рвиху.  Похоже,  ваше  пророчество
начинает сбываться.
   Своим ясновидящим взором Белосельцев обнаружил, что под  тканью  дорогого
костюма тело аналитика лишено сосков, пупка, гениталий. Не имеет  волосяного
покрова. На нем отсутствует живая человеческая  кожа.  Все  оно  помещено  в
плотный черный чехол,  как  мобильный  телефон,  с  зашнурованными  жесткими
швами, проходящими вдоль рук и ног, по ребрам и паху, охватывая  промежность
и поднимаясь вверх, по спине. Внутри  кожаной,  стянутой  шнурками  оболочки
что-то мелодично позванивало. Озарялись цифры. В прорезях виднелись  кнопки.
По крохотным экранам пробегали синусоиды.  Лауреат  был  электронный,  фирмы
"Филлипс".  Находился  в  постоянном  электронном  контакте  с   отдаленными
передающими центрами, соединяясь с ними через серию ретрансляторов.  И  пока
его усатая человеческая голова разговаривала  с  Астросом,  его  электронное
тело связалось с "Боингом-747", который летел сейчас над штатом Флорида и  в
котором находился шеф ЦРУ. В окружении поклонников и  последователей  стояли
три  персоны,  те,  кого  долгие  годы  принято  было   именовать   "молодые
реформаторы",   хотя   время,   проведенное    ими    на    телеэкранах    и
пресс-конференциях, в правительстве и парламенте, не прошло для  них  даром.
Все трое изрядно полиняли, облупились, осыпались, и сквозь  опавшие  млечные
краски молодости проступила костяная желтизна.
   Один из них был мужчина с мелко-кудрявыми волосами, которые он  тщательно
разглаживал с помощью паровых компрессов. Его большое лицо  было  похоже  на
миску, в которой мешали кисель и забыли вынуть ложку. Он  говорил  громко  и
назидательно,  с  поучающими  интонациями,  словно  профессор,   с   кафедры
втолковывающий что-то студентам. - Если вы хотите потворствовать расползанию
по стране "русского фашизма", вы бы  не  могли  для  этого  изыскать  лучшее
средство,  чем  и  впредь  поддерживать  все  это  кремлевское  уродство   и
непотребство. Я  же  предлагаю  вам  соглашение  на  принципиальной  основе,
которая будет понятна демократам как внутри страны, так и за  ее  пределами?
Ему отвечал второй реформатор, очень бледный,  с  иссиня-черными,  стеклянно
блестящими волосами, который одно время считался  любимцем  Президента,  его
приемным сыном и прямым наследником. В этой роли он ходил несколько месяцев,
повелевал, грозно красовался  на  заседаниях  правительства,  но  потом  был
внезапно удален из Кремля, выброшен из теплой уютной квартиры под  дождь.  С
тех пор обида и неутоленность сделали его мертвенно-бледным,  подозрительным
и принципиальным.
   - Вы не правы, никто  не  желает,  чтобы  Газпром  питал  своими  трубами
газовые камеры для демократов. Вы знаете, я не честолюбив,  не  стремлюсь  к
личной власти. Готов работать на общее дело хоть трубочистом. Но я  полагаю,
если мы хотим достичь желаемой цели и коренным образом изменить  ситуацию  в
Кремле, мы должны сплотиться вокруг одного человека. И этим  человеком,  как
бы вам ни горько это было услышать, должен стать Мэр? Третьим говорящим была
женщина. Ее имя  было  похоже  на  название  японского  острова.  Ее  фигура
напоминала колючую веточку  засохшей  сакуры.  Ее  подвижные,  с  ухоженными
ноготками руки имели сходство с кошачьими лапками, только что  растерзавшими
наивную птичку. Она смотрела на обоих мужчин,  как  на  костюмы,  висящие  в
гардеробе, высматривая на них пылинки.
   - Доверьтесь моей интуиции, господа. Сейчас самое время,  чтобы  добиться
расчленения атомного монстра, доставшегося нам от времен Курчатова и  Берия.
Мы начали приватизацию атомной энергетики, и ваши связи, одного - на Западе,
другого - в правительстве, должны ускорить создание банка, где будут  учтены
интересы и наших партий, и наши личные. Поверьте интуиции восточной женщины?
   Белосельцев слышал все это, пробравшись  к  столу,  делая  вид,  что  его
интересуют ломтики рыбного заливного с вмороженными дольками лимона. Искоса,
боясь привлечь  внимание,  он  рассматривал  всех  троих  своим  ясновидящим
взором. Первый имел лишь голову человека, а в остальном был рыба. Сразу, под
воротничком и галстуком,  выступая  едва  заметной  блестящей  кромкой,  шла
чешуя. Спускалась вниз по  туловищу,  вздувалась  на  боках  с  красноватыми
жесткими плавниками, мокрыми от слизи. Местами чешуя  отсутствовала,  как  у
зеркального карпа, и вместо нее была мокрая холодная кожа. Там, где туловище
начинало сужаться, под треугольным плавником отчетливо было  видно  анальное
отверстие, из которого сочилась молока. Она стекала к хвосту,  под  штанины,
набегала на пол маленькой лужицей около модной туфли. Туфля  переступила,  и
от подошвы потянулись мутные липкие нити.
   Второй на самом деле был  собакой.  Непородистым  бобиком  с  клочковатой
шерстью по всему жилистому  костлявому  телу,  с  пролысинами  на  спине  от
частого  пролезания  под  заборами,  с  репейником  на  хвосте  и  с  черной
неутолимой блохой, впившейся в розовый пах. От него сквозь  дорогой  мужской
одеколон попахивало псиной. Дама, продолжавшая говорить  о  создании  банка,
лишь по грудь была женщиной, но ниже маленьких жилистых вздутий с  пористыми
камушками  сосков  была  ящерица,  гибкая,  серо-серебристая,  с  начинавшей
шелушиться кожей. С чувственным изгибом хвоста, который в случае  внезапного
нападения и захвата  был  готов  отвалиться,  оставив  на  теле  шевелящуюся
кровавую ранку с бело-розовым позвонком.
   Прокурор о чем-то благодушно витийствовал,  поднимал  коньячную  рюмочку,
чокаясь с какой-то пышной блондинкой, старавшейся походить на Мерилин Монро.
Белосельцев не выпускал из  вида  его  белесую,  осыпанную  тальком  голову.
Приближался к нему неторопливо, от кружка к кружку, стараясь не спугнуть. Он
испытывал брезгливость. От Прокурора  его  отделяла  тесная  группа  гостей,
состоявшая из театральных примадонн, эстрадных звезд,  думских  депутатов  и
нескольких лысеющих, бестолково говорящих мужчин,  по  виду  политологов.  В
центре этой группы, выступая из нее лакированной твердой головой,  находился
Мэр.
   Белосельцев впервые  видел  Мэра  столь  близко  и  не  мог  обойти  его.
Казалось, Мэр притягивает его  загадочным  магнетизмом.  Он  был  благодушно
настроен. Крепок и коренаст. С головой, похожей на огромную твердую пятку  с
толстой кожей, связками  сухожилий,  среди  которых  поблескивали  маленькие
жестокие глаза носорога. Под его пиджаком и рубахой, в  недрах  модных  брюк
отсутствовали пустоты. На них не было складок,  словно  одежда  была  плотно
натянута на чугунную тумбу, распиралась ею изнутри. Мэр поправил  на  голове
отсутствующую  кепку  и  продолжил   фразу,   обращенную   к   заискивающему
политологу. - Я открыто говорю: если Президент страдает от болезни,  которая
мешает ему работать  по  десять  часов  в  сутки,  он  должен,  в  интересах
государства, оставить свой пост и уйти на  покой.  Я  открыто  говорю:  если
кремлевское руководство поражено коррупцией, о чем  заявляет  нам  уважаемый
Прокурор, то это руководство должно  быть  наказано  по  суду,  невзирая  на
посты, на близость и родство с Президентом. Я открыто говорю: получив власть
законным путем, мы готовы  взять  на  себя  заботы  по  воссозданию  Великой
России. Такова моя открытая и честная позиция?
   Эту фразу  уловил  проходивший  мимо  Белосельцев,  испытывая  притяжение
чугунной намагниченной тумбы. Мэр был всегда ему страшен своей  неукротимой,
геологической  энергией.   Эта   неодолимая   энергия   превращала   любимую
Белосельцевым Москву в совсем иной город. Словно город спешно  украшали  для
какой-то пышной коронации. Готовили чье-то пышное венчание на царство.
   Мэр железными палками избивал ветеранов войны, насылая на них  закованную
в латы милицию, которая ломала ребра защитникам Москвы и  участникам  штурма
Берлина. При этом на Поклонной горе отстроил Пантеон  Победителей,  соорудил
мечеть, синагогу и церковь, которые издалека, с недоверием,  наблюдали  друг
за  другом,  создавая  треугольник  тревоги  и  отчуждения.  И  Он  построил
белоснежный, златоглавый храм Христа,  сиявший  над  туманной  Москвой,  как
золотое негасимое солнце. Но туманы, в  котором  сияло  солнце  храма,  были
испарениями  греха  и  болезни.  Он  пригласил  в   Москву   орды   денежных
предприимчивых кавказцев. Посадил в префектуры армян. В музеи - коротконогих
упитанных татов. В казино и отели - чеченцев. В банки  и  тресты  -  евреев.
Рынки и нефтезаправки отдал азербайджанцам. За ним по пятам, как  придворный
колдун и советник, следовал неотступный кореец.
   Страна, для которой Мэр спешно готовил столицу,  была  "Новой  Хазарией".
Повелитель, которого Мэр звал  на  царство,  был  ослепительный  чернокудрый
красавец в пурпурных одеждах,  в  рогатом,  усыпанном  алмазами  венце.  Мэр
украшал Москву златом и мрамором, возводил висячие  сады,  пускал  в  небеса
хрустальные  фонтаны,  ожидая  часа,  когда  в  "День  Города"   на   черном
"кадиллаке", в упряжке тысячи крылатых грифонов, сошедших с рекламы  "Шелл",
в  сопровождении  голых  юношей  из  эротического  театра   Виктюка   въедет
Антихрист. И Мэр в сопровождении Патриарха под венчальную  ораторию  Шнитке,
написанную  на  стихи  Бродского,  поведет  его  в  Успенский  собор.  Такая
несусветная картина пронеслась в измученном воображении Белосельцева,  когда
он, преодолевая магнитное поле Мэра, приближался к Прокурору.
   Прокурор продолжал разговаривать  с  пышной,  полуобнаженной  блондинкой,
изображавшей из себя Мерилин Монро. Он  нежно  обсасывал  розовую  креветку,
заглядывая в глубокий вырез платья,  где  круглились  взволнованные  влажные
груди. - Мы будем действовать только  в  духе  Его  Величества  Закона.  Нам
необходимо  очищение,  которое,  как  весенний  ливень  с  грозой,  смоет  с
кремлевских башен всю грязь и скверну. - Прокурор слегка грассировал, словно
во рту его вибрировала розовая чешуйка креветки. - Но  закон  для  прокурора
превыше всего. Знаете, как называют меня за спиной? "Рыцарь закона"!.. -  Он
обсосал креветку, посмотрел на дамскую грудь. Аккуратно отложил креветку  на
край тарелки. В этот момент и подошел к нему Белосельцев.
   - Боже мой! - сказал Белосельцев, протягивая Прокурору ладонь. -  Вот  уж
не думал вас здесь увидеть! - Поистине, это чудо! Чудо совпадений! -  Ладонь
у Прокурора была мягкая, сдобная, и если поковыряться в ее  теплой  глубине,
то можно было отыскать изюм. - Сегодня утром звонил вам, да не застал. И  по
дороге сюда думал о вашей коллекции.
   - Вот она, коллекция бабочек! - Белосельцев, ощутив  свободу  и  прелесть
игры,  повел  рукой  по  блистающим  туалетам,  драгоценностям,  приклеенным
ресницам и парикам. - Столько великолепных экземпляров!
   - Жаль, что у нас  нет  сачков,  -  принял  игру  Прокурор,  глядя  вслед
удалявшейся  Мерилин,  чье  серебристое  платье  раздваивалось  при  ходьбе,
приклеиваясь к ягодицам.
   - Вон та - африканская  нимфалида.  -  Белосельцев  глазами  указывал  на
известную  эстрадную  певицу  в  полупрозрачной  накидке,   из-под   которой
выглядывали полные, обтянутые панталонами ноги. - А вон тот  -  кампучийский
сатир. - Он проследил, как проходит мимо  редактор  влиятельной  либеральной
газеты  в  бархатном  пиджаке,  мерцая  ослепительной  лысиной.  -   А   вон
папильонида с атлантического побережья Никарагуа,  -  он  кивнул  в  сторону
женщины-депутата, известной своей безудержной пропагандой презервативов.
   - Как я вам завидую! - загорелся Прокурор. - Вы собирали  свою  коллекцию
среди джунглей и саванн. А я, увы, только в  больших  городах.  В  цветочных
магазинах, в лавках колониальных товаров. Недавно в Испании ехал по дороге в
окрестностях Барселоны. На цветке, на обочине сидел великолепный парусник. И
я не решился остановить машину, со мной был прокурор Каталонии?
   К ним подошел официант, неся на  подносе  два  бокала  шампанского.  Один
бокал был ближе к Белосельцеву, другой к Прокурору. Официант  с  блестящими,
набриолиненными  волосами  молниеносно  взглянул  на  Белосельцева,   указав
зрачками  на  ближний  бокал.  Из  толпы  померещились  глаза  Гречишникова.
Белосельцев взял ближний бокал, оставляя второй Прокурору.
   - За ваше начинание!.. - поднял он искристый сосуд. - За ваше мужество!..
За "рыцаря закона", не ведающего страха и упрека!
   - За вашу изумительную  коллекцию  и  великие  труды,  в  которых  вы  ее
собирали!
   Они выпили шампанское.
   Прокурор держал на весу опустошенный бокал, медлил вернуть его на поднос.
   -  Ха-ха!  -  легкомысленно  хохотнул  Прокурор,   возвращая   бокал.   -
Собственно, я неплохо танцую? Женщины любят силу и богатство? В  воскресенье
на даче я опробовал мой пистолет? Стрелял в березу, и ни одного промаха,  ни
одного!.. Мысли роились в голове Прокурора, одна  отважней  другой.  Выпитое
зелье возбуждало его.
   - Вы сказали, она похожа на африканскую нимфалиду?  -  Прокурор  нашел  в
толпе эстрадную  звезду,  облаченную  в  тесные  панталоны.  -  Хотел  бы  я
поместить этот экземпляр в мою коллекцию, предварительно  высвободив  ее  из
этих пестрых тряпочек и осмотрев ее тельце! - Полагая, что  удачно  сострил,
он громко захохотал.
   - Все в наших силах! - Белосельцев рассмеялся его остроте, чувствуя,  что
в сознании Прокурора устранены все препоны и он готов совершать  неожиданные
шальные поступки. - Мы бы могли отправиться сейчас ко  мне,  посмотреть  мою
коллекцию. Вас ждут африканские экземпляры, которые  я  специально  для  вас
отложил? Это здесь, рядом?И - А действительно, почему бы нам  не  поехать!..
Давно мечтал!.. Надо вызвать машину!..  Красота  превыше  всего!..  Эстетика
выше этики!.. Закон - это этика, беззаконие - эстетика природы и жизни!..
   Белосельцев вышел из зала и очутился на  набережной  под  мелким  дождем.
Прокурор махал рукой, подзывая машину. - Прошу вас, Виктор  Андреевич,  едем
смотреть коллекцию!..

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

   От гостиницы "Россия" они  катили  по  набережной,  глядя  на  реку,  где
скользили нарядные, в лампочках и гирляндах, кораблики,  с  которых  пускали
салют в честь победителей фестиваля. Прокурор был очень  возбужден,  говорил
без умолку, перескакивая с темы на тему:
   - Я считался лучшим оратором на факультете и вполне бы  мог  практиковать
адвокатом!.. Мы проводили на первом курсе конкурсы экзотических галстуков, и
я завоевал первый приз!.. Я даже писал стихи, от которых девушки  сходили  с
ума!.. Там была такая строфа: "Умирают левкои, - легко им. Как сиреневый пар
- парк?" Неплохо, не  правда  ли?..  Кремлевская  стена,  мимо  которой  они
проезжали, казалась сочно-малиновой, воспаленной, словно ей дали пощечину. -
Не спрячутся! - Прокурор иронически кивал на стену, подразумевая засевших  в
Кремле властителей.  -  Мы  их  заставим  уйти!..  Вы  знаете,  как  говорил
Франко?.. "Друзьям - все, врагам - закон". В Испании я видел его  могилу?  И
там, представляете, летали бабочки-белянки, как белые духи примирения?
   Они въехали на Каменный мост. "Ударник" все так же мучился тиком,  дергая
рекламой "Рено". Белосельцев  боялся,  чтобы  прежде  времени  не  кончилось
действие веселящего напитка,  чтобы  Прокурор  не  опомнился,  не  развернул
машину в сторону Генеральной Прокуратуры,  где  в  сейфе  лежит  сокровенная
секретная папочка со  стопкой  бумаг,  способных  сокрушить  Президента.  Но
Прокурор был в ударе, продолжал разглагольствовать:
   - Прокурор  должен  быть  бесстрашным  и  честным?  Мне  угрожают?  После
последнего телеинтервью угрожают сжечь дачу? Я непременно  приглашу  вас  на
дачу? У меня великолепно? На участке весной цветут ландыши, а осенью  растут
белые грибы? Дом времен сталинизма возник в окончании моста, и  над  ним,  в
сыром тумане, огромная  красная  бабочка  складывала  и  раскрывала  крылья,
привлекая к себе внимание. Словно требовала от Белосельцева,  чтобы  тот  не
проехал мимо. - Вот здесь! -  Белосельцев  указал  водителю  разворот,  куда
следовало направить  машину,  чтобы  приблизиться  к  дому.  Во  дворе  было
сумрачно, сыро. На тяжелом фасаде желтели окна. У тротуара стояли машины. Он
быстро просмотрел  их  ряды,  безошибочно  выделяя  одну,  притаившуюся  под
деревом у заветного подъезда, - со штырями  антенн,  с  погашенными  фарами,
затемненными стеклами.  Машина  была  обитаема.  Сидевшие  в  ней  невидимки
отметили их прибытие. Проверили частоту настройки приемника. Всматривались в
индикаторы, принимая сигналы крохотной, размещенной в квартире телекамеры. -
Приехали? Можем выходить? - бодро сказал Белосельцев, указывая Прокурору  на
подъезд. Поднялись на этаж, к двери с затейливо выбитым готическим  номером.
Белосельцев  позвонил,  и   в   глубине   квартиры   откликнулся   клавесин,
пролепетавший аккорд средневековой мелодии.
   Дверь отворилась, и  Вероника,  радушная,  радостно-изумленная  тем,  что
хозяин явился не один, а с  гостем,  встала  на  пороге.  Прямой  пробор  на
маленькой красивой голове, белая просторная блузка с отложным воротником.  -
Здравствуйте, - улыбнулась она сразу  обоим  свежей  и  чистой  улыбкой,  от
которой Прокурор стал чуточку выше, потянувшись на  ее  свет,  -  дождик  на
улице?
   - Какая у вас милая дочь. - Прокурор стал галантно расшаркиваться.
   - Это мой секретарь, - посмеиваясь, сказал Белосельцев.  -  Помогает  мне
писать мою книгу. У меня с ней роман, чисто платонический.  -  Дивясь  своей
непринужденности, Белосельцев взял Веронику за руку, осторожно поцеловал.  -
Дайте-ка нам что-нибудь выпить, милая Вероника.
   Белосельцев приглашал Прокурора в комнаты, зорко оглядывая  уже  знакомые
декорации. Бар с напитками, среди которых не виден  флакон  с  возбуждающим,
веселящим настоем.  Ангольские  и  нигерийские  маски.  Эфиопские  лубки  на
пергаменте с изображением чернокожих святых. Буддийская бронза,  добытая  на
рынках Камбоджи. Каталог бабочек, раскрытый на африканской  странице.  Белый
куб компьютера с голубым экраном, на котором мерцает таблица. Все говорит  о
привычках и пристрастьях хозяина. О его скитаньях. О многотрудной работе над
книгой,  в  которой  ему,  утомленному  путешественнику,  помогает   молодая
поклонница, с которой он на "вы", у которой старомодно целует руку.
   -  Боже  мой,  какая  красота!  -  Этот  возглас  Прокурора  относился  к
сверкающему  драгоценному  многоцветью,  которым  была   наполнена   вторая,
полуоткрытая комната. Там, на  стенах,  переливались  всеми  цветами  радуги
бабочки, помещенные в промытые, стеклянные коробки. Стекла были  освобождены
от пыли.
   - Вот моя коллекция, которую я вам обещал показать!  -  Белосельцев  ввел
Прокурора в  комнату,  занятую  почти  наполовину  просторной  кроватью  под
полосатым восточным покрывалом с длинными  круглыми  мутаками.  Эта  постель
была волчьей  ямой,  тщательно  замаскированной,  куда  должен  был  рухнуть
потерявший бдительность Прокурор. Не подозревая близкого конца,  тот  шел  в
яму с завязанными глазами, на которые ему наложили многоцветную повязку. Две
телекамеры, черно-белая и цветная, спрятанные в  люстру  и  узорный  оконный
карниз, следили за ним.
   -  Расскажите,  как  вы  ее  собирали?  Как  провезли  сквозь  границы  и
континенты? - Прокурор приближал лицо к коробкам, и оно отражалось в стекле,
облепленное бабочками. Вошла Вероника, неся мал енький серебряный поднос, на
котором стояла бутылка коньяка, две  налитые  рюмки,  стеклянная  вазочка  с
фисташками.
   - О чем же книга, которую пишет Виктор Андреевич? - Прокурор был восхищен
коллекцией, восхищен Вероникой. Опоенный зельем, искал поводов  восхищаться.
Казался себе чутким, романтичным, утонченным. - Он пишет книгу о бабочках, -
охотно и приветливо стала объяснять Вероника. - Каждая пойманная  бабочка  -
это страничка его жизни, какой-нибудь военный случай,  встреча  с  политиком
или разведчиком. Ну и, конечно, любовные приключения, встречи с  прекрасными
женщинами. Книга -