ым,   а
небесно-голубым, словно за рекой распустился  волшебный  цветок  с  огромной
золотой сердцевиной. Из чаши цветка  исходили  прозрачные  дышащие  лопасти.
Казалось, цветок растет на глазах, качается над городом.  Изображение  храма
пропало, и несколько секунд восхищенная публика  в  темноте  внимала  звукам
рояля.
   Над  Парком  культуры  из  густых  деревьев  выкатилось  слепящее  ночное
светило. "Чертово колесо", усыпанное алмазами, блистая спицами, расплескивая
лучи, катилось над Москвой как колесница античного бога. И  все  зачарованно
смотрели, как  уносится  за  Нескучный  сад  солнцеподобный  Фаэтон.  Колесо
распалось, осыпалось легчайшим пеплом, вызвав у гостей вздохи сожаления.  Но
тут же, из вод, в малиновом  зареве,  в  светящемся  изумрудном  камзоле,  с
золотым, натертым до блеска лицом, встал великан.  Перешагивая  крыши  домов
стеклянно-светящимися ботфортами, Петр шел навстречу течению,  река  бурлила
вокруг сапог, и речные трамвайчики и  буксиры  в  страхе  отворачивались  от
шагающего исполина.
   Изображение погасло. Но вдалеке, за высотным зданием, полыхнули  зарницы.
В разных концах Москвы, словно падал на них небесный луч, загорались церкви,
монастыри, колоннады, озарялись дворцы и памятники,  скользили  разноцветные
молнии света, проплывало прозрачное павлинье перо. Восхищенные глаза  ловили
аметистовую Шуховскую башню, розовое видение Кремля, выточенный из  голубого
льда ампирный дворец, круглую, как луна, арену Лужников.
   Мощная,  бравурная  музыка  рокотала.  Вдруг  чудо  светомузыки  пропало.
Вспыхнуло электричество, и в его благодатных лучах со  всех  сторон  галереи
понесли угощение. Ставили на столы огромные чаши с  подогревом,  с  горящими
фитильками. Подносы с бесчисленными закусками. Серебряные рыбницы с осетрами
и севрюгами. Фрукты, свежую землянику с  мороженым.  Блюда  на  любой  вкус,
русской, европейской, восточной кухни, и один столик  с  кошерной  пищей,  к
которому тут же приладились два хасида  с  размотанными  до  земли  пейсами,
явившиеся в Москву похлопотать о рукописях Шнеерсона.
   Наступило время свободного общения, непроизвольных тостов,  доверительных
разговоров. Сплетни и интриги с легкостью плелись среди  тропических  пальм,
мясных  ароматов,  розовых  лобстеров,  подносимых  на  серебряных   блюдах.
Белосельцев вслушивался в голоса, взрывы смеха, в звон бокалов. Он  различал
в   толпе   Граммофончика,    возбужденного,    окруженного    почитателями,
витийствующего. Казалось, тот читает стихи, эффектно отставив ногу и  воздев
руку. Его красивая жена, умиляясь и одновременно тревожась за его  здоровье,
поглаживала его по плечу, умеряя пыл. Временами среди ярких нарядов, цветных
пиджаков, обнаженных женских плеч появлялся черный фрак Гречишникова.
   Белосельцев отошел с открытого пространства галереи, где люди  отыскивали
друг друга взглядами, подымали издалека бокалы, посылали воздушные  поцелуи.
Отошел в заросли,  в  потаенную  нишу,  окруженную  деревьями,  напоминавшую
беседку. Отсюда виднелась черная глянцевитая река, стальные изгибы Крымского
моста с разбегавшимися красными  и  белыми  точками.  В  соседней  нише,  за
глянцевитой листвой деревьев,  раздались  голоса.  Белосельцев  узнал  голос
Дочери,   умягченный,    взволнованный,    с    трогательными    интонациями
благодарности.
   - Вы неподражаемый мастер устраивать праздники, на которых забываешь  все
горести и неприятности. Жаль, что отец не смог это увидеть. Он  нуждается  в
положительных эмоциях. Я расскажу ему, как вы были внимательны к  нему,  как
чествовали его. Он будет признателен.
   Отвечающий голос, не скрывавший своей радости, с едва различимыми нотками
торжества, принадлежал Мэру.
   - Мы так рады тому, что он выздоравливает и возвращается  в  Кремль.  Его
отсутствие остро чувствуется. Без него  все  замирает,  выжидает.  А  с  его
возвращением все снова начинает двигаться, жить. Страна обретает хозяина.
   - Скажу вам доверительно, как  другу.  Его  все  чаще  посещают  мысли  о
досрочной отставке. Он слишком ослабел. Слишком велико бремя власти.
   - Извините, Татьяна Борисовна, но об этом  не  хочется  слышать.  Мы  все
надеемся, что он пойдет избираться на третий срок. Он может не  сомневаться,
Москва поддержит его, как поддержала на первых и на вторых выборах. А  после
победы  он  может  рассчитывать  на  нас,  как  на  верных  и   трудолюбивых
помощников.
   - У него изношены сердце, легкие. Участились спазмы  мозга.  Вряд  ли  он
пойдет на третий срок.
   - Мы должны сообща  уговорить  его.  Я  убежден:  кроме  него,  никто  не
способен стать Президентом. Он незаменим.
   - Благодарю вас за преданность отцу. Передам ему непременно. В  последнее
время появилось столько врагов, столько изменников. Только и ждут, чтобы  он
ушел.
   - С врагами мы справимся сообща.  А  изменникам  послужит  уроком  пример
Прокурора.
   - Спасибо. Я передам отцу ваши слова.
   - Он должен знать, что я его самый верный друг и соратник.
   Раздался легкий  звон  стекла.  Говорящие  чокнулись  бокалами,  скрепляя
доверительный союз глотками шампанского.
   Белосельцев не выходил из  своего  укрытия,  отделенный  от  собеседников
слоем листвы. Услышал, как кто-то еще присоединился к разговаривающим. Снова
зазвенело стекло бокалов.
   - Ваш праздник - ослепительная удача! Такое  могли  себе  позволить  лишь
цари Вавилона и императоры Рима! - В этом пылком излиянии Белосельцев  узнал
Астроса. -  Мои  телекамеры  снимают  весь  вечер.  Мы  будем  транслировать
торжество на всю Россию.
   - Это не просто блистательный аттракцион, не просто великолепное шоу. Это
мощная политическая манифестация. - Вторым подошедшим был Зарецкий.  -  Этот
праздник знаменует новую политическую эру. Эру консолидации  всех  важнейших
политических  сил  после   временных,   вполне   естественных   в   политике
расхождений. Сегодня, с этого великолепного моста,  всем  видно,  -  страной
руководит  Президент,  опираясь  на  Мэра  столицы,  на   бизнес-элиту,   на
банковское сообщество и на творческую интеллигенцию. Накануне выборов собран
мощный кулак, и ему не может быть противодействий. Даже коммунисты  прислали
сюда своего лидера, как посылали раньше князей в Орду.
   - Он прав, - сказал Астрос. - Мы консолидированы, как никогда. Все видят,
Астрос и Зарецкий  ходят  в  обнимку,  значит,  две  информационные  империи
заключили пакт о ненападении, о переделе мира, о дружбе на вечные времена.
   - Ну что ж, все сказанное верно.  Люди,  прошедшие  такой  путь,  столько
испытавшие вместе, стольким рисковавшие, не могут обойтись друг без друга. -
Это говорил Мэр, довольный таким  истолкованием  празднества.  -  Мы  должны
публично демонстрировать наш союз. И не  пускать  в  него  случайных  людей.
Выскочек  и  временщиков.  Эти  непроверенные  люди  хороши  для  выполнения
временных одномоментных задач. А потом они должны незаметно уйти.
   - Пусть себе ездят в свои Германии, чтобы не  забыть  немецкий  язык.  Мы
сохраним за ними эту роль. - Астрос смеялся,  слегка  пьяный,  разгоряченный
зрелищем красивых женщин. - Он нам понадобится, - продолжал он, имея в  виду
Избранника, - как переводчик при заключении нашего нового "Пакта Риббентропа
- Молотова". Переводчик может присутствовать на коктейле, на переговорах, но
его подписи под документом нет.
   -  Хорошенькое  сравнение  ты  придумал  для  нашего  союза.  Ты  бы  еще
Кальтенбруннера сюда приплел. Что скажут бедные евреи? - хихикнул Зарецкий.
   - Бедные евреи ничего не скажут, потому что самые бедные из них - это мы,
- засмеялся Астрос. - Предлагаю выпить за самую  красивую  женщину  на  этом
мосту. За  "Мисс  Москву"!  За  "Мисс  Россию"!  За  тебя,  моя  Татьяна!  -
фамильярно    произнес    Астрос,    и    Белосельцев    представил,     как
бриллиантово-голубые  глаза  его,  обращенные  к  Дочери,  пробежали  по  ее
обнаженным рукам и груди.
   - И смело вместо "белль Нина" поставил "белль Татиана"! - передразнил его
Зарецкий, и все четверо засмеялись, чокнулись бокалами, и растроганный голос
Дочери произнес:
   - Спасибо, друзья!..
   Белосельцев осторожно покинул свое укрытие и ушел в толпу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

   В центре внимания публики  находился  американский  маг  и  волшебник,  с
великолепным русским языком, в котором, как запашок  в  сыре,  присутствовал
едва ощутимый одесский говорок.  Его  бледные,  усыпанные  самоцветами  руки
посылали в столпившихся гостей острые лучики  рубинов  и  изумрудов,  словно
вкалывали иголки в  чувствительные  зоны,  наносили  магическую  татуировку,
подчиняя волю легковерных и любопытных зрителей.
   - Вы действительно напророчили мировой финансовый  кризис?  -  спрашивала
его красивая, возбужденная шампанским  актриса,  уже  находясь  под  властью
гипноза и обаяния таинственного чужеземца.
   - Я написал скромное письмо  вашему  Президенту,  где  предупреждал,  что
большую Россию ожидает маленький дефолт. Я люблю Россию, мою вторую  Родину,
и мне хотелось, чтобы у нее  не  было  неприятностей.  Но  ответа,  увы,  не
последовало. - Чародей улыбался красными, словно в помаде, губами, направлял
на актрису черные, без зрачков глаза, вонзая в ее открытую шею  разноцветные
лучики самоцветов.
   - А  вы  бы  не  могли  напророчить  мне?  -  Актриса  была  окончательно
загипнотизирована,  чувствуя,  как  по  ее  телу   разливаются   сладостные,
разноцветные струйки боли. - Я хочу знать мое будущее.
   - А вы не боитесь? Оно может быть ужасным. Лучше не заглядывать в зеркало
будущего, а жить настоящим, особенно такой красивой женщине, как вы.
   Из круга любознательной публики, дружелюбно,  по-медвежьи  ее  раздвигая,
вышел Плут. Чуть бражный, благодушный, покачивая свое  плотное  сытое  тело,
распаренное, словно из бани.
   - Я, как видите, не красивая женщина и поэтому не боюсь будущего.  Давай,
погадай мне. Я тебе устроил выступление в Кремлевском дворце,  а  сейчас  ты
покажи, на что способен.
   Прорицатель тонко улыбнулся, прощая фамильярность. Взял Плута за большую,
толстопалую ладонь. Прикрыл коричневые веки и словно задремал.  Его  перстни
переливались  у  Плута  на  ладони,  а  тот  снисходительно  поглядывал   на
собравшихся и улыбался.
   Прорицатель открыл глаза, и  они  были  выпуклые,  круглые,  с  бронзовым
отсветом, как ягоды черной смородины.
   - Вы великий домоустроитель. Вы вернули  Кремлю  его  былое  великолепие.
Там, где появляетесь вы, там благоустраиваются дома. В Нью-Йорке,  в  районе
Бруклина, есть тюрьма, которая  нуждается  в  благоустройстве.  Вам  суждено
побывать в Бруклинской тюрьме и превратить ее в Кремлевские палаты.
   - Ты так шутишь? - Плут слышал вокруг себя  насмешки,  рассматривал  свою
ладонь с отпечатками перстней. Сам усмехаясь, уходил из  толпы.  И  по  мере
того, как он удалялся, лицо его становилось задумчивей.
   Место Плута занял  адмирал,  чей  разукрашенный  корабль  горел  на  реке
огоньками. Адмирала прочили на видную должность  в  Штаб  Флота,  и  он  уже
принимал поздравления. Прорицатель  взял  его  сухую  твердую  ладонь.  Сжал
пальцами  запястье,  словно  щупал  пульс.  Закрыл  глаза,  погрузившись   в
созерцание неведомого, ненаступившего будущего. Адмирал терпеливо, с  мягкой
улыбкой, поощряемый дамами, позволял магу экспериментировать.
   Колдун открыл веки, и его чернильные,  выпуклые  глаза  полыхнули  жутким
потусторонним светом.
   - Русский град Китеж ушел на дно со всеми своими жителями, и до  сих  пор
из воды слышны колокольные звоны. Курск, который  вы  так  любите,  адмирал,
тоже уйдет на дно, и никто из его обитателей не всплывет на поверхность.
   - Но я не люблю Курск, ни разу в нем не был, - пожал плечами адмирал.
   - Я говорю о ковчеге. О  подводном  ковчеге,  господин  адмирал,  -  тихо
произнес прорицатель.
   Адмирал,   не   удовлетворенный   ответом,   пожимая   плечами,   уходил,
сопровождаемый дамами.
   Вслед за адмиралом к фокуснику в розовом фраке  приблизился  телеведущий,
чья популярность затмила популярность политиков, эстрадных звезд и хоккейных
бомбардиров.  Баловень,  злой  острослов,  умный  циник,  красивый   повеса,
интеллектуал и веселый шутник, он  раскалывал  черепа  скудоумных  партийных
лидеров, мазал черным  вареньем  белоснежные  камзолы  ханжей,  возвеличивал
карликов, срубал башку великанам, делал прекрасным  и  привлекательным  зло,
облачал в шутовские наряды добро.
   - В детстве цыганка нагадала мне, что я подожгу мой дом. И  мои  родители
прятали от меня спички,  -  он  протянул  прорицателю  руку,  снисходительно
позволяя тому потешить праздное общество, - но мой  дом  по-прежнему  цел  и
невредим. Прорицатель взял протянутую руку, закрыл глаза. Белосельцев видел,
каким  непосильным  трудом  он  занят.  Как  вторгается  в  запретные  миры,
производя в них смятение. Как разрушает закономерность  времен,  обгоняя  на
свистящей стреле медленно нарождающуюся череду событий.
   - Цыганки не всегда лгут. Ваш дом загорится так, что пожар  будет  видеть
вся Россия. И тушить его станут всем миром.
   - Вы это серьезно? - переспросил ведущий. И хотя на лице  его  оставалась
насмешка, он вдруг побледнел и, подставив локоть хорошенькой барышне, отошел
в глубину галереи.
   Подвергнуть себя испытанию будущим, не  видя  в  этом  никакой  для  себя
опасности, решился руководитель  космических  программ.  Рыхлый,  с  жирными
плечами,  вислым  носом,  в  мешковатом   костюме,   он   слыл   сторонником
американских решений  в  Космосе.  Считал  нерентабельным  для  человечества
дублирование российских и  американских  программ.  Настаивал  на  скорейшем
строительстве совместного россий-ско-американского  космического  города,  в
сравнении  с  которым  отечественная  станция  "Мир"  казалась   старомодной
деревней.
   Космист,  улыбаясь  дряблой  стариковской  улыбкой,  протянул  волшебнику
потную  жирную  ладонь,  на  которой,  словно  гвоздем,   были   процарапаны
грязноватые линии жизни.
   - Так где мое будущее? На небе или на земле? - прошамкал он мокрым  ртом,
подымая воловьи  слезящиеся  глаза  вверх,  где,  невидимые  в  безвоздушной
синеве, носились космиче-ские спутники, разведывательные зонды,  марсианские
станции, и среди них, как серебряная бабочка, парила русская станция. -  Где
прикажете искать мое будущее?
   - На дне, - не трогая его ладонь,  ответил  странный  человек  в  розовом
фраке, из кармана которого торчала игральная карта с мастью "треф".
   И все перешептывались, дивясь парадоксальному ответу.
   Белосельцеву вдруг захотелось протянуть ему  руку,  ощутить  на  запястье
прикосновение волшебных перстней,  почувствовать  сладкую  боль  проникающих
ядовитых иголок.  И  узнать,  что  ждет  его  впереди.  Больничная  койка  с
капельницами или мгновенная вспышка пули,  выпущенная  с  чердака  неведомым
снайпером, прекращающим опасную игру  с  "Суахили".  Или  унылое  прозябание
старости, без друзей, без близких, с меркнущим зимним оконцем, с сумеречными
несвязными мыслями. Он уже сделал  шаг,  уже  поднял  руку.  Но  дорогу  ему
перешел  наглый  веселый  Астрос.  Казалось,   на   его   плотоядных   губах
переливается радужный мыльный пузырь.
   - Я приглашаю вас на мое  телевидение,  маэстро.  Гонорар  -  полмиллиона
долларов. Но прежде докажите, что вы видите мое будущее.
   - Вы  владеете  долларами,  алмазами,  драгоценностями,  -  вяло  ответил
кудесник, - вы любите дорогие украшения. Сегодня вы  получите  замечательный
подарок.
   - Какой? - наивно полюбопытствовал поверивший Астрос.
   - Браслет, - ответил устало прорицатель и отвернулся от него, желая  уйти
из круга любопытной публики. Астрос задрал рукав пиджака и  манжету  рубахи,
показывая всем свое крепкое запястье, на  котором  уже  сегодня  должен  был
появиться усыпанный алмазами браслет. А Белосельцев испугался  разоблачения.
Смотрел на широкое, в  синих  жилках  запястье  Астроса,  на  котором  через
несколько минут должны были замкнуться наручники.
   - Скажи мне, кудесник, любимец богов, что сбудется  в  жизни  со  мною  и
скоро  ль  на  радость   соседей-врагов   могильной   покроюсь   землею?   -
Граммофончик, изрядно подшофе,  держа  рюмку  с  любимым  "Камю",  манерный,
возбужденный, играя глазами, точь-в-точь как лет десять назад, когда выходил
на трибуну Съезда, преградил  путь  уходящему  прорицателю,  требуя  к  себе
внимания. - Какова, милостивый государь, моя будущая доля?
   -  Но  примешь  ты  смерть  от  "Камю"  своего,  -  едва  слышно  обронил
прорицатель, и с вытекшими глазами,  осыпавшимся  до  костей  лицом  ушел  в
толпу, неся на обугленном сутулом скелете розовый фрак. А Белосельцеву вновь
стало страшно от той зловещей обыденности, что обретали аномальные  явления,
толкователем и вершителем которых он являлся.
   Граммофончик уходил в глубину галереи, где клубился народ. Он удалялся, и
рядом с ним неизвестно откуда появился Зарецкий. Охаживал, обскакивал его со
всех сторон, направляя в удаленную  нишу,  где  была  поставлена  тренога  с
телекамерой  и  оператор  в  жилете  со  множеством  карманов,  напоминавший
странное сумчатое животное, ждал начала работы. Граммофончик и Зарецкий шли,
разглагольствуя. К ним присоединился  Астрос,  налетев  на  них  с  какой-то
дурацкой шуткой, от которой Граммофончик по-молодому, заливисто  рассмеялся.
Поблизости от них возник и  пропал  Гречишников  в  черном  одеянии.  Время,
остановившееся в стеклянной галерее, словно в хрустальном озере, по которому
плавали нарядные лодки с дамами и кавалерами, вдруг проточило узкое русло  и
хлынуло в него убыстряющейся черной струей.
   Белосельцев слышал запальчивый, нетрезвый голос Граммофончика.
   - Да, я скажу прилюдно? Страна должна знать своих  героев?  Я  выведу  на
свет все его махинации? В свое время, когда я был мэром Санкт-Петербурга,  я
приказал проверить его деятельность, которая могла бросить тень на меня? Да,
и доллары через  финскую  границу  в  особо  крупных  размерах?  И  торговля
цветными  металлами?  И   торговля   детьми,   которая   получила   поистине
индустриальный размах?
   Они приблизились к нише, окруженной деревьями, из которых,  как  ружейный
ствол, выглядывала телекамера. Граммофончик оживился еще больше, увидев  ее.
Он любил телекамеры, их дразнящие зрачки,  мигание  индикаторов,  белый  луч
осветительной лампы. Он любил телеинтервью, сделавшие его знаменитым.  Любил
эти нескончаемые потоки внимания, приливы славы, в которых купался и  плавал
и которые шлифовали его, словно волны прибоя,  делая  гладким,  как  галька.
Теперь он опять был в центре  внимания  публики,  был  востребован.  К  нему
возвращались известность и слава, которые  хотели  отнять  у  него  враги  и
завистники.
   - Ну что, работаем? - нетерпеливо и взыскательно обратился он к оператору
так, чтобы его слышали  собравшиеся  вокруг  любопытные  гости.  Откашлялся,
одернул  пиджак,  огладил  виски.  Астрос  поправил  ему  галстук.  Зарецкий
угодливо стряхнул с плеча несуществующую соринку.
   - Поехали? - спросил он оператора.
   В это время возник официант, строгий, с античным профилем. Он  держал  на
руке круглый серебряный поднос, сиявший как солнце.  На  нем  стояла  рюмка,
одинокая, как цветок на поляне. Этот  цветок  невозможно  было  не  сорвать.
Невозможно было не выпить прекрасную рюмку "Камю".
   - Вы  столь  любезны!  -  Граммофончик  взял  рюмку  театральным  жестом,
поклонился собравшимся и начинавшей рокотать телекамере. Выпил до дна. Рюмка
еще трепетала в его руках,  а  лицо  начинало  наливаться  малиновой  тяжкой
краснотой, словно вся кровь хлынула в  голову.  Мозг  разрывался  от  обилия
крови. Глаза выпучивались, словно  у  глубоководной  рыбы.  В  них  лопались
кровяные  сосуды.  Роняя  рюмку,  под  стрекот  работающей  телекамеры,   он
грохнулся на пол, под ноги толпе. И в этой тишине, по всей галерее, пронесся
пронзительный  визг,  переходящий  в  истош