росил Белосельцев.
   - К Дочери. Она ждет, - ответил Гречишников задумчиво,  свесив  на  грудь
тяжелую лобастую голову.
   Молчаливый шофер "мерседеса" то и дело отвечал на  приветствия  постовых,
кивая клетчатой кепкой, прикладывая к козырьку руку в перчатке.  Эту  машину
знали, ее почитали. Весть о ней беззвучно неслась вдоль  тенистого  голубого
шоссе.
   Их впустили в узорные стальные ворота, и машина зашуршала плотными шинами
по розовой чистой дорожке, по ухоженной аллее, в  глубине  которой  светился
желто-белый дворец. Стекла его были умыты, нарядно сверкали. Огромная пышная
клумба благоухала цветами. Дюжий садовник осторожными  движениями  каратиста
поливал из шланга кусты роз. Другой служитель, напоминавший бойца  спецназа,
невдалеке подметал тропинку, на которой  не  было  ни  соринки.  Привратник,
любезный  и  молчаливый,  с  трудом  сгибая  в  поклоне   мускулистую   шею,
гостеприимно  приглашал  к  открытым  дверям  мощной  рукой  без  боксерской
перчатки. Ввел их в светлый, благоухающий дом, наполненный  чистым  солнцем,
со множеством красивых предметов, фарфоровых  и  хрустальных  ваз,  куда  со
вкусом были поставлены живые букеты.
   Первый этаж состоял из удалявшихся комнат, одна из которых была  гостиной
с удобными диванами и креслами, а другая - столовой с длинным, под  кремовой
скатертью столом, с пустыми тарелками и хрусталями.
   Со второго этажа по лестнице шла хозяйка, в  розовом  открытом  сарафане,
медлительная, величавая.
   - Господа, вы просили принять  вас?  Чувствуйте  себя  как  дома.  -  Она
милостиво протянула руку  Гречишникову.  Тот  с  поклоном,  как  царедворец,
припал губами к пухлым шевелящимся пальцам,  поцеловал  золотой  перстень  с
крупным изумрудом. Белосельцев пожал протянутую ему руку, и она была теплой,
мягкой, источала благовония.
   - Вы должны меня извинить. Мне предстоят несколько телефонных звонков.  Я
их завершу и буду в вашем распоряжении? Пойдемте наверх, в библиотеку? Вы не
будете мне мешать. - Дочь повернулась, стала подыматься  вверх,  переставляя
по ступенькам легкие босоножки. Белосельцев видел  ее  крепкие,  с  налитыми
икрами ноги, розовые, ухоженные пятки, отлипавшие от босоножек.
   Она  провела   их   через   просторную   картинную   галерею,   увешанную
произведениями московского авангарда. Плотно, от  пола  до  потолка,  висели
фантастические   букеты,   эротические   композиции,    магические    знаки,
зодиакальные звери, радужные абстракции, затейливые  поп-арты.  Белосельцев,
от случая к случаю посещавший модные вернисажи, узнавал именитых художников.
   Дверь в спальню была приоткрыта, и в  глаза  бросилась  обширная  голубая
кровать, пышная, с розовыми подушками, шелковым  покрывалом.  Обилие  зеркал
повторяло убранство  спальной,  отражало  подушки  и  покрывало  в  потолке.
Тяжелые гардины, державшиеся  на  шелковых  шнурах,  были  готовы  упасть  и
погрузить комнату в таинственный сумрак.
   Хозяйка ввела их в библиотеку с застекленными  шкафами,  где  было  много
старинных, с тиснеными корешками книг,  красивых  альбомов  Босха,  Пикассо,
Марка Шагала. На шкафах стояли амфоры и  бюсты  греческих  философов.  А  на
стене, над удобным диваном,  висел  портрет  хозяйки,  тот  самый,  что  был
подарен  в  Кремле  Художником,  где  Дочь,  похожая  на  императрицу,  была
изображена в бархатном синем платье, в бриллиантах, с высокой прической,  на
которой, казалось, виднелась маленькая алмазная корона.
   - Прошу садиться, - указала Дочь на диван  под  портретом.  -  Что-нибудь
выпить? Водка, виски, вино?
   - За ваше здоровье - только терпкое красное  вино,  -  церемонно  ответил
Гречишников, и было видно,  что  хозяйке  понравился  его  ответ.  Служитель
принес бокалы, бутылку французского вина, вазу с фруктами. Сама  же  хозяйка
устроилась в кресле, положив ногу на ногу, не стараясь их слишком  прикрыть.
Повесила  на  кончики  пальцев  белую  легкую  босоножку.  Приложила  к  уху
маленькую удобную трубку.
   Белосельцев мог хорошо рассмотреть властительницу. Дочь была на последнем
излете молодости, когда свежесть кожи, стройность стана, мелодичность голоса
приходилось поддерживать тщательным уходом, упражнениями, покроем  туалетов,
девической манерой говорить и держаться. Но во всем ее облике уже проступала
неодолимая тяжеловесность, одутловатость лица, голубизна  набухших  сосудов,
желтизна увядающей кожи, грузность бедер, не скрываемая девичьим  сарафаном.
Движения рук были сильны и властны,  словно  она  с  их  помощью  не  только
расставляла столовые сервизы или  брала  телефонные  трубки,  но  и  двигала
полки, направляла эшелоны, меняла кабинеты министров. Подбородок, мясистый и
выпуклый, говорил о надменности, унаследовал черты  отцовского  неукротимого
честолюбия и яростного, напролом, движения к цели. Губы  -  плотоядны,  чуть
вывернуты, готовые вкушать, целовать, изрекать любезности, продуманные умные
сентенции,  которые  в  минуту  гнева  могли  смениться  яростным  площадным
выражением,  оскорбительной  насмешкой.  Ноздри,  розовые  от  солнца,  были
чувственны, вдыхали воздух так, словно искали в нем источник  наслаждения  -
душистый букет, или вкусное блюдо, или запах духов,  или  отдаленное  веяние
мужского табака.
   Белосельцев мысленно писал ее портрет - не тот, витринный, царственный, в
синем бархате, который должен был обмануть и  польстить,  но  тот,  что  был
важен разведчику, обнаруживал уязвимые места в  психологии,  сквозь  которые
можно было прорваться и овладеть личностью. Гречишников, давно  нарисовавший
такой портрет, теперь лишь осторожно сличал его с подлинником.
   Дочь  сжимала  трубку  в  сильном  волевом  кулаке  и  раздраженно,   зло
выговаривала невидимому собеседнику, который, по-видимому, был руководителем
одного из телеканалов.
   - Вы снова, в нарушение моих указаний, показали Президента так,  как  его
могут показывать только лютые враги? А я вам говорю, что такие  показы  лишь
усиливают слухи о недееспособности Президента, о его неизлечимой болезни?  Я
хочу знать, из какой кассы вы получаете деньги за работу?  Может  быть,  вам
приносят тайный конверт от Зюганова?.. Вы слушайте, что я вам  говорю?  Если
вы не обладаете достаточным  профессионализмом,  мы  легко  подыщем  другого
руководителя, который был бы не чужд профессиональной этике и чувству личной
признательности. В последний  раз  прощаю  вам  этот  промах,  граничащий  с
должностным преступлением? - Она прекратила разговор, оставив по ту  сторону
телефонного провода раздавленного, оскорбленного директора.
   Следующий разговор велся ею в  доверительных  настойчивых  интонациях,  в
которых  сквозила  едва   скрываемая   ирония,   какая   звучит   в   голосе
доброжелательного человека, разговаривающего с  ребенком  или  с  почтенным,
близким к  слабоумию  стариком.  -  Мне  кажется,  на  должность  Уральского
военного округа нам с вами не найти лучшей кандидатуры? Это  тыловой  округ,
пусть боевой генерал отдохнет после ратных трудов на Кавказе? К тому  же  он
опытный хозяйственник и строитель? Надо учитывать, что  это  округ,  который
особенно  дорог  Президенту,  и  фигура  командующего,  разумеется,  с   ним
оговаривалась? Когда генерал вчера приезжал к нам на дачу,  он  прекрасно  о
вас  отзывался?  В  вашем  споре  с  Начальником  Генерального   штаба   он,
безусловно, на вашей стороне? Давайте утвердим его кандидатуру, а я, в  свою
очередь, обещаю  поговорить  с  вице-премьером  об  увеличении  вертолетного
военного заказа?. Вот и спасибо? Низко  вам  кланяюсь?  -  Она  торжествующе
улыбалась, поигрывая умолкнувшей трубкой. А в обширном кабинете на Арбатской
площади грузный, с розовой  лысиной  Министр  обороны  обескураженно  сел  в
мягкое  кресло.  Потребовал  у   порученца   стакан   воды,   чтобы   запить
гипертонические таблетки.
   Третий разговор велся ею в игривой манере, белая босоножка  трепетала  на
кончиках пальцев.
   - Нет ничего, что бы я для тебя не сделала, мой дорогой, но  здесь  пойди
мне навстречу, хоть единственный раз?. Я не настаиваю, я нежно прошу?  Ничем
мне эта персона не дорога, а просто симпатична? Я  увлеклась  его  текстами,
способствовала изданию его книги? Уверяю тебя, он вполне заслужил не  только
большой гонорар, но и престижную премию? К тому же он единственный русский в
этой компании? Мы же должны признать, что русская литература  делается  хотя
бы отчасти русскими?  Ты  прав,  я  действую  не  столько  логикой,  сколько
обаянием?  Согласна,  как-нибудь  поужинаем,  если   у   те-бя   нет   более
привлекательного общества, чем мое? Целую, родной? - Босоножка упала, и  она
не спешила ее надевать. Тон следующего разговора был  холодно-сдержанный,  с
соблюдением дистанции, как если бы ее собеседником был начальник протокола.
   - Не торопитесь отвечать на приглашение Мэра? Пусть  понервничает?  Я  не
верю в искренность его  заявлений?  Однажды  изменивший  прячет  эту  измену
глубоко в своем вероломном сердце? Дайте ему  понять,  что  мое  присутствие
возможно лишь в случае, если все торжество пройдет  под  знаком  уважения  к
Президенту? Ему лучше знать, каким образом? Пусть назовет  свой  новый  мост
Президентским?  Или  пусть  прикажет  своему  присяжному  певцу,   которого,
кажется, опять не пустили  в  Америку,  сославшись  на  то,  что  он  то  ли
наркоторговец, то ли карточный шулер, - пусть прикажет ему  исполнить  песню
во славу Президента? Если все эти условия будут соблюдены,  я,  быть  может,
приду? Но ответ дадим в самый последний момент?.
   Белосельцев  наблюдал  и  слушал,  понимая,  что  сквозь  эту   маленькую
телефонную трубку стремится множество личных  и  государственных  интересов,
адресованных больному всевластному Президенту, и каждый  из  этих  интересов
тщательно  исследуется,  оценивается,  отбраковывается  этой  молодой  умной
женщиной, влияющей  на  судьбу  государства,  стоящей  на  страже  фамильной
власти. И  внезапная  на  этой  даче  художественная  ассоциация  -  картина
Сурикова, на которой царевна Софья, заточенная в монастырь,  презрительно  и
зло глядит сквозь решетку, и на этой решетке качается повешенный стрелец.
   - Ну вот, наконец, слава богу, сеанс связи закончен.  Теперь  я  к  вашим
услугам, - повернулась к ним Дочь,  колыхнув  в  вырезе  сарафана  округлой,
полнеющей грудью. - Не сомневаюсь, что чрезвычайные  обстоятельства  привели
вас ко мне. - Мы  явились  невольными  свидетелями  ваших  разговоров,  и  я
подумал, что, видимо, вот так беседовала с  придворными  Екатерина  Великая.
Есть нечто особенное в поведении русской женщины  на  троне.  -  Гречишников
произнес это с  едва  ироничным  поклоном,  и  Белосельцев  опять  поразился
многоликости этого искушенного человека. Дочь  усмехнулась,  показывая,  что
понимает иронию, но было видно, как ей приятна  эта  тонкая  замаскированная
лесть.
   - Я буду говорить откровенно, надеясь на то,  что  всем  моим  служением,
безграничной преданностью  Президенту  и  вам,  блистательно  воплощающей  и
продолжающей деяния отца, я заслужил право  высказываться  без  обиняков  на
тему, не касающуюся  меня  лично,  но  затрагивающую  судьбу  государства  и
первого в нем лица. - Эту тираду в стиле классической  риторики  Гречишников
произнес со смирением, но и с холодной твердостью. -  В  обществе  нарастает
тревога. Президент нездоров, и я знаю -  сегодня  он  опять  отправляется  в
клиническую больницу, где ему должны провести курс оздоровительной  терапии,
поддержать его  многострадальное  сердце.  Многие  государственные  дела  не
решаются, ждут его выздоровления. Другие, самые неотложные, ложатся на  ваши
плечи. Но как бы вы ни утруждали  себя,  каким  бы  талантом  и  рвением  ни
обладали, вам не справиться с нарастающим потоком проблем,  которые,  будучи
нерешенными, копятся, закупоривают жизнетворные сосуды и органы государства,
грозят превратиться в кризис, быть может, трагический для страны и  нынешней
власти. - Гречишников тонко и умно выбирал выражения, словно  касался  самых
чувствительных точек в сознании сидящей напротив женщины.  Знал  ее  хорошо,
ведал  расположение  ее  психологических  центров,  умело  возбуждая  в  ней
внимание, тревогу, глубинные страхи.
   Дочь, поджав волевые губы, насупив брови, внимала, не перебивая.
   - Почувствовав временную шаткость власти, распознав ваше  одиночество,  к
вам устремилось множество хитрецов, льстецов, проходимцев. Вам, доверчивой и
чистосердечной, трудно распознать предателя,  трудно  избежать  вероломства.
Так было со всякой властью, при всех дворах и правителях. В  нашей  недавней
истории  мы  видели,  как  соратники  Сталина,  умертвив   больного   Вождя,
разделались с его наследством.
   Гречишников,  как  опытный  иглоукалыватель,  находил  нервные  точки  на
розовых мочках ее ушей, на сухой голой щиколотке, на белой,  с  голубоватыми
венами шее, на полном теплом бедре, на выгнутой мускулистой пояснице -  там,
где скрывалась чакра и начинали раздвигаться выпуклые полушария ягодиц.
   - Вы не раз имели возможность убедиться в том, что мои  друзья  действуют
эффективнее, чем  официальная  разведка  или  служба  президентской  охраны.
Используя свои специфические средства, мы установили, что в кругах,  близких
к Президенту, сложился заговор,  ставящий  целью  захват  власти.  Президент
будет объявлен  безнадежно  больным,  не  справляющимся  с  функциями  главы
государства. Ему  будет  противопоставлен  Мэр,  чье  здоровье,  способность
нырять в  ледяную  прорубь,  женолюбие,  популистские  высказывания  очаруют
народ,  который  на  досрочных  выборах  сделает  его  главой  страны.  Ныне
действующий Президент будет помещен в больницу, на стационарное лечение, где
подкупленные врачи сделают все, чтобы дни его были недолги. Ваша  мать,  вы,
ближайший круг друзей будут подвергнуты сначала моральному преследованию,  а
потом  и  уголовному.   Не   стану   обременять   вас   деталями   заговора,
перечислениями вероломных  губернаторов,  продавшихся  чиновников,  составом
штаба заговорщиков. Скажу лишь, что его возглавляют люди, которым вы все это
время безгранично доверяли. Эти люди - Зарецкий и  Астрос.  Я  прошу  вашего
согласия на их устранение из бизнеса и политики.
   Гречишников умолк.  Сознание  Дочери  было  под  контролем,  было  готово
принять  навязанный  образ,  не  сопротивлялось   воздействию.   Ее   глаза,
наполненные влагой, закатились, дыхание почти исчезло, и она, казалось, была
близка к обмороку.
   - Не верю, - сказала она вяло, преодолевая наркоз.  -  Это  за  пределами
возможного.
   Гречишников молчал, опустив глаза, не помогая ей.
   - У меня нет основания вам не верить, - сказала она, медленно  приходя  в
себя, растирая пальцами виски. - В нашей семье не забыли все, что вы сделали
для отца. И в девяносто первом, когда сообщили  отцу  о  готовящемся  путче,
перечислив  имена  заговорщиков,  после  чего  отец  передал  их  список   в
американское посольство. И в  девяносто  третьем,  когда  власть  висела  на
волоске, и в Кремле стоял вертолет с работающими  винтами,  и  эти  свирепые
красные фанатики натравливали толпы  оборванцев  на  Кремль,  а  вы  помогли
повернуть их в Останкино,  представить  перед  всем  миром  как  бунтарей  и
террористов. И в девяносто шестом, в шаткий промежуток  между  двумя  турами
президентских выборов, когда у  отца  случился  инфаркт  и  этим  был  готов
воспользоваться коварный Охранник. Я доверяю вам безусловно, но все же  ваши
предположения неверны. Астрос находится с Зарецким  в  непримиримой  вражде.
Зарецкий вхож к нам не только в гостиную, но и в самую глубину дома,  он  не
может желать нам вреда.
   Дочь окончательно овладела  собой.  Ее  женская  беспомощность,  одинокая
беззащитность  уступили  место   прежней   жесткой   уверенности,   властной
надменности.
   - Я не требую от вас слепой веры,  -  скромно  сказал  Гречишников.  -  Я
принес доказательства. -  Он  достал  из  нагрудного  кармана  аудиокассету.
Поискал глазами и нашел музыкальный комбайн. - Позвольте мне это  поставить,
- не дожидаясь согласия, включил проигрыватель и вставил кассету.
   Зашуршало, зашелестело, и знакомый,  торопящийся,  словно  икающий  голос
Зарецкого воссоздал в памяти Белосельцева ту недавнюю встречу в "Фонде", где
Премьер,  потрясенный  казнью  Шептуна,  склонялся  Зарецким  к   проведению
дагестанской операции.
   "Я веду тонкую игру с Истуканом, - звучал блеющий голос, - уговариваю его
и  пугаю.  Рассказываю  о  заговорах  среди  военных,  о  неизбежном  мятеже
оголодавшего народа, о намерении регионов объявить о  выходе  из  России?  Я
намекаю о возможном покушении на него самого,  а  также  на  жену  и  дочек,
живописую ужасную судьбу Чаушеску, доводя Истукана до  слезных  истерик.  Он
подорван,  неизлечимо  болен,  мечтает  уйти  в  отставку,  но  так,   чтобы
обеспечить себе безопасное и тихое забвение вдали от  неизбежных  катастроф.
Мы  вывезем  его  за  рубеж  и  покажем  миру  кротким  богомольным  старцем
где-нибудь в Вифлееме, в яслях, где  родился  Христос.  А  потом  поселим  в
альпийском замке, который  уже  для  него  построен.  В  вязаной  тирольской
шапочке он будет беседовать с туристами, и они станут называть его  "русский
Санта-Клаус". Люди о нем забудут, и ты  один  окажешься  в  фокусе  мирового
внимания?"
   Белосельцев видел, как потемнело, подурнело от  гнева  лицо  Дочери,  как
выдвинулся тяжелый подбородок и оттопырилась нижняя губа.  Она  вдруг  стала
похожа на своего отца в минуту  бешенства,  от  которого  падали  в  обморок
пресс-секретари и лишались дара речи боевые  генералы.  Она  хотела  встать,
выключить магнитофон, но заставила себя сидеть. Вслушивалась в  ненавистный,
заикающийся голос предателя.
   "Тебе для твоих деяний, для новых великих реформ  потребуется  время.  Ты
должен освободить себя от шлаков и  ржавчины  предшествующей  эпохи.  Должен
отмыть себя от Истукана. И тогда ты объявишь о великом очищении. Ты созовешь
новый "Двадцатый съезд партии", где  выступишь  с  разоблачениями  Истукана.
Осудишь преступный Беловежский сговор, уничтоживший великий Советский  Союз.
Заклеймишь   расстрел   Парламента,   убиение   невинных   людей.   Назовешь
преступлением  уничтожение  цветущего  Грозного  средствами   артиллерии   и
авиации. Выведешь на свет чудовищные  факты  коррупции,  торговлю  алмазами,
нефтью, государственными секретами. Укажешь на главных преступников - самого
Истукана,  его  плотоядную  алчную  Дочь,   его   приспешников,   помогавших
расчленить СССР, составить преступный Указ о разгроме  Парламента.  Огласишь
агентов иностранных разведок среди лидеров либеральных  движений  и  партий.
Потребуешь суда и тюремного заключения для  самого  Истукана  и  членов  его
семьи. Их осудят под ликование толпы, а ты будешь  ослепительно  безупречен,
что позволит тебе править Россией, вернуть ей былое величие?"
   Пленка умолкла, оставив в воздухе летающий пепел, от которого лицо Дочери
стало землистым и серым и на нем обнаружились темные точечки пор.
   - Жид проклятый!.. За уши тянула  его  из  говна!..  От  прокуратуры  его
отбивала!.. - Она шумно дышала, выставив нижнюю челюсть, со свистом всасывая
воздух сквозь зубы. И уже овладевала  собой,  передергивала  зябко  плечами,
стряхивая наваждение. - Ну что ж, это похоже на Зарецкого. В глаза польстит,
а за спиной о любом из нас скажет гадость? Но это просто гнусная  брехня,  а
не заговор? Не повод расправиться с самыми  влиятельными  банкирами  России.
Они  нам  будут  нужны  с  их  богатством,  влиянием,  с  их  телевизионными
империями? Забудем про это?
   Она собиралась встать, решительно давая понять, что разговор завершен. Но
Гречишников, опережая ее,  достал  другую  кассету,  подменил  ею  первую  и
включил.
   "Надо избавиться от Истукана", - кассета воспроизводила утренний разговор
в "Фонде". Бекасиный, вибрирующий голос  Зарецкого  вещал: