отемкину присвоили имя "Таврический",  так
тебя станут называть "Дагестанский". Все это  обеспечит  тебе  оглушительную
победу на выборах, проведение которых я возьму на себя. Я уже  строю  верную
тебе  политическую  партию,  которая  оттеснит  коммунистов.  Подыскиваю  ей
какое-нибудь сильное звериное имя, например,  "Русский  медведь"?  На  устах
Премьера  блуждала  безумная,  больная  улыбка.  В  глазах  не  было   видно
заведенных зрачков, а только голубоватые мертвенные белки. Казалось,  с  ним
случился припадок - так побледнело от сладкого страдания его лицо.
   - Но тебе для твоих деяний, для новых великих реформ  потребуется  время.
Ты должен освободить себя от шлаков  и  ржавчины  предшествующей  эпохи.  Ты
должен отмыть себя от Истукана. И тогда  ты  объявишь  о  великом  очищении.
Созовешь новый "Двадцатый съезд  партии",  где  выступишь  с  разоблачениями
Истукана.  Осудишь  преступный  Беловежский  сговор,  уничтоживший   великий
Советский Союз. Заклеймишь преступный расстрел Парламента и убиение невинных
людей. Назовешь  преступлением  уничтожение  цветущего  Грозного  средствами
артиллерии и авиации. Выведешь на свет чудовищные факты коррупции,  торговли
алмазами, нефтью, государственными секретами. Назовешь главных преступников.
Их осудят под ликованье толпы, а  ты  будешь  ослепительно  безупречен,  что
позволит тебе править Россией, вернуть ей былое величие!..
   Белосельцев взглянул на Гречишникова и  Копейко,  которые  сидели  молча,
потупясь.
   - Ну что, ты  согласен?  -  Зарецкий  наклонился  к  Премьеру.  -  Начнем
операцию в Дагестане?
   - Да, - слабо отозвался Премьер.
   - Тогда созывай силовых министров.  Я  отправлюсь  к  Татьяне  Борисовне,
чтобы она приготовила Президента. А сейчас мы позвоним Басаеву?
   Зарецкий движением фокусника создал из воздуха мобильный телефон. И  пока
он набирал номер, отправлял сигнал через реки и горы, в далекое ущелье,  где
в вечернем саду, на ковре, под яблоней,  отвалившись  на  шелковые  подушки,
дремал утомленный воин и восточная дева  шелковыми  пальцами  растирала  ему
ноги, Белосельцев вспомнил недавний звонок Астроса.
   - Шамиль, салям алейкум!.. - Зарецкий изобразил на лице радость  встречи.
- Обещал позвонить - и звоню!.. Прости, если потревожил твой сладкий  сон!..
- Пока Зарецкий молчал, выслушивая далекий ответ,  Белосельцев  представлял,
как морщится шелк подушки, в который упирается локоть Басаева, как на яблоне
светятся наливные плоды, и смуглый охранник за цветущей  изгородью  колыхнул
лежащий на коленях "Калашников". - А я тебе  отвечу  не  текстом  Корана,  а
словами Евангелия? Когда в Иудее  началось  избиение  младенцев,  Иосифу,  у
которого родился Иисус, явился во сне ангел  и  сказал:  "Не  бойся  идти  в
Египет!"? И я тебе говорю: "Не бойся идти в Дагестан!"?
   -  Ты  можешь  мне  верить,  я  договорился  с  военными,  договорился  с
Премьером? Не будет авиации, не будет блокпостов? С перевала уйдет батальон,
и ты пройдешь без препятствий?  Эта  маленькая  заварушка  на  руку  Баку  и
Тбилиси? Мы покажем, куда должен пойти нефтяной маршрут, а куда он не должен
идти? Если  хочешь,  это  просьба  самого  Шеварднадзе?  Таким  образом,  ты
увеличишь свою долю в  нефтяном  проекте?  Для  тебя  это  легкая  прогулка,
Шамиль, но на самом деле это большая политика, большая игра, большие деньги?
Тебя знает Европа, знает мир? Рядом со мной Премьер? Он подтвердит. Зарецкий
передал телефон Премьеру, и тот важно произнес:
   - Шамиль, я такого же мнения? Операция займет не больше недели? Потом  ты
уйдешь через оставленные коридоры? Гарантирую, что авиации не будет?
   Над далеким  горным  селом  померкла  голубая  гора.  Ветер  пробежал  по
вершинам сада. Яблоко сорвалось и со стуком упало на  землю.  Пчела  качнула
цветок и исчезла. Охранник поднялся и  с  тревогой  осматривал  сад.  Басаев
отнял из  девичьих  рук  свою  жилистую  большую  стопу,  кинул  на  подушку
умолкнувший телефон, на котором еще секунду горели млечные кнопки.  -  Леча,
зови начальника штаба и зама по вооружению? - приказал Басаев охраннику. - А
ты, - обратился он к женщине, - принеси еще две пиалки?
   Белосельцев смотрел, как уходят Премьер и Зарецкий. Как в  вечернем  окне
краснеет косматый собор. Как на площади мерцает брусчатка.  Где-то  там,  за
Лобным местом, на черном камне был  поставлен  крестик,  куда  скоро  упадет
самолет. - По-моему, все было блестяще, - сказал Гречишников. -  Реализуется
"Проект Суахили"? Тебе же, Виктор Андреевич, - он строго, но одновременно  и
дружески, обратился к Белосельцеву, - пора  лететь  в  Дагестан,  к  Исмаилу
Ходжаеву,  управлять  "локальным  конфликтом".   Пусть   попридержит   своих
бандитов, не ввязывается в заваруху? Он нам подарит нейтралитет,  а  мы  ему
подарим республику?
   Белосельцев кивнул. Он был спокоен. Он -  разведчик,  внедренный  в  ряды
противника. Добывает бесценную информацию, шлифует и отсеивает ее.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

   Белосельцев летел в Дагестан. Облака под  крылом  подымались  как  башни.
Между ними сквозили глубокие  колодцы,  сквозь  которые  туманилась  влажная
голубая земля с проблесками рек  и  озер.  Он  летел  на  войну.  Сидящие  в
самолете люди, отдыхавшие от летней Москвы, не знали об этом. В предвкушении
близкого дома дремали, пили вино, качали детей, говорили друг  с  другом  на
гортанном, рокочущем языке. Самолет ровно, мощно парил в солнечной  чистоте.
Стюардессы катили по салону коляски  с  минеральной  водой,  мило  улыбались
перламутровыми губами, а в горах по  ущельям  продвигались  отряды  Басаева,
брызгали камни под колесами пыльных  джипов,  тряслась  турель  пулемета,  и
радист  в  смоляной  бороде  посылал  позывные  в  далекие  села.  Армейские
гарнизоны, отступив, таились в засадах. Слетались  на  аэродромы  эскадрильи
боевой авиации.  Штабисты  вонзали  красные  и  синие  стрелы  в  сердцевину
Кадарской зоны. И война, что скоро ударит в горы, та война, которую  он  нес
на Кавказ, совершалась для одной-единственной цели  -  возведения  к  власти
Избранника.
   В аэропорту его встретил молодой черноглазый красавец с короткой овальной
бородой цвета вороненой стали. Прижал руку к сердцу:
   - Исмаил просил встретить вас, Виктор Андреевич, и привезти к нему в дом,
в его родное село. Он просил извинения, что не приехал сам. Ему  небезопасно
появляться в Махачкале.
   Красавец проводил его к серебристому "мерседесу" с  шофером,  похожим  на
чемпиона по вольной борьбе.
   - Час по хорошей дороге, - пропускал  его  в  машину  красавец,  окидывая
быстрым взглядом окрестность, высматривая в ней угрозы.
   И,  усаживаясь  в  мягкую,  душистую  глубину  "мерседеса",   Белосельцев
почувствовал,   что   среди    циферблатов,    лакированных    поверхностей,
хромированных рукояток и кнопок притаилось  оружие,  тихо  дохнуло  холодной
сталью.
   Они ехали через город, сквозь его тучную южную  красоту,  белые  сахарные
фасады,  мерцающие  фонтаны,  темно-зеленые  переросшие  парки.  Белосельцев
всматривался  в  нарядную,  неторопливую  толпу,  фланирующую  мимо  витрин,
ресторанных подъездов, пестрых рекламных щитов.  Пахнуло  сладким  фруктовым
духом, когда проезжали  рынок  с  черным  шевелящимся  людом.  В  стеклянной
чайхане  под  бирюзовой  затейливой  вывеской  разглядел  чаепитие,   лениво
восседавших на коврах едоков.
   Музыка, горячая, сочная, налетела и тут же  отстала.  И  больная,  острая
мысль - над всем этим витает война. И  вторая  жаркая  мысль  -  только  он,
Белосельцев, может спасти этот город, не подпустить к нему войну, остановить
ее за хребтом, уговорить Исмаила Ходжаева не выступать с боевыми отрядами  в
поддержку Шамилю Басаеву.
   Незаметно пролетел час. Свернув с  голубого  шоссе,  попетляв  по  горной
дороге и переехав  быструю  речку,  они  оказались  в  селе.  Джип  медленно
пробирался сквозь стадо овец. Старики в тяжелых папахах слезящимися  глазами
вышли встречать приезжих. Быстроглазые,  в  пестрых  платках  женщины  несут
цветные тазы. И у открытых ворот просторного подворья,  окруженный  охраной,
высокий дородный мужчина с голубой сединой в бороде смотрит на Белосельцева,
издали улыбается, раскрывает для объятий  руки.  Исмаил  Ходжаев,  старинный
знакомец, с кем свела судьба в красных песках Регистана.  Они  приняли  друг
друга в объятия,  и  Белосельцев,  касаясь  щекой  твердой  бороды  Исмаила,
почувствовал запахи дорогого одеколона и соснового дыма.
   - Как доехали, Виктор Андреевич? Как самочувствие? Счастлив принять вас в
моем доме. Немного отдохните с дороги, и милости прошу, в  саду,  на  свежем
воздухе, посидим, перекусим.
   Хозяин бросил несколько  властных  взглядов,  шевельнул  черными  густыми
бровями, и по мановению этих властных  глаз  молодые  охранники  кинулись  в
разные стороны - в дом, в сад, в каменный  просторный  сарай,  на  солнечную
дорогу, выполняя безмолвный приказ. Юноша, прижимая к сердцу  ладонь,  повел
Белосельцева  в  прохладные  душистые  покои,  сплошь  увешанные  коврами  и
устланные шелковыми одеялами.
   И вот они уже  сидели  в  тенистом  саду,  под  яблоней,  сквозь  которую
виднелись две горы, голубая и розовая, похожие на двух  окаменелых  огромных
птиц, прилетевших сюда с незапамятных  времен  и  ждущих  волшебного  слова,
чтобы ожить  и  взлететь  над  миром.  Деревянный  помост,  на  котором  они
разместились, был устлан жесткими черно-красными коврами и  усыпан  пестрыми
подушками из истертого  шелка.  Под  помостом  сочился  арык.  Они  неспешно
разговаривали,  привыкая  друг  к  другу  после  долгой  разлуки,  деликатно
выспрашивали один  другого  об  их  нынешнем  бытии.  Молодые  стражи,  едва
заметные за корявыми стволами деревьев, берегли их покой.
   - Помню, как вы приехали, Виктор Андреевич, в наш батальон, в  Лашкаргах.
Вы были тогда майором. Помню первый наш разговор в казарме.
   Исмаил смотрел на гостя из-под железно-синих бровей. Белосельцев старался
угадать в этом суровом,  грозно-угрюмом  лице  другое,  юношеское,  покрытое
смуглым загаром афганской пустыни, с легкими крыльцами изумленных бровей.
   - Как мы брали тот караван Закир-Шаха, чудом живы остались. -  Они  молча
улыбались, покачивая головами. -  Я  думал,  нас  всех  перебьют,  но  Аллах
сохранил мне жизнь.
   Вертолеты садились на гребне бархана, и группа спецназа,  держа  на  весу
пулеметы, разбрасывая красный песок, бежала к веренице верблюдов,  груженных
тюками, с черными, как уголь, погонщиками,  облаченными  в  цветное  тряпье.
Оскаленные зубы верблюда, фиолетовый  выпуклый  глаз,  от  погонщика  пахнет
едким потом и дымом, поднятые корявые руки, и внезапно из  полосатых  тюков,
из пыльного тряпья, вдоль мохнатых звериных боков выскальзывают вороненые, с
перламутровыми нашлепками автоматы, и разящие вспышки в упор.
   - До сих пор  помю,  как  очередь  прошла  у  виска,  словно  побрила.  И
выстрелить не успел?
   Они лежали  на  вершине  бархана,  зарываясь  в  песок  и  отстреливаясь.
Верблюды, качая горбами, убегали в пески, и погонщики,  отступая,  выпускали
по спецназу дымные трассы гранат, вырывая из бархана красные пыльные взрывы.
   - Спасибо, Виктор Андреевич, прикрыли меня, а то бы  косточки  мои  белые
лежали сейчас в пустыне, и никто бы не помнил Исмаила Ходжаева.
   Вертолеты на бреющем догоняли убегавших верблюдов,  снаряды  лохматили  и
взрывали пески, расшвыривали убитых животных, курсовые пулеметы работали  по
каравану.
   - Тогда, в пустыне, я впервые увидел Коран, взял у мертвого погонщика. До
сих пор хранится в моей библиотеке, и если полистать страницы,  можно  найти
красную песчинку пустыни Регистан.
   Верблюды, растерзанные взрывами, шевелились  на  горячем  песке.  Солдаты
потрошили тюки, стаскивали в кучу оружие. Бритый погонщик с отпавшей  рыхлой
чалмой скалил мертвый беззубый рот. Сержант приставил  ствол  к  приподнятой
верблюжьей башке с сиреневым слезным глазом?
   Теперь они - два ветерана далекой проигранной войны, покачивали головами,
и пласты окаменелого времени оживали. Белосельцев  увидел,  как  в  открытые
ворота усадьбы въезжают два всадника в косматых папахах. Передний держал  на
седле перед грудью матерчатый куль, проступавший сырыми темными  пятнами.  У
второго в  переметных  сумках  торчали  желтые,  мелко  колотые  дрова.  Оба
спрыгнули, привязали лошадей к  сухому  дереву.  Кони  принялись  грызть  на
стволе кору желтыми выгнутыми зубами,  а  их  хозяева  развернули  на  земле
мешковину, вывернув из  нее  розового  ободранного  барана,  безголового,  с
обрубками белых костей.
   Двое джигитов, оставив барана,  присели  недалеко  от  помоста,  вычищали
земляную, выложенную камнями яму. Выгребали горстями сухие листья,  холодные
угли,  оглаживали  ладонями  закопченные  валуны.  Натолкали  в  яму   дров,
запалили.
   Прозрачный дым устремился к вершинам яблонь. Кони тихо стояли в дыму  под
истертыми седлами, словно вдыхали запах горевшей хвои.
   - Итак, Виктор Андреевич, я  готов  вас  внимательно  выслушать.  Видимо,
дело,  которое  заставило  вас  проделать  столь  дальний  путь,  не  терпит
отлагательств. И если я в силах помочь, рассчитывайте на меня, как на своего
младшего друга. - Исмаил сидел на ковре, скрестив ноги в  шерстяных  носках,
положив на колени большие коричневые  руки,  приглашая  Белосельцева  начать
разговор.
   - Дорогой Исмаил, вот-вот должна  случиться  беда.  Твоя  земля  Дагестан
стала объектом коварного замысла. Беспощадные циничные люди в  Москве  хотят
развязать в Дагестане бойню. Через несколько  дней,  может,  завтра,  может,
сегодня ночью, отряды Шамиля Басаева вторгнутся в Кадарскую зону, в  базовый
район ваххабитов, и  провозгласят  Свободный  Дагестан.  В  ответ  армейские
части, которые специально открыли дорогу Басаеву, заманивая его в  Дагестан,
нанесут по району сокрушительный удар артиллерии,  авиации,  будут  бить  на
уничтожение. К тебе, должно быть, являлись гонцы от  чеченцев,  подбивая  на
восстание. Если ты поддержишь  вторжение,  взорвется  вся  республика,  весь
Кавказ, и взрывная волна пойдет далеко по всей России, вдоль Волги, в Якутию
и Бурятию. Я прошу тебя сохранять хладнокровие. Не  поддавайся  на  уговоры.
Если хочешь, чтобы Махачкала с дворцами и парками, с фонтанами и мечетями, с
красивыми девушками и цветущими юношами не превратилась в  ядовитый  кратер,
как это случилось с Грозным, если тебе дороги мир в твоем селе, дорог  покой
Дагестана, поверь мне  и  сохраняй  хладнокровие.  Негоже  тебе,  гордому  и
свободному аварцу, умирать за интересы мерзавцев.
   В каменной яме крутилось рыжее пламя. Горец в кудрявой  папахе  опустился
на колени перед розовой бараньей  тушей,  порол  ножом  сухожилия,  рассекал
хрящи и суставы. Высекал из барана узкие красные клинья, шмякал их в  груду.
Белосельцев молчал, глядел на суровое лицо Исмаила, не зная, услышал ли  тот
его. Две горы, похожие на каменных, нахохленных  птиц,  голубую  и  розовую,
нежно светились в вечереющем небе.
   - Я не спрашиваю, Виктор Андреевич, кого  вы  сейчас  представляете.  Мне
достаточно, что это вы, а никто другой. Я не верю представителям  московской
власти, не верю представителям московских спецслужб. В Москве нет  власти  и
нет спецслужб. Все находится в руках банкиров. Вся Россия сегодня как филиал
Израиля. Есть ли смысл кавказским народам оставаться в составе такой России?
Наши братья в Палестине борются с еврейским игом,  а  мы  здесь,  в  России,
должны поддерживать это иго? Вот в чем  вопрос,  Виктор  Андреевич,  и  этот
вопрос задают себе сегодня мусульмане Кавказа - чеченцы, аварцы и лакцы.
   На земле краснела груда рассеченного бараньего мяса. Горец развязал мешок
с крупной солью, стал брызгать ее горстями на мясо.
   - Дорогой Исмаил, у России есть  свойство  в  узких  горловинах  истории,
подобно льдине, раскалываться на множество отдельных  обломков  и  проходить
горловину в  разломанном  состоянии.  Потом,  когда  история  изливается  на
равнину и течет широким  руслом,  Россия  вновь  собирается  из  обломков  и
движется, как целостный континент. Сегодня Россия разламывается, у  нее  нет
ни царя, ни вождя. Власть пала, захвачена предателями и  ворами,  и  властью
становимся мы, обычные люди. Сейчас, дорогой Исмаил, судьба России  в  твоих
руках. Здесь, в Дагестане на этих днях будет решаться судьба  нашей  Родины.
Дагестан становится замковым  камнем  российской  судьбы.  Ты  можешь  стать
великим разрушителем и прославить себя как героя одного ущелья.  Или  можешь
стать великим созидателем и прославить себя как героя Евразии.  Смысл  моего
обращения к тебе - не поддайся на искушение, удержи свои  боевые  отряды  от
вмешательства.
   Две каменные птицы трепетали и вздрагивали. Горы слышали волшебное слово.
Окаменелые птицы напрягали могучие крылья, были готовы взлететь.
   - Виктор Андреевич, народы Дагестана видели от России очень  много  обид.
До сего дня в наших  селах  поют  колыбельные  песни,  где  матери  напевают
младенцам о жестокости  русских  солдат  Ермолова,  вырезавших  дагестанские
села. В нашем роде помнят джигитов, убитых при Валерике. В советские годы  в
селах закрывали мечети, уважаемых мулл,  патриотов  Кавказа  арестовывали  и
расстреливали. После  войны  некоторые  из  наших  народов  были  высланы  в
казахстанскую степь. Теперь, в  эти  смутные  годы,  Москва  не  сумела  нас
защитить от воров и разбойников. Наш народ  обобран,  мучается  в  бедности,
оскорблен поборами, и Москва не  в  силах  нас  защитить.  Зачем  нам  такая
Россия? Зачем нам такая Москва?
   В яме крутился огонь, как лисица в норе. Горцы раскрывали шитые шерстяные
кисеты  с  толчеными  горными  травами,  высушенными   на   летнем   солнце,
перемолотыми в деревянных домашних ступах. Лошади топтались в дыму. Валуны в
очаге раскалились и побелели от жара. Горец в папахе хватал из кисета щепоти
душистой травы, осыпал ломти  баранины,  словно  крестил  их.  Его  помощник
накалывал мясо на заостренные ветки, клал на кусок мешковины.
   -  Дорогой  Исмаил,  на  обиды  нужно  ответить  добром,  и  тогда  обиды
превратятся в  любовь.  Тебя  хотят  вовлечь  в  катастрофу.  Вначале  народ
вдохновенно пойдет  за  тобой,  как  за  имамом,  а  потом,  когда  Дагестан
превратится в руины, кто-нибудь крикнет: "Это он во всем виноват!",  и  тебя
проклянут. Басаев, который манит тебя обещаниями, сулит тебе долю в нефтяном
маршруте, - обманет тебя.  Если  начнется  большая  война,  здесь  не  будет
нефтяного маршрута, а только  маршрут  мертвецов.  Здесь  будут  применяться
кассетные бомбы и бомбы с обедненным ураном. Здесь станут работать  огромные
огнеметы и вакуумные боезаряды. Здесь испытают вертолеты и  танки  последних
конструкций, и я  не  исключаю,  что  мерзавцы  испытают  здесь,  в  ущельях
Кавказа, геофизическое оружие, порождающее  землетрясения  и  оползни.  Если
тебя просветит Аллах, ты можешь стать великим сыном  России.  Когда  русские
впадают в уныние, когда мельчает  русская  знать,  когда  среди  русских  не
находится верных сынов  Отечества,  таких  сынов  присылает  Кавказ,  и  они
становятся великими Вождями России. - Как мне  знать,  что  Москва  меня  не
обманет? Я останусь дома, не  пойду  на  помощь  Басаеву,  а  русская  армия
разгромит ваххабитов, войдет в мое село и наденет на меня наручники.
   Горцы в папахах бережно, держась за концы  заостренных  палок,  подносили
мясо к яме. Укладывали  его  над  раскаленным  гнездом.  Накрывали  ворохами
зеленой сосны. Хвоя шевелилась от жара,  исходила  смоляными  дымами.  Горцы
накрыли яму одеялом, клинками рыхлили  землю,  нагребали  над  ямой  курган.
Сизые струйки пробивались наружу. Баранье мясо зрело в  земле,  как  корень.
Наливалось силой и соком. Принимало в  себя  огонь,  ароматы  трав,  горячих
камней и дыма.
   - Дорогой Исмаил, доверься мне. С тех  пор,  как  мы  лежали  за  красным
барханом в пустыне Регистан