лицо
затенено вуалью, из-под которой таинственно мерцает  фарфоровая  кожа  и
блестят зеленые глаза, в тон  которым  подобраны  изумрудные  серьги,  -
попал в руки  человека,  занимавшегося  рекламой  в  фирме  "Безупречный
Макияж".  Только  что  созданный   набор   стоил   целое   состояние   и
предназначался для зрелых, изысканных женщин. Благодаря лицу Элизабет на
рекламе он разошелся мгновенно.
   А когда в дополнение к нему  были  созданы  духи,  их  не  раздумывая
назвали в ее честь - "Шерида". Она зарабатывала тысячу фунтов в час;  ее
гонорары от "Безупречного Макияжа" обозначались шестизначным числом.
   Элизабет купила квартиру в старинном доме. Хотя  здание,  построенное
во времена короля  Эдуарда,  было  реконструировано,  прежними  остались
огромные  окна,  паркетные  полы,  просторные  комнаты.  Она   приобрела
автомобиль и могла позволить себе дорогие билеты в оперу и концерт. Весь
остальной заработок она откладывала. Каждая фотомодель рано  или  поздно
сходит со сцены, а ей удалось продержаться неожиданно долго.
   Везение. Просуществовав в этом  мире  семь  лет,  она  все  еще  была
убеждена, что причина ее популярности в росте либо  размере,  отличавших
ее от других. Она никак не могла поверить в собственную красоту.
   Но лицо было ее богатством и так и расценивалось.
   Благодаря ему она  оказалась  среди  сливок  общества,  но  этот  мир
остался чужд ей. Элизабет бывала на приемах, в прекрасных ресторанах, на
модных вернисажах - такова была ее работа,  и  везде  она  появлялась  в
сопровождении эскорта из агентства. Сама же Элизабет  -  женщина,  а  не
модель - с мужчинами не бывала нигде.
   Ее   считали   странной.   Но    ценили    ее    профессионализм    и
работоспособность.  Она  всегда  была   готова   работать   и   обладала
невероятным умением быть именно  такой,  как  надо.  Как  только  съемки
кончались, она смывала макияж, возвращала бравшуюся  напрокат  одежду  и
уходила в свой собственный мир. Мужчины, пытавшиеся  ухаживать  за  ней,
успеха не имели. В отместку они пустили слух, что она  лесбиянка.  Когда
же выяснилось, что это не так,  от  нее  отстали.  Именно  этого  она  и
хотела.
   Элизабет Шеридан никогда не испытывала  потребности  в  компании.  Ей
хватало себя самой. Каждый раз, очутившись у  себя  в  квартире,  всегда
убранной и уютной, она испытывала блаженство. Здесь можно было спать  на
огромной кровати в полной тишине,  зная,  что  тебя  никто  и  ничто  не
потревожит, не разбудит никакой колокольчик.
 
*** 
 
   Колокол... Она очнулась от воспоминаний и снова услышала доносившийся
из Темпест-Кей траурный звон. Ее нервы не  выдержали.  Она  вскочила  на
ноги и, стоя лицом к морю, крикнула, вспугивая морских птиц и  чувствуя,
как ветер подхватывает и уносит ее слова:
   - Прекратите! Да прекратите же!
   Но ничего не произошло. Звон раздавался беспрерывно.
   В ярости она бросилась в  море  и  поплыла  быстрым,  мощным  кролем,
опустив лицо в воду, пока не почувствовала усталости. Сменив стиль,  она
подняла голову и увидела, что всего ярдов 50 отделяет ее от  Темпест-Кей
с его неумолчным колоколом. Здесь еще слышнее был звон, без устали,  как
метроном, отбивающий время. Отдаваясь в ушах, он заставлял ее каждый раз
вздрагивать. Похоже было, что звон, как магнит, притянул ее сюда...
   Она чувствовала густой аромат. Цветы. Должно быть, на  острове  масса
цветов. Пляжи расчищены и пустынны, через равные  промежутки  по  берегу
расставлены таблички с надписью.  Слишком  далеко,  чтобы  прочесть,  но
Элизабет и так знала, что там написано.
   ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. Над водой нависал утес  и  виднелся  небольшой
коттедж  с  закрытыми   ставнями,   блиставший   корабельной   чистотой.
Неподалеку небольшая пристань. Никого. Только  невыносимый,  неизбывный,
безутешный звон...
   Нырнув,  Элизабет  что  есть  силы  поплыла   назад.   Тяжело   дыша,
пошатываясь  от  усталости,  бросилась  на   песок.   Полежав   немного,
попыталась прикрыть уши руками. Отчаявшись, разорвала на полоски один из
оказавшихся у нее бумажных платков, скатала шарики и заткнула  ими  уши.
Стало легче, звук стал глухим, словно отдаленный барабанный бой...
   Она  закрыла  глаза:  к  нервному  напряжению  добавилась  физическая
усталость, плавание вымотало ее окончательно. Умоляю  вас,  перестаньте,
безнадежно подумала она. Пожалуйста, прошу вас...
   Закрыв уши руками, уткнувшись лицом в полотенце,  она  погрузилась  в
тяжелый сон. Ее преследовал знакомый, повторяющийся  кошмар.  Она  вновь
оказалась в полной темноте, запертая и - как она с ужасом  осознавала  -
погребенная. И даже слышала погребальный звон... Она пыталась бежать, но
не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Задыхаясь, она чувствовала,  что
не в силах освободиться. И вдруг поняла.  Колокол  звонил  по  ней.  Она
пробовала кричать, но не могла издать ни звука.
   - Выпустите меня! - умоляла она. - Прошу  вас...  отпустите..,  я  не
хочу лежать в земле.., в земле, как моя мать.., прошу вас, пожалуйста...
   Она чувствовала, что кричит. Слова отдавались в ее мозгу, но  из  губ
не вылетало ни звука. Конечно, ее и  не  могут  услышать.  Она  отчаянно
напрягала голосовые связки, пытаясь крикнуть, но по-прежнему безуспешно.
   Ее разбудил собственный стон. Очнувшись, она поняла, что,  мечась  во
сне, сползла по берегу к воде. Колокол продолжал звонить  -  печально  и
размеренно.
   Этот кошмар давно уже не посещал  ее,  но  она  трепетала  при  одном
воспоминании о нем. Когда она была маленькой, он снился  ей  так  часто,
что мисс Келлер клала ее  спать  в  отдельную  комнату,  оставляя  дверь
открытой, чтобы она видела свет в коридоре и не  оставалась  в  темноте,
которой так боялась. Она и до сих пор  не  могла  заснуть  в  комнате  с
опущенными шторами.
   Девочкой она часто просыпалась с громким плачем, будя других детей  и
пугая воспитательниц. Когда это  случилось  впервые,  дежурила  не  мисс
Келлер,  а  ее  заместительница,  которая  очень  рассердилась,   крепко
отшлепала Элизабет и велела ей вести себя как следует  и  не  устраивать
сцен, затем отвела ее в темную комнату, и там запертая девочка плакала и
билась, впав в настоящую истерику.
   В следующий раз мисс  Келлер  оставила  дверь  открытой,  и  Элизабет
слышала сердитые голоса.
   - Я понимаю, Элизабет  Шеридан  ваша  любимица,  -  тоном  обвинителя
обращалась к мисс Келлер ее заместительница, - но это не значит, что  ей
можно позволить будить среди ночи других детей.
   - У меня нет любимчиков, - холодно отвечала мисс Келлер. - Если я даю
Элизабет какие-то поблажки, то только потому, что  девочка  нуждается  в
них, и даже потому, что вы так обошлись с ней. Прошу вас  больше  ничего
не делать с девочкой без моего разрешения.
   - Но я должна была что-то сделать. Она просто  оплакивает  мать..,  и
это действует всем на нервы.
   - Подумайте, каково самой девочке. То,  что  мы  с  вами  видим  -  и
слышим, - это ее нервная реакция. В будущем,  если  ей  снова  приснится
кошмар, ее надо положить в отдельную  комнату,  но  дверь  закрывать  не
нужно - ни в коем случае, вы поняли? Это приказ.
   Сердитые голоса затихли в отдалении, а Элизабет лежала и думала,  что
все это из-за нее. Она во всем виновата. Она устроила  целый  спектакль.
Чувство вины Элизабет усугублялось при  виде  заместительницы  директора
приюта, которая никогда не упускала  случая  продемонстрировать  девочке
свою  неприязнь,  всегда  называла  ее  "наша  непослушная  Элизабет"  и
насмехалась над ней на глазах у других воспитанниц, ставя ей в пример их
умение сдержанно вести себя.
   - Учись лучше владеть собой, моя девочка,  -  предостерегала  она.  -
Если ты будешь продолжать в том же духе, ничего хорошего тебя не ждет.
   И напуганная пятилетняя девочка изо  всех  сил  старалась  сдерживать
любое естественное проявление чувств, и эта привычка вскоре сделалась ее
второй натурой. Выросшая Элизабет Шеридан никогда  не  устраивала  сцен.
Неважно, что творилось у нее внутри, внешне она совершенно автоматически
полностью контролировала себя. Она никогда больше не плакала на людях.
   Никогда не проявляла своих чувств. Они были глубоко погребены.
   И теперь, на этом прелестном острове, ее  старательно  поддерживаемое
спокойствие  рухнуло.  Она  чувствовала,  что  буквально  разваливается,
рассыпается на куски. И все из-за этого чертова  колокола.  Из-за  того,
что умер человек по имени  Ричард  Темнеет.  Да,  Темпест.  Столько  лет
спустя это имя вновь преследует ее.
   Все детство Элизабет прошло под знаком  этого  имени,  попечители  не
уставали  напоминать  воспитанницам,  что  те  всем   обязаны   щедрости
семейства Темнеет, а по  воскресеньям  девочки  прочитывали  молитву,  в
которой с благодарностью поминали Темпестов. Ей казалось,  что  все  уже
безвозвратно прошло, как и детские годы. Экскурсия в Темпест-Тауэрз была
попыткой изгнания злых духов, поняла она вдруг, но попыткой неудачной.
   Не поддамся, сказала она себе. Она сделала несколько глубоких вдохов,
надеясь, что кислород вернет ее мыслям ясность.
   Но ничего не помогало. Мысли сбивались, путались.
   Не надо было оставаться здесь. Наверное,  все  же  стоило  поехать  в
Нассау...
   Слава Богу, остались только ночные съемки.  Хорошо  бы  только  снова
успокоиться. Элизабет понимала, что иначе не сможет работать...
   Вдруг ей ужасно захотелось, чтобы все уже было позади. Собрать сумку,
лодкой  добраться  до  Нассау  и  самолетом  до  Лондона.  Подальше   от
надвигающегося  рока,  от  беспрерывного  напоминания  о   смерти.   Она
стремилась оказаться в своем убежище, дававшем ей спокойствие, тишину  и
отдохновение. Со времени тех давних - в детстве - похорон с Элизабет  не
случалось ничего подобного, и она не могла понять, что с  ней  творится.
Ей казалось, что она могла бы все преодолеть, если  бы  не  безжалостный
всепроникающий колокольный звон, буквально валивший ее с ног...
   Она  лихорадочно,  в  спешке  подхватила  свои  вещи  и  почти  бегом
поспешила назад, преследуемая призраками своего  прошлого.  Она  разыщет
кого-нибудь, кто бы отвез ее в Нассау.  И  пробудет  там  до  вечера,  а
вернется к самым съемкам. Может быть, за это время ей удастся  прийти  в
себя. Она надеялась, что так и  случится.  Она  молилась,  чтобы  так  и
случилось. Она не представляла  себе,  как  жить,  если  ей  не  удастся
справиться с собой.
 
Глава 1 
 
   Первым прибыл Дан Годфри.
   Касс уже сидела одиноко за  очень  ранним  завтраком  (ей  всегда  от
волнения хотелось есть), как вдруг услышала  вой  реактивного  самолета.
Самолет прошел  низко  над  домом  к  морю,  чтобы  развернуться  там  и
опуститься на взлетную полосу. Она взглянула на часы. Половина  шестого.
Что ж, видно, кому-то не терпится.
   В это раннее утро - солнце еще не поднялось как следует, - прохладное
и свежее, в открытые окна Южной  гостиной  дул  бриз,  принося  с  собою
запахи  моря  и  густой  аромат  цветов,  ковром   покрывавших   остров:
frangipani, гибискуса, бугенвилеи, - и распускающегося по ночам жасмина,
посаженного Хелен вдоль стен дома. Бриз доносил и звуки. Ей было  слышно
шуршание метлы по уступам каменных террас, далекий  собачий  лай,  почти
неразличимые голоса. Донесся шум  автомобиля,  сначала  похожий  на  гул
шмеля и постепенно усиливавшийся, затем шуршание колес по гравию и  визг
тормозов. Касс  услышала,  как  захлопнулась  дверца.  Затем  прозвучали
быстрые шаги по лестнице. Приглушенные  голоса  сделались  громче,  шаги
приближались по террасе, предвещая появление новоприбывшего, и  вот  уже
он сам оказался в комнате.
   Касс подняла на него глаза как раз, когда он возник в проеме больших,
застекленных до полу дверей, и, как будто говоря о мелочах, протянула:
   - Прямо с тенниса?
   Дан пропустил ее слова мимо ушей. Он все еще был в легком кашемировом
смокинге, небрежно - такой небрежности учатся годами - сидевшем  на  его
широких плечах.
   -  Я  приехал,  как  только  получил  телеграмму,  -  сказал  он  без
каких-либо вступлений. - Как это случилось?
   Касс мазала маслом свежеиспеченный круассан и торопливо рассказывала:
   - У него случился удар. Вчера вечером, когда он  спускался  к  ужину.
Упал как бревно. И скатился по лестнице  до  самого  низа.  Когда  Мозес
подбежал, он был уже мертв.
   Она откусила круассан.
   Взгляд ярких, светлых, словно выписанных акварелью глаз действовал на
нее подобно холодному душу, но она стиснула  зубы,  сдерживая  дрожь,  и
подумала, что никакие фотографии в "Таун энд Кантри" не  способны  верно
передать его внешность. Они  не  в  силах  полностью  воспроизвести  его
стройность, рост, блеск глаз, глянцевый отлив тонких льняных волос, весь
его облик греческого бога, его легендарное обаяние  и  привлекательность
(он был смертельно опасен уже за сто шагов) или его  репутацию,  которая
опережала его. Касс не опасалась его лишь в хорошей машине,  которую  он
вел с безумной скоростью, а дорога целиком поглощала его внимание.
   Дан прислушивался к ее голосу, присматривался к  васильковым  глазам.
Касс была сама  не  своя  сегодня  утром.  Ну,  разумеется,  подумал  он
снисходительно, когда человеку приходится зарабатывать себе на  жизнь...
Особенно если платить теперь будет он.
   - Бедняжка Касс, - произнес он медовым голосом, а  она  напряглась  в
ожидании удара. - Осталась без работы, верно? И что же  наша  несчастная
Касси собирается делать?
   Поднося чашку к губам, она непроизвольно подняла на него глаза.
   - Пока не знаю.., может быть, взяться за мемуары?
   Мне известны совершенно убийственные истории.  А  назвать  как-нибудь
вроде "Тайны  секретарши"  или  "Тридцать  лет  с  Ричардом  Темпестом".
Наверное, следует воспользоваться тем, что память у меня слоновья.
   Дан окинул ее взглядом, и она  остро  ощутила  свои  лишние  тридцать
фунтов.
   - Да и не только память...
   Он сбросил смокинг на стул, придвинул себе другой и  уселся  за  стол
напротив нее.
   - Скажи-ка  мне,  -  произнес  он  ободряющим  тоном,  -  что  сейчас
происходит? Где кто?
   - Хелен наверху, в полной прострации, Харви в порядке и, как  обычно,
при ней. Дейвид проводит  время  в  обнимку  со  своим  дружком  "Джеком
Дэниэлом", ну а я, как обычно, нахожусь в распоряжении тела.
   Улыбка Дана заставила все ее существо встрепенуться.
   - Прекрасно, если ты при этом занимаешься тем, что украшаешь гроб.  А
остальные?
   - Еще не приехали. Марджери в Венеции, Матти в Сиднее, Ньевес в своей
школе, а Харри дома, в Тоскане.
   Я разослала телеграммы.
   - Не проще ли было позвонить?
   - А ты смог бы сказать об этом Матти?
   Дан еле заметно повел плечами.
   - Я понимаю тебя. А Хелен? Как она восприняла?
   Уголки губ Касс опустились.
   - Свалилась, как обычно.
   Дан протянул ей свою чашку.
   - А Ричард? Что с ним было? Он болел?
   - Нисколько. Все шло как всегда. - Касс взялась за кофейник. -  Вчера
утром мы прилетели из Нью-Йорка. Во второй  половине  дня  он  сыграл  с
Харви в гольф. Перед ужином мы просмотрели одну очень  неплохую  статью.
Не было никаких признаков болезни.
   Все произошло совершенно неожиданно.
   Касс громко щелкнула пальцами, Дан  вздрогнул,  кофе  выплеснулся  из
чашки ему на руку.
   - Примерно так.
   Она невинно улыбнулась Дану, вытиравшему руку, затем, откинувшись  на
спинку стула, потянулась за первой из своих шестидесяти за день сигарет.
Ее ногти были обкусаны до мяса, пальцы -  желтые,  как  у  всех  заядлых
курильщиков. Дан поднес к ее сигарете  зажигалку.  Придержав  его  руку,
чтобы прикурить, она заметила:
   - Красивая вещица. Подарок?
   - От обожательницы.
   - Еще не перевелись?
   Его ответная улыбка была совершенно безмятежной, он опустил зажигалку
в карман и мягко сказал:
   - Ты выглядишь усталой, Касс.
   Это означало  -  старой.  Так,  впрочем,  и  есть,  подумал  Дан  без
малейшего сочувствия. Никому не приходило в голову задумываться над тем,
сколько лет Касс, но сегодня она выглядела на все свои пятьдесят  два  -
пятьдесят три? - года, если не больше. Ее обычно румяное лицо побледнело
и осунулось, а снежно-белая  копна  волос,  всегда  напоминавшая  пышную
хризантему, сегодня походила на  привядший  пучок  салата.  Под  глазами
залегли тени, а на переносице остались от очков красноватые вмятины. Она
снова  принялась  грызть  ногти.   Да,   подумал   он   в   предвкушении
удовольствия, дом, милый дом.
   - А где он сейчас? - спросил Дан.
   - Наверху. Хочешь взглянуть на останки? Уверяю тебя,  они  совершенно
целы.
   Дан пожал плечами.
   - Спасибо, нет. Я предпочитаю помнить, каким он был.
   На него взглянули чистые синие глаза Касс.
   - Видит Бог, у тебя есть резоны.
   Ответом ей был ледяной взгляд.
   - Кстати, как ты узнала, где я? - спросил он небрежно.
   - Перестань.., ты прекрасно знаешь, Ричард всегда знал, где  ты..,  и
чем занимаешься - в частности, в твоем доме в Вирджинии (не думай, что я
не оценила ироничности названия). Следить за тобой - да  и  за  всеми  -
входило в мои обязанности.
   Его губы раздвинулись в улыбке.
   - Вот почему ты так рьяно их исполняла.
   Он рассмеялся, увидев ее реакцию, и пропел приятным баритоном:
   - Но времена прошли...
   - Вот это меня и беспокоит, - произнесла Касс с горечью.
   А  меня  -  нисколько,   подумал   Дан,   с   удовольствием   глотнув
превосходного кофе.
   Получив телеграмму и решив, что это  отказ  кого-то  из  приглашенных
приехать, он сунул ее в карман, занятый другими, более важными делами  -
наподобие старого, с зернью, черно-белого немого кино, повествовавшего о
том,  как  испуганного   десятилетнего   мальчишку   насиловал   верзила
необъятной толщины. И до самого конца  фильма,  когда  раздался  смех  и
аплодисменты, Дан не  вспоминал  о  телеграмме.  Его  партнер,  сидевший
рядом, не сводил с него взгляда.
   - Что, плохие известия?
   - Умер мой отчим.
   Дан прочитал в глазах молодого человека не только  сочувствие,  но  и
острую зависть.
   - "Король" Темпест? Господи, какая жалость.., да, это был  человек..,
последняя живая легенда.
   А теперь мертвая, злорадно подумал Дан. Умер!
   Обуреваемый восторгом и торжеством, он смял телеграмму. Умер!
   - Мне надо ехать.
   - Боже мой, Дан! - в голосе  юноши  слышалась  паника.  -  Ты  же  не
бросишь меня им всем на потребу!
   Несколько голов с любопытством повернулись в их сторону. Дан  потянул
юношу  к  огромным,  во  всю  стену  окнам,   за   которыми   открывался
изумительный пейзаж: серебристый пляж, отливавшая  серебром  поверхность
моря, безоблачное серебряное небо. Шторы не были нужны. На острове стоял
только один дом, который был куплен именно за свою уединенность.
   - За три дня они все разнесут! - в ужасе продолжал юноша.
   - Ну пусть разнесут. Пускай делают, что хотят, пока  держат  язык  за
зубами. Ты знаешь, как их заставить, ты ведь не раз видел, как я с  этим
справляюсь.
   - Тебя-то они слушаются! Ведь ты такой же, как они... Я не принадлежу
к их классу.
   - Какие могут быть классы у голых людей. Один секс. Нагота  позволяет
ничего не скрывать. За этим они сюда и приезжают.
   - Но  мне  никогда  не  приходилось  самому  управляться  с  подобным
сборищем.
   - Ну и что же? Считай, что этот бал даешь ты. Ты справишься.  Кто  не
играет по нашим правилам, тот выходит из игры. Они все знают об этом.  И
знают, что будет, если они нарушат правила.
   - Но, Дан...
   - Все, что требуется - это твердая рука. Причем  неизменно  в  мягкой
бархатной перчатке.
   Однако он, по обыкновению, сам удостоверился, что все идет как  надо.
Впервые дом останется без него,  без  церемониймейстера.  Благодаря  его
имени и репутации дом наполнялся гостями, а список жаждущих попасть сюда
был заполнен на год вперед. Он тщательно отбирал участников своих оргий.
Его сластолюбцы-гости должны были быть богатыми и иметь красивое лицо  и
тело.  Таким  образом,  к