чишников, в  знак
сочувствия прикрывая глаза. - Чем ближе к старости, тем чувствительнее  душа
к вопросам этики. Из  разведчиков,  посвятивших  себя  служению  Родине,  мы
превращаемся в мудрецов, блаженных. Но вспомни себя  другим,  -  Гречишников
резко раскрыл глаза, и  они,  круглые,  оранжевые,  беспощадные,  не  мигая,
уставились  на  Белосельцева,  -  вспомни  трансафриканское  шоссе  Каир   -
Кейптаун, обломки красного форда, намибийского учителя Питера, так  похожего
на Сэма Нуйому, что ты решил использовать его как  приманку.  Подставил  под
удар "Миража" с тем, чтобы позже  заманить  в  ловушку  батальон  "Буффало".
Ликовал, глядя,  как  дымятся  подбитые  юаровские  броневики,  валяются  по
обочинам обгорелые трупы буров. Тогда ты был отважным и дерзким разведчиком,
действовал  в  интересах  Родины.  Теперь  враг  в  нашем  доме,  пирует   и
развратничает в Кремле, и ты мучаешься  совестью,  как  настоящий  мудрец  и
схимник. Не можешь позволить,  чтобы  один  из  врагов  слегка  пострадал  в
процессе спецоперации.
   - Мне важно понимать целостность операции, - устало,  сдаваясь,  произнес
Белосельцев, не выдерживая взгляда Гречишникова.  -  Мне  неизвестна  полная
картина, и я не понимаю до конца своей роли.
   - Твоя роль ключевая, -  взял  его  под  руку  Гречишников.  -  Без  тебя
операция невозможна. В свое время ты будешь  в  нее  полностью  посвящен.  А
теперь поезжай домой. Отдыхай, смотри телевизор.  Следи  за  информационными
программами.
   Гречишников подвел Белосельцева к автомобилю. Открыл  перед  ним  дверцу.
Помог  устроиться  на  сиденье.  Молча  кивнул  шоферу.  И  машина   понесла
Белосельцева  мимо  телецентра,  графской  усадьбы  и  пруда,  над  которыми
возносилась бетонная башня и реяли духи сгоревшей истории.
   Он вернулся домой, испытывая слабость, словно из не-го сцедили всю кровь,
лег без сил на диване, лицом к потолкуи увидел, как из белой лепнины,  прямо
от  люстры,  смотрит  на  него  темнобородый  учитель  Питер,  -  в  голубой
косоворотке, подобранной офицером кубинской  разведки,  чтобы  зоркие  глаза
наблюдателей заметили его продвижение по трансафриканской дороге.
   Белосельцев отвернулся от потолка, стал смотреть  на  стеклянные  коробки
коллекции. В той, где  были  собраны  бабочки  Южной  Анголы,  пойманные  на
серпантине  Лубанго,  в  сухих  перелесках  Кунене.  Среди  алых   нимфалид,
пепельно-розовых  сатиров  смотрело  лицо  доктора  Питера.   Молчаливое   и
внимательное, сотканное из хрупких крыльев и разноцветных орнаментов.
   Белосельцев  поднялся,  пошел  в  ванную,  встал  под  душ,  чтобы  смыть
наваждение. Стоял под шелестящей водой, глядя на худые, в стеклянной  пленке
ноги. И в затуманенном  зеркале,  в  тусклой  запотевшей  глубине,  смотрело
бородатое, коричневое лицо учителя Питера.
   Ночью, во сне, он мчался по горячим пескам пустыни  Намиб,  пробирался  в
солончаках Калахари, задыхался  от  горчичной  пыли,  врывавшейся  в  кабину
джипа. Оглядывался,  следует  ли  за  ним  по  лесной  дороге  грузовичок  с
двуствольной зениткой, защищая от воздушных ударов.  На  месте  ли  автомат,
упавший на железное  днище.  И  здесь  ли  кубинец  Аурелио,  в  чьей  фляге
сохранилась теплая, с металлическим вкусом  вода.  Но  Аурелио  не  было,  а
вместо него сидел учитель Питер в голубой косоворотке. Сквозь резную  листву
акаций, из-за слоновьих стволов баобабов следили глаза наблюдателей.
   Наутро он чувствовал себя пустым и измученным, будто и  впрямь  маленький
кривоногий колдун Астроса изъял его  душу.  Белосельцев  вышел  на  Тверской
бульвар с пожухлыми деревьями, под которыми  двигался  неспешный  московский
люд, мимо ампирных особняков, старых корявых дубов,  маленьких  скульптур  и
скамеек. Среди прохожих, сменявших друг друга, проносивших мимо Белосельцева
свои шляпы, портфели и сумочки, запахи духов и сигарет, обрывки разговоров и
смеха, опять возникал Питер. Маячил вдалеке, в синей косоворотке, заложив за
поясок широкие ладони, с падающей на грудь бородой, похожий на  африканского
Льва Толстого.
   Его  появление  не  пугало  Белосельцева,  лишь   порождало   недоумение.
Казалось, африканец существует в действительности. Его  образ  перенесся  на
Тверской бульвар из другой половины Земли через систему лучей,  преломляющих
призм, перевертывающих увеличительных стекол. В этом пространстве  находится
много других людей, знакомых Белосельцеву  по  его  походам  и  странствиям,
погибших при его попустительстве.
   Там стояли погонщики верблюдов, худые, в белых  балахонах,  с  гончарными
красными  лицами,  с  величественным  ожиданием  смерти,   перед   тем   как
автоматчики пустили по ним разящую очередь и они упали, все в одну  сторону,
слились со своими длинными тенями. Там была итальянка,  прелестная  женщина,
погибшая на вьетнамском фугасе по пути в Батамбанг, он стоял на  солнцепеке,
рассматривая воронку от взрыва, вспоминая, как день назад она воздевала  над
собой льющийся ковшик, обнажала подмышки, ее грудь волновалась, и у  розовой
округлости бедер влажно чернел лобок. Там был французский разведчик  Виньяр,
с кем сидели в кабульском баре, пили виски, а потом француз лежал мертвый  в
камере Пули-Чархи. Там был чернокожий солдат Роберту,  которому  он  подарил
авторучку, тот побежал догонять отстающую колонну и  после  атаки  лежал  на
жухлой траве с полными слез глазами, и зеленая муха ползла по  его  мертвому
лицу. Там была медсестра из госпиталя, разбившего палатки у зеленого вулкана
Сан-Кристобль, она бесшумно входила к нему в палату, и он обнимал в  темноте
прохладное тело, чувствуя,  как  набухают  ее  соски  и  распущенные  волосы
начинают медленно скользить к нему на лицо, а потом на желтой воде  Рио-Коко
он греб что есть  силы,  направляя  каноэ  к  берегу,  где  еще  раздавалась
стрельба, зная, что случилось несчастье и он потерял ее навсегда.
   Вечером он включил телевизор. На экране была  ведущая  новостей.  Аварии,
катастрофы,  заказные  убийства,  волнения  в  тюрьмах,  эпидемии   детского
энцефалита, и под занавес - сообщение о  празднике  в  еврейском  культурном
центре.
   Белосельцев собирался выключить телевизор, чтобы остаток вечера  провести
за перелистыванием дневников и архивов. Как вдруг ведущая вновь появилась на
экране, взволнованная, с горящими глазами. Это  выражение  возникало  на  ее
лице в случае экстренной и, как правило, трагической новости.
   - Как сообщает корреспондент ИТАР ТАСС из Грозного, сегодня  в  аэропорту
имени шейха Мансура по  прибытии  самолета,  следовавшего  рейсом  Москва  -
Грозный, прямо из  салона  авиалайнера  неизвестными  людьми  в  масках  был
похищен спецпредставитель Премьер-министра России генерал Шептун,  прибывший
в Грозный со специальной  правительственной  миссией.  Охране  аэропорта  не
удалось задержать похитителей, которые вместе  с  захваченным  генералом  на
двух  машинах  скрылись  в  неизвестном  направлении.  По  факту   похищения
правоохранительными органами Республики Ичкерия начато следствие?
   Все  время,  пока  дикторша  зачитывала  срочную  информацию,  на  экране
присутствовала фотография Шептуна в генеральском мундире, с холеным красивым
лицом, пышными усами и смеющимися, слегка навыкат глазами.
   Фотография исчезла, и страстный, неутоленный голос дикторши продолжал:
   -  Нашему  корреспонденту  удалось  задать  вопрос  Премьер-министру   на
церемонии освящения часовни, воздвигнутой  Министерством  внутренних  дел  в
память погибших в ходе чеченской войны?
   Камера  показала  знакомое  одутловатое  лицо  Премьера,  огорченное,   с
проступившей нервной экземой.
   - Эта возмутительная провокация не останется без ответа? Я бы  подчеркнул
- без решительного ответа? Мы используем  все  наше  влияние  на  президента
Масхадова, весь опыт агентурной работы, чтобы вызволить боевого товарища  из
рук похитителей? Думаю, это вопрос трех-четырех дней, не  больше?  Для  меня
это вопрос офицерской чести, дело всей моей политической и военной карьеры?
   Лицо  Премьера  исчезло,  новости  завершились.  Пошла  обильная  реклама
жвачек, туалетной воды, женских прокладок, шоколадных палочек, зубной пасты,
педерастического певца Леонтьева, подагрической Аллы Пугачевой,  престарелой
Гурченко, жеманной, словно девочка кордебалета, и какого-то нового  средства
для устранения потницы.
   Белосельцев  сидел  перед  погасшим  экраном,  стремясь  разгадать  смысл
операции, в которую был  вовлечен.  Выстраивал  линию  событий,  от  лосиной
охоты, где узнал о намерении устранить  Премьера,  -  к  Георгиевскому  залу
Кремля, где Премьер, прочитав его справку, безудержно хвалил ваххабитов.  От
фуршета, на котором  Премьер  легкомысленно  объявил  о  поездке  Шептуна  в
Грозный, - до телефонного звонка Астроса неведомому чеченцу Арби, в  котором
сообщалось о самолетном рейсе Шептуна. Линия, которую он  провел,  проходила
через  миловидное,  с  хищными  губками  лицо  теледикторши,  поведавшей   о
похищении генерала, вонзалась в одутловатую щеку  Премьера,  на  которой  от
огорчения выступила нервная сыпь.
   Он двигался по квартире, описывая  замысловатые  петли  между  столами  и
полками.  Старался  направить  взгляд  на  затемненное,  туманное   будущее,
постигнуть которое был еще недавно бессилен. И ужаснулся.
   Искусными хитросплетениями судьба Премьера  оказалась  в  зависимости  от
пленного  Шептуна.  Если  конечная  цель  операции  сводилась  к  устранению
Премьера, то Шептун не должен был вернуться из  плена.  Он  был  обречен  на
заклание. Прилюдная клятва Премьера - освободить его через несколько дней  -
лишь приближала день его смерти. Смерть генерала была лишь  малым  эпизодом,
за  которым  следовали  другие,  еще  более  жестокие,  вовлекавшие  в  себя
множество неугодных людей, порождая лавину крушения. Под руинами собственных
репутаций гибли  сильные  мира  сего,  и  в  развалинах,  среди  провалов  и
оползней, открывался узкий прогал, по которому, хрупкий и стройный, почти не
касаясь земли, шел Избранник.
   Белосельцева охватила паника. Он вдруг решил, что ему следует  немедленно
посетить Премьера, предупредить о скором ниспровержении, о грозящей  Шептуну
смерти.  Помочь,  если  еще  не  поздно,  спасти  генерала.  Или  явиться  к
Гречишникову и потребовать полный план операции, где он  не  намерен  играть
вслепую. Или предстать перед Избранником,  в  его  кабинете  на  Лубянке,  и
спросить, знает ли тот, какой ценой его  ведут  к  власти.  Не  скажется  ли
смерть Шептуна на его будущем властвовании. Не всплывет ли красное пятно под
ладонью, когда он станет клясться на Конституции. Ни  одно  из  действий  не
казалось спасительным, а, напротив, было  наивным,  недостойным  разведчика.
Прежде времени выталкивало  его  из  игры,  лишало  возможности  исследовать
ситуацию.
   К ночи раздался звонок.
   - Ты не мог не видеть, как Премьер  клялся  честью  русского  офицера.  -
Гречишников мягко похохатывал то ли над Премьером, то ли над  Белосельцевым,
чьи страдания и муки ему были ведомы. - Вот так всегда, начальство клянется,
а помогаем держать клятвы  мы,  малые  мира  сего.  Нам  с  тобой  предстоит
выручать незадачливого  Шептуна,  возвращать  его  из  чеченской  темницы  в
банкетные залы, к хрустальным бокалам и  прекрасным  дамам,  до  которых  он
большой охотник. - Не видя лица  Гречишникова,  Белосельцев  знал,  что  оно
сейчас благодушно. На нем читалось, что хлопоты, которые им предстоят, пусть
и обременительны, но неизбежны, вменены кодексом офицерской чести. - К  тебе
будет просьба, Виктор Андреевич, посети  завтра  одно  заведение.  Вот  тебе
адресок. - Он продиктовал улицу и номер дома в районе Садовой. - Найдешь там
молодого чеченца по имени Вахид  Заирбеков,  кстати,  он,  кажется,  окончил
Оксфорд. Побеседуешь с ним на интересующую нас тему. А кто же  еще,  как  не
ты!.. Ты же у нас специалист по Востоку? После этого милости прошу ко мне  в
"Фонд", на Красную площадь. Там все обсудим?
   В телефонной трубке - капли  гудков.  Лицо  учителя  Питера,  убитого  на
границе с Намибией. Синяя косоворотка, косая  толстовская  борода,  лиловые,
навыкат глаза.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

   Он отыскал особняк по соседству с Садовой, который, как и многие  другие,
подобные, выкрашенные в прозрачный сиреневый цвет с нежными линиями колонн и
фронтонов,  был  превращен  в  маленькую,  хорошо  оснащенную   крепость   с
электронной  защитой,  бронированными  глазками,  молчаливыми   вооруженными
стражами, встретившими Белосельцева жаркими,  почти  ненавидящими  взглядами
черных недоверчивых глаз. Их кавказские лица  странно  и  грозно  смотрелись
среди ампирной прихожей, где  когда-то  раздевались  добродушные  московские
баре, а теперь стояли на постах стройные смуглолицые горцы, словно из  этого
московского особнячка подземный ход уводил прямо в Аргунское ущелье.
   Вахид Заирбеков, к  кому  был  направлен  Белосельцев,  оказался  молодым
тонколицым чеченцем с черными сросшимися бровями, веселым и умным взглядом и
прекрасными манерами, с которыми не рождаются, но талантливо усваивают их  в
процессе европейского обучения. Он наградил  Белосельцева  изящной  визитной
карточкой с голографическим знаком, переливающимся,  будто  капля  росы.  Из
карточки следовало, что ее  хозяин  -  директор  какого-то  фонда,  кандидат
юридических наук, почетный член международной ассоциации. Любезным жестом он
усадил Белосельцева в  удобное  кресло,  и  служительница,  узкая  в  талии,
неслышно  ступая,  с  потупленными,  огненно-черными   очами,   похожая   на
лермонтовскую Бэлу, внесла поднос с расписным фарфоровым чайником, маленькие
пиалы, вазочки с изюмом,  орешками  и  сахаром.  Пахнуло  Востоком,  пахнуло
классической русской литературой и смертельной опасностью. И все это  вместе
вернуло  Белосельцеву  былую  чуткость  и  подвижную,  под  стать   хозяину,
любезность, которая  скрывала  бдительность  профессионала,  действующего  в
расположении врага.
   -  Рад  познакомиться  с  вами,  Виктор  Андреевич,  -   с   простодушной
открытостью  и  щедрой  расположенностью  сильного  и  процветающего  дельца
произнес Вахид. -  Заочно  я  знаю  вас,  читал  ваши  работы  по  проблемам
Афганистана и Африки, наслышан о вашей деятельности на Кавказе. И вот теперь
имею честь лично выразить вам мое уважение.
   -  Все  это  было  давным-давно,  -  легкомысленным  и   усталым   жестом
Белосельцев отмахнулся от воспоминаний прошлого,  предлагая  видеть  в  себе
одинокого, утомленного  житейскими  заботами  человека.  При  этом  подумал:
чеченец готовился к встрече, наводил  о  нем  справки.  По  открытому  стилю
общения, по свободным изящным манерам он вполне подходил для роли  резидента
чеченской разведки, свившего  удобное  гнездышко  под  сенью  малоизвестного
фонда.
   - Впервые я прочитал ваши работы  о  русской  политике  в  Афганистане  и
Средней Азии, проходя обучение  в  Оксфорде.  Мой  профессор  высоко  о  них
отзывался. - Вахид  показал  Белосельцеву  диапазон  своих  интеллектуальных
возможностей,  предлагая  вести  разговор  далеко   за   пределами   повода,
послужившего встрече.
   - Я прочел несколько лекций в Оксфорде. - Белосельцев печально улыбнулся,
словно с грустью вспоминал то время, когда был востребован и  известен.  При
этом цепко подметил: чеченец, окончивший Оксфорд, вполне  мог  быть  агентом
английской разведки, самой умной и действенной в районах Кавказа.
   - Вы давно не были в Дагестане? Я знаю, вы дружили с Исмаилом  Ходжаевым.
Теперь он очень важная, я бы  сказал,  ключевая  фигура,  от  которой,  быть
может, зависит судьба региона. - Вахид двигался к  нему  напрямую,  спрямляя
углы разговора, давая Белосельцеву понять, что тот является  прозрачным  для
умных наблюдателей, к числу которых чеченец причислял и себя. - У меня с ним
тоже хорошие отношения.
   - Давно  его  не  видел,  -  равнодушно  ответил  Белосельцев,  показывая
чеченцу, что тонкий сигнал, означавший начало вербовки, принят им и  чеченец
может продолжить свой незатейливый танец.
   - Русские странно  ведут  себя  в  Дагестане,  словно  не  замечают,  как
закипает республика. - Вахид произнес эти слова задумчиво, размышляя  вслух,
с недоумением и печальной симпатией к неразумным русским. -  Премьер-министр
воспевает ваххабитов, при этом из  республики  выводятся  войска,  снимаются
блокпосты на границе  с  Чечней,  словно  Басаева  и  Хаттаба  приглашают  к
вторжению. Неужели Москва примирилась с потерей Дагестана? С потерей Каспия,
Кавказа?
   -  Вы  правы,  у  России  нет  кавказской  политики,  -  вяло  согласился
Белосельцев, маскируя меланхолическим кивком свой острый интерес к  чеченцу,
который, казалось, читал его мысли, был посвящен в его разговоры с друзьями,
мог быть элементом  тайной  игры  Гречишникова,  невидимой  частью  "Проекта
Суахили".
   - Русские поразительно ослабли как нация. Утратили государственную  волю.
Мужчины не хотят воевать,  женщины  не  хотят  рожать.  Политикой  руководят
евреи, находящиеся на содержании у  Америки.  Церковь  равнодушна  к  судьбе
народа. Лидеры патриотических партий напоминают комнатные растения.  Больной
Президент - кукла в руках авантюристов. Премьер сделан из  плюша,  наподобие
китайской игрушки. Мне больно за Россию и русских. - На узком, смуглом  лице
чеченца,  старавшегося   изобразить   сострадание,   невольно   промелькнула
брезгливость. И он встревожился,  не  заметил  ли  этой  брезгливой  гримасы
Белосельцев, прикрыл лицо сухой ладонью, потирая переносицу гибким пальцем с
серебряным мусульманским перстнем.
   - России свойственно временами переживать упадок, - произнес Белосельцев,
делая вид, что не желает втягиваться в дискуссию, но  и  не  уходит  от  нее
окончательно. Чеченец нуждался в споре,  чтобы  в  его  бурном  течении,  на
перепаде суждений, отыскать у Белосельцева открытое,  незащищенное  место  и
войти с ним в незримый эмоциональный контакт.
   -  Я  не  сторонник  войны.  -  Вахид  прижал  ладонь  к  сердцу,  требуя
абсолютного к себе доверия, изображая всем видом, что дискуссия уже началась
и оба страстно ее ведут с предельной искренностью и симпатией друг к  другу.
- Но надо признать, что победа чеченцев в  войне  с  Россией  и  фактическое
отделение  Ичкерии  от   Москвы   стали   возможными   благодаря   огромному
пассионарному взрыву, который переживает чеченский народ. Мы наконец ощутили
свой Космос, свое мессианство, свою национальную и религиозную  сущность.  У
нас есть самостоятельное  государство,  есть  деньги,  есть  воины,  готовые
жертвовать собой за ислам, есть  молодая  интеллигенция,  способная  освоить
ультрасовременные достижения цивилизации, и есть сверхзадача  создать  новый
свободный Кавказ как самостоятельный центр мирового развития.
   - Кавказ не центр, а радиус. Не столица  мира,  а  дорога  к  ней,  -  не
откликаясь на эмоциональную вспышку чеченца, осторожно заметил Белосельцев.
   - Признак угасания народа - это отсутствие вождя. - Вахид желал  накалить
разговор, поднять его до  вершин  метафизики,  показывая  себя  Белосельцеву
равным  партнером,  и  одновременно  поддразнивал  его,  побуждая  перестать
защищаться, совершить неосторожный выпад. - У современных народов не  вожди,
а наемные служащие, которые в рангах президентов вершат  рутинную  политику,
столь далекую от деяний  Магомета  или  Моисея,  спасавших  свои  народы  от
исчезновения. Сегодня,  быть  может,  последними  в  мире  вождями  являются
Арафат, Оджалан и Масхадов. Я не вижу вождя у русских, не вижу избранника.
   - Плачевное положение русского народа предопределяет появление  вождя,  -
спокойно, почти  сонно  ответил  Белосельцев,  хотя  сердце  его  при  слове
"избранник" дрогнуло и громко забилось.
   - Кстати, как вы оцениваете нынешнего  директора  ФСБ?  Так  мало  о  нем
известно?
   Это было прямое приглашение Белосельцеву доверять ему.  Указание  на  то,