адеялся урвать крохи знания  о  грядущих
московских взрывах. Он подкатил к гаражу.
   Гараж был открыт с обеих сторон, пуст и просторен,  просвечивал  насквозь
далекими белыми многоэтажками. В яме, где  еще  недавно  стоял  занавешенный
полотнищами  лакированный  автомобиль-истребитель,  теперь  одиноко  и  вяло
возился Серега, все в той же темно-зеленой косынке, с маслеными,  державшими
ненужную железку руками. Щурясь против солнца, он  тревожно  всматривался  в
Белосельцева, и по мере того как узнавал, его рот раскрывался в  гагаринской
белоснежной улыбке, и он ловко, по-обезьяньи, выскочил из промасленной ямы.
   - Виктор Андреевич, вы же знаете, что случилось?  Николай  Николаевич?  Я
сначала не верил, думал, он машину для автогонок готовит? Подгоняет под нашу
"Формулу-1"? Через Красную площадь? Я ему помогал киль  прилаживать,  крылья
клепал, красную звезду рисовал? А он вон что надумал - Серега  вытирал  руки
ветошью, боясь протянуть Белосельцеву замызганную пятерню. - Это он без меня
с чеченцем  Ахметкой  сговорился  и  у  того  взрывчатку  купил?  У  Ахметки
взрывчатка хранится, Николай Николаевич машину набил взрывчаткой и пошел  на
таран, как Гастелло? Как теперь быть, не знаю?
   Он выглядел несчастным, растерянным,  потерявшим  опекуна  и  учителя.  А
Белосельцев  про  себя  отметил  чеченца  Ахметку  и  хранившуюся   у   того
взрывчатку.
   - Сюда приходили из органов, весь гараж с миноискателем перерыли? Должно,
взрывчатку искали? Я про Ахметку им не сказал? Не люблю я этих  ментов,  они
на рынке у азеров деньги берут и Ахметке ребятишками  торговать  не  мешают?
Вероника, дочка Николая Николаевича, сюда приходила? Как  упадет  на  землю,
как заплачет: "Это я, говорит,  папочка,  тебя  погубила!..  Я  тебе  сердце
рвала!.. А теперь ты из-за меня пропадаешь!"  Сказала,  что  он  в  тюремной
больнице лежит,  умирает,  а  ее  к  нему  не  пускают?  Может,  вы,  Виктор
Андреевич, посодействуете? У вас знакомства, связи? Как  бы  нам  к  Николаю
Николаевичу в больницу попасть? Я бы ему мою кровь отдал?
   - Послушай, Серега, - Белосельцев схватил паренька  за  масленую  руку  и
потянул прочь от гаража, - я тебе скажу одну вещь? Я сам до конца не уверен?
Ты должен молчать? Мне еще самому неясно? - Он вытянул Серегу на берег реки.
- Ты взрослый парень, поймешь, как велика опасность? Чеченцы готовят взрывы?
Не только чеченцы, но и другие жестокие  люди?  Им  нужно  взорвать  Москву,
посеять панику, чтобы потом прийти к власти? Но об этом потом, не сейчас.  -
Он уводил Серегу все дальше от  гаража,  наставившего  на  них  свое  чуткое
железное ухо. Подталкивал к берегу, где ветер  подхватывал  слова  и  нес  к
середине реки. - Один из взрывов, возможно, прогремит здесь,  в  Печатниках?
Ты сам сказал, у Ахметки хранится взрывчатка, которой воспользовался Николай
Николаевич?  Мы  должны  отыскать  взрывчатку?  Бессмысленно  обращаться   в
милицию, бессмысленно обращаться к  властям?  Все  заодно?  Мы  сами  должны
разыскать взрывчатку  и  ее  уничтожить?  Острый,  смышленый  взгляд  Сереги
загорелся азартом.  Он  еще  не  понимал  смысла  задания,  но  его  молодое
нетерпение, его горе от потери учителя находили выход.
   - Что надо делать?
   - Разведка? Собери ребятишек? Установи слежение, наружное  наблюдение  за
Ахметом? Все его маршруты и связи? Все  гаражи  и  подвалы?  Иди  по  пятам?
Незаметно, ибо смертельно опасно? Ты командир ребятишек?. От них  информация
приходит к тебе? От тебя - ко мне? Вот моя визитная карточка, телефон? Звони
днем и ночью? Я сам каждый вечер буду сюда приезжать? Мы должны  обезвредить
взрывчатку? Это наказ Николая Николаевича? Он там, в тюрьме,  на  больничной
койке, переломанный, обожженный, нас вдохновляет?
   - Я пойду и убью Ахметку, у меня есть заточка, - жестко сказал Серега.
   -  И  не  думай.  Он  сильнее,  хитрее  тебя.  Твоя  задача   -   выявить
местонахождение взрывчатки? Сейчас же иди и собери ребятишек?
   - Хорошо, - ответил Серега, - они сейчас в сквере. Подвезите меня.
   Он запер гараж, подсел к Белосельцеву в "Волгу". Они покатили  меж  белых
многоэтажных домов, и каждый из них мог быть заминирован.  С  балконами,  на
которых сушилось белье, с лоджиями, где пестрели осенние цветы,  с  детскими
площадками, полными детворы. В сквере, где  продавали  мороженое,  собрались
ребятишки, чьи лица издалека  показались  Белосельцеву  знакомыми.  -  Перед
ночной сменой играют, - сказал  Серега,  вылезая  из  автомобиля.  -  Мне  в
октябре в армию. Комиссию прошел, здоров.  Попросился  служить  в  Дагестан,
куда чеченцы залезли. Я их, гадов, буду здесь, в Печатниках, мочить и там, в
Дагестане?  Будьте  здоровы,  Виктор  Андреевич,  я  позвоню.  А  к  Николай
Николаевичу попробуйте попасть, привет от меня  передайте?  -  И  он  быстро
зашагал к скверу, гибкий, худой, в повязанной боевой косынке, свистя на ходу
в два пальца, сзывая к себе ребятишек.
   Белосельцев   тронул   машину,   повторяя:   "Печатники,    взрывчатники?
Первопрестольники, тринитротолуольники?"
   Он  решил  отправиться  к  Буравкову,  обосновавшемуся  в   телевизионной
резиденции Астроса. Ибо там, по  косвенным  признакам,  можно  было  уловить
приближение взрывов. К  тому  же  Буравков  навещал  заключенного  в  тюрьму
Астроса, выдавливая из него последние сведения о финансовых счетах, офшорных
зонах, подставных фирмах, переводя деньги и собственность на свое имя. В той
же тюрьме, в больнице, находился Николай Николаевич, и Белосельцев  надеялся
с помощью Буравкова добиться свидания.
   Телевизионная башня "Останкино" вновь поразила его сходством с  огромной,
уходящей в поднебесье трубой, над которой  туманилась  гарь,  излетавшая  из
преисподней.  Он  вошел  в  стеклянную  клетку   Телецентра,   напоминавшего
опрокинутый стакан,  под  котором  роились  уловленные,  опоенные  мухомором
насекомые.
   Он поднимался в лифте, и в  просторной  кабине  вместе  с  ним  оказались
женщина и мужчина, чьи лица  были  знакомы.  Она,  маленькая  и  изящная,  с
печальными библейскими глазами, известная телевизионная дикторша, увенчанная
Астросом бриллиантовой короной. Он, чуть вертлявый и  нагловатый  острослов,
славный своими передачами по русской истории, в которых не оставлял камня на
камне от императоров, полководцев, писателей, наделяя их смешными  и  слегка
отвратительными  чертами  самовлюбленных  глупцов.  Оба  прихорашивались   в
зеркалах, вели разговор, не обращая на Белосельцева ни  малейшего  внимания,
как если бы он был элементом лифта.
   - Астрос неудачник. Он слишком пылкий, неглубокий,  неосмотрительный.  Он
подставился, - рассуждала похожая на Дюймовочку дикторша. - Я ему благодарна
за квартиру, за лауреатство, за успех, но все это было не даром. Я вздохнула
с облегчением, когда его устранили.
   - Ну да, все мы  видели,  как  он  тебя  домогался.  Ты  была  фаворитка,
Помпадур, и первые два дня носила  траур,  пока  тебя  не  вызвал  на  прием
Буравков. Не знаю, что он тебе сказал, но с этого момента твои туалеты стали
еще  изысканней  и  роскошней.  -  Острослов  поиграл  ногами  в   блестящих
штиблетах, на  что-то  намекая,  доставляя  Дюймовочке  удовольствие  своими
двусмысленными намеками. - Буравков - крепкий мужик, настоящий чекист. В нем
есть что-то от  екатерининских  вельмож.  Он  обещал  увеличить  зарплату  и
улучшить  квартирные  условия.  Он  может  быть  жесток,  но  может  быть  и
безгранично щедр. Разве ты не того же мнения?
   -  Ты  права.  Когда  мне  предложили  подписать   письмо   в   поддержку
арестованного Астроса, я отказался, хотя он ко мне благоволил. Не  следовало
ему подставляться. А Буравков, представляешь, вызвал меня и попросил сделать
передачу о русских святых Сергии Радонежском  и  Серафиме  Саровском,  чтобы
чуть-чуть освободить их от сусального обожания, показать  их  сермяжность  и
недостаточность в сравнении с  католическими  святыми,  такими,  как  святой
Франциск Ассизский или Блаженный Августин. Он даже предложил мне  поездку  в
Ассизи, от которой я, разумеется, не отказался.
   Лифт остановился, и они вышли, бросив последние взгляды в зеркала, так  и
не  заметив  стоящего  подле  них  Белосельцева.  Он  оказался  в  огромной,
пустынной  приемной  Буравкова,  еще  недавно  принадлежавшей  Астросу.  Под
прозрачным колпаком метался зеленоватый  иероглиф,  постоянно  меняя  форму,
словно безмолвно возникала древняя халдейская надпись, вещавшая  на  забытом
языке забытые тайны, понятные лишь посвященным.
   Посетители, ожидавшие приема, были похожи на тех,  что  несколько  недель
назад домогались Астроса. Какие-то раввины в черных  колпаках,  с  курчавыми
сосульками до земли. Нарядный,  похожий  на  фазана  негоциант  с  бегающими
плутовскими глазами. Смиренный, с синими лампасами  генерал,  ожидавший  для
себя кусочек ракеты или ломтик атомной бомбы. Владелец кабинета за  двойными
дубовыми  дверями  был  иной,  но  посетители  ожидали   от   него   прежних
благодеяний, почти не замечая смены хозяина.
   Двери кабинета бесшумно распались,  и  появилась  секретарша,  поразившая
Белосельцева сходством с  актрисой  Миннелли,  словно  Буравков  выписал  из
Америки ее огромный чувственный нос, иссиня-черные локоны, пухлые  малиновые
губы, смоченные блестящей слюной, большие ненатурально  белые  зубы,  сквозь
которые, как лампада, просвечивал алый язык. Ее грудь, как корнеплод,  мощно
раздвигала тесную блузку. Могучие икры  неожиданно  тонко  сходили  на  нет,
превращаясь  в  сухие  щиколотки  и  маленькие  хрупкие   туфельки,   словно
заостренные, цокающие копытца. Секретарша обвела суровыми воловьими  глазами
встрепенувшихся  было  посетителей.  Углядела  Белосельцева,  расплылась   в
длинной сладостной улыбке.
   -  Вас  ждут,  проходите!  -  очаровательно  сказала  она,   останавливая
строгими, выпукло-черными глазами остальных посетителей.  Белосельцев  вслед
за ее духами, шелестящими материями, сладострастным цоканьем каблучков вошел
в кабинет. Это было знакомое помещение, напоминавшее  диспетчерский  зал,  с
эллиптической кривизной стен, сплошь  заполненных  телевизионными  экранами.
Экраны находились даже на потолке, отражались в лакированном  полу,  но  все
были погашены, наполнены млечной мутью, как бельма. Ибо хозяин кабинета  вел
разговор с посетителем.  Кивнул  Белосельцеву,  взмахом  руки  усаживая  его
поодаль, давая понять, что скоро завершит  разговор  и  все  внимание  будет
уделено желанному другу.
   Белосельцев присел, имея возможность наблюдать Буравкова.
   С тех пор как  тот  вытеснил  Астроса,  усадив  его  за  решетку,  в  нем
произошла быстрая,  поразительная  перемена.  Из  сдержанного,  молчаливого,
сторонящегося света и общения  охранника,  служившего  тенью  ослепительного
громогласного  шефа,  он  вдруг  расцвел,  распрямился,   наполнился   сытой
свежестью,  неукротимой  энергией,  обретя  сильные  жесты,  резкую  мимику,
властный громкий голос.
   - Скажи ему, пусть не валяет дурака  и  не  испытывает  мое  терпение.  -
Буравков обращался  к  человечку  с  адвокатской  внешностью,  вертлявому  и
подвижному,  напоминавшему  язычок  огня  в  керосиновой  лампе,  колеблемый
ветром. - Я дам ему хорошую компенсацию, и он может уехать  хоть  в  Грецию,
хоть в Испанию. Передаст мне заводы, и  о  нем  забудут.  А  иначе  -  нары,
прокуратура, опись имущества. Алюминий тянется к алюминию, нефть - к  нефти,
деньги - к деньгам.
   - А хорошие люди - к  хорошим  людям,  -  едко  и  одновременно  угодливо
вставил человечек.
   - Вот именно, - снисходительно улыбнулся Буравков. - Мы тебя не  забудем,
отблагодарим от сердца. - Взглядом, как  дрессировщик,  поднимал  из  кресла
посетителя, и тот подымался, пятился к дверям, угодливо кланялся.
   - Ну, слава богу, - сказал Буравков, когда  посетитель  источился  и  они
остались одни. - Рад тебя принять в моей резиденции. - Он жал ему руку своей
большой горячей ладонью, в которую  проливался  жар  неукротимой  энергии  и
долгожданного,  заслуженного  успеха.  -  Говори,  дружище,  чем  могу  быть
полезен.
   - Для тебя это будет пустяк. В "Лефортово", куда ты ездишь, в  больничном
корпусе лежит человек, Николай  Николаевич,  фамилию  узнать  не  успел.  Он
взорвал  себя  на  Красной  площади  по  соображениям  не  политическим,   а
мистическим. Он не террорист, а старообрядец, самосожженец.  Принес  себя  в
жертву. Мне нужно его повидать. Устрой свидание.
   - Да, да, я  слышал.  Какой-то  дурачок,  блаженный.  Изображал  из  себя
летчика Гастелло. Сколько сейчас психопатов, бог  ты  мой!  Нужна  селекция,
чистка, освобождение от неполноценных? Конечно, устрою свидание! - Он извлек
из кармана маленький мобильный телефон,  похожий  на  морского  конька,  еще
недавно принадлежащий Астросу.  Ловко,  как  на  маленькой  флейте,  поиграл
кнопками. - Евграфа Евстафиевича, будьте  любезны,  -  властно  попросил  он
кого-то невидимого. - Когда будет?.. Скажите,  что  звонил  Буравков,  пусть
перезвонит на мобильный! - спрятал крохотное, светящееся  огоньками  морское
животное в глубину пиджака. - Это старший следователь. Он на допросе.  Минут
через тридцать позвонит? А сейчас давай-ка посмотрим, что у нас  варится  на
нашей телевизионной кухне. - Он нажал невидимую клавишу, и  все  экраны,  на
стенах, на потолке, разом вспыхнули, замерцали, влажно и сочно  задвигались,
словно в кабинет влетело огромное мифическое диво, сплошь, с головы до  пят,
усеянное мерцающими глазами.
   Это диво было ангелом разрушений и смертей, крылатым серафимом взрывов  и
погребений. На всех экранах разом пульсировали зрелища  подорванных  зданий,
сожженных дотла городов. Бен Ладен отдает приказ моджахедам - и взлетают  на
воздух  американские  посольства  в  Африке.  Ведут  на  электрический  стул
скованного  наручниками  террориста,  и  тут  же  -  зрелище   супермаркета,
рухнувшего бетонными перекрытиями на толпу  покупателей.  Дымящие  развалины
Ольстера,  смрадные  руины  Кабула,  истерзанный  до  фундаментов   Вуковар,
каменные клетки и мертвые катакомбы взорванного Грозного. И везде - рыдающие
лица, оторванные ноги и руки, расплющенные  камнями  головы,  выпадающие  из
живота внутренности. И еще - работа  пожарных,  труд  спасателей,  водометы,
каски, бульдозеры?  Эти  повторяемые  бессчетно,  собранные  со  всего  мира
картины смертей и увечий производили ошеломляющее впечатление. С колотящимся
сердцем, разбегающимися дикими глазами Белосельцев воочию видел апокалипсис.
   Буравков кому-то говорил по селектору:
   - Хорошо, но недостаточно!.. Готовьтесь показать такое, чтобы люди ползли
к нам на коленях и умоляли спасти их!..  Готовьте  бригады  операторов,  как
если бы на Москву обрушится шквал межконтинентальных ракет!..  Одни  бригады
на место взрывов!.. Другие в больницы,  в  морги!..  Третьи  на  кладбища!..
Четвертые на московские площади для опроса населения!.. Я, конечно, утрирую,
но эмоциональный удар должен быть  тотальный!..  -  Буравков  вошел  в  роль
режиссера.  -  Я  буду  просить  вас  все  это  повторить,  но   в   большей
концентрации!..
   Белосельцев, потрясенный и сломленный, тем не менее, как авианаводчик под
бомбами,  зорко  и  точно  фиксировал:  здесь  что-то  готовилось,  какой-то
пропагандистский удар ошеломляющей  силы,  информационный  взрыв,  способный
пробить любое равнодушное сердце, сотрясти любое окаменелое сознание. И этот
информационный взрыв должен был тысячекратно усилить  предстоящие  взрывы  в
Печатниках. - Я обязательно  тебе  помогу.  -  Буравков  выключил  экраны  и
поднялся. - Этот следователь Евграф Евстафиевич - наш парень.  Сделает,  что
мы скажем? У нас с тобой есть еще время. Давай-ка сходим  в  кукольный  зал,
посмотрим один сюжетик, придуманный мною,  который  мы  запустим  сегодня  в
эфир.
   Они  двинулись  стеклянными  переходами.  В  прозрачных  отсеках,  как  в
террариумах,  среди  ярких  мхов  и  лишайников,  под  светом  греющих  ламп
двигались чешуйчатые, пятнистые, с переливами и изменчивой нервной  окраской
твари, лишь при внимательном рассмотрении являвшиеся людьми в  экзотических,
из полупрозрачных тканей, нарядах. Здесь ничто не  изменилось  с  того  дня,
когда  Белосельцев   появился   в   стеклянном   царстве   в   сопровождении
жизнелюбивого Астроса. Это было удивительно, ибо, казалось, новый хозяин,  с
новой идеей, эстетикой и  политикой,  должен  был  бы  в  корне  перестроить
фабрику развлечений, отказаться от апофеоза похоти,  или  "антропологической
коррекции", как назвал одну из своих лабораторий Астрос.
   -  Я  пока  решил  ничего  не  трогать.  -  Буравков  заметил  недоумение
Белосельцева. - Важен не калибр орудия, не разрушительная  сила  снаряда,  а
цель, по которой ведется огонь. А цель у нас, как ты  понимаешь,  другая,  -
сказал  он  ничего  не  понимавшему  Белосельцеву,  подумавшему,  что  целью
остается все тот же  опоенный  народ,  опустошенными  глазами  взирающий  на
электронное мерцание экранов.
   Они   достигли   помещения,   охраняемого   автоматчиками,   электронными
турникетами и кодовыми замками. Буравков сделал несколько магических жестов,
прижал  ладонь  к  стальной  сияющей  плате,  приложил   глаз   к   окуляру,
фиксирующему строение зрачка. Дверь бесшумно раскрылась, и они  оказались  в
знакомой комнате, напоминавшей врачебный кабинет, лабораторию алхимика,  где
среди запахов формалина и  тления  делались  чучела,  потрошились  птичьи  и
звериные тушки. С легким стуком упавшей на пол ложки со стула  навстречу  им
соскочил знакомый карлик с вишневыми глазами спаниеля, красным ртом и узкой,
от уха к уху, нарисованной эспаньолкой.
   - Здравствуйте, Маэстро. Привел к вам гостя. Вы, кажется, уже знакомы.  -
Карлик не ответил,  лишь  улыбнулся,  шаркнув  кривыми  ножками,  одетыми  в
средневековые, похожие на пузыри панталоны. Белосельцев с удивлением заметил
у него за поясом маленькую шпагу. - Хорош, хорош! - похохатывал Буравков.  -
Настоящий Ромео!
   Карлик не обиделся на издевку, склонился в любезном поклоне.
   - Видишь ли, я всегда мечтал стать режиссером, театральным  или  в  кино,
все равно. Но наша чекистская работа исключала для меня  такую  возможность.
Лишь спустя много лет я пытаюсь  реализовать  свою  тайную  страсть.  Сейчас
покажу тебе мою первую пробу. Конечно, мне очень сильно  помог  Маэстро,  но
есть и мой вклад. Сегодня этот сюжет мы покажем народу. Он называется "Содом
и Гоморра".
   Белосельцев насторожился, ибо помнил пояснение Астроса,  который  называл
кукольные  сюжеты  способом  магического  управления  миром.  Каждый   сюжет
иносказательно предсказывал будущее, заманивая еще не существующие события в
магическую ловушку, из которой они, сконструированные маленьким чернобородым
волшебником, врывались в жизнь.
   На  верстаке,  окруженный  куклами,  похожими  на  чучела  людей,   среди
кристаллических пирамид и хрустальных  призм  стоял  "панасоник"  с  большим
экраном  и  магнитофонной  приставкой.  Буравков  вставил  кассету,   удобно
устроился перед экраном, пультом запустил изображение.
   Возник  город,  чьи   строения   напоминали   пагоды,   античные   храмы,
мусульманские минареты, и среди сказочных городских нагромождений мерещились
до неузнаваемости  измененный  Кремль,  храм  Василия  Блаженного,  высотное
здание Университета. В городских чертогах,  похожих  на  римские  термы  или
станции  московского  метро,  проходила  оргия.  Известные  политики,  члены
кабинета, думские лидеры всех направлений, либеральные писатели и художники,
облаченные то ли в ночные  рубахи,  то  ли  в  туники,  занимались  свальным
грехом.  Безобразные  сцены  совокуплений,  рукоблудия,  лесбийские   соития
женщин, педерастические страсти мужчин, привлеченные для любовных утех ослы,
собаки, тельцы - все это клубилось, издавало  стоны,  вопли,  сладострастные
рыдания.
   Внезапно появился  Господь  Бог.  Истукан  в  длинной  белой  хламиде,