  Телесный  контакт   -
безошибочное средство. Но когда он разложил альбом  на  своих  и  на  ее
коленях,  она  оказалась  вовсе  не  рядом  с  ним.  Никакого  телесного
контакта. Я так и  знал,  подумал  он  с  удовольствием.  Фригидна,  это
совершенно ясно! Для проверки он, переворачивая  страницы,  задел  левой
рукой ее правую грудь. Но только один  раз.  Затем  она  поменяла  позу.
Никаких сомнений. В наш век вседозволенности Элизабет Шеридан  оказалась
двадцатисемилетней девицей, он готов был присягнуть, что это так.
   Но  он  не  подал  вида.  Он  просто   давал   забавные   комментарии
относительно  изображенных  на  фотографиях  людей.   Первый   том   был
викторианский: мужчины с бородами, а женщины  с  шиньонами  в  застывших
позах у балюстрады террасы либо профиль с ямочкой на щеке, покоящийся на
изящно поставленном локте. Они играли в крокет, или  устраивали  пикники
на лужайках, или сидели, держа поводья, на пони, а грум стоял рядом.
   Они  уступили  место  эдвардианским  временам:  женщины  с   завитыми
волосами, в тугих корсетах, грудь увешана цепочками и жемчугом;  мужчины
с напомаженными волосами и  нафабренными  усами.  Их  сменили  двадцатые
годы: стрижка "фокстрот" и  юбки  выше  колена,  мужчины  во  фланелевых
брюках  и  полосатых  пиджаках.  Затем  тридцатые:  женщины  с  короткой
завивкой и в шелковых чулках, мужчины за рулем "бентли"  или  "лагонды".
Вплоть до военного и  послевоенного  времени,  когда  Дан  сам  сделался
участником изображенных событий.
   - Это первый муж Марджери.., он был герцогом.
   Боюсь, она с тех пор несколько спустилась по социальной  лестнице,  у
нее не было никого выше маркиза или графа. Вот  второй.  Русский  князь.
Блестящий спортсмен, отличный охотник Дмитрий Голицын. Беда в  том,  что
он охотился также и за  женщинами,  а  Марджери  не  могла  смириться  с
этим...
   Он бегло обрисовывал характер каждого, обходясь без  своего  обычного
яда. Его язвительность была почти незаметна в легком и веселом описании,
но Элизабет Шеридан ничем не обнаружила, нравится ей такая перемена  или
нет. Ее интересовали лишь сами фотографии, хотя и не настолько, чтобы не
заметить, как Дан придвигается к ней ближе и  не  отодвинуться  вовремя.
Потрясающе, Дан отлично развлекался. Женщина  с  такой  внешностью?  Что
это,   печальный   опыт?   Возможно,   даже   насилие?   Или   эта    ее
самодостаточность? Но откуда она? Что оттолкнуло ее  от  мужчин?  Почему
она сосредоточилась на себе?
   Пока она рассматривала фотографии, он исподтишка рассматривал ее. Она
казалась неразбуженной. У нее был нетронутый вид. Женщины,  расставшиеся
со своей девственностью,  выглядят  по-другому..,  они  иначе  движутся,
по-иному осознают свое тело. А вот эта не знает  себя.  Она  холит  свое
тело, питает его, содержит в чистоте. Но не более.
   Он сравнивал ее с Марджери. Взглянув на  нее,  сразу  все  понимаешь.
Желание исходит от нее, подобно испарению, окружает ее как нимбом. А эта
- холодна, непорочна... Фригидна, подумал  он  так  же  холодно.  И  это
только подтвердило его убеждение, что разгадку Элизабет Шеридан  следует
искать в ее детстве. Например, этот приют  или  пять  лет,  которые  она
провела  неизвестно  где,  прежде  чем  попасть  туда...  Он  чувствовал
нетерпение, желание поскорее уехать, начать рыть. Вместо этого он  сидел
и беседовал.
   - Да.., это Касс. В то время она была совершенно рыжая. -  Он  видел,
какое впечатление произвел на  нее  юный  безбородый  Дейвид,  чей  рот,
казалось, был нежным, как у  женщины.  И  молоденькая  Марджери,  волосы
которой были еще каштановыми, а фигура более естественной.  И  Хелен  на
фотографиях тридцатилетней давности - робкая, впечатлительная, хрупкая.
   Она внимательно разглядывала  обеих  жен  Ричарда  Темпеста.  Одна  -
маленький серый воробышек, другая - райская птица.
   - Вы очень похожи на мать, - заметила она, взглянув на Дана.
   - Только на первый взгляд.
   Анджела Данверз лежала в гамаке, подвешенном к ветвям дерева,  кругом
толпились ее юные воздыхатели.
   Белокурые волосы были уложены в  изысканную  прическу,  линии  фигуры
четко проступали сквозь полупрозрачный шифон. Приглядевшись, можно  было
заметить, что безупречно красивая грудь выставлена на обозрение с  явной
похотливостью.  Акварельные  глаза  Дана  утратили  выразительность  при
взгляде на фотографию матери. Он перевернул страницу.
   Дольше всего  Элизабет  рассматривала  фотографии  Ричарда  Темпеста,
снова и снова возвращаясь назад, чтобы сравнить его юного  и  взрослого,
долго сидела над фотографиями, где он был снят  среди  других.  Пока  не
спросила, указав пальцем на одно из лиц:
   - Кто это?
   - А, это... Это Дав Локлин... Он был когда-то любимчиком Ричарда.  Но
сначала кончились мир и согласие, а затем Ричард и вовсе изгнал  его  из
рая. - В голосе Дана звучала  нескрываемая  радость.  И  тут  он  сказал
совершенно  сознательно,  чтобы  проверить  ее  реакцию.  -  На  дам  он
действует, как на кошек валерианка, стоит ему  появиться  -  и  они  уже
готовы.
   Да, все так. Легкая гримаска отвращения,  еще  холоднее  и  надменнее
лицо. Она не стала ни о чем расспрашивать и неохотно отложила альбом.
   - Здесь действительно масса сведений... Благодарю вас.
   - Ну что вы, это доставило  мне  удовольствие,  -  запротестовал  он,
держа в памяти информацию, которую она дала ему, не подозревая об  этом.
- Истинное удовольствие.
   Хелен Темпест откашлялась.
   - Мне пришло в голову, -  сказала  она  и  солгала,  потому  что  уже
несколько дней не думала ни о чем другом, - что я еще  не  показала  вам
дом.
   Элизабет Шеридан отложила книгу.
   - Можно не торопиться, - неторопливо ответила  она.  -  У  меня  есть
время.
   - Тем не менее. - За неимением никаких других причин, Хелен ссылалась
на принятый порядок. - Мне хотелось бы сделать это скорее. - Именно  эти
слова она повторяла про себя, репетируя перед зеркалом, глядя на  череп.
Помни, кто ты, говорила она ему, и в ответ слышала злобное эхо: и что ты
сделала. Да, в последнее время она делала многое. Она вспоминала то, что
считала давно забытым, упрятанным в глубинах мозга. Пока  из-за  приезда
Элизабет Шеридан ее прошлое не всплыло - отнюдь не ставшее менее ужасным
с годами. Но она больше не могла прятать голову в песок. - Вы понимаете,
что за один раз дом невозможно обойти? Может быть,  нам  устроить  общий
осмотр,  чтобы  вы  могли  оценить  планировку   и   размеры   собрания?
Ознакомившись с ним, вы всегда сможете на досуге прийти туда еще раз.
   Элизабет поднялась на ноги. Они были  почти  одного  роста,  Элизабет
всего на несколько дюймов выше.
   Хелен повернулась и пошла.
   - Начнем с Великолепного зала... - Они шли по мозаичному  полу,  шаги
отдавались эхом. - Мы  зовем  его  Великолепным,  потому  что  он  самый
большой из пяти  во  всем  доме  и  потому  что  здесь  висят  фамильные
портреты.
   Зал был просторный, высокий, с шахматным полом из блестящего мрамора.
По другую сторону массивной входной двери с огромными медными замками  и
засовами, сияющими, словно зеркало, стояли  два  георгианских  стула  от
портшеза, с алой кожаной обивкой, медными  шляпками  гвоздиков,  на  них
когда-то сидели носильщики. Над дверью висел флаг острова,  цветов  рода
Темпестов с их гербом; тускло-синий и алый, с вышитым  золотом  девизом:
"Я ВЫЖИВУ!" В центре зала  находилась  огромная  мраморная  консоль,  на
которой стояла изумительная ваза династии Мин, полная  сирени,  а  перед
ней лежала книга для посетителей в кожаном переплете и на медном подносе
множество авторучек. Обитую зеленым  сукном  дверь,  ведущую  на  нижнюю
лестницу, закрывал великолепный экран.  Над  ним,  на  ореховых  панелях
стены, висело чиппендейловское зеркало с резьбой  в  китайском  стиле  и
такими же двумя подсвечниками. На равном расстоянии друг от друга стояли
восемь якобитских стульев с  замысловато  изогнутыми  спинками  и  алыми
парчовыми сиденьями с золотой отделкой. И  повсюду  лился  из-под  свода
купола солнечный  свет,  лучи  заставляли  сиять  уотерфордскую  люстру,
начищенная медь отбрасывала солнечные зайчики на портреты вдоль  широкой
лестницы, оживляя их краски.
   Хелен остановилась у первого,  во  весь  рост,  портрета  якобитского
джентльмена в зеленом бархатном наряде, отделанном золотом, с  рубиновой
серьгой  в  ухе  и  рубиновым  кольцом  на  пальцах  руки,  лежавшей  на
украшенной драгоценными камнями рукояти меча.  У  него  были  золотистые
волосы с легким зеленым отливом и дерзкие зеленые  глаза.  Вид  он  имел
высокомерный.
   - Основатель, - сказала Хелен, показав на него жестом, в котором явно
заметна была гордость. - Досточтимый