ьного зеленого цвета. "Молчание - золото" висело  в  спальнях.
"Семь раз отмерь - один раз отрежь" - в помещении для шитья. "Чистота  -
прежде всего" глядело на  них  с  гладких  плиток  викторианских  ванных
комнат.
   Девочек учили жить по этим правилам,  и  горе  тем,  кто  осмеливался
ослушаться.
   Элизабет  многому   научилась   в   приюте   Хенриетты   Филдинг,   а
освободившись,  как  она  это  потом  называла,   легко   рассталась   с
большинством навыков. Например, с привычкой к совместной  жизни.  С  тех
пор она никогда и ничего ни с кем  не  делила.  Одиночество  драгоценно,
уединение превыше всего. И никаких колокольчиков. У дверей  ее  квартиры
висел молоток, не колокольчик. Она ненавидела звон...
   Вдруг она поняла, что и в самом деле слышит звон.
   Харри прервал работу, подняв голову, с кисточкой в руке прислушался:
   - Слышишь, да? Это звонят в Темпест-Кей. Там всегда звонят в колокол,
если кто-то из членов семьи умрет. И  Не  перестают  звонить  до  самого
конца похорон.
   Он снова принялся за работу, спросив только:
   - С тобой все в порядке, детка?
   Элизабет побледнела, ее светлая кожа приобрела  зеленоватый  оттенок.
Харри заметил дрожь, пробежавшую по ее телу.
   - Я ненавижу колокола... Особенно погребальный звон. У меня  от  него
мурашки.
   Харри удивился. Он уже давно считал, что она не способна на  что-либо
реагировать. Всегда слишком хорошо контролирует себя. Но  сейчас  с  ней
явно было что-то неладно.
   - Что же, - сказал он с сочувствием, но вполне прозаично. -  Придется
тебе потерпеть. Большой Человек  умер..,  и  его  люди  оплакивают  его.
Знаешь, его ведь называли "королем".., вряд  ли  они  прекратят  бить  в
колокол из-за тебя.
   Он усердно трудился над ее лицом.
   - Ты, наверное, потеряла кого-то из близких?
   Это оказалось бы еще одним сюрпризом. Харри готов был поклясться, что
ей наплевать на всех на свете.
   Она помолчала, затем произнесла:
   - Мне некого терять.
   - Как! Ты совсем одна на свете?
   - Совсем.
   - А нас целых восемь человек, - ответил он весело. - Так  что  иногда
хочется, чтобы было поменьше!
   Он остановился.
   - Я положил три слоя тона. Конечно, считается, что  хватит  и  одного
слоя чудо-грима, но нам-то с тобой лучше знать, правда, детка? К тому же
Пит, как всегда, будет во что бы то ни стало добиваться совершенства.
   И тебе придется то и дело нырять в воду, как чертику на веревочке.
   Он взял увеличивающее зеркало и подал ей, чтобы она  могла  взглянуть
на себя. Она бесстрастно изучала его, как всегда  превосходную,  работу.
Она золотилась и сияла. Тушь удлинила ее и без того длинные  ресницы,  и
осененные ими  удивительные  глаза,  зеленые  и  бездонные,  таинственно
мерцали. Черты ее  были  искусно  подчеркнуты  тенями,  широкие,  изящно
очерченные губы манили соблазном.
   Она коротко кивнула.
   - Замечательно.
   Все-таки она странная, подумал Харри.  Он  ни  разу  не  видел  в  ее
взгляде восхищения собственной красотой. Как будто это механизм, который
нужно наладить и за которым требуется уход, чтобы хорошо действовал.
   - А вот и Бесс идет причесать тебя.
   Вошла Бесс, как всегда, бурча себе под нос.
   - Боже, как я ненавижу этот колокольный звон...
   - Будь благодарна жизни за маленькие радости.
   Здесь в любом случае гораздо приятнее, чем в какой-нибудь  промозглой
лондонской студии.
   Элизабет вымыла голову накануне  вечером.  Она  вытащила  шпильки,  и
тяжелая сверкающая масса волос закрыла ей спину почти до талии.
   Бесс расчесала их, разделила на три части, затем свернула  пучком,  а
за ухом вколола огромный яркий цветок гибискуса.
   - Хорошо, - сказала она, закончив, - теперь займемся телом.  -  Харри
понял,  что  пора  идти.  Другие  фотомодели,  нисколько  не  стесняясь,
показывались обнаженными и перед ним, и перед другими.  Но  не  Элизабет
Шеридан.
   - Ну, увидимся на берегу.., пока-пока.
   Элизабет встала,  спустила  купальник  до  талии,  а  Бесс  принялась
втирать ей в кожу переливающуюся золотистую жидкость, которая,  высыхая,
создавала впечатление великолепного загара.
   - Вот и все.., прекрасно...
   Бесс отправилась мыть руки.
   - Вот и положись на этого Пита, - ворчала она. - Ни  водопровода,  ни
электричества, вообще ничего. Что ему взбрело в  голову  ехать  в  такую
даль?
   - Очевидно, агентство заключило договор...
   - Необитаемый остров, дай только! Никого, кроме  нескольких  дурацких
туземцев, да ко всему прочему этот проклятый звон!
   По телу Элизабет прошла дрожь, но она  овладела  собой,  а  Бесс  уже
потихоньку,  чтобы  не  испортить  своей  работы,  возвращала  на  место
бретельки купальника.
   Купальник был синий, щедро открывавший ее тело.
   Бесс еще раз внимательно, придирчиво оглядела Элизабет.
   - Да, думаю, даже Пит ни к чему не придерется...
   Пошли, разделаемся со всем этим поскорее...
 
*** 
 
   Три  часа  спустя  Элизабет  в  последний  раз  погрузилась  в  воду,
вынырнула и улеглась на  берегу,  прижавшись  щекою  к  горячему  песку.
Теперь было не важно, что песок прилипает к  коже.  Наконец-то  Пит  был
доволен.  Ей  пришлось  все  время  то  нырять,  то  вылезать  из  воды,
забираться в лодку или с брызгами выныривать из волн, а  фотокамера  все
это время не отрывалась от нее, чтобы  продемонстрировать  потенциальным
покупателям все  совершенство  макияжа:  не  размылся  тон,  не  потекли
ресницы, не размазалась помада.
   Почему-то она чувствовала себя разбитой. Проклятый колокол.., звучный
скорбный звон не прекращался ни на минуту. Кто-то  подошел  к  ней.  Это
оказался Пит, режиссер.
   - Мы собрались в Нассау посмотреть окрестности.
   Поедешь?
   - Спасибо, нет.
   - Здесь же совершенно нечего делать.
   - А мне ничего и не нужно.
   - В Нассау можно походить по  магазинам.  На  Бей-стрит  есть  совсем
неплохие.
   - Мне ничего не надо.
   Но он все еще пытался уговорить ее. Бог знает,  почему,  подумал  он,
ясно, что из этого ничего не выйдет. Но что-то в ней влекло его.
   - Мы думаем еще заехать на Райский остров, сыграем в  рулетку.  Может
быть, повезет...
   - Удачи вам.
   Он сердито бросил:
   - Как знаешь. Но к девяти  часам  будь  готова,  хорошо?  У  нас  еще
впереди ночные съемки.
   - Я всегда готова.
   Да, подумал он, сердито поворачиваясь и уходя. Готова, но только  для
работы...
   Подошел Харри, издали наблюдавший за их разговором.
   - Не трать времени.  -  посоветовал  он.  -  Ничего  не  добьешься...
Сколько народу около нее вертелось, и все без толку. Ты ведь знаешь,  ее
так и зовут Ледышкой.
   Живет в своем мире - без мужчин.
 
*** 
 
   Элизабет лежала на песке, пока совсем не обсохла, безуспешно  пытаясь
не обращать внимание на заунывный звон. Казалось, он проникал  в  каждую
клеточку ее тела.
   В маленьком розовом бунгало от него тоже не было спасения. В  комнате
кто-то убрался. Накрыта постель, поставлена свежая вода и  целый  кувшин
какого-то прохладного питья, пахнущего ананасом и еще чем-то незнакомым.
Она  сразу  выпила  два  стакана.  Затем  выскользнула  из   купальника,
полотенцем стерла с себя песок и  поставила  в  стакан  с  водой  цветок
гибискуса, который был вколот в волосы. Затем натянула свои  собственный
купальник  цвета  морской  волны,  а   снятый   разложила   сохнуть   на
подоконнике. Сняла тщательно наложенный Харри макияж, намазалась сначала
увлажняющим кремом, затем маслом для загара.
   Все  это  Элизабет  проделала   с   присущей   ей   методичностью   и
аккуратностью, несмотря на то, что, вопреки обыкновению,  плохо  владела
собой. Она чувствовала раздражение, не в силах была  ни  о  чем  думать.
Конечно, из-за проклятого колокола... Взяв полотенце и  солнечные  очки,
она снова вышла  из  бунгало.  Она  собиралась  уйти  на  дальний  конец
острова,  может  быть,  там  звон  будет  слышен  меньше  и   перестанет
раздражать ее.
   Остров представлял собою квадратную милю розоватого песка,  поросшего
пальмами. В маленьких розовых, голубых либо желтых домиках жили не более
двух дюжин людей. Мужчины выходили в море рыбачить и  продавали  улов  в
Нассау, чтобы заработать на жизнь.
   Дома оставались только женщины.
   Элизабет направилась к самому дальнему берегу.
   У нее была с собою книга, впрочем, как и  всегда,  и  она  собиралась
принять солнечную ванну, поваляться, а может быть, и  поспать.  Элизабет
любила спать. Как следует выспавшись за ночь, она  могла  проспать  днем
два-три часа. Но этот колокол выводил ее из себя...
   Удивительное дело с этими колоколами. По правде говоря,  она  терпеть
их не может вовсе не из-за строгого распорядка, царившего в ее  детстве.
Там был колокольчик, который звенел тоненько, звонко. Нет-нет,  это  был
церковный звон.., похоронный звон... Даже праздничный  колокольный  звон
не нравился ей. Однажды в Севилье она  чуть  ли  не  бегом  выбежала  из
собора, потому  что,  пока  она  наслаждалась  благодатной  прохладой  и
красотой внутреннего убранства, соборный колокол начал звонить...
 
*** 
 
   К счастью, чем дальше она уходила,  тем  глуше  становился  звон.  Ей
стало легче, напряжение спало.  Что  это  со  мной,  подумала  Элизабет.
Какой-то колокол выводит меня из себя.
   Она поставила себе за правило никогда не выходить из себя. Ей  стоило
труда приучить себя сохранять  спокойствие  в  любом  случае.  Логика  и
рациональность.
   Нужно смотреть на все через их двойную призму, и  окажется,  что  все
можно вынести. Можно ли вынести колокольный  звон?  Это  просто  ерунда.
Нервы. Нельзя позволять себе терять из-за этого равновесие. Она  полежит
где-нибудь в тени, немного почитает,  потом  примет  солнечную  ванну  -
осторожно,  чтобы  не  обгореть,  потому  что  именно  белизна  кожи   и
безупречный загар составляли смысл ее существования.  Она  отыскала  как
раз такое место, в тени большой пальмы. Расстелила  полотенце,  над  ела
темные очки, улеглась на живот и раскрыла книгу.  И  обнаружила,  что  в
напряжении только и ждет очередного траурного удара! Звон раздражал  ее,
не давал успокоиться...
   Она поняла, что не читает, а глядит все на ту же страницу, что  мысли
ее,  разбуженные  колокольным  звоном,  пустились  по  запретному  пути.
Смерть, похороны, кладбища...
   Элизабет ненавидела кладбища. Боялась их. Настолько, что  никогда  не
подходила к ним близко.
   Ее нелюбовь к кладбищам обнаружилась, когда ей было лет двенадцать. В
приюте случилась эпидемия кори. У одной из девочек болезнь протекала так
остро, что слабенькое сердце не выдержало и она умерла.  Девочки  парами
шли за катафалком, опустив глаза,  вдруг  она,  подняв  взгляд,  увидела
массивные чугунные ворота,  чугунную  ограду  -  а  за  ними  надгробья,
могилы, памятники и цветы...  Внезапно  она  почувствовала  необъяснимую
панику. Чем дальше продвигалась процессия,  тем  хуже  чувствовала  себя
Элизабет. Дышать стало трудно, сердце колотилось, ноги дрожали  и  почти
не  слушались  ее.  Она  стиснула  зубы,   пытаясь   подавить   рыдания,
вырывавшиеся у нее из груди. Она понимала, что сейчас  обратит  на  себя
внимание, и это усугубляло ее страх  перед  кладбищем.  Когда  процессия
подошла к воротам, Элизабет вцепилась в решетку, тяжело дыша,  с  широко
раскрытыми  глазами.  А  когда  попытались  разжать   ее   пальцы,   она
разразилась  рыданиями,  которым  не  было  конца,  как  не  было  конца
погребальному звону, раздававшемуся над ее головой...
   Она  резко  поднялась,  сдернула  очки,  сделала  несколько  глубоких
вдохов, чтобы унять дрожь, обратила лицо к  лучам  животворного  солнца.
"Никогда не спрашивай, по ком звонит колокол", - вспомнила она.
   Потом пробормотала:
   - Но он звонит не по мне... Я - как остров...
   Она стремилась к тому,  чтобы  быть  "как  остров",  с  тех  пор  как
оставила приют Хенриетты Филдинг. Во всяком случае, быть  частью  такого
материка ей не хотелось.
   Элизабет исполнилось шестнадцать, она уже выросла до шести  футов,  а
весила 11 стоунов.  Но  ей  не  пришлось  выполнять  кухонную  работу  в
Темпест-Тауэрз, куда отправляли большинство приютских девочек. Генриетта
Филдинг   всегда   поставляла   дешевую    рабочую    силу    семейству,
субсидировавшему приют, но мисс Келлер выбрала для Элизабет другой путь.
Благодаря ее стараниям Элизабет разрешили посещать среднюю школу,  хотя,
как правило, попечители считали пустой тратой  времени  обучать  девочек
как  следует.  В  приюте  мисс  Хенриетты  их  учили  готовить,  шить  и
убираться, их познаний в чтении  хватало  на  то,  чтобы  разобраться  в
поваренной книге, а в математике - чтобы без  труда  проверить  счет  от
зеленщика. Латынь с французским здесь были  явно  лишними.  Но  Элизабет
проявляла замечательные способности, ее имя  всегда  возглавляло  список
лучших учениц, и мисс Келлер внушила опекунам мысль, что  дать  Элизабет
образование было бы полезно для репутации приюта... Она поручилась,  что
вместо курса домоводства Элизабет, учась в старшем классе, пройдет  курс
стенографии и машинописи.
   А самой Элизабет, готовившейся к тому,  чтобы  стать  ученицей  школы
короля Генриха, мисс Келлер повторяла:
   - Учись всему, чему сможешь, всегда. Вся сила - в знании.
   Она поощряла бесконечное чтение Элизабет, предоставляя самой  девушке
выбирать, что ей по душе. И до сих пор Элизабет прочитывала  в  день  по
книге.  Чтение  скоро  сделалось  для   нее   возможностью   уходить   в
воображаемый мир, а когда она открыла для себя музыку, мир  ее  вымыслов
обогатился еще одним измерением.
   Элизабет  вышла  из  школы  неплохо  начитанной  и  весьма  замкнутой
девушкой. Обладая свидетельством о том, что  может  стенографировать  со
скоростью 120 слов в минуту и печатать на машинке со скоростью 60 слов в
минуту, она в свои 17 лет нашла работу "помощницы", как это  именовалось
в агентствах по найму,  в  студии,  где  работали  для  модных  журналов
подающие надежды фотографы. Мисс Келлер помогла ей снять комнату в  доме
у двух старых  дев,  горячих  сторонниц  феминизма,  которые  пристально
следили за ней, пока не убедились, что она не менее независима, чем  они
сами, и что она никогда не выходит с молодыми людьми.  Она  каждое  утро
отправлялась на работу в  четверть  девятого,  а  возвращалась  домой  в
четверть седьмого, и больше никуда  не  шла.  Она  никогда  не  включала
музыку слишком громко, а ванну за собой оставляла идеально  чистой.  Она
аккуратно платила за комнату  и  была  безупречно  вежлива.  Ее  хозяйки
вздохнули с облегчением.
   Фотомоделью Элизабет стала случайно.  После  четырех  лет  совместной
работы менеджер полностью доверял ей. Она заключала договоры, платила по
счетам, следила, чтобы часы съемки не совпадали,  и  все  это  настолько
умело и быстро, что ее никто не замечал.
   Вплоть  до  того  дня,  когда,  неся  в  обеих  руках  фильтры,   она
споткнулась о провод и растянулась во весь рост,  ударившись  головой  о
треногу  штатива.  Ей  помогли  подняться,  отряхнули  одежду,  растерли
ушибленную голову, совершенно растрепав при этом туго  затянутый  пучок.
Шпильки выпали, и волосы, каскадом рассыпавшиеся  по  плечам,  сразу  же
сделали ее лет на десять моложе. Фотографа, помогавшего ей, поразила  ее
красота.  Когда  Элизабет  стала  подбирать  волосы,  намереваясь  снова
стянуть их в пучок, он остановил ее.
   - Погоди-ка.., подойди поближе... Дай посмотреть на тебя хорошенько.
   Фотограф  был  в  затруднении.  Модель,  которая  должна   была   ему
позировать для четырех цветных фотографий, демонстрируя роскошные  меха,
сломала ногу в Сент-Морице, где  каталась  на  лыжах  со  своим  богатым
любовником. Это повергало его в  отчаяние.  Внешность  Элизабет  Шеридан
явно  улучшила  его  настроение...  Он  подвел  ее  к  свету,  взял   за
подбородок, она отпрянула, взглянула на него  надменно  -  это  была  ее
защитная реакция.
   - Ну и ну! Чего ради  ты  прятала  свою  красоту,  детка?  Встань  на
минутку сюда... Я погляжу на тебя в объектив.
   У нее оказалась мраморной белизны кожа,  мерцающие  зеленые  глаза  и
великолепные пышные золотисто-белокурые волосы с удивительным,  чуть  ли
не зеленоватым отливом. Слава Богу, подумал он,  не  веря  своей  удаче.
Просто удивительно...
   - Как тебя зовут, детка?
   В ответ отрывисто произнесенные слова:
   - Элизабет Шеридан.
   Он снова подошел к ней, попробовал чуть взбить волосы, и она  тут  же
отпрянула.
   - Ну вот... Как раз то, что надо. Воплощенная  холодность!  Это  я  и
ищу... Настоящая недотрога.
   Конечно, она слишком велика. Но лицо... Безо всякого макияжа, а какие
скулы, какие глаза... С хорошим гримом она будет просто невероятна.  Вот
повезло! А ведь он тысячу раз видел ее здесь, подумалось ему.  И  всегда
она казалась тусклым, неинтересным существом. Особенно  по  сравнению  с
великолепными фотомоделями, с  которыми  она  договаривалась  о  времени
съемок и которые были вполовину меньше ее ростом, но  вполовину  не  так
хороши, как она - это он выяснил, рассмотрев, что она собой представляет
на  самом  деле.  Наверное,  дурацкая  прическа  виновата.  Он  бы   мог
поручиться,  что  ей  уже  порядком  лет,  типичная  старая  дева..,   а
оказалось, она совсем молоденькая, не  старше  двадцати-двадцати  одного
года.
   Он лихорадочно соображал. Посадить ее на диету?
   Зачем? Чтобы она сбросила - сколько? Двадцать фунтов? Все  равно  она
слишком велика для манекенщицы, но тело  этой  амазонки  венчает  дивная
голова. Косметическим фирмам всегда нужны красивые лица..,  как  и  тем,
кто производит средства для волос, а  волосы  у  нее  превосходные.  Ну,
подумал он, отчего бы не попробовать? Разумеется, это авантюра... А если
пройдет?..
   Значит, я разбогатею...
   - Дай я сделаю несколько  снимков.  Посмотрим,  как  ты  выходишь  на
фотографиях.
   Элизабет вышла. Она выглядела совершенно естественной.
   А вот  ее  реакция  естественной  не  была.  Насмешки,  презрительное
недоверие, подозрение, что он хочет обмануть ее.
   - Да нет же, - уверял он. - Ты что, сроду не смотрелась в зеркало? Не
представляешь, какую красоту носишь на своих широченных плечах?  Я  могу
сделать твое лицо известным всем и  каждому,  тебя  саму  -  знаменитой,
больше того - богатой. Ты сможешь зарабатывать как модель даже так,  без
грима.., ручаюсь тебе.
 
*** 
 
   Упоминание о деньгах пришлось кстати. В это  она  поверила.  Но  даже
загримированная,  причесанная,  с  накидкой  из   русских   соболей   на
обнаженных плечах, она все еще подозревала, что это розыгрыш. Он понимал
это по выражению ее лица. Ей хотелось только вытерпеть все  до  конца  и
получить деньги. И пробные снимки, от которых он пришел  в  восторг,  не
убедили ее.
   - Если ты этого и хотел, прекрасно, -  заметила  Элизабет,  испытывая
гораздо больший интерес при виде чека.
   - Я хочу не только этого... Как только фотографии появятся, за  тобой
просто будут охотиться... Ручаюсь...
   На снимках ты выходишь потрясающе.
   Действительно, на снимках лицо с тонко, искусно  наложенным  макияжем
приобрело невероятную  красоту,  оно  наводило  на  мысль  о  прекрасных
статуях каррарского мрамора. Элизабет была само совершенство,  он  нашел
то, что искал: красоту изысканную, возвышенную...
   Он знал, что  девушке  двадцать  один  год.  Объектив  же  запечатлел
воплощенную вечную женственность.
   Ему осточертели девицы, наводнившие Лондон и захватившие господство в
мире моды. Ему надоели чересчур резкие линии  стрижек  и  размалеванные,
как клоунские маски, лица, тощие  ноги  в  белых  чулках  и  туфлях  без
каблуков с огромными бантами. Он искал  идеальную  красоту  и  нашел  ее
воплощение в Элизабет Шеридан.
   Впоследствии, сделавшись знаменитостью, он любил хвалиться  тем,  что
открыл Элизабет Шеридан.
   Именно его  снимок  на  обложке  американского  издания  "Харперс"  -
крупным  планом  портрет  Элизабет  в  широкополой  черной  шляпе,