эта мысль пресекла попытку к бегству. Он  медленно  двигался  в  пробке  под
присмотром  лакированного  катафалка,  отливавшего  черными  зеркалами.  Вел
"Волгу", вмороженную в ледяное поле, дрейфующее от  Смоленской  к  Крымскому
мосту.
   У знакомого сиреневого особняка с нежной белизной колонн и фронтонов  его
встретили  смуглолицые  горцы,  проводили  машину  в  тесный   дворик,   где
дворянские ампирные конюшни были превращены в гараж.  Вахид,  элегантный,  в
белой рубашке, с маленьким галстуком-бабочкой, стоял на заднем крыльце.
   - Рад видеть вас,  Виктор  Андреевич.  Приятно  иметь  с  вами  дело.  Не
сомневался в вашей пунктуальности. Проходите.
   Он кивнул нукерам, которые выхватили из багажника  чемоданы  и  несли  их
сквозь коридоры, уютные зальцы, где стояли компьютеры, сейфы с  электронными
замками, сидели сосредоточенные чеченцы, темноволосые  красавицы-секретарши,
шел  непрерывный  счет,  нежно  позванивали  телефоны,   звучала   негромкая
чеченская речь.
   - Я не стану пересчитывать деньги. Я только посредник,  -  сказал  Вахид,
когда они вошли в знакомый кабинет  и  охранники  плашмя  положили  на  стол
чемоданы, - не сомневаюсь в достоинствах  людей,  с  которыми  мне  поручено
вести переговоры. Мы только посмотрим на содержимое. - Он кивнул, и  по  его
взгляду охранник открыл незапертые чемоданы.
   - Все в порядке, - улыбался Вахид, захлопывая чемоданы и отсылая взглядом
охрану. - Если бы вы знали, как вовремя пришли эти деньги, - он обращался  к
Белосельцеву  приветливо,  не   опасаясь   того,   что   искренность   будет
использована Белосельцевым ему во вред. - У русских есть представление,  что
добытые чеченцами деньги идут на строительство вилл, на предметы роскоши, на
покупку земель в Анталии. Это заблуждение. Сегодняшние чеченские политики  -
аскеты и пуритане. Мы не можем себе позволить построить даже лишнюю  мечеть.
Все деньги идут на закупку оружия.
   -  Разве  в  этом  есть  необходимость?  -  Белосельцев  одолел  минутную
обморочность. - Чечня набита оружием.
   - Мы исходим из неизбежности новой войны с Россией. - Вахид  обращался  с
Белосельцевым как с другом, которого  не  нужно  бояться.  -  К  этой  войне
готовится Россия, готовимся мы. Кавказ становится расширяющимся  полем  боя,
которое потребует много оружия. Мы закупаем госпитали, артиллерию, формируем
свою авиацию. Создаем укрепрайоны  в  столице  и  в  горных  ущельях.  Народ
мобилизован и готов сражаться. Быть может, впервые за всю  свою  историю  мы
обрели мессианскую идею и готовимся ее реализовать. Мы  преобразуем  Кавказ,
его веру и идеологию, его геополитику и государственное устройство.  Чеченцы
лидируют среди кавказских народов, и остальные народы Кавказа признают  наше
первенство.
   - Можно очень быстро израсходовать накопленную  за  десятилетия  энергию.
Масхадов не Наполеон и не Гитлер. Ему не  дойти  до  Москвы.  -  Белосельцев
исподволь управлял разговором, как управляют ручьем, воздвигая на  его  пути
малые препятствия.
   - Он уже дошел до Москвы, - улыбнулся чеченец.  -  Наш  с  вами  разговор
происходит не в Гудермесе.  Наша  диаспора  распространилась  до  Находки  и
Архангельска. Мы контролируем доходные российские отрасли.  Так  или  иначе,
владеем российской нефтью, золотом, алмазами, игорным бизнесом и, что  греха
таить, поставками наркотиков. Деньги, которые мы выручаем, будь то тюменские
промыслы или кимберлитовые якутские трубки, идут в Чечню на закупку  оружия.
Эти  деньги  позволяют  нам  иметь  друзей   в   Министерстве   обороны,   в
Правительстве, в разведке, на российском телевидении.  Однако  наши  с  вами
личные отношения, Виктор Андреевич, основаны не на меркантильных  интересах,
а на корпоративном чувстве разведчиков. - Вахид  спокойно  смотрел  на  него
из-под сросшихся сине-черных бровей, предлагая предельную откровенность, что
было завершающим психологическим приемом вербовки.
   - Вы хотите сказать, что в случае военного конфликта с Россией  не  будет
тыла, схватки станут проходить по всей Транссибирской и чеченские  взрывники
будет действовать во всех больших городах?
   - И на атомных станциях, и на ракетных шахтах, и на  химических  заводах.
Русская власть должна это знать. Эти деньги, - Вахид кивнул  на  алюминиевые
чемоданы, - пойдут на создание опорных баз. Но не в Аргунском  ущелье,  а  в
Ставрополе, Казани, Москве. В сущности, они уже созданы. Есть персонал, есть
тайные склады взрывчатки, есть объекты для взрывов. В случае новой войны  на
Кавказе Россия должна быть готова к ударам  по  своим  самым  чувствительным
центрам, в число которых входят ее незащищенные  святыни,  такие,  как  Спас
Покрова на Нерли и деревянная церковь в Кижах.
   Белосельцев  испугался  своего  прозрения,  боясь  его   осмыслить.   Он,
разведчик, был накануне открытия.  Мог  стать  обладателем  драгоценной,  не
имеющей цены информации, которую не знал, кому передать. Кругом были враги и
предатели, и заговор, куда он был вовлечен, казался ему всемирным.
   - Теперь, когда ваши условия выполнены, - Белосельцев  овладел  собой,  -
пославшая  меня  сторона  просит  Арби  Бараева  вернуть  генерала   Шептуна
завтрашним рейсом из Грозного. Его  возвращение  должно  быть  приурочено  к
важному политическому мероприятию и призвано снять напряжение,  возникшее  у
российской общественности.
   - Конечно, - заверил чеченец, - генерал вернется завтра  вечером.  Я  вам
сообщу. Если нетрудно, Виктор Андреевич, вашу визитку?
   Белосельцев передал ему карточку  из  числа  последних,  сохранившихся  с
прежних времен. Зачеркнул телефон института, где  когда-то  работал,  вписал
телефон домашний.
   - Непременно вам позвоню.  -  Вахид  провожал  его  к  выходу,  стройный,
элегантный, в шелковой белой рубахе с галстуком-бабочкой.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

   Он уезжал в "Волге" с опустевшим багажником.  У  светофора  рядом  с  ним
остановилась  вишневая  "мицубиси",  шофер  опустил  стекло,  ссыпал   пепел
сигареты,  посмотрел  на  него,  раскрывая  в   медленной   волчьей   улыбке
золотозубый оскал. Белосельцева  охватила  паника  -  за  ним  следили,  его
сопровождали. Тайна, которой он обладал,  была  смертельно  опасной.  Черный
джип с огромными стеклами, скрывавшими гранатометчиков и  снайперов,  исчез.
Передал его маленьким голубым "Жигулям", где сидел рыжеватый парнишка, висел
американский флажок,  качалась  православная  иконка.  Покрутившись  вблизи,
"жигуленок" исчез, передал его кофейному пикапу, который вел небритый  мужик
в картузе. Вслед за пикапом к  нему  прицепился  красный  форд,  управляемый
женщиной  с  пепельными  волосами.  Она  нервно  вела  машину,  говорила  по
"мобильнику", сердито двигала накрашенными губами. Бросила  на  Белосельцева
раздраженный взгляд, который и выдал ее, -  она  вела  наружное  наблюдение,
маскируясь под светскую львицу. Он оторвался от нее, едва не ударив бампером
неуклюжую "Газель". Нарушил правила, пересек осевую линию, ловко  ускользнув
от  "мерседеса",  наполненного  агентами  ФСБ.  Нырнул  в  туннель,  обманув
работников МУРа, которые прикинулись веселыми азербайджанцами  в  поношенном
"ягуаре". Но выскользнув из туннеля, увидел на доме белую  тарелку  антенны,
которая следила за ним, поворачивалась в его сторону, передавала изображение
на невидимый экран. Он резко увеличил скорость, ушел от антенны, но впереди,
на высоком здании красовался белый, похожий на страусиное яйцо, шар.  В  нем
находилась система слежения, передавала о нем информацию в  центр  слежения,
наблюдатель видел его испуганное лицо. Он был захвачен, оплетен. Его вели, с
ним играли. Куда бы он ни метнулся, он  оставался  в  поле  зрения  следящих
антенных систем.
   "Стать  невидимкой?  Использовать  технологию  "стелз"?  Покрыть   машину
отражающим радиоволны составом?" -  так  думал  он,  желая  освободиться  от
навязчивого страха.
   Проносясь  мимо  рекламных  стендов,  где   предлагалось   шипящее   мясо
восточного  ресторана  "Тамерлан",  выигрыши  в   казино   "Голден   пэлас",
перламутровые писсуары  фирмы  "Ламонти",  концерты  Киркорова  и  маленькие
пупырчатые уродцы корпорации "Би Лайн", Белосельцев углядел  скромный  лист,
извещавший о выставке художника Поздеева, сибирского гения,  умершего  тихой
смертью среди нарисованных ангелов, цветов и небесных светил. И  уже  вскоре
был на Крымском валу, оставил машину  у  пустынного  фасада,  поднимался  по
каменным теплым ступеням.
   Залы, через которые он шел в поисках выставки, были пустые, солнечные,  с
белесыми деревянными половицами. В сухом теплом воздухе пахло сеном,  висели
любимые картины. Он удивлялся, отчего нет людей, лишь  сидят  на  стульчиках
престарелые смотрительницы. Вошел в зал Поздеева, и душистый запах усилился.
Исходил от картин в простых деревянных рамах, где, большие и свежие,  стояли
в вазах цветы, смотрели молчаливые животные  из  заповедных  лесов,  взирали
спокойные темноглазые лики то ли святых, то ли языческих идолов. Белосельцев
двигался от картины к картине, изображения становились все  проще,  лишались
портретного сходства, с трудом угадывались люди, цветы  и  животные,  и  все
превращалось в движение света. Он остановился  перед  высокой  картиной,  на
которой  сверкали  ромбы,  треугольники,  сферы,  расположенные  в  чудесной
гармонии. В голубую глубину, словно  в  толщу  прозрачного  весеннего  льда,
залетел и замер вмороженный солнечный луч. Картина называлась "Чаша" и  была
предсмертной работой художника, который удалился  от  мира  и  в  неустанных
размышлениях и трудах стремился постичь суть бытия. Бытие открылось ему  как
равновесие множества миров и пространств, в центре которых находился голубой
прозрачный кристалл. Так Поздеев  изобразил  Бога,  открывшегося  ему  перед
смертью в прозрении.
   Белосельцев стоял перед  картиной,  восхищаясь  и  одновременно  страдая.
Картина не была к нему равнодушна, звала, побуждала к поступку.  Он  смотрел
на нее не мигая, расширив зрачки,  задержав  дыхание.  Картина  стала  вдруг
волноваться, как отражение в  воде,  на  которую  пал  легкий  ветер.  Холст
перестал быть твердым. В нем открылся тонкий прогал, едва заметная скважина.
И в эту узкую щель, в игольное  ушко,  торопясь,  сбрасывая  бренную  плоть,
превращаясь в  тончайший  луч,  устремилась  душа.  Проскользнула  в  зазор,
оставив опустелое тело безвольно  стоять  на  сухих  половицах.  Его  первый
вольный порыв вознес его над Москвой, и он замер  в  восторге,  опираясь  на
воздух, озирая розово-белый город,  похожий  на  срез  огромного  дерева,  в
кольцах, слоях, в радиальных прожилках и линиях. В  сердцевине  был  Кремль,
алый, золотой и дышащий, и если присмотреться к Москве,  то  это  был  Спас,
вышитый разноцветным шелком на зеленом полотенце подмосковных полей и лесов.
   Вторым счастливым порывом он унесся на северо-запад,  к  псковским  синим
озерам. Он смотрел на них с высоты, видел туманные сосняки, слюдяной след от
лодки, красного коня на лугу, низкое,  туманное  облачко  летящих  скворцов.
Третьим мощным порывом он вознесся в Космос, глядя оттуда на далекую  Землю,
похожую на живое яйцо, где что-то переливалось, дышало. Оттуда,  к  черному,
усыпанному звездами небу, летели души умерших, прозрачные, похожие на  пучки
разноцветных лучей. Одна душа пролетела близко от него, и это была  женщина,
которую он когда-то любил. Она не узнала его, улыбнулась, увлекая с собой, и
он смотрел, как она удаляется, переливаясь словно капля росы.
   Белосельцев стоял перед картиной, не понимая, что с ним только что  было.
Служительница с седыми буклями, державшая на коленях вязанье,  удивленно  на
него смотрела.
   Он вернулся домой счастливый и верящий. Мир, в котором  он  пребывал,  на
своих отдаленных окраинах был ввергнут в  жестокость  и  хаос.  Но  по  мере
приближения к  центру  становился  все  ясней  и  прозрачней.  И  там,  куда
стремилась душа, находился божественный синий кристалл.
   Утром он проснулся от звонка. Среди осколков сна  он  схватил  телефонную
трубку. Услышал голос  чеченца  Вахида,  едва  узнаваемый,  без  оксфордских
замшевых интонаций, с кавказским косматым акцентом:
   - Фальшивые!.. Вы нас обманули!.. Чеченца нельзя обманывать!.. Русский не
понимает язык дружбы!.. Русский понимает язык пули!.. Арби  сказал,  что  за
это оскорбление вы заплатите кровью!..
   - Не понимаю? Что случилось?  -  встревожился  Белосельцев.  -  Объясните
толком, Вахид?
   - Вы нас подставили!.. Пять миллионов фальшивых  долларов!..  Это  обман,
оскорбление и насмешка!.. Чеченцы не прощают насмешки!..  Я  не  отвечаю  за
последствия!..
   - Постойте, Вахид, надо во всем разобраться?
   Но уже пульсировали гудки в трубке.
   Он понимал, что случилось нечто ужасное. И это ужасное заключалось в том,
что он, Белосельцев, не понимал природу окружавших его опасностей. Двигался,
действовал, переносил предметы, садился в автомобиль. Тешил себя мыслью, что
прозорливо  угадывал  ход  событий,  опережал  соперников,  предвосхищал  их
коварные замыслы.
   Он попытался обратиться к Гречишникову, чтобы выяснить суть происшедшего,
но того не было ни дома, ни в "Фонде". Поехал в офис Копейко,  но  охрана  у
входа отчужденно сообщила ему, что  Копейко  отсутствует  и  едва  ли  будет
сегодня. Он пытался дозвониться к  Зарецкому  по  одному  из  многочисленных
телефонов, но повсюду его вначале спрашивали, кто он такой, а потом  холодно
сообщали, что Зарецкий вне досягаемости.
   Он пытался понять, что случилось. Вспоминал мельчайшие эпизоды  последних
дней, которые казались незначительными и ненужными,  но  теперь  именно  они
должны были объяснить  истинную  сущность  событий,  выявить  скрытую  линию
заговора. Астрос, желая ослабить Премьера, сдал Шептуна  чеченцам,  оговорив
себе долю в выкупе. Зарецкий, извечный соперник Астроса, желая помешать  его
сделке, подсунул фальшивые доллары. Стремясь подвигнуть  Премьера  к  "малой
войне" в Дагестане, обрек Шептуна на заклание. Чокнулся рюмкой с экраном, на
котором колыхалось опухшее, с  обвислыми  усами,  лицо.  Назвал  чемоданы  с
долларами "ящиками Пандоры", откуда вырвутся война, разрушения, смерть.
   Все мешалось и путалось. Белосельцев кружил по  городу,  не  находя  себе
места, и ему казалось, что повсюду - из  туманных,  перечеркнутых  проводами
небес, из-за сетчатой Шуховской  башни,  из-за  университетского  золоченого
шпиля, из рекламного щита "Ламонти", из солнечного разлива реки, -  отовсюду
корчит рожи Зарецкий.
   К вечеру, не найдя никого из вероломных сподвижников,  он  отправился  на
Лубянку, где в Доме  офицеров  проводилась  встреча  Премьера  с  ветеранами
спецслужб. В вестибюле было людно и шумно.  Мелькали  генеральские  лампасы,
слегка увядшие на прежних, советского покроя, мундирах. Дородные,  вальяжные
директора концернов и фирм узнавали друг в друге былых  полковников  внешней
разведки. Строгие, в дорогих костюмах и галстуках, банкиры лишь неустранимой
выправкой выдавали прежнюю свою профессию. Белосельцев встречался  с  былыми
сослуживцами, обнимался,  обменивался  рукопожатиями.  Он  искал  среди  них
поддержки, искал возможных союзников. Быть может,  вот  тот  генерал,  гроза
диссидентов, автор хитроумных кампаний в прессе, после которых  вольнодумцы,
надышавшись   мордовским   ветром,   высылались   самолетами   за   границу,
обменивались на пленных  разведчиков.  Генерал  был  стар,  жалок,  старался
бодриться. Многие из тех, кого он  когда-то  преследовал,  сидели  теперь  в
Президентском совете, были  законодателями  мнений,  травили  старика  злыми
нападками. Или тот полковник внешней  разведки,  кто  готовил  боевиков  для
"Фронта Фарабундо Марти", обучал сандинистов, теперь, с модной  стрижкой,  в
нежно-сиреневом  галстуке,  протянул  ему  руку   нефтедельца,   фрахтующего
либерийские танкеры, снабжающего Кубу венесуэльской нефтью.
   Многих он помнил в лицо. От многих получал указания. Многих сам отправлял
на опасные боевые задания. Но никто из них не  внушал  доверия.  Время  всех
изменило, выкрасило в иные цвета. И ему  казалось,  все  они  имеют  на  лбу
тайную мету, включены в "Проект Суахили".
   - Виктор Андреевич, вот  так  встреча!..  -  Его  остановил  широкоплечий
крепыш в сером вольном костюме. Белосельцеву  потребовалась  секунда,  чтобы
вспомнить, кому принадлежит это  круглое,  скуластое  лицо,  волосы,  то  ли
седые, то ли белесо-желтые, умные, ярко-голубые глаза.  Кадачкин,  полковник
военной разведки, с кем свела судьба в Лубанго. Его лицо почти не изменилось
с тех пор. Казалось, хранило гончарный африканский  загар,  в  складках  его
пиджака еще оставалась пыльца фиолетовых ядовитых акаций и где-нибудь в гуще
волос притаились частички красной африканской земли. - Сколько лет,  сколько
зим!..
   Они обнялись, и Белосельцев почувствовал - вот кому он может  довериться,
вот кто может стать сотоварищем, отвратить беду.
   Они ходили по  вестибюлю  кругами,  не  обращая  внимания  на  толпящихся
ветеранов, бестолково и радостно вспоминали.
   - А помнишь, - Белосельцев обращался к Кадачкину на "ты", хотя, возможно,
в те давние дни они оставались на "вы", - помнишь, как ты меня  спас,  когда
этот стервец Маквиллен собирался меня похитить? Может, ангел тебя перенес на
этот отрезок дороги Лубанго - Порт-Алешандро?..
   - А помнишь, как ты ловил своих дурацких бабочек, а я те-бя  прикрывал  с
автоматом? - радостно подхватывал Кадачкин, принимая это панибратское  "ты".
- Думаю, ну сейчас разведка буров появится, а у меня только один  магазин  с
патронами?
   - А помнишь, как ты вытащил нас с Аурелио из-под коряги и мы  пробирались
на бэтээре по сухому ручью  и  слушали,  как  стонет  по  соседству  раненый
слон?..
   - Не было в моей жизни ничего прекраснее, чем та дорога в Кунене, где  мы
поджидали "Буффало", и я никогда не видел разом столько горящих броневиков и
машин?
   - А в моей жизни не было  ничего  лучше  той  бани,  где  твой  прапорщик
хлестал меня эвкалиптовым веником, вытапливая из кожи всю  ядовитую  гарь  и
копоть?
   - А помнишь кубинку, с которой я отплясывал на веранде, и она расстегнула
блузку и показала свою грудь?.. Нет, этого Белосельцев не помнил,  это  было
уже без него. Но он радостно кивал головой, представляя, как кубинка,  выпив
лишнего, колышет бедрами, расстегивает военную блузку, освобождает  смуглую,
глянцевитую от пота грудь.
   В вестибюле зазвенел звонок, приглашая участников встречи в зал.
   - Ты где обретаешься? - Белосельцеву не хотелось расставаться  со  старым
товарищем. - Чем на хлеб зарабатываешь?
   - Так, кое-чем. Экспорт-импорт, сам знаешь, - отмахнулся Кадачкин.
   - Нам надо с тобой повидаться,  посидеть,  выпить  рюмку.  -  Белосельцев
вытащил визитную карточку и уже на ходу, увлекаемый в зал, написал  домашний
телефон. - Позвони, не откладывай, буду рад? - И они расстались,  потерялись
среди хлопанья кресел, в просторном зале с освещенной сценой, на которой был
установлен стол для президиума и возвышалась старомодная трибуна  с  дубовым
советским гербом.
   Еще несколько минут разноголосого ропота, нарастающая тишина, и на  сцену
вышел Премьер. Избранник, изящный и скромный, быть может,  впервые  в  новой
роли директора ФСБ появившийся  на  публике.  Несколько  молодых  генералов,
неизвестных  Белосельцеву,  из  тех,  что  стремительно   вознеслись   среди
бесконечных  чисток  и   перестановок   в   спецслужбах.   Шествие   замыкал
Гречишников.
   Зал  поднялся,  приветствуя  руководство.  Белосельцев  из  первых  рядов
всматривался в Премьера, который казался окруженным легкой мутью.  Избранник
был подчеркнуто сдержан, слегка улыбался,  но  не  залу,  а  какой-то  своей
отрешенной мысли, которая занимала его. Гречишников был строг, сосредоточен,
как будто вел невидимое управление.
   Слово было предоставлено Премьеру,  и  он,  бравируя  военной  выправкой,
бодро, твердо прошел  к  трибуне  и  ср