но жизнь на Земле изменилась.
   - Первым делом после инаугурации Избранник должен в  корне  изменить  всю
внешнюю политику, как мы излагали ему ее на последней встрече в Завидово.  -
Гречишников говорил  жестко.  -  Никаких  заигрываний  с  Китаем  и  Ираном!
Ориентация только на Америку. Китай  -  потенциальный  противник,  рвется  в
Сибирь и на Дальний Восток. Его агентурная разведка заложила сеть в Якутии и
в Уренгое. Только Америка может остановить экспансию Китая в Россию. Пустить
американцев в Сибирь, отдать им  месторождения  никеля,  меди,  нефти.  Если
хотят, пусть контролируют  ядерные  объекты  -  нам  не  нужно  два  ядерных
зонтика, достаточно американского. Пусть строят  транссибирскую  автостраду.
Пусть роют туннель под Беринговым проливом.  Пусть  размещают  вдоль  границ
Китая "першинги". Мы, если нужно,  пойдем  на  экстерриториальность  Сибири,
встроим ее в великое общее пространство "Америка - Россия - Европа" и  таким
образом остановим "желтую опасность".
   - Он как-то странно отнесся к твоей идее вступления России в НАТО. Что-то
невнятное мямлил об интеграции с Беларусью и Украиной, - заметил Копейко.
   - Дозреет. Еще раз проговорим в Сочи весь комплекс проблем. Интеграция  с
Беларусью и Украиной, но в недрах НАТО, - успокоил его Гречишников.
   - Нам нужно подумать, как лучше поступить с Истуканом и с его  плотоядной
дочкой. Они много знают, многого боятся и со страху, если их прижать,  могут
начать говорить. - Копейко озабоченно перекладывал себе  на  тарелку  сочный
лепесток семги. - Может, их выслать куда-нибудь в Ниццу, с глаз долой, чтобы
не путались под ногами?
   - Здесь не будет большой проблемы,  -  успокоил  Гречишников.  -  Истукан
держится исключительно на восточных, сильно  действующих  препаратах,  и  их
всегда можно заменить на обычные таблетки соды. Раз - и нету Истукана!  Дочь
хорошо обеспечена ценными бумагами и недвижимостью, а что касается спальной,
то после Зарецкого Копейко ей покажется настоящим  плейбоем!  -  Они  дружно
захохотали, и Копейко, подбоченясь, расправил несуществующие  казацкие  усы.
Белосельцев чувствовал себя пустым и бездушным. Спутники его опьянели.  Лица
их раскраснелись. Вкусная еда и душистый коньяк сделали их веселыми простыми
мужиками, которым хотелось  рассказывать  анекдоты,  говорить  скабрезности,
петь застольные песни. Копейко, все еще похохатывая  и  подумывая  о  пышной
груди и плотных  бедрах  Дочери,  расстегнул  на  горле  рубаху  и,  вздувая
малиновые жилы, скосив ревущий рот, запел, перекрикивая жужжанье моторов:

   - "И за бо-орт ее броса-ает в набежа-авшую волну?"

   Самолет пошел на снижение. Любезный стюард с улыбкой убирал остатки  еды.
Сквозь тучи  возникли  желтеющие  леса,  полная  машин  автострада.  Самолет
приземлялся на военном аэродроме Чкаловское.
   У края взлетного поля их поджидал джип. Шофер принял из рук  Гречишникова
портфель, услужливо нес, что-то тихо докладывая на ходу. У  зеркально-черной
машины остановились, негромко совещались.  Белосельцев,  отойдя  в  сторону,
смотрел на низкорослое, знакомое здание военного аэровокзала, на толкотню  в
накопителе, откуда сбитые в группы солдаты, иные  в  глухом  похмелье,  иные
остервенелые и злые, но в большинстве сосредоточенные, молчаливые, торопливо
двигались по бетонной полосе к самолету, улетавшему в  Моздок.  Мимо  прошли
бойцы спецназа в  серо-черных  камуфляжах,  с  чехлами,  в  которых  отвисли
длинноствольные  автоматы.  Протопали  военные   топографы,   затаскивая   в
накопитель деревянные теодолиты. Сбитая стайка залихватских, находящихся под
хмельком сержантов, дружно смолила и браво поплевывала. Среди  серо-зеленых,
пятнисто-коричневых, песочно-желтых облачений Белосельцев заметил  небольшую
группу молодых женщин в военном: в плотных юбках  и  френчах,  в  одинаковых
беретах, с котомками,  сумками,  вещмешками.  Одно  лицо  под  темным,  косо
посаженным беретом показалось ему знакомым. Приблизился, всматриваясь,  и  в
молодой женщине, строго одетой, стесненной в движениях, не привыкшей к своей
военной форме, узнал Веронику, дочь Николая Николаевича. Изумленно шагнул  к
ней:
   - Вы? Каким образом? Куда? Не узнаете меня?
   Мгновение  Вероника  отчужденно  на  него  смотрела,  но  потом,   узнав,
просветлела, радостно улыбнулась:
   - Как же? Узнаю. Вы - Виктор Андреевич. С папой моим дружили.
   -  Где  только  не  встречаемся!  -  Белосельцев  осматривал   ее   лицо,
похудевшее, без грима, без перламутрового сиянья.
   Маленькие  морщинки  появились  у  губ  и  бровей.  Волосы  были  коротко
подстрижены, уложены под берет.
   - Улетаю. В Чечню. Когда папу похоронила,  места  себе  найти  не  могла.
Винила себя в его смерти. Вместо  того  чтобы  быть  рядом  с  ним,  лечить,
заботиться, вы знаете, чем занималась. Хотела руки на себя наложить.  А  тут
война  началась.  Пошла  к  знакомому  военврачу,  попросила  похлопотать  в
военкомате. Меня и взяли санитаркой. Теперь буду мальчиков  наших  на  войне
спасать, раны им перевязывать. Грех свой замаливать.
   Белосельцеву вдруг стало душно от слез. Еще недавно  он  был  в  полусне,
усыплен злыми чарами, с изъятым сердцем, с извлеченной  душой,  с  лопнувшим
пропавшим пузырьком сокровенного света. И вдруг из каких-то  глубин,  из-под
черного асфальта  и  пепла  в  нем  пробился  сочный  росток  жизни,  всплыл
крохотный огненный пузырек. Вероника возвратила ему живое  слезное  чувство,
жаркое прозрение о жизни, где все они, вместе взятые, -  смертные,  любящие,
заблудшие, ищущие спасения - двигались вековечными русскими  дорогами  -  из
Моздока  в  Грозный,  из  Смоленска  в  Варшаву,  из  Термеза  в  Кабул,  по
нескончаемым трактам нескончаемой войны.
   Голос  в  громкоговорителе,   металлический,   склепанный   из   обрезков
кровельного железа, произнес с дребезжанием:
   "Пассажиры, вылетающие в Моздок, просьба пройти на посадку  в  накопитель
номер четыре!.. Повторяю!.."
   - Мне пора, - заторопилась Вероника, оглядываясь на уходящих подруг.
   - Как же так? Не успел ни о чем вас спросить?
   - Еще, бог даст, свидимся.
   - Поцелую вас на прощанье. - Белосельцев обнял ее, поцеловал  в  открытый
прохладный лоб и, чувствуя, что может сейчас  разрыдаться,  быстро  пошел  к
машине.
   Гречишников воззрился на него удивленно:
   - Что с тобой, Виктор Андреевич? Соринка в глаз попала?
   - Да, соринка. Из Моздока ветер принес.
   Они уселись в джип, и машина промчала их по Щелковскому  шоссе,  а  потом
влилась в огромный желоб кольцевой дороги. Они летели среди ревущего потока,
мимо   бензоколонок,   огненных   рекламных   щитов,   пульсирующих   табло.
Высоковольтные мачты подпрыгивали в  полях,  как  металлические  журавли,  в
разрывах желтых лесов, белая, словно мираж, вставала Москва.
   Гречишников объяснял Белосельцеву:
   - Ты примешь участие в стратегическом совещании, на котором познакомишься
с  цветом  "Суахили".  Тебя  все  знают,  некоторых  знаешь  ты,  но  ты  не
догадывался, что они, как и ты, - творцы единого Проекта. Здесь  будут  наши
прежние товарищи по "конторе" и  новые  интеллектуалы  разведки.  Тут  будут
математики, антропологи, специалисты  по  психоанализу  и  "организационному
оружию". Здесь будут журналисты, которых ты воспринимал  как  врагов.  Будут
политики, которых ты считал предателями. Все мнимо,  все  относительно,  все
плод конспирации "Суахили". В Сочи, в стороне от досужих глаз  и  московских
холодных дождей, на закрытой даче  мы  будем  перемежать  мозговые  атаки  с
купанием в теплом море, интеллектуальные разработки с музыкой легкого джаза.
Обсудим новую фазу проекта. В этой новой фазе тебе, умудренному  испытаниями
и ошибками,  наделенному  огромным  прошлым  и  настоящим  опытом,  надлежит
возглавить  аналитический  центр  "Суахили",   который   станет   заниматься
ситуационным анализом. Война и общественное сознание.  Отставка  Истукана  и
образ обновленного лидера. Коррупция в верхах и методики управления элитами.
Это огромная задача, непомерная ответственность, твой долг перед "Суахили".
   Белосельцев жадно слушал. Он снова жил, снова  думал  и  действовал.  Был
по-прежнему один, внедрен глубоко в тыл врага, без связи с Центром. Но война
его продолжалась.
   Он не мог предсказать, когда, при стечении  каких  обстоятельств  "Проект
Суахили" рухнет. Но крах его  был  предрешен.  Проект  обладал  колоссальной
мощью. На него работали разведки мира, его  питали  мировые  богатства,  ему
служили самые сильные и дерзкие умы человечества. Но Белосельцев, одинокий и
слабый, замурованный  в  толщу  проекта,  опекаемый  зоркими  стражами,  под
неусыпным контролем врагов, предчувствовал крах "Суахили". Он,  Белосельцев,
и был тем пределом, за который не шагнет "Суахили".  Остановится  беспомощно
перед пузырьком  света,  что,  подобно  светлячку,  витает  в  душе.  В  нем
заключалось бессмертие, божественная красота, возможность  небывалого  чуда.
Обращение времени вспять. Спасение любимых и близких.
   Они приехали во Внуково, на  правительственный  аэродром,  где  у  здания
порта на влажном, голубоватом бетоне стояли два самолета, готовые  к  рейсу.
Огромный президентский "Ил",  белоснежный,  с  синей  надписью  "Россия",  и
белый, двухтурбинный "Ту". На стоянке автомобилей было тесно  от  лимузинов,
толстозадых "мерседесов", узконосых "вольво", высоких мордастых джипов.  Тут
же расхаживали их хозяева, ожидая приглашения в самолет. Белосельцев  видел,
как  они  окружили   Гречишникова,   как   бодро   и   твердо,   на   правах
благожелательного  руководителя,  тот  пожимает  им  руки,  каждому  говорит
приятное и важное  слово,  отчего  рассеянная  и  лениво  фланирующая  толпа
наполняется  энергией,  оживлением,  готовностью   осмысленно   и   слаженно
действовать.
   Он увидел здесь нескольких молодых генералов ФСБ, занимавшихся борьбой  с
терроризмом,  политической  оппозицией  и  аналитикой.  Здесь  был  именитый
телеведущий, который отличался резкой и оригинальной манерой -  всегда  слыл
подопечным магната Зарецкого,  но  после  смерти  последнего  легко,  словно
нарядная крылатая мушка, перескочил с подломленного цветка на другой,  такой
же медоносный и сладкий.  Тут  были  политологи  конкурирующих  направлений,
жарко и беспощадно уничтожавшие друг  друга  в  телевизионных  баталиях,  но
здесь, у самолета,  собравшиеся  в  дружную  стайку.  Среди  гулявших,  чуть
особняком,  с  видом  некоторого   превосходства,   прохаживался   известный
"политтехнолог", слывший за "серого  кардинала",  творца  дворцовых  интриг.
Некоторые издали кланялись  Белосельцеву,  некоторые  подходили  и  пожимали
руки. Одних он узнавал, других едва помнил, третьи были ему  незнакомы.  Эта
была элита "Суахили", ее коллективный мозг, его "роза  ветров",  разносившая
по всем направлениям семена заговора.
   Сквозь открывшиеся ворота на территорию аэродрома, с  затихающим  выдохом
сирены, меркнущим фиолетовым лучом "мигалки", влетали машины.  Из  переднего
джипа, распахивая и не закрывая двери, высыпала охрана, в раздутых пиджаках,
с рациями, с тонкими проводками, уходящими сквозь  ушные  раковины  в  глубь
черепов.  Из  второго  ослепительно  черного   лимузина   вышел   Избранник,
маленький, легкий.
   Все собравшиеся, увидев Избранника, потянулись к нему, словно к  магниту.
Избранник улыбался им всем, и никому  в  отдельности.  Здоровался  со  всеми
сразу, прижимая руку к груди, глядя сквозь них в далекие  пространства,  где
блуждали лучи и синие тени. Лишь один Гречишников приблизился к  Избраннику,
обменялся рукопожатием, что-то негромко, наклонившись, говорил ему. Тот тихо
внимал, улыбался, послушный, согласный  со  всем  наперед,  но  Белосельцеву
издали чудилась в Избраннике странная отрешенность, невнимание к тому, о чем
говорит Гречишников. Словно эти слова не имели  для  него  смысла,  а  смысл
имели блуждающие сквозь тучи лучи осеннего солнца,  поджигавшие  на  далеких
лесах красные и желтые пятна.
   - Наш-то Избранничек входит во  вкус.  Еще  не  Президент,  а  летает  на
президентском самолете. Вот и охрану себе сменил. Сам, говорят, подбирал.  -
Копейко усмехался, словно прощая  баловнику  его  детские  шалости.  -  Надо
пригласить к себе начальника охраны и  положить  ему  второе  жалованье,  из
наших рук. Так будет легче охранять, - хмыкнул Буравков, и оба  они  шагнули
сквозь толпу, расположившуюся по силовым  линиям  на  разном  расстоянии  от
Избранника.  Белосельцев  остался  один,  наблюдая,  как  с  борта  могучего
спецсамолета с надписью "Россия" спускается летчик.
   - Виктор Андреевич, - услышал за своей спиной  Белосельцев.  Оглянулся  -
перед ним стоял Кадачкин, круглолицый, синеглазый,  с  белесыми  офицерскими
усиками, отросшими после их последнего свидания. В его  ухе,  на  прозрачной
пластмассовой скобке, был укреплен миниатюрный  микрофон  с  едва  заметным,
скользнувшим за ворот проводком. - Слушай меня внимательно и делай все,  что
я тебе скажу. - Он  улыбался  так,  словно  не  приказывал  Белосельцеву,  а
любезно расспрашивал о здоровье. - Сейчас мы сядем в машину, уедем отсюда, и
ты не будешь меня ни о чем расспрашивать. А только верить  мне,  как  своему
другу, который уже два раза спасал тебе жизнь. Считай, что это  третий  раз.
Так же улыбаясь, он направился на стоянку. Усадил в зеркально-черную  "ауди"
Белосельцева, сам сел за  руль.  Ловко  вывернул  со  стоянки,  удаляясь  от
многолюдной свиты, все еще окружавшей  Избранника.  Кивнул,  как  знакомому,
постовому у ворот, выкатил на шоссе. Быстро  достиг  главной,  переполненной
машинами трассы, но помчался не к Москве, а в противоположную сторону. Очень
скоро свернул к обочине.
   - Теперь ты выйдешь и двинешься пешком до автобусной  остановки.  Иди  не
быстро и, если можешь, прихрамывай. И приклей себе, пожалуйста,  это,  -  он
вынул из кармана пластиковый  прозрачный  пакетик  с  искусственными  усами.
Извлек волосяной пучок, помог прилепить  Белосельцеву  на  верхнюю  губу.  -
Через несколько дней я тебя отыщу.
   Высадил Белосельцева на обочину и умчался вперед, сливаясь с  проблесками
стекол, хромированными бамперами, пропадая в туманной гари шоссе.
   Белосельцев, повинуясь приказу, изумляясь в себе той покорности, с  какой
последовал  настояниям  Кадачкина,  неторопливо  побрел  вдоль  шоссе,  мимо
неоглядного летного поля, огороженного бетонной стеной, обгоняемый  ревущими
трейлерами, шелестящими лимузинами, слыша хлопки горячего  дымного  воздуха.
Казалось, он повиновался старинному другу Кадачкину, дважды спасшему его  от
погибели, но на самом  деле  он  повиновался  крохотной  жаркой  корпускуле,
мерцавшей где-то под сердцем. Он отыскал на обочине сломанную ветку,  поднял
и, опираясь на нее, как на  страннический  посох,  шел  неторопливо,  слегка
прихрамывая.
   Он  услышал  хриплый  дрожащий  рокот,  словно  чьи-то   огромные   руки,
напрягаясь, рвали грубые домотканые холстины. Рокот усиливался,  перемещался
за бетонным забором, удалялся к  желтым  пятнистым  лесам,  и  внезапно  все
пространство взревело, задрожало, словно силачу  удалось  разодрать  жесткую
мешковину, и над серой бетонной изгородью из пожухлых трав взлетел  огромный
белый лайнер с надписью "Россия". Сбрасывая прозрачную гарь,  стал  медленно
подыматься, удаляясь вдоль сырых осенних рощ, распарывая на волокна  бледный
полог небес.
   Белосельцев смотрел на уходящий самолет, в котором  находился  Избранник,
удалявшийся в свое загадочное будущее,  в  таинственное  перемещение  лучей,
облаков, пятен света и тени. Сидел у иллюминатора, глядя, как  под  льдистой
плоскостью плывет доставшаяся ему  страна,  туманится  бело-розовая  Москва,
окружая загадочным свечением очередного властелина. Но, быть может, уходящий
самолет был пуст, не было в нем властелина, а в салоне, в удобном кресле,  с
пристегнутыми ремнями, перед стаканом пузырящейся  минеральной  воды  сидела
пластмассовая кукла с недвижным целлулоидным лицом,  по  которому  пробегала
световая рябь неба.
   Белосельцев шагал, опираясь на посошок. Воздух,  растревоженный  взлетом,
утих. Пустота поглотила лайнер, растворила его в потоках света среди  синих,
блуждающих туч. Вновь раздался хрустящий звук.  Из  металлических  хрипов  и
рокотов над  бетонной  оградой  поля,  вдоль  красно-желтой  лесной  бахромы
взлетел второй самолет,  длинноносый,  с  отведенными  упругими  крыльями  и
секущим килем. Белосельцев испуганно замер. Ему захотелось упасть на  землю,
зарыться в обочину, скрыться в жухлых  бурьянах,  чтобы  всевидящие,  ищущие
глаза Гречишникова не различили его из неба, не послали ему  сверху  разящую
смерть. Самолет шел  грозно,  тяжко,  переполненный  злом,  груженный  всеми
пороками мира. В белом фюзеляже, как в капсуле, был запаян "Проект Суахили",
сосредоточены жестокие, управляющие  миром  силы.  Белосельцев  почувствовал
слабый укол под сердцем, словно пробивался наружу пузырек волшебного  света.
Заметил слабую вспышку под крылом  самолета,  будто  корпускула  света,  как
лазерный прицел, совместилась с  воздушной  целью.  Из-под  крыла  вырвалось
маленькое облачко дыма. Разрасталось, как цветная  капуста,  выталкивало  из
себя  красный  длинный  огонь.  Самолет  летел,  распуская  следом  огромный
волнистый  шарф  пламени.  Тянул  его  вдоль  леса,   задирая   вверх   нос.
Раскалывался  надвое,  вышвыривал  в  воздух  огромные  пышные  клубы  дыма.
Проливал на землю жидкий огонь. Громкий хлопок откупоренной бутылки  долетел
до шоссе, и пока звучал этот  тугой  сочный  звук,  обломки  самолета  косо,
горящим мусором, валились к земле, рушились в леса,  и  оттуда,  из  осенней
желтизны, поднялся черный ком гари, долетел гул взрыва.
   Машины  останавливались  на  шоссе.  Водители  и  пассажиры  вставали  из
салонов. Смотрели,  как  в  небе  расползаются  три  пышных  дымных  облака.
Белосельцев стоял, опершись на посох.

ЭПИЛОГ

   Самолет с Избранником летел на юг, почти безлюдный,  с  белым  стерильным
салоном, где пустовали  ряды  одинаковых  кресел,  которые  обычно  занимала
многочисленная свита. Теперь в хвосте разместилась  только  охрана,  десяток
здоровяков с короткими стрижками, некоторые из которых стянули с тугих  плеч
пиджаки, оставшись в белых рубахах с ременными портупеями.
   Избранник, отделенный от них, находился в переднем салоне.  Откинулся  на
кожаном удобном диване перед лакированным  столиком,  поглядывая  в  круглый
иллюминатор. Внизу, чуть затуманенная, перламутровая, проплывала  страна,  -
ее обширные нагорья и реки, неоглядные пашни и  разноцветные,  разукрашенные
осенью леса, едва различимые деревни и задымленные  города.  За  голубоватой
толщей прозрачного воздуха, среди гарнизонов и  заводов,  железных  дорог  и
проселков, храмов и тюрем жил утомленный народ. Избранник думал, что  теперь
ему придется управлять этим  народом.  Угадывать  его  бессловесные  чаяния,
навязывать ему свою волю,  одновременно  исполняя  безымянную  волю  народа,
которая в нем, правителе, обретет свое осмысленное проявление.
   Его мысли были прерваны появлением стюарда в белой рубахе и  галстуке,  в
черной атласной жилетке.
   - Что-нибудь желаете? - любезно спросил стюард, чуть склоняясь в поклоне,
приближая к Избраннику свежее красивое лицо.
   - Коньяк? Виски?
   - Минеральную воду, пожалуйста.
   Стюард исчез  и  вновь  появился,  неся  хрустальный  стакан  и  бутылку.
Поставил на столик  стакан,  наполнил  до  половины  водой.  Установил  чуть
поодаль бутылку. Избранник благодарно  кивнул.  Не  притронулся  к  стакану,
глядя, как в хрустале пенится  прохладный  кипяток  нарзана,  выбрасывая  на
поверхность серебряные пузырьки.
   Из кабины вышел командир  корабля,  в  синем  летном  мундире,  с  седыми
висками, мужественным, красивым  лицом.  Доложил  о  протекающем  полете,  о
высоте, скорости, температуре воздуха за бортом.
   - Есть ли какие-нибудь пожелания? - спр