ный  звериный   вой.   Это   жена
Граммофончика, уже не жена, а вдова, склонилась над  ним.  Расстегивала  ему
под галстуком рубаху, под  которой  обнажилась  впалая  стариковская  грудь,
седые волосы и мальтийский медальончик с крестом.
   По галерее катились волны ужаса. Людей сгребало туда,  где,  бездыханный,
оплакиваемый вдовой, лежал Граммофончик, и вокруг мелко поблескивали  брызги
разбитого хрусталя.  Мэр,  узнав  о  случившемся,  мчался  к  месту  смерти.
Торжество превратилось в трагедию.  Яркий,  царственно  задуманный  праздник
обернулся ужасной смертью. Эта смерть наполняла его затею  мрачным  смыслом,
бросала  на  него  черную  тень.  Он  представлял,  как  назавтра  по   всем
телеканалам  будут  показывать   мертвого   Граммофончика   и   его,   Мэра,
дирижирующего светомузыкой, подымающего бокал шампанского. Злые комментаторы
станут намекать, кому была выгодна  эта  смерть.  Глубокомысленно  приводить
случаи, когда князей  приглашали  в  Орду  и  там  убивали.  Рассказывать  о
давнишнем соперничестве московского и петербургского мэров. Это был  провал,
сокрушительное  поражение,  после  которого  нечего  думать  о  свидании   с
Президентом.
   Он  прорвал  круг,  обступивший  мертвеца.  Наклонился,  убеждаясь,   что
благородная  душа   покинула   бренное   тело.   Сквозь   приоткрытые   губы
Граммофончика сочилась малиновая пенка.
   - Где врачи?..  Скорую!..  Реанимацию!..  -  выкрикивал  Мэр  беспомощно,
понимая, что лежащему на полу Граммофончику нужна не  капельница,  а  лопата
могильщика. - Моего личного врача Шапиро!..
   - Какое несчастье! - ахал находящийся тут же Астрос. -  Минуту  назад  он
был совершенно здоров, чувствовал себя превосходно!
   - Да где же врачи, черт возьми! - зло шипел Зарецкий. - Все предусмотрели
- лобстеров с Борнео, дерево манго из Африки, девок из парижских борделей, а
врача нет!.. Идиоты!..
   Снаружи, вдоль набережной, засверкало фиолетовой вспышкой, и к подъему на
мост подлетели машины.
   - Наконец-то!.. Врачи!.. - Толпа отхлынула, освобождая пустой коридор,  в
котором должна была  появиться  бригада  врачей  в  белом,  с  саквояжами  и
носилками, на бегу извлекая шприцы и спасительные инструменты. Но  в  пустом
прогале, меж деревьев и наряженных дам, вместо белоснежных врачей  появились
люди в черном, - в дырчатых масках с розовыми жуткими прорезями,  в  которых
воспаленно горели глаза. Грохоча башмаками, держа в руках тяжелые  автоматы,
они промчались по галерее, опрокидывая кадки с  тропическим  деревом,  туда,
где лежал покойник. Четверо из  набегавших,  издавая  хриплые,  парализующие
волю крики, набросились на Астроса и Зарецкого, грубо и ловко  вывернули  им
руки, набросили блестящие наручники. Поддернули вверх,  так  что  у  Астроса
лопнул рукав, а Зарецкий испустил тонкий птичий крик  боли.  Грубо  понукая,
поволокли к выходу. Другие, в черных, натянутых  на  голову  чулках,  зыркая
свирепо глазами, держа наготове автоматы, отгоняли людей стволами. Пятились,
жарко дыша красными, процветшими сквозь черную ткань губами. Ломали  бутсами
ветки упавшего экзотического дерева.
   Все длилось минуты.  Мэр,  пораженный,  не  закрывая  рта  с  фиолетовым,
распухшим от ужаса языком, лепетал:
   - Что случилось?.. Кто виноват?.. Я был далеко, не видел!..
   Гости, напуганные автоматчиками, шарахались, бились о  стеклянные  стены,
как залетевшие в комнату птицы. Какая-то дама истерически визжала,  колотила
кулаками в прозрачную оболочку, желая выброситься в ночную реку.
   Когда все немного поутихло, и женщины тревожно жались к своим мужчинам, а
те  по  мобильным  телефонам  вызывали  охрану,  и  мертвого   Граммофончика
перенесли куда-то за кадки с деревьями, и Мэр, стараясь вернуть себе  бодрый
и  властный  голос,  громко  требовал  в  мобильник:   "Директора   ФСБ,   и
немедленно!", когда на галерее установилась  зыбкая  тишина  -  снаружи,  на
набережной, вновь вспыхнули голубые мигалки.
   Все отшатнулись, ожидая вторжения черных, как черти, фигур. Но вместо них
легкой, бодрой походкой, почти пританцовывая,  не  касаясь  земли,  появился
Избранник. Шел по озаренной галерее, ладный, приветливый,  улыбаясь,  внушая
успокоение и надежду. Дочь  устремилась  навстречу  этой  улыбке,  цветущая,
дышащая силой и красотой. И пока они сближались, по чьей-то  неведомой  воле
ударила громкая музыка, радостно-звонкая, брызжущая.  За  стеклом,  в  синей
пустоте московской ночи, на Крымском мосту  зажглась  ослепительная  надпись
"Президент" - полыхала  бриллиантами,  завивалась  струями  огня,  трепетала
торжественно и ликующе, отражаясь в реке драгоценным серебром.  Избранник  и
Дочь сблизились, тот предложил ей руку, она  обняла  его  маленький  точеный
локоть.  Так  они  и  шли,  словно  танцевали  менуэт,  и   все   восхищенно
аплодировали,  восторгаясь  горящими  за  окном  письменами.  И  только  Мэр
осунулся, сгорбился, свесил бессильные руки, похожий  на  разделанную  тушку
зверька, которую подвешивают на крючок и пускают вдоль конвейера.
   Через день Белосельцев был вызван в "Фонд", где его поджидал Гречишников.
Ему казалось, что линии кабинета, контуры мебели, оси  симметрии,  пропорции
оконных рам были смещены, выгнуты, как на снимке,  сделанном  длиннофокусной
оптикой.  Пространство  кабинета  было  искажено,  пол  и  потолок  не  были
параллельны друг другу. Гречишников сидел с расплюснутым,  суженным  лбом  и
неестественно  раздвинутыми  губами.  То  ли  в  голове  у  Белосельцева  от
перенесенных перегрузок взбухла жила и деформировала зрительные  центры,  то
ли здесь, в "Фонде", в силу неясных геофизических аномалий прошла искажающая
волна и сморщила пространство.
   - Ну как тебе вчерашний театр? Один спектакль в другом. Это и есть  новая
режиссура!  Выше  Станиславского!  Выше  Мейерхольда!  Театр   "Суахили"   с
элементами античного хора  и  итальянской  комедии  масок!..  -  Гречишников
смеялся, и лицо его казалось раздавленным, словно  он  вращался  на  бешеной
центрифуге.
   Белосельцев чувствовал на себе давление, какое бывает на борту вертолета,
совершающего противоракетный вираж.
   -  Астрос  в  "Лефортово"  держался   как   пленный   Наполеон.   Гордый,
неприступный, скрестил на груди руки, отказывался говорить со  следователем.
Даже плюнул в Буравкова.  Зато  Зарецкий,  понимая  случившееся,  валялся  в
ногах, плакал и умолял. Предлагал отступную в треть состояния.  На  что  ему
Копейко заметил: "Из вашего состояния вам  оставлено  ровно  столько,  чтобы
можно было заказать у надзирателя туалетную бумагу"?
   Красная площадь за окном необычно выгибалась,  как  округлая  поверхность
чешуйчатой металлической планеты,  и  башни  Кремля,  располагаясь  на  этой
кривизне, заваливались в  разные  стороны.  Казалось,  вращение,  породившее
центробежные силы, смело с  площади  находившихся  там  зевак,  и  брусчатка
пусто, жестоко блестела.
   -  Все  огромное  состояние  олигархов  -  недвижимость,  ценные  бумаги,
нефтяные поля, телевизионные империи, газеты, посреднические фирмы, банки  -
все это перешло в нашу собственность. Невидимая работа Копейко  и  Буравкова
была направлена на то, чтобы реальным собственником их корпораций стали  мы,
участники "Суахили". Ты - один из участников. Ты имеешь в этом долю?
   Белосельцев заметил, как по-новому, странно  заглядывают  в  окно  купола
Василия  Блаженного.  Витые,  ребристые,  зубчатые,  они  словно  поменялись
местами. Одни из них выдвинулись, похожие на чалму раджи. Другие сместились,
подобные булаве запорожца. Третьи,  напоминавшие  фантастический  корнеплод,
почти исчезли, показывая лишь один красно-золотой ломоть. И оттуда, от  этих
сместившихся куполов, исходила искривляющая пространство сила,  гнула  линии
комнаты,  раздвигала  и  плющила  губы  Гречишникова,  притягивала  к   себе
находящиеся в комнате предметы. Бутылка коньяка,  рюмки,  блюдце  с  лимоном
готовы были  оторваться  от  стола,  унестись  в  окно  и,  как  к  магниту,
прилипнуть к куполам.
   -  Если  хочешь,  возьми  акции  сибирской  нефти?  Очень  доходны  акции
алюминиевых  заводов?  Большая  ликвидность  у  нефтеколонок,  сеть  которых
разбросана по Европе и Америке? Рекламный бизнес  в  телекорпорации  Астроса
больше, чем у Зарецкого, но тот начал скупать  региональное  телевидение,  а
там рекламный рынок больше? Кроме того, мы тебе предлагаем пост Председателя
Совета директоров отличного крепкого банка, через который проходят деньги от
торговли  оружием  и  ядерными  технологиями?  Ты  прекрасно  поработал   на
"Суахили". И у тебя есть своя доля?
   Храм Василия Блаженного был системой планет, которые в своем  орбитальном
вращении выстроились в линию, образовали "парад планет". Сила их  притяжения
сложилась и многократно усилилась, создавая  невиданную  гравитацию.  Ломала
устойчивость мира, порождала в земной коре искривления  и  трещины,  смещала
материки, вызывала огромные цунами, и было слышно, как похрустывает площадь,
трется друг о друга брусчатка, выдавливаются основания башен.
   - Когда я соглашался работать с вами, я не  думал  об  акциях,  -  сказал
Белосельцев, чувствуя, как поле притяжения куполов мешает шевелиться губам и
язык словно поворачивается в застывающем бетонном  растворе.  -  Я  думал  о
великом возрождении, о великом преобразовании, которое вы провозглашали. Где
объединение территорий, возрождение СССР?  Хотя  бы  намеки,  первые  сдвиги
политики?
   - Империи пространств кончились. Мир бьется за  коммуникации  и  маршруты
нефтепроводов. Все коммуникации Евразии проходят через Россию -  Севморпуть,
Транссиб. Другие народы будут выбредать со своих проселков, чтобы  выйти  на
трансконтинентальные линии России.  Что  касается  нефтепроводов,  мы  купим
ленточные участки земли и проложим трубу.  Россия  сбросила  с  себя  лишние
территории  и  лишние,  плодящиеся  народы.  Мы  больше  не  станем  кормить
многодетные узбекские семьи и позаботимся о  многодетности  русских  женщин.
Возрождение СССР не актуально?
   Белосельцев чувствовал, как исчезают его  последние  иллюзии  и  надежды.
Мир, в котором существовали  эти  иллюзии,  перепахивался  огромным  плугом.
Материки перевертывались, ложились вверх дном. Полюса менялись местами. Реки
вытачивали  новые  русла.  Хребты  проваливались.   Равнины   вздымались   и
горбились. Кромка океанов меняла рисунок, и в новом  ландшафте  мира,  среди
новых государств и столиц ему, Белосельцеву, не было места.
   - Ты говорил о возвращении власти народу.  О  возвращении  к  государству
советов, разгромленному Истуканом в девяносто третьем году, в дни  расстрела
Парламента. Где признаки этого?
   - Их и не будет. Народовластие - фикция, придуманная умными диктаторами в
окружении Ленина. Народ был страшно удален от власти и к ней равнодушен, что
стало очевидно сначала в девяносто первом,  а  потом  в  девяносто  третьем.
Народ не поддержал путчистов и отвернулся от горящего Дома  Советов.  Вопрос
не  в  народовластии,  а  в  том,  чтобы  группа  лидеров  была  национально
ориентирована и владела национальным проектом развития?
   Края  куполов,  заслоняя  друг  друга,  смотрели  в  окно  как  множество
разноцветных, взошедших на небе лун.
   - Вы обещали, что  отберете  у  банкиров  собственность,  экспроприируете
олигархов и вернете богатства народу. Где  обещанная  национализация?  Когда
народ получит обратно нефть, железные дороги, алмазы?
   - Народ равнодушен к форме собственности. Он хочет, чтобы ему платили  за
труд. Он будет благодарен олигарху, если тот повысит зарплату,  и  проклянет
государство, если оно ее ненадолго задержит. Народ примирится с возвращением
Кенигсберга Германии, а Курил и Сахалина Японии, если это  будет  связано  с
повышением  уровня  жизни.  Собственность,  о  которой  ты  говоришь,  будет
сконцентрирована в руках национально  мыслящих  промышленников  и  банкиров,
готовых остановить экспансию  в  Россию  еврейского  капитала  и  обеспечить
суверенность национальной экономики?
   Белосельцев понимал, что дело его проиграно. Его перехитрили.  Обольстили
уверениями, угадали мечтания, использовали его опыт и ум и теперь  открывают
ему беспощадную истину, предлагая  ее  принять.  И  если  он  отвергнет  ее,
попытается восстать, его расстреляют  из  бесшумных  пулеметов,  чьи  темные
рыльца едва различимы в разноцветных луковицах храма.
   - Ты прекрасно поработал и ужасно устал. - Гречишников смотрел на него  с
благодарностью и дружеским сочувствием. - Поезжай отдохни. Хочешь, в  Кению,
половить тропических бабочек. Хочешь, на Сейшелы -  покупаться,  насладиться
красотой смуглых женщин. Ты  теперь  богатый  человек,  можешь  себе  многое
позволить. А хочешь, поезжай в свой любимый Псков и отдохни там душой.
   Белосельцев чувствовал, что его отсылают. Угадывают его смуту  и  панику,
возможность неподчинения и взрыва. Готовился новый этап "Суахили", в котором
ему не было места. И его удаляли, чтобы он не создал помехи.
   Белосельцев подошел к окну, созерцая кремлевские  башни.  Мимо  окна,  на
брусчатку, рокоча  двигателем,  вырвался  странный  аппарат.  Двигаясь,  как
автомобиль, на четырех колесах, с выхлопной  струей  гари,  он  был  оснащен
самолетным килем с нарисованной красной  звездой.  Вдоль  корпуса  выступали
небольшие крылья, усиливающие сходство с  истребителем.  По  всему  фюзеляжу
была прочерчена красная линия со множеством звездочек, отмечавших  сбитые  в
бою машины. Когда аппарат проносился мимо окон вдоль Лобного места,  на  его
борту отчетливо смотрелась икона Богородицы золотых и алых тонов.  Проскочив
Лобное место, машина круто повернула, направляя ход к Спасским воротам, и на
другом борту возник портрет Сталина, золотистый и алый. За  лобовым  стеклом
был  виден  пилот  в  шлеме  и  летных   очках.   В   этой   фантастической,
приземлившейся  на  площади  машине  Белосельцев  узнал  "Москвич"   Николая
Николаевича, превращенный в самолет,  чей  киль  трепетал  на  брусчатке,  с
плоскостей срывался зеркальный свет, радиатор украшала бриллиантовая "Звезда
Победы", и за штурвалом, облаченный в одежды небесного воина, сидел  пророк.
Патрульные  машины  с  разных  концов  площади  устремились  наперерез,   но
воздушный воин вел оружие к  цели,  недосягаемый  для  безнадежно  отставших
преследователей.
   Небо над площадью клубилось разноцветными тучами. Брусчатка переливалась,
как крыло бабочки. Самолет направлялся  туда,  где  бугрилось,  переливалось
многоцветной чешуей огромное тулово Змея. Взбухшее кольцо  дракона  стиснуло
башни, облегло стены, сдавило колокольни и  храмы,  запрудило  ворота.  И  в
сердце Змея, в его дышащую  пасть,  в  его  кольчатую  разрисованную  спину,
нанося  смертельный  удар,  спасая  Москву   и   Родину,   направил   пророк
заминированную машину, напевая то ли молитву, то ли песню Великой Войны.
   Белосельцев видел, как  машина  достигла  незримой  отметки  на  площади,
остановилась, и из нее грянул взрыв. Острые брызги  огня  прорвали  оболочку
машины, оторвали киль, расшвыряли дверцы. В клубах ядовитого дыма из  машины
выпал пилот, шевелился секунду и замер. К нему с  двух  сторон  подскакивали
патрульные "Волги", выскакивала охрана, пробираясь сквозь дым, набрасывалась
на Николая Николаевича.
   Белосельцев с криком отпрянул от окна,  выбежал  из  подъезда  к  Лобному
месту. Он бежал к  Спасской  башне,  где  горел  остов  автомобиля  и  среди
разбросанной жести лежало маленькое, оглушенное тело пилота. Дюжие охранники
что-то делали с ним - то ли били, то ли сшибали огонь.
   - Стоять!..  Назад!..  Документы!..  -  преградили  ему  путь  охранники.
Удерживали за локти сильными руками, просматривали  извлеченные  из  кармана
документы. Издалека он видел место взрыва, куда выбегало оцепление в черном,
вставала череда автоматчиков. Хрупкое, смятое взрывом тело, от которого  шел
вялый дым, поднимали и заталкивали в легковой фургон.
   - Черт бы его побрал. Еще один псих ненормальный.
   Охранник, кивая на отъезжавший фургон, вернул документы  Белосельцеву.  И
тот, не возвращаясь в "Фонд", брел по разноцветной брусчатке,  под  цветными
светилами, горевшими в небе Москвы.
   Дома  он  включил  телевизор.  В  программе  новостей   сообщалось,   что
душевнобольной террорист взорвал автомобиль на  Красной  площади,  направляя
его на Кремль. Камикадзе в тяжелом состоянии доставлен  в  "Лефортово",  где
ему оказана медицинская помощь, и следователи, как только он придет в  себя,
готовятся снять показания.
   По другой программе передавали  похороны  Граммофончика  на  Новодевичьем
кладбище. Свежая могила, заваленная цветами. Поредевшая когорта  "демократов
первой волны". Вдова, вся в черном, красивая, с беломраморной шеей и  белыми
полусферами открытых грудей. Рядом с ней Избранник. Она положила ему  голову
на плечо, беспомощно прижалась к нему, и у него в глазах слезы.
   Здесь все было кончено. Чтобы  не  стать  свидетелем  или,  не  дай  бог,
участником нового этапа "Суахили", он начал собираться в Псков.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ОПЕРАЦИЯ "ГЕКСОГЕН"

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

   Поездка в Псков не была обычным путешествием пожилого человека по  местам
молодости и первой любви. Он ехал не для того, чтобы оказаться среди храмов,
озер, сосняков, где было ему чудесно и где он пережил любовь. Он отправлялся
туда с магической целью обратить время  вспять.  Он  ехал  в  Псков,  чтобы,
подобно водолазу, погрузиться в огромный океан исчезнувшего времени  и  там,
среди утонувших кораблей, потопленных материков, ушедших на  дно  поколений,
найти крохотную скважину, в которую нырнет,  промчится  вспять,  вынырнет  в
исчезнувшем мгновении. Он готовился  к  поездке,  как  к  огромной  духовной
работе. Уезжал, чтобы не вернуться.
   За этими торжественными  размышлениями  его  настиг  утренний  телефонный
звонок. Голос казался знакомым, с едва уловимым двойным дефектом,  как  если
бы на одну монету были наложены две  разные  чеканки.  Голос  был  вежливый,
исполненный извинений, но в нем, как  в  перегретом  электрическом  проводе,
присутствовала потаенная истерическая страсть.
   - Виктор Андреевич, поверьте, я не стал бы беспокоить вас дома, да еще  в
столь ранний  час.  Только  неотложные  обстоятельства  заставили  меня  это
сделать. Мне нужна встреча с вами, короткая, но немедленная. Не откажите мне
в моей просьбе.
   - С кем имею честь? - Белосельцев испытал муку,  чувствуя,  что  над  его
возвышенными философскими построениями  нависла  угроза,  как  нависает  над
головой оборвавшийся электрический провод.
   - Это я, Вахид Заирбеков. Поверьте, обстоятельства слишком серьезны.
   Белосельцев  мгновенно  вспомнил  молодого  чеченца   с   тонким   лицом,
сросшимися, одним взмахом прочерченными бровями, чья мелодичная русская речь
была странно аранжирована музыкой Кавказа и Оксфорда. И это воспоминание,  и
доклад Премьера на  собрании  спецслужб,  и  эффектно  поднятый  над  сценой
футляр, перетянутый блестящей тесьмой, из которого,  как  в  жутком  фокусе,
выпала отрезанная, с белыми бельмами, голова Шептуна, -  все  это  нахлынуло
жутью,  и  Белосельцев  попытался  отпрянуть,   отдалиться   от   нависшего,
смертельно опасного провода.
   - К сожалению, Вахид, вы застали меня перед самым отъездом. Едва ли я вам
буду полезен.
   - Мне нужна краткая встреча, Виктор  Андреевич.  Не  больше  минуты.  Она
касается всех нас, патриотов России. Это не  мое  и  не  ваше  личное  дело.
Простите за высокопарный слог, но это общенародное, общенациональное дело. И
вы, когда будет поздно, не простите себе того, что не встретились  со  мной.
Быть может,  вы  единственный  человек  в  современной  России,  кто  сможет
услышать меня и отвратить беду.
   Белосельцев чувствовал, как Псков, его белые церкви, его голубые  высокие
облака над горячими пыльными дорогами, его розовые сосняки и  озера,  -  все
это отплывает, удаляется.
   - Я вернусь через  месяц,