зубчатой  стены  и
синих конических елей так, словно хотели въехать в Спасские ворота, отчего у
Белосельцева возникло чувство тревоги, будто  его  против  воли  увлекали  в
опасную сторону, к розово-седой громаде.  Башня  сама  походила  на  высокую
каменную ель, пересыпанную  снегом,  с  морозными  завитками  и  чешуйчатыми
шишками, среди которых золотилось, просвечивало туманное солнце часов.
   - На прием к Президенту?  -  усмехнулся  Белосельцев,  глядя  в  сквозную
глубину ворот, где уже виднелись удаленные купола соборов.
   - Не совсем, - весело рассмеялся Гречишников,  с  удовольствием  подметив
тревогу Белосельцева.
   "Мерседес" скользнул в тень Лобного места, почти уткнувшись в  стоцветный
каменный куст Василия Блаженного, на котором, как  на  осеннем  чертополохе,
грелись  в  последнем  солнце  огромные,  красноватых  оттенков,  бабочки  -
"павлины", "адмиралы", "перловицы".
   - Приехали! - бодро сказал Гречишников, когда  машина  встала  у  здания,
прямо у Лобного места, причалив к старинному каменному парапету. -  Прошу  в
резиденцию "Фонда"!
   Вслед за Гречишниковым они вошли в малоприметную  дверь,  за  которой  их
встретил охранный пост. Молодцы с короткими стрижками,  в  слегка  разбухших
пиджаках улыбнулись Гречишникову,  осмотрев  Белосельцева  глазами  немецких
овчарок. Прозрачный лифт, похожий на кристалл горного хрусталя, вознесся  на
этаж, где молчаливый служитель ждал их появления. Повел по гулкому коридору,
мимо закрытых дверей  с  золотыми  набалдашниками  ручек.  Отворил  створки,
пахнув светом, и они очутились в просторной комнате, ослепительно блистающей
лаками и хрусталями.
   В стороне на маленьком столике было тесно от телефонов - красных,  белых,
зеленых, с циферблатами, кнопками или абсолютно гладких,  для  единственного
таинственного абонента. Казалось, хозяин  пользовался  всеми  видами  связи,
включая космическую и кабельную, проложенную по дну океана.
   Посреди комнаты был накрыт стол на четыре персоны,  блистающий  фарфором,
стеклом, серебряными вилками  и  ложками,  со  множеством  рыбных  и  мясных
закусок, нежно  розовевших  и  белевших  под  прозрачными  колпаками.  Среди
маринадов и разносолов поместилась батарея бутылок. Сквозь каждую  падал  на
скатерть золотой или голубоватый блик.  У  края  стояла  большая  фотография
Авдеева в форме генерал-полковника, перед ней рюмка водки, накрытая корочкой
черного хлеба. В скромном подсвечнике горела свеча.
   - Прошу, товарищи, где кто хочет, -  печальным  голосом,  соответствующим
поминальной  минуте,  пригласил  Гречишников.  Белосельцев   сел   лицом   к
огромному, до  потолка,  окну  и  увидел  собор.  Сквозь  прозрачное  стекло
приблизились главы, купола,  колокольни.  Заглядывали  строгими  молчаливыми
ликами, недвижными внимательными глазами. Словно  большая  семья  пришла  на
поминки и ждала, когда ее пригласят. Деды,  отцы  и  дети.  Братья,  сестры,
племянники. Зятья, невестки и снохи. Расчесанные седовласые бороды. Отложные
разноцветные воротники. Жемчужные ожерелья и серьги.  Смотрели  на  генерала
Авдеева, на пылающую свечу, на рюмку, покрытую корочкой хлеба.
   Откупоривали  бутылки,  наливали  водку,  клали  на  тарелки   сочно-алые
лепестки семги, нежно-белые, с золотистым жиром, ломти осетрины.
   - Позвольте? - Гречишников поднялся, держа  одной  рукой  рюмку,  другой,
волнуясь, оглаживая галстук. -  Помянем  нашего  командира,  нашего  боевого
товарища,  нашего  старшего  друга!..  -  Гречишников  поклонился   траурной
фотографии, с которой холодно и спокойно наблюдал за ним генерал  Авдеев.  -
Пусть земля ему будет пухом и, как говорится, Царствие небесное? Потому  что
незадолго до  смерти  командир  крестился,  и  дома  у  него  был  монах  из
Троице-Сергиевой лавры,  с  которым  они  тайно  беседовали?  -  Гречишников
обращался теперь к собравшимся голосом твердым, окрепшим, превозмогшим  боль
потери. - Командир был человеком редких достоинств. Знаниям  его  во  многих
областях могли бы позавидовать академики. Он был гений разведки, свято любил
нашу организацию. Ее заповеди, дух и  законы  были  для  него  религией.  Но
превыше всего он любил Родину. Перенес ради нее  великие  муки,  находясь  в
плену, в руках французской контрразведки, которая, вы знаете, испытывала  на
нем психотропные препараты? - Гречишников был  строг  и  взволнован,  и  это
волнение передалось остальным. - Нам будет его не хватать. Его главное  дело
было не то, которым он занимался, сидя в своем кабинете, когда  страна  была
цветущей и могучей и мы, действуя каждый по своему направлению, верили,  что
стоим на страже ее интересов?  Его  главное  дело  началось  после  крушения
страны, когда к власти пришли предатели и он нашел в себе волю  и  разум  не
сдаться? - Голос Гречишникова был металлический,  вибрировал  от  внутренней
страсти,  заставляя  колебаться  пламя  свечи.  Оранжевые  глаза   дергались
беспощадным жестоким блеском. - Его заветы в наших сердцах. Его  дело  будет
продолжено. Мы  победим,  и  в  час  победы  придем  к  тебе  на  могилу?  -
Гречишников вновь обратился к портрету,  встав  навытяжку,  прижав  рюмку  к
сердцу, высоко подтянув локоть. - Придем к тебе на могилу и выпьем  за  нашу
Победу!.. - Он опрокинул рюмку в рот, открывая сухую, с острым кадыком  шею.
Все поднялись. Не чокаясь, глядя на фотографию, выпили водку.  Не  садились,
дорожа объединившей их минутой поминовения.
   Белосельцева взволновала поминальная  речь  Гречишникова.  Он  снова  был
среди своих, в кругу боевых товарищей. Вновь обрел желанную,  утраченную  на
долгие годы общность. Понимал друзей с полуслова. Был членом закрытой касты,
связанной идеей служения. Отмечен  наградами  Родины.  В  рубцах  и  шрамах,
невидимых  миру,  полученных  на  полях  всемирных  сражений,  за  честь   и
безопасность страны. Но в услышанной речи были слова, смысл  которых  он  не
понял. Загадки, остающиеся неразгаданными. И, чувствуя, как  водка  жарко  и
сладко озарила сознание, он вспоминал услышанные слова,  отмечая  среди  них
пропуски и намеки.
   Проголодавшись, все жадно, с аппетитом ели. Подхватывали с  блюд  розовые
ломти мяса, серебряными лопатками клали на тарелки заливное, вонзали вилки в
говяжьи языки, поливая соусами, сдабривая хреном, горчицей.
   Храм за окном изменил обличье. Был похож на огромное  блюдо,  на  котором
высились волшебные плоды,  взращенные  в  небесных  садах.  Огромные  мягкие
ягоды, косматые чешуйчатые ананасы, сочные груши и яблоки, дымчатые  гроздья
винограда. Арбузы с вынутыми  ломтями  дышали  красной  мякотью,  начиненной
черными блестящими семенами. Дыни,  как  золотые  луны,  источали  свечение.
Блюдо плавало за окном, и хотелось протянуть вилку, поддеть рассыпчатую долю
арбуза, схватить цепкими пальцами тяжелую гроздь винограда. Кто-то невидимый
делал им подношение. Посылал дары благодатных небесных садов.  -  Помню  эту
жуть в конце августа, - Буравков  сдвинул  на  лбу  страдальческие  складки,
утяжелившие и удлинившие его грубый обвислый нос,  -  вся  площадь  внизу  в
ревущей толпе? Наркоманы, пьянь,  педерасты?  Машут  трехцветными  тряпками?
Кран  поддел  памятник  железной  петлей  за  шею,  оторвал  от  пьедестала?
Прожектора на него навели, раскачивают, как на виселице? Нет  сил  смотреть?
Полковник из контрразведки вбегает, держит  винтовку:  "Сейчас  я  их,  сук,
залуплю!" Ставит на подоконник локоть, целит сквозь стекло? К  нему  подошел
Авдеев: "Отставить? Сейчас не время? Сберегите себя для будущего?" Полковник
ему по сей день благодарен. Работает на пользу общего дела?  -  Буравков  от
выпитой водки и от  мучительного  воспоминания  покрылся  легкой  испариной.
Сдвинул в сторону шелковый галстук, расстегнул отороченную кружевом  рубаху,
обнажив на груди  седую  железную  поросль.  Сильная  рука  его,  охваченная
белоснежной манжетой с малахитовой запонкой,  уперлась  локтем  в  стол.  Он
шевелил толстыми пальцами, словно оглаживал спусковой крючок винтовки.
   - Помню? - Копейко разлил по рюмкам  водку  так  полно,  что  над  каждой
образовалась выпуклая слюдяная линза.  -  Помню,  когда  Бакатин,  предатель
вонючий, сдал американцам посольство, и наши технари рыдали,  потому  что  в
каждом кирпичике было  спрятано  оборудование  на  миллион  рублей,  и  один
взрывник, спец по направленным взрывам, хотел ему стол  заминировать,  чтобы
яйца ему оторвало и он  летел  бы  из  окна  в  синем  пламени,  Авдеев  ему
запретил: "Дождемся времени, когда всех предателей соберем на одну баржу,  и
тогда вы их взорвете одним боеприпасом?" Вы знаете, о ком я говорю. Это он в
Питере в прошлом месяце убрал джип "чероки"  так,  что  глушитель  летел  от
Фонтанки до Мойки!.. - Копейко зло хохотнул, его круглая, стриженая, похожая
на репей голова боднула воздух, и он быстро выпил блеснувшую  водкой  рюмку.
Белосельцев залпом осушил маленькую горькую чарку, вспыхнувшую внутри ровным
жаром.
   Упомянутые эпизоды были ему неизвестны. В те дни он работал в  Дагестане,
завершая обширный аналитический труд о подрывной активности на Кавказе,  где
усилиями  турецкой  и  американской  разведок  терпеливо  высевались   споры
мусульманского экстремизма,  взращивалась  агентура  влияния,  выстраивалась
вдоль южных границ  "дуга  нестабильности".  После  краха  страны,  разгрома
Лубянки он подал рапорт и сразу  ушел  в  отставку,  спасая  свой  разум  от
помрачения. Теперь он жадно слушал своих прежних товарищей, узнавая  горькую
правду  тех  дней,  правду,  в  которой  угадывались   умолчания,   чудились
недомолвки. Он чувствовал в разговорах едва  заметные  прогалы  и  пропуски.
Отслеживал  закономерность  их  появления.   Пил   водку,   сладко   пьянел,
наслаждаясь  вкусной  едой  и  красивой  сервировкой   стола.   Одновременно
дешифровывал лежащую перед ним криптограмму.
   Храм за окном  казался  огромной  разноцветной  машиной.  Сверла,  фрезы,
винты. Отточенные, закаленные кромки. Сверхпрочные резцы и насадки  начинали
вращение, рокотали, вонзались в твердь,  высверливая,  буравя,  выдалбливая.
Летели голубые искры. Завивались раскаленные стружки. Осыпалась  перемолотая
крупа. Мир был деталью, в которой вытачивались неведомые  формы  и  контуры.
Мастер снимет деталь, кинет в шипящую воду, и она, остывая, засветится,  как
синяя брусчатка на площади.
   - Помню, я пришел к нему в кабинет на доклад.  -  Буравков  порозовел  от
выпитой водки. Умягченный едой, говорил медленно,  похожий  на  отяжелевшего
пеликана, чей желтоватый зоб был наполнен пойманной  рыбой.  -  Он  подозвал
меня ближе к столу, открыл тонкую папочку и показал схему,  начерченную  его
рукой цветными фломастерами. "Вот методика передачи власти  от  Горбачева  к
Ельцину. Метод Параллельного Центра. Очень скоро должно случиться нечто, что
разрушит основной Центр и устранит Горбачева. И одновременно погубит страну.
Мне остается понять, кто здесь играет ключевую роль. Быть  может,  тот,  кто
находится в нашем здании". Он поручил мне, в нарушение всех законов, в обход
руководства, взять  в  разработку  несколько  высших  чинов  государства.  С
точностью до недели  предсказал  переворот.  Знал,  кто  среди  членов  ГКЧП
предатель?
   - Он был  гений,  провидец?  -  издал  странный  цокающий  звук  Копейко,
наклонив пушистую голову и став похожим на лесного серого  филина.  -  Перед
самым развалом он успел унести засекреченные  списки  агентуры.  Спас  сеть,
которая теперь жива и работает. Успел закачать деньги в коммерческие  фирмы,
в фонды, перевел на личные  счета  в  заграничные  банки.  Помните,  как  он
говорил в июне, за месяц до обвала? "Сейчас задача всем уйти и  рассыпаться.
Уходите в  бизнес,  в  общественные  организации,  в  церковь.  Затаитесь  и
переждите напасть. Будет время, я подам знак, и вы выйдете на  поверхность?"
Он был гений конспирации. Действовал быстро и  точно,  словно  ловил  сачком
бабочку.  -  Копейко  посмотрел  на  Белосельцева,  желая  этим   сравнением
подчеркнуть,  что  знает  его  увлечение.  Помнит  о  неформальной  близости
Белосельцева и Авдеева, основанной на энтомологии.
   - Он тебя очень ценил, Виктор Андреевич. - Гречишников нацелил  оранжевые
круглые глазки встревоженного витютеня. - Говорил:  "Берегите  Белосельцева.
Не вытягивайте его раньше времени. Только когда подойдет срок?" Испытывал  к
тебе особую симпатию? Помянем командира?
   Они снова выпили, бросив на скатерть зайчики света. В голове Белосельцева
вставало светило, окруженное  воспаленной  зарей.  Храм  за  окном  парил  в
мироздании. Разноцветные лучистые  солнца.  Синие  туманные  луны.  Планеты,
окруженные  кольцами.  Серебряные  спирали  галактик.   Дышали,   струились,
источали радуги в проблеске комет, метеоров. Неведомый мир выплыл из  черной
дыры, приблизился  к  стеклам,  раскачивался  в  безвоздушном  пространстве,
разбрасывая разноцветные перья сияний.
   - Вы хотите сказать? - Белосельцев чувствовал, как  в  его  голове  из-за
темного горизонта восходит светило,  окруженное  туманной  зарей,  -  хотите
сказать, что существует  тайная  организация?..  Что  все  вы  находитесь  в
связке?.. Действует заложенная в  прежнее  время  сеть?..  Что  Суахили  был
главой организации?.. И вы пригласили меня, чтобы сообщить об этом?..
   Гречишников приподнялся. На его  розовом,  разгоряченном  лице  появились
белые пятна, словно на  них  нажали  пальцами  и  выдавили  кровь.  Лоб  был
розовый, а переносица белой, твердой,  будто  обмороженной.  Щеки  розовели,
покрытые едва заметной сетью склеротических капилляров, а  скулы  и  желваки
оставались белые, цвета бильярдного шара. - Существует  организация,  Тайный
Союз. Мы открываем тебе эту тайну. Суахили  просил  до  времени  не  трогать
тебя, и мы не трогали. Наблюдали, как ты маешься, места  себе  не  находишь.
Хочешь найти себя в политике, приходишь то к коммунистам, то к  монархистам.
Посещаешь их митинги, демонстрации и,  разочарованный,  не  найдя  достойных
лидеров,  не  увидев  внятной  политики,  уходишь  от  них.  Наблюдали  твою
неудачную операцию с поставками  ракетной  технологии  Ирану,  в  результате
которой погиб отважный человек, "афганец", генерал Ивлев, готовивший военный
переворот. Быть может, и хорошо, что погиб, иначе сорвал бы нашу  стратегию.
Мы с сочувствием наблюдали твой скоротечный и мучительный роман,  когда  ты,
как ангел, летал по Москве, а потом, обессиленный, стоял под ночными  липами
во дворе сумасшедшего дома, смотрел на окна палаты, где лежала твоя любимая.
Мы хотели тебе помочь, но генерал Авдеев  просил  не  трогать  тебя.  Ждать,
когда ты понадобишься?
   Белосельцев  испытал  ощущение  незащищенности  и  беспомощности,   когда
множество невидимых глаз наблюдают за ним, следуют по пятам,  заглядывают  в
его спальню,  читают  его  мысли,  просматривают  сны,  прослеживают  тайные
влечения. Все это извлекают из него и бережно переносят в прозрачную  колбу,
в которой, как легкий дым, содержится знание о его жизни.  -  Кто  в  Тайном
Обществе? - спросил он тихо, чувствуя себя бабочкой, которую достают  из-под
влажного прозрачного колпака и переносят на липовую расправилку,  под  яркий
свет лампы, отраженной в нержавеющей стали пинцета. - Кто составляет Союз?
   - Мы покинули здание на Лубянке, нашу оскверненную  и  поруганную  "альма
матер", куда устремились предатели и мерзавцы, -  рылись  в  наших  архивах,
ворошили наши досье, уселись в наших кабинетах. Мы  разошлись,  чтобы  снова
сойтись. Суахили стал центром и мозгом Союза. Наши люди сохранились в армии,
в милиции, во всех спецслужбах.  В  крупнейших  банках  и  министерствах,  в
общественных организациях и заведениях культуры мы присутствуем незримо,  на
вторых ролях. Мы - в церкви,  в  международных  организациях,  в  Кремле,  в
Администрации  Президента,  во  всех,  даже  самых  маленьких,  политических
партиях.  За  каждым  видным   политиком,   удачливым   бизнесменом,   ярким
журналистом  стоит  наш  человек.  Все  они  думают,   что   самостоятельны,
неповторимы,   виртуозны.   Разыгрывают    головокружительные    комбинации,
ослепительные политические спектакли, ходят на демонстрации, хоронят  царей,
устраивают телешоу. Но в каждой их инициативе - в  строительстве  храма  или
боевой операции, в назначении на министерский пост или скандальной  отставке
- тайно присутствуют наша воля,  наш  умысел.  Они  могут  враждовать  между
собой, готовить друг на друга компромат, заказывать киллеров, но  мы  всегда
дружны и  неразрывны?  -  Гречишников  посмотрел  на  Буравкова  и  Копейко,
принадлежавших к двум беспощадно воюющим  кланам,  готовым  уничтожить  друг
друга. Оба сидели рядом. Их локти касались. У обоих в  белоснежных  манжетах
были одинаковые малахитовые запонки.
   Белосельцев был бабочкой, которую держали в металлическом клюве  пинцета.
Опускали на липовые сухие дощечки. Погружали в длинное тельце тончайшую,  из
вороненой стали, булавку.  Раздвигали  крылья,  открывая  драгоценный  узор.
Разноцветные тугие  пластины  ложились  на  древесную  гладь.  И  недвижный,
огромный, с голубой роговицей глаз смотрел на узоры, расширяя от наслаждения
зрачок.
   - Цель? - спросил  Белосельцев  почти  отрешенно,  почти  не  интересуясь
ответом. - В чем цель Союза? - Воссоздание  государства?  В  полном  объеме?
Территориальная целостность? От Кушки до полюса, от Бреста до  Владивостока?
Сохранение  народа  и  восстановление  численности   населения?   Соединение
разорванных евразийских  коммуникаций,  промышленных  потенциалов,  ресурсов
нефти, урана, полиметаллов? Реставрация великих пространств?  Мы  используем
потенциалы развития, накопленные Советским Союзом, благо все секреты  науки,
военной индустрии и энергетики находятся в наших руках? Мы восстановим  роль
Великой Державы в мировом сообществе, благо все прежние союзники целы и ждут
нашего возвращения в мир? Мы устраним из  политики  и  культуры  предателей,
всех паразитов, оставшихся от прежней партийной системы? Повсюду - в  армии,
в идеологии, в экономике - будут поставлены наши кадры? Страна  вернет  себе
будущее,  но  уже  без  прогнившей  партии,  предавшей  народ,  без   гнилой
бюрократии  и  либеральной   извращенной   интеллигенции?   Такова   краткая
формулировка задачи, поставленной перед членами Общества?
   Он был бабочкой, распятой на липовом кресте. Его голова  была  прижата  к
доске, а крылья в разноцветных узорах были пришпилены отточенной сталью. Его
грудь была пробита стальной булавой, и он чувствовал, как  острие  соединяет
проколотую спину и волокна сухого дерева. Он был еще жив,  но  к  губам  его
длинным пинцетом прижали вату с эфиром, и он задыхался в  веселящих  эфирных
парах. Огромный внимательный глаз  с  голубой  роговицей,  розоватой  сеткой
сосудов наблюдал за ним, и он чувствовал падающее сверху дыхание, шевелившее
волосы у него на груди и в паху.
   - Как вы достигнете цели?.. -  спросил  Белосельцев,  борясь  с  дурманом
эфира, пробиваясь к смыслу не  правдоподобных  услышанных  слов.  -  Как  вы
возьмете власть?..
   - Мы это сделаем без пошлых  выборных  урн,  к  которым  десять  лет  под
красным знаменем водит народ Зюганов. Будто не  знает,  что  в  каждой  урне
живет огромная крыса,  которую  поселила  туда  Администрация  Президента  и
которая съедает  все  бюллетени,  поданные  за  коммунистов?  -  Гречишников
презрительно оттопырил нижнюю губу. - Мы это сделаем без народного бунта, не
повторяя романтический и кровавый спектакль, устроенный у "Останкино" и Дома
Советов Анпиловым и Макашовым, после  которого  три  дня  выносили  трупы  и
сжигали их в крематориях, а  ОМОН,  накачавшись  дареной  водкой,  насиловал
пленных студенток и протыкал шомполами барабанные перепонки  баррикадникам?.
И конечно же, мы не пойдем на военный переворот  Рохлина  или  вашего  друга
Ивлева, который неизбежно столкнет лоб в  лоб  боевые  дивизии,  и  на  всей
территории начнутся  б