жей обезьяне, к дальнему  углу  дома,  где
начинались кусты, в которых мог прятаться Серега.
   Проститутки в  коротких  юбках,  с  глазированными  целлулоидными  лицами
стояли перед  входом,  на  золотом  отражении,  и  привратник  в  гетрах,  в
пробковом  шлеме,  в  нелепо  скроенном  френче   английского   колонизатора
скалился, осматривал длинноногих девиц, норовил ущипнуть  за  грудь.  Те  не
уклонялись, хохотали, зорко поглядывали в глубину  ресторана,  где  в  рыжем
свечении виднелись нарисованные пальмы,  звучала  музыка,  мелькали  неясные
тени. Там, за бутафорскими пальмами,  притаилась  волосатая  злая  обезьяна,
дожидаясь роковой минуты, когда  загрохочут  взрывы,  и  тогда  над  крышами
пылающего города,  сворачивая  высотные  шпили,  смахивая  железные  кровли,
встанет огромный волосатый Кинг-Конг с опаленной шерстью. Две машины,  "БМВ"
и "ауди",  были  припаркованы  у  тротуара.  Места  водителей  пустовали,  и
Белосельцев, понурив голову, прошел мимо  ресторана,  слыша  русалочий  смех
проституток.
   Когда он удалился,  приближаясь  к  кустам,  из  мокрой  листвы  вынырнул
Серега, гибкий, ловкий, азартный, не в своей обычной косынке, а в спортивном
картузе  с  козырьком.  Соблюдая  конспирацию,  двинулся  следом,  произнося
громким шепотом:
   - Сидят, жрут? Внутрь никак не пройдешь?  Я  на  минутку  зашел,  сказал,
сигареты куплю? Увидал их за столиком, а потом меня турнули?  Сюда  давайте,
Виктор Андреевич, за угол, из кустов хорошо видать? - Они нырнули в заросли,
где было сыро, тесно от веток, виднелась стена  жилого  дома  с  одинаковыми
квадратами  окон,  улица  с  редкими,  шелестящими  автомобилями  и  вывеска
ресторана с обезьяной над входом.
   - Место что надо? Хоть снайпера  сажай,  -  счастливо  засмеялся  Серега,
цепляясь картузом за ветки. Ему нравилась военная игра. Готовясь к армии, он
уже находился в кавказских горах, выслеживал боевиков, звериным слухом ловил
хруст  ветки,  падение  камня.  -  Я  Алешку  побитого  в   гараже   оставил
отлеживаться, а девчата по Печатникам бегают, ищут "Газель". Они  притаились
в кустах, среди веток, как две осторожные чуткие птицы. Время,  которое  еще
недавно стремительно неслось, как  вода  в  горловине,  теперь  замедлилось,
почти остановилось,  накапливаясь  в  тихой  заводи.  Белосельцев  знал  эту
особенность  времени  вдруг  замедлять  стремительное  течение,  замирать  в
недвижном омуте, перед запрудой, увеличивая  свою  глубину  и  массу,  чтобы
потом  прорвать  запруду,  стремительно  помчаться,  ввергая  мир  в  лавину
сменяющих друг друга событий.
   Внимание,  вначале  сосредоточенное  на   ресторане,   стало   постепенно
рассеиваться.  Ему  вдруг  показалось  странным  это  сидение  в  кустах,  в
московском районе,  выслеживание  и  ожидание  врага,  за  которым  когда-то
охотился по другим континентам, прижимаясь молодым крепким  телом  к  острым
камням Саланга, глядя, как по тропке, почти не касаясь земли, идут моджахеды
в  шароварах  и  долгополых  накидках  и  соседний  пулеметчик,  боясь  себя
обнаружить, прижимал к земле вороненый ствол "Дегтярева". Как в  Анголе,  на
границе с Намибией, смотрел на  красноватую  ленту  дорог,  где  вот-вот,  в
облаке гари, должна была появиться броневая колонна "Буффало", и  чернолицый
стрелок, потный, словно натертый ртутью,  держал  у  плеча  безоткатку.  Как
лежал в долбленом каноэ, сносимом коричневой водой Рио-Коко, вдоль  шуршащих
тростников, ударявших о борт ветвей, и молоденький сандинист, тяжело дыша от
волнения, прижимал к груди "М-16".  Теперь  же  враг  с  других  континентов
перенесся в Москву, и  он,  состарившийся,  без  оружия,  имея  в  прикрытии
худенького юношу в спортивном картузе, ожидал на московской улице  появления
врага.
   Он думал, как станет действовать,  если  удастся  проследить  перемещение
Ахмета и найти тайник со взрывчаткой,  куда,  посвечивая  фонариком,  войдет
чеченец. Бежать в милицию? Или звонить в ФСБ? Или кинуться на спину  Ахмету,
ударить в бок отверткой, которая притаилась в кармане, или  оглушить  ударом
камня?
   Ему вдруг показалось нелепым это сидение в  мокрых  кустах.  Нет  никаких
врагов,  он  стал  жертвой  своих  обычных  маний,  повышенной   болезненной
мнительности, толкающей его в маразм. И надо прийти в себя, выйти из кустов,
стряхнуть с пиджака дождевые капли, надеть нормально шляпу и открыто пойти к
машине, под дурацкой безвкусной вывеской,  мимо  похожего  на  шута  портье,
размалеванных ночных русалок.
   - Долго нету, - сказал замерзший Серега. - Может, ушли  с  другого  хода?
Пойти, что ли, взглянуть?
   - Посиди, - остановил его Белосельцев, - я  пойду?  Они  меня  не  знают?
Зайду, поинтересуюсь ресторанной кухней?  Подают  ли  жареного  шимпанзе  на
вертеле?
   Он    продавил    листву,    шагнул    на    тротуар.     Придал     лицу
легкомысленно-рассеянное выражение. Стал приближаться к ресторанному  входу.
Навстречу медленно, слепя  фарами,  наезжал  джип,  осторожно  причаливал  к
тротуару. Уклоняясь от слепящих лучей, Белосельцев поровнялся с привратником
в шлеме, подле которого  уже  не  было  проституток,  собирался  шагнуть  на
ступени, навстречу музыке, теплому, пропитанному гастрономическими ароматами
воздуху. На пороге, из вестибюля  с  пальмами,  появился  человек,  высокий,
молодой, с тугими плечами, узким усатым лицом, в котором  Белосельцев  узнал
Ахмета. Белосельцев задержал на весу  поднятую,  готовую  коснуться  ступени
ногу, повернул ее в сторону, делая  неловкий  шаг,  продолжая  следовать  по
тротуару. Боковым зрением углядел второго, возникшего на пороге человека,  и
в крепкой, слегка сутулой фигуре, в круглых блеснувших из-под берета  глазах
узнал Гречишникова. Тот что-то весело, в спину, говорил Ахмету. Белосельцев,
испуганно сжался, надеясь, что Гречишников, разомлевший  от  еды,  не  узнал
его.  Не  убыстряя  шаг,  чуть  покачиваясь,  чтобы  со  стороны  сойти   за
подгулявшего прохожего, он проследовал вдоль улицы, в ее затемненную  часть,
где притаилась его машина. Оглянулся - Ахмет и Гречишников уселись в джип, и
тот плавно, полыхнув прозрачными фарами, покатил, удаляясь.
   Время прорвало запруду и устремилось в промоину, омывая  его  испуганное,
ставшее огромным булыжником сердце.  Он  сел  в  машину,  пустил  двигатель.
Хвостовые габариты джипа медленно удалялись. Тронув "Волгу", боясь  упустить
из вида удалявшийся короб с рубиновыми хвостовыми огнями, подъехал к кустам,
где таился Серега. Тот пулей выскочил, плюхнулся на сиденье,  как  намокший,
нахохленный воробей.
   - Они все в связке, - бросил  Белосельцев  Сергею.  -  Вместе  нажмут  на
взрыватель?
   Тот, не понимая, кивнул, повернул картуз козырьком назад.
   Джип неторопливо катил, словно не желал, чтобы его потеряли из виду.  Это
насторожило Белосельцева, но скоро он понял, что водитель, не  зная  района,
внимательно рассматривает дома. Найдя нужный, у которого была разрыта  земля
и  стоял  плохо  освещенный  знак  "дорожных  работ",  водитель  свернул  во
внутренний двор, мимо  мучнисто-белого  многоэтажного  дома,  остановился  у
подъезда, где скопились другие,  оставленные  на  ночь  машины.  Белосельцев
выключил фары, спрятал  машину  в  тени  деревьев,  которые  заполняли  двор
темными клубящимися кронами. Под этими кронами  смутно  различалась  детская
площадка - деревянный теремок, лесенки, песочницы.  Было  видно,  как  Ахмет
вышел из джипа, что-то говорит оставшимся внутри машины. Вошел в подъезд,  а
джип, включив белый  сигнальный  огонь,  медленно  попятился,  выбираясь  из
узкого пространства, собираясь выехать на дорогу.
   - Ты следи за подъездом, понял! - приказал Белосельцев Сереге. - Когда он
выйдет, ступай за ним. А я прослежу за джипом?  Место  встречи  -  обезьяний
ресторан, в тех же кустах? Возьми деньги, для скорости будешь машину ловить.
- Белосельцев сунул Сереге пачку купюр. Дождался, когда тот  выскользнет  из
машины. Его легкая тень мелькнула под деревьями, скрылась в дощатом  теремке
с шатровой главкой, откуда сквозь бойницы можно было наблюдать за подъездом.
Джип развернулся, выкатил под фонари на улицу, и Белосельцев, отпустив  его,
тронулся следом. Джип ехал быстро, по главной дороге, которая  окольцовывала
район. Не пропадал из виду,  направляясь  из  Печатников  навстречу  редким,
брызгающим фарами автомобилям. Среди  них  попалась  патрульная  милицейская
машина,  на  которую  Белосельцев  взглянул   с   тоской   и   раздражением.
Милиционеры, сложив у заднего стекла зеленые каски, небрежно держа  у  колен
короткоствольные автоматы, катили сквозь район, ожидая привычного вызова  на
какую-нибудь пьяную драку или мелкое хулиганство подвыпивших подростков.  Не
ведали, что им навстречу попался джип с динамитчиками и патруль,  вместе  со
всеми обывателями Печатников, был обречен на сожжение.
   На выходе из Печатников, где  дорога  уходила  к  центру,  мимо  заводов,
железнодорожных станций и  насыпей,  Белосельцев  уже  готов  был  отпустить
машину в Москву, вернуться к жилому дому, где в детском теремочке  укрывался
Серега.  Но  вдруг  перед  красным  светом,  нарушая  правила,  джип   резко
развернулся и помчался обратно в Печатники, навстречу Белосельцеву. Не желая
быть узнанным, заслоняя лицо, он откинулся и успел  разглядеть  сидящего  за
рулем водителя, его узкое промелькнувшее лицо, черную тонкую линию сросшихся
бровей, слово проведенных кистью от виска к виску. Это был Вахид,  вместе  с
Ахметом и Гречишниковым. Их партнер и сотоварищ. Все  они  замышляли  взрыв.
Были в сговоре. Кружили, как коршуны, по заминированному району, подлежащему
уничтожению.
   Повторяя  опасный  разворот,  Белосельцев  погнался  за  джипом,  но  тот
увеличивал скорость, и старая "Волга" жалобно  стенала,  вытягивая  железные
суставы и сухожилия, готовые порваться и лопнуть.
   Джип  мчался  в  дожде,  превратившись  в  туманное  облако   с   красной
сердцевиной.  Белосельцев  опасался  потерять  управление,  боялся   крутого
поворота, неосторожного пешехода, ночной зеленоглазой кошки.  Они  вынеслись
на пустырь, и сквозь брызги Белосельцев узнал гараж  Николая  Николаевича  и
черный мутный разлив  реки,  без  огней,  без  отражений,  в  ветряной  злой
пустоте, откуда вдруг глянуло  на  него  измученное  лицо  пророка,  который
безмолвно о чем-то просил, за кого-то молил. Но не было времени понять,  что
значило его появление, зачем убегающий джип вылетел на черный пустырь.
   Они вернулись в жилые массивы. Пролетели ресторан с желтой отвратительной
обезьяной. Джип резко прибавил скорость, словно включил  турбины.  Оторвался
от  Белосельцева,  уменьшаясь,  сливаясь   с   мокрой   дорогой,   фонарями,
светофорами. И вдруг пропал, будто  взлетел  в  мутное  небо  и  скрылся  за
пеленой  дождя.  Белосельцев  растерянно  вел  машину  по   пустой   трассе,
возвращался, сворачивал в  проулки,  пытаясь  среди  белесых  домов,  черных
палисадников и дворов разглядеть  злополучный  джип.  Остановился,  переводя
дух,  слыша,  как  тихо,  жалобно  ноет  машина,  словно  в  ней   тренькало
металлическое насекомое.
   И вдруг страшная, обжигающая мысль - его  обманули,  с  ним  играли,  его
вели, морочили, от чего-то отвлекали, посадили на блесну,  тянули  в  нужную
сторону, а потом оборвали леску и умчались, и оставшееся жало крючка  звенит
в машине. Его появления в Печатниках ждали, за ним следили.  Быть  может,  с
момента, когда он катил по проспекту,  над  ним  в  темноте  летел  ангел  с
трубой, передавая Гречишникову информацию о приближении  "объекта".  Или  на
въезде в Печатники, когда кинулась ему наперерез пьяная парочка и женщина  с
бутылкой была агентом  Гречишникова,  тут  же  сообщила  ему  о  продвижении
"объекта". Или ловивший попутку кавказец, махнувший рукой,  дождался,  когда
"Волга" проедет, и по мобильнику позвонил Гречишникову, сообщая  о  маршруте
"объекта".
   И вторая страшная мысль, вдогонку первой  -  о  подростке,  оставшемся  в
деревянной западне среди заросшего глухого двора. О Сереге молило измученное
лицо Николая Николаевича.  "Сереженька,  еду  к  тебе!..  Господи!..  Царица
Небесная!.."  Он  гнал  по  району,  страшась  потеряться,  не  найти  среди
одинаковых, уныло-однообразных строений известково-белый дом. Но  показались
дорожные рытвины, окруженные дощатыми  щитами,  покосившийся  знак  дорожных
работ.  Белосельцев  свернул  к  дому.  Узнал  узкий,  заставленный  сонными
машинами проулок.  Два-три  непогашенных,  мутно-желтых  окна  светились  на
фасаде. Черные вершины деревьев завивались  и  хлюпали  от  дождя  и  ветра.
Смутно различалась детская  площадка,  уставленная  теремками,  песочницами,
лесенками. Белосельцев оставил машину. Пересек двор с лавками. Шагнул  через
дощатую песочницу, где его привыкшие к темноте глаза разглядели  построенный
из песка городок, размытые дождем куличики и фигурки.
   - Серега!.. - тихо позвал Белосельцев, приближаясь к  терему.  -  Ну  как
дела?.. Как обстановка?..
   Никто не отозвался. Он шагнул  в  глубину  дощатого,  пахнущего  сыростью
строения, ожидая,  моля,  чтобы  навстречу  ему  встало  гибкое  худое  тело
подростка, блеснули его глаза.
   - Сережа!..
   Подросток лежал на спине,  раскинув  руки,  и  в  темноте  зорко-звериным
взглядом Белосельцев с ужасом увидел тонкую голую  шею  и  на  ней  глубокий
черный разрез, почти отделивший голову, с липким языком крови.
   - Сережа!.. - Он схватил откинутую руку. Она  была  еще  теплой,  но  уже
остывала, казалась прохладнее мокрой руки Белосельцева. Запрокинутая  голова
была с полуоткрытым, беспомощным  ртом,  с  распушенными  волосами.  Упавший
картуз лежал тут же. Белосельцеву стало жутко. Это  он  был  повинен  в  его
смерти. Он в своем легкомыслии, помрачении оставил отрока на  заклание.  Всю
жизнь, что он прожил, он сеял вокруг себя смерть. Нужно было вставать,  идти
в ближайшее отделение милиции. Рассказать угрюмому  неверящему  дежурному  о
смерти подростка, о погоне, о заговоре, об  Ахмете,  у  которого,  возможно,
хранится взрывчатка. Слушать недоверчивые, грубоватые вопросы  оперативника.
Садиться в патрульную машину, чтобы снова сюда вернуться.
   Он  отпустил  хладеющую  руку  Сереги.  Выбрался  из   дощатого   терема.
Направился к машине, напрямик, через песочницу. И в  мокрую  доску,  чмокая,
отколупнув белую щепку,  вонзилась  пуля  бесшумного  выстрела.  Белосельцев
кувыркнулся, уклоняясь от  незримого  снайпера,  который  из  тьмы  деревьев
помещал  в  инфракрасный  прицел  зеленоватое  очертание  его  тела.  Сминая
песочные куличи, он забился под дощатый борт песочницы, заслоняясь  холодной
доской, гасившей инфракрасное излучение. Второго выстрела не последовало, но
во тьме, среди древесных стволов, мелькнула тень. Выскользнула в проулок под
тусклый свет фонаря. Человек убегал, оглядываясь, опасаясь погони.
   Белосельцев вскочил и погнался, безрассудно и яростно. У человека не было
снайперской винтовки - либо он кинул ее на мокрую землю,  либо  выстрел  был
сделан из пистолета с глушителем. Убегавший мог отстреливаться. В ярости,  в
слепоте,  не  страшась  этих  выстрелов,  видя  в  беглеце  убийцу   Сереги,
Белосельцев побежал ему вслед.
   Тот  выскочил  на  проезжую  часть,  мчался  под   фонарями.   Его   тень
укорачивалась и удлинялась. Было  видно,  как  расплескиваются  у  него  под
ногами лужи. Он был скор, молод, одет в расстегнутую черную  куртку,  сильно
двигал локтями. Белосельцев начинал  задыхаться.  Сердце  стало  огромным  и
рыхлым. Слюна прокисла. Он отставал. Запаленно дыша, продолжал погоню.
   Человек  свернул  в   проулок,   кинулся   вдоль   бесконечного,   словно
известняковый карьер, дома. Вдоль мусорных ящиков, цветников, припаркованных
лимузинов. Белосельцев понимал, что вот-вот его потеряет. Но  человек  вдруг
резко нырнул в подъезд, хлопнув дверью. Ожидая за  этой  дверью  выстрела  в
упор или удара ножом, заслоняя локтями живот и  сердце,  Белосельцев  влетел
следом на замусоренную площадку  с  тусклой  лампочкой,  с  рядами  жестяных
почтовых ящиков, под  которыми  были  мусор,  бутылки,  нечистоты.  Лифт  не
работал. Пластмассовая кнопка, прожженная и оплавленная, была черной.  Вверх
по  лестнице  удалялись  шаги  бегущего.  Белосельцев,  страшась  сердечного
приступа, цепляясь за перила, не скачками,  а  медленными  шагами,  одолевал
этажи, вверх, мимо неопрятных квартир,  ободранных  дверей,  изрисованных  и
исчерканных стен.
   Добрался до  верхнего  этажа.  Чердачный  люк  был  открыт.  Цепляясь  за
железные перекладины, пролез на чердак. Увидел в  черноте  слуховое  окно  с
синим квадратом ночного неба. Вылез с трудом на крышу,  в  ветер,  в  дождь,
оглядываясь  на  плоской  кровле,  утыканной   вентиляционными   трубами   и
антеннами. Пытался разглядеть человека, но  видел  соседние  крыши,  близкие
вершины деревьев и мерцающий на далекой насыпи пунктир электрички.  Страшный
удар сзади оглушил его, и, падая, он успел отрешенно подумать:  "Сереженька,
прости меня?"

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

   Он пришел в себя и понял, что стоит на ногах, на крыше, руки его  спутаны
на запястьях, привязаны к какой-то металлической шаткой  трубе,  проходившей
вверх, вдоль спины и затылка. Дул холодный порывистый ветер, брызгая  мелким
дождем. Москва, удаленная, туманилась сквозь дождь млечным заревом, и в этом
зареве, далеко, загоралась  и  гасла  багровая  реклама.  Близко,  у  крыши,
волновались, как водоросли,  смятые  ветром  вершины  деревьев.  Сквозь  них
размыто белели  дома.  На  соседнем  фасаде  разбросанно,  невпопад  желтело
несколько непогашенных окон. В  сырой  темноте  по  насыпи  шла  электричка,
состоящая из золотых нанизанных бусинок. Следя  за  этими  бегущими  каплями
света,  он  вел  глаза  вдоль  кромки  крыши,   наблюдая,   как   электричка
просачивается сквозь телевизионные антенны и вентиляционные трубы.  Пропала,
стала втягиваться в непрозрачную темноту, словно кто-то гасил огни  головных
вагонов. Когда они вновь показались по другую сторону непрозрачной преграды,
Белосельцев понял, что этой преградой является человек в берете, с  поднятым
воротником, стоящий к нему спиной.
   - Ну что, допрыгался? Говорил тебе, уезжай, хоть на Канары, хоть  в  свой
идиллический Псков. Ты здесь не нужен. Ты должен был отдохнуть, просветлеть,
исполниться  благодати,  а  потом  вернуться  для  новых  свершений.  А   ты
заупрямился, возгордился. Возжелал спасти мир, уберечь его от конца. А  ведь
конец-то мира задуман Богом. Ты против Бога идешь. С Богом задумал тягаться?
- Гречишников со смехом повернулся к Белосельцеву, шагнул к  нему,  и  стали
видны  под  беретом  его  оранжевые  круглые  глаза,  став  частью  мерцаний
огромного мглистого города.
   - Зачем убили юношу? -  хрипло,  выталкивая  из  легких  ком  прогорклого
твердого воздуха, спросил Белосельцев. - Мясники?
   - Ты же знаешь закон разведки. Если тебя обнаружили в процессе выполнения
задания, то свидетель, пусть даже случайный, должен быть уничтожен.  Древний
закон разведки. Ты жив, потому что я оказался рядом. К твоей голове уже  был
приставлен ствол с глушителем, но я подоспел. Тебя бы нашли здесь, на крыше,
через несколько дней по необычному скоплению ворон.  Конечно,  если  б  было
кому  искать?  -  Гречишников  рассматривал  его  с  симпатией,  как   живую
собственность.
   - Вы готовите взрывы? Сегодня ночью?..
   - Ты утратил навыки оперативной работы,  не  мог  зафиксировать  наружное
наблюдение. Мы вели тебя от самого дома, от Пушкинской площади, когда, после
звонка мальчишки, ты торопился и не сразу  завел  машину.  Мы  следовали  за
тобой, и нам было видно, как на Таганке ты встал не в свой ряд и  чуть  было
не промахнулся и не попал на Волгоградский проспект. Было смешно  наблюдать,
как ты ставишь машину под деревьями, недалеко от ресторана. Дама с собачкой,
которая прошла мимо, сообщила номер твоей машины, и  мы  з