, и он вам просто-напросто прикажет. Понимаете? Я
имею право на кое-какие капризы, вы это отлично понимаете...
     И, резко поднявшись, она ушла из его кабинета к себе.


3. КАЗНЬ

     Королевский   прокурор  Аксель  Спарре  вместе  с  тюремным  капелланом
посетил  Дес-Фонтейнеса  в  его  заточении  в  замке Грипсхольм на следующую
ночь.  Два  тюремщика  сопровождали  капеллана  и  прокурора.  Пламя факелов
отражалось  в  гладких  мокрых стенах каменного подземелья, было слышно, как
неподалеку   поют   псалмы   закованные   католики,   как   визжит  старуха,
приговоренная к казни за колдовство.
     - Ваше имя? - спросил Аксель Спарре.
     Дес-Фонтейнес   угрюмо  назвал  себя.  Аксель  Спарре  прочитал  донос,
написанный   капитаном  галеры  и  комитом  Сигге.  Премьер-лейтенант  сидел
опустив  голову.  Капеллан прочитал свидетельство офицеров, присутствовавших
при поединке. Ларс Дес-Фонтейнес молчал.
     - Когда,  где  и  сколько  вы  получили  от  московитов  за  то,  чтобы
превозносить их добродетели? - спросил Аксель Спарре.
     Премьер-лейтенант не ответил.
     - Чистосердечным  раскаянием  вы  еще  можете  смягчить  свою участь! -
сказал Аксель Спарре. - Советую вам подумать.
     - Но  как  мне  раскаяться?  - спросил, помедлив, Ларс Дес-Фонтейнес. -
Научите!
     Капеллан  и  Аксель  Спарре в два голоса принялись ему советовать. Ларс
Дес-Фонтейнес  плохо  соображал,  но слушал внимательно. Он не слишком верил
доброжелательности  королевского  прокурора: после всего происшедшего в зале
совета  тот не мог желать его спасения. Нет, он напишет королю по-своему, не
имеет никакого смысла так глупо умирать...
     И  весь следующий день, словно в лихорадке, он писал униженное прошение
его  величеству  королю.  А  рядом  все  визжала  и визжала старуха, которую
должны  были  казнить  за  колдовство. Было слышно, как она богохульствует и
призывает  бога,  как  она  бьется  в  двери  и  рыдает.  Поздним вечером ее
проволокли  по  коридору  на  плац - казнить. И в замке Грипсхольм сделалось
так  тихо,  как,  наверное,  бывает  в  могиле.  Впрочем,  подземелье и было
могилой. Отсюда не выходили почти никогда...
     На  другую ночь премьер-лейтенанту был прочитан приговор. Дес-Фонтейнес
выслушал  его  молча,  с  напряженным  спокойствием. Но лицо его почернело и
дрогнуло,  когда  он  узнал,  что  приговорен  к  смертной  казни трижды: за
убийство в поединке, за бесчестье особы короля и за восхваление врага.
     - А мое прошение? - спросил он тихо.
     - Ответа еще нет! - ответил помощник королевского прокурора.
     После  исповеди  и  причастия,  под  медленный  бой  часов  на  ратуше,
приговоренных  вывели  на  плац. Крупными хлопьями падал мокрый снег. Двести
королевских  драбантов  стояли  правильным  четырехугольником вокруг низкого
эшафота,   на   котором   палач   в   красном  колпаке  точил  бруском  свой
двенадцатифунтовый топор. Трещали и чадили смоляные факелы.
     Первым  на  эшафот,  тяжело  ставя опухшие, кровоточащие ноги, поднялся
тот  самый  человек,  которого  премьер-лейтенант  приказал на галере пытать
водою,  когда  возвращался  в  Стокгольм,  -  Дес-Фонтейнес узнал его сразу.
Щербатый,  казалось,  с  любопытством  оглядел  высокие  стены  замка,  ряды
драбантов,  капеллана,  помощника  королевского  прокурора...  Он  о  чем-то
сосредоточенно  думал  и,  может быть, даже хотел произнести какие-то слова,
но  не  успел. Ударили барабаны, палач бросил его на плаху, подручные палача
растянули  его  руки  цепями,  тюремный  капеллан  начал  читать отходную, и
вместе  со  словом  "аминь"  двенадцатифунтовый  топор,  со свистом разрубив
воздух, отсек напрочь голову Щербатого.
     Барабаны смолкли.
     Ларс Дес-Фонтейнес поднялся на эшафот.
     Помощники  палача  натянули цепями его руки, палач ударил его в спину и
повалил  на  плаху.  Он  потерял сознание, а когда очнулся, то услышал слова
помилования, которые мерным голосом читал помощник королевского прокурора:
     - "...после  чего,  лишив  офицерского  звания,  дворянства, имущества,
имени  и  фамилии,  сослать  на  вечные  времена  загребным  каторжанином  в
галерный  флот  его  величества  короля, дабы примерным поведением, постом и
молитвами,  а  также  постоянным  трудом,  тот,  который  именовался  Ларсом
Дес-Фонтейнес,  мог  искупить  свои  грехи  перед богом и преступления перед
королем..."
     Помощники  палача  дернули  цепи.  Ларс  Дес-Фонтейнес  встал  на ноги.
Барабаны ударили в третий раз. Начался обряд гражданской казни.
     Жизнь он сохранил.
     Но какой она будет, эта жизнь?


4. ПУСТЬ УНИЧТОЖАТ ГОРОД!

     Король  уезжал в Польшу, и потому последние дела доделывались наспех. У
охотничьего  замка Кунгсер, где под предлогом устройства весеннего карнавала
Карл  уже несколько дней готовился к тайному отъезду, ржали верховые лошади;
свитские  генералы, одетые по-походному - в кольчугах под плащами, - дремали
под  турьими,  лосевыми  и  медвежьими  чучелами  в  галерее  замка; солдаты
конного   батальона   гвардии   драбантов,   назначенные   сопровождать  его
величество,   построившись,   клевали   носами.  Дремали  на  ветру  рейтары
лейб-регимента, лейб-драгуны, трубачи, гобоисты, литаврщики, барабанщики...
     В маленьком кабинете горели свечи.
     Карл,   в   серо-зеленом  походном  кафтане,  заложив  руки  за  спину,
нетерпеливо  слушал  графа  Пипера,  Нордберга,  Акселя  Спарре  и  генерала
Штерна.
     - Уничтожить   Архангельск   можно   также   через  посредство  посылки
нескольких  тысяч  войск с берегов Ладожского озера, - говорил граф Пипер. -
Они  отправятся  из  Кексгольма  через  Ладогу  и  Свирь  к северному берегу
Онежского  озера,  где  проходит  стародавний путь по рекам и через волоки в
Белое море...
     - Путь  слишком  длинен,  -  отрывисто  сказал Карл. - Московиты сомнут
наших солдат...
     Помаргивая, он смотрел на карту, которую держал генерал Штерн.
     - Еще что?
     - Можно  также  послать несколько отрядов шведских храбрецов к северным
рубежам,  дабы  оттянуть  силы русских от Архангельска, - предложил Штерн. -
Вот сюда - на Олонец-Кондуши...
     Генерал показал ногтем - как пойдет отряд.
     - В  первую  очередь  -  экспедиция,  -  произнес Карл. - Пять кораблей
мало. Семь.
     Граф Пипер поклонился.
     - Командовать ярлу Юленшерне!
     Пипер  поклонился  еще  раз.  Штерн  стал  сворачивать  карту в трубку.
Аксель Спарре вздохнул.
     - Еще что? - спросил Карл. - Вы все крайне медлительны...
     Капеллан  Нордберг  шагнул  вперед к Карлу. Палаш висел у него на левом
бедре,  справа в сумке были уложены пистолеты. Когда он пошевельнулся, стало
заметно, что под сутаной у него надета кольчуга.
     - Что вам угодно? - спросил Карл своего духовника.
     - Пусть  уничтожат город, - быстро заговорил Нордберг, - пусть покончат
с   кораблестроением,   затеянным   московитами.   Сжечь  верфи,  сжечь  все
корабельные   запасы,  повесить  на  видном  месте  корабельных  мастеров  -
русских,  датских,  голландских,  чтобы  смертно  боялись  строить  корабли,
навсегда запомнили...
     - Город сжечь тоже! - сказал Карл.
     И отвернулся, насвистывая.
     - Не  щадить  никого!  -  прижимая ладонью щеку, говорил Нордберг. - Не
правда  ли, ваше величество? Уничтожить все в городе. Всех и все. Пусть трое
суток  матросы и отряды абордажных команд грабят город. И взять контрибуцию.
Ваше величество, не правда ли, следует взять контрибуцию?
     Карл  старательно высвистывал мелодию приступа: "Живее коли, руби и бей
во славу божью". Мотив не давался ему.
     - Солдат  в  экспедицию  брать  поменьше! - сказал Нордберг. - Наемники
лучше справятся с этим делом. Наемники жаднее. Кто будет ими командовать?
     - Предположительно  полковник  Джеймс, - ответил граф Пипер. - Он долго
был  в  Архангельске  и  отлично знает город. Он, между прочим, считает, что
нужно сжечь Холмогоры тоже. И еще одну верфь - Вавчугу.
     - Да,  да,  -  перестав  свистеть,  подтвердил Карл. - Вавчугу, Казань,
Сибирь...
     У графа Пипера приподнялись брови, капеллан Нордберг мягко напомнил:
     - Казань  и  Сибирь  пока  еще  далеко,  ваше  величество. Мы сожжем их
несколько позже, когда, расправившись с Августом, пойдем на Москву.
     Карл кивнул. Ему принесли перловую похлебку - подкрепиться на дорогу.
     - Драбантов кормят? - спросил король.
     - Да, ваше величество.
     - Чем?
     - Они получили похлебку из этого же котла.
     Король ел стоя. Аксель Спарре быстро докладывал о секретных агентах.
     - Что эти русские в Стокгольме? Изловлены? - чавкая, спросил Карл.
     - Русский! - поправил Спарре. - Он казнен...
     Граф  Пипер  держал  тарелку  на  серебряном  подносе, король отщипывал
кнэккеброд, не читая, подписывал бумаги, - какой агент куда назначен.
     - Барон  Лофтус  -  в  Архангельск,  -  подсказал  Спарре.  - Он изучал
медицину  и  с  успехом  займет  место  лекаря  у  воеводы  Прозоровского. В
прошении,  повергнутом  к  стопам  вашего  величества,  наш  бывший  агент в
Московии,  рисуя  картины жизни московитов, пишет, что князь Прозоровский не
отличается  ни  храбростью,  ни  умом.  Воевода  на Двине - противник реформ
молодого  царя  Петра  и может быть нам полезен, так как чрезвычайно напуган
нарвским поражением...
     Карл подписал, насвистывая.
     - И  не  щадить  никого там, в Московии! - сказал он строгим голосом. -
Даже  дитя  в  колыбели  должно  быть  уничтожено, ибо из него может вырасти
противник нашей короны. Экспедицию надлежит отправить без промедления...
     Король  был  на  редкость разговорчив нынче. По всей вероятности он сам
это  почувствовал,  потому  что  внезапно  насупился и замолчал. Более он не
сказал ни единого слова.
     Генерал  Штерн,  встав  на  колено, поправил королю его огромные шпоры.
Граф  Пипер  подал  зеленый  плащ, Аксель Спарре - шляпу. Нордберг пригладил
Карлу косичку парика, уложенную в кожаный мешочек - по-походному.
     На  башне  охотничьего замка запел горн, снизу ему ответили фанфары. На
поляне,  под  лапчатыми  елями, замерли артиллеристы с горящими пальниками в
руках,  готовясь  к  прощальному  салюту  в честь отбывающего короля. Второй
Цезарь,  викинг  среди  викингов,  юный  северный  Сигурд, Зигфрид - отбывал
вглубь  Европы,  в Польшу, в Саксонию, туда, где его ждала слава величайшего
из  полководцев  мира.  Отощавшие,  промотавшиеся  гвардейцы  короля, зевая,
звеня  стременами,  шпагами  и  пиками,  садились  на  рослых  коней. Им уже
грезились  жирные немецкие колбасы, скворчащие на сковородках, доброе пьяное
пиво  Баварии,  харчевни,  где  победители  не  платят,  веселые,  ласковые,
розовотелые польки...
     На   деревянных,  пахнущих  смолою  ступенях  замка  капеллан  Нордберг
благословил  коленопреклоненного  короля, генералов Гилленкрока и Реншильда,
свиту,  воинство.  Минутой позже Карл уже сидел в седле, суровый, молчаливый
-  воплощение  рыцаря. На невысокой деревянной башне замка ударил выстрел из
мушкета,  одновременно  загрохотали орудия под соснами. Королевский штандарт
поднялся  над  полком  гвардии.  Барабанщики  драбантов  подняли  и опустили
палочки.   Двадцать   четыре  барабана  били  "поход,  господь  осеняет  нас
благостью". Король Швеции покинул страну.


5. ПОСЛЕДНЯЯ НЕУДАЧА

     Капитаны  галер  сидели  в  креслах.  Возле  каждого капитана стоял его
комит  - в парадном желтом кафтане с серебряным свистком на груди. Профосы с
кнутами в руках скучали на шаг от комитов.
     Капитаны пили бренди и закусывали жареным хлебом.
     Мимо  капитанов  длинной  чередою  шли  каторжане  -  будущие гребцы на
галерах. Барабан бил медленно - каторжане едва волочили свои цепи.
     Комиты  опытным  взглядом отбирали гребцов, которые еще могли работать.
Когда  такой  каторжанин  переступал  жирную  черту  на  каменном полу перед
капитанами,  профос,  по  знаку  комита, дотрагивался до каторжанина кнутом.
Каторжанин  останавливался.  Барабан  замолкал.  Профос  и комит осматривали
человека,  как  лошадь  на  ярмарке:  есть  ли зубы, целы ли ноги и руки, не
сломаны  ли  под  пыткой  ребра.  Если  каторжанин годился, лекарь галерного
экипажа  при  помощи  кузнеца  клеймил  его раскаленными железными литерами.
Затем  каторжан,  отобранных на одну галеру, сковывали цепью - по двенадцать
человек. Профос напамять читал им "правила жизни и смерти".
     Правила  были  простые:  за  проступки наказывались или "ударами кнута,
вплоть  до  последнего  дыхания",  или  "смертью,  посредством  повешения на
удобной для сего рее".
     Каторжане  слушали  молча, лица их ничего не выражали, кроме усталости.
Капитаны  лениво  судачили  и  скучали.  Только  у  комитов были озабоченные
глаза:  за ход галеры отвечали они. А что можно сделать, когда каторжан мало
и  все  они  истощены  пытками и тюрьмами, а те, кто чуть поздоровее, делают
все,  чтобы  убежать, галер же в королевском флоте много и гребцов всегда не
хватает...
     Бывшего  премьер-лейтенанта  капитан  галеры Мунк Альстрем узнал сразу,
так  же  как  узнал его и комит Сигге. Кнут со свистом врезался в обнаженную
широкую спину каторжанина. Ларс Дес-Фонтейнес остановился. Барабан замолк.
     - Это  тебе  не  нравилась  моя галера? - с улыбкой спросил Альстрем. -
Это ты ругал меня за то, что слишком много каторжан у меня убежало?
     Комит  Сигге и профос велели Дес-Фонтейнесу показать зубы, согнули руки
в   локтях,   попробовали   крепость   мышц.   Альстрем  все  еще  улыбался,
предчувствуя  сладость мести. Подручный кузнец качнул мех, раскалил железные
литеры  клейма  так,  что  они стали белыми. После клеймения лекарь присыпал
ожог мелким серым порохом...
     К  вечеру  тот,  кто раньше назывался Ларсом Дес-Фонтейнесом, а теперь,
как  все галерные каторжане, имел кличку - Скиллинг, избитый кнутом по лицу,
лежал  на  банке, прикованный к деревянному брусу. Над портом кричали чайки.
Галера медленно покачивалась и тихо поскрипывала.
     - Э,  парень!  -  окликнул его кто-то по-русски, негромко. - Капитан на
борту?
     - На  борту! - по-русски же, чувствуя охотничьим чутьем добычу, ответил
Скиллинг. - А тебе для какой надобности капитан?
     Незнакомец  спрыгнул  с  причала,  потом  спустился вниз - к Скиллингу.
Видимо,  он был здесь своим человеком, его не задержали часовые. Одет он был
в  кожаный  короткий  кафтан  и  в  пестрый  камзол,  какие косят зажиточные
ремесленники.  На  боку  у  него  висела  большая  сумка, из которой торчали
горлышки бутылок рома и водки.
     - Здорово  тебя разукрасили! - сказал незнакомец, вглядываясь в опухшее
лицо Скиллинга.
     Он  достал  из-за  пазухи  свернутый  в  трубочку  листок  пергамента и
протянул его Скиллингу. Тот взял. Незнакомец шепнул:
     - Щербатого казнили. Скажи кому надо.
     Скиллинг  засунул  пергамент,  свернутый  трубочкой, за рубашку. Сердце
его  билось  часто. Вот она, судьба. Сейчас он спасется. Сейчас кончатся все
его  мытарства.  Стокгольмские шпионы в его руках. Он - каторжанин, конченый
человек,  не  имеющий  имени,  раскроет  то,  что  не  удалось самому Акселю
Спарре.
     Незнакомец  смотрел  на  него  пристально. Скиллинг постарался ответить
ему простодушным взглядом.
     - Да  я  не  обознался  ли? - спросил настороженно незнакомец. - Семен,
что ли?
     Скиллинг кивнул.
     - А  ну,  дай-ка  назад  цидульку!  -  приглушенным  голосом потребовал
незнакомец.
     Скиллинг  вжался  в  борт  галеры. Теперь он старался молчать, чтобы не
выдать свое иностранное произношение.
     - Дай! - приказал незнакомец, и глаза его угрожающе блеснули.
     У  Скиллинга  не  было  оружия,  и  он  был  прикован. Он оскалил зубы,
приготовился  кричать. Тогда вдруг незнакомец со страшной силой ударил его в
подбородок  и  выхватил  записку.  Скиллинг  потерял  сознание,  а когда оно
вернулось  к  нему, он услышал, как незнакомец рассказывает комиту на чистом
шведском языке:
     - Этот  пес хотел вытащить у меня нож. Я с ним беседовал как человек, а
он кинулся на горло - душить...
     Скиллинг  закричал,  что это не так, но комит замахнулся плеткой и стал
стегать  его  по бритой голове, по лицу, по щекам. С этого мгновения он стал
отверженным  среди  гребцов  шиурмы.  Еще  дважды  он  пытался  заговорить с
подкомитами, но в ответ получал удары кнутом...
     В море вышли под вечер.
     Над  сизыми  водами  Балтики  плыли  холодные  багряные облака. Свистел
морской  ветер.  Со  скрежетом  двигались весла в огромных уключинах. Ровно,
настойчиво,  гулко  бил  барабан, ухали литавры. На корме, под трельяжем, за
которым  развевался флаг, сидели в покойных креслах капитан Альстрем и барон
Лофтус  -  лекарь  и  разведчик,  которого  нужно  было  срочно  доставить в
Улеаборг,   чтобы  оттуда  с  документами  датчанина  он  мог  проникнуть  в
Архангельск.  Попивая  зеленый  бенедиктинский  ликер,  барон Лофтус гнусаво
говорил:
     - Еще  немного,  совсем немного, и я буду иметь честь и счастье вручить
шаутбенахту  ярлу Эрику Юленшерне ключи от города Архангельска, который есть
северные  ворота  Московии. Его величество примет Архангельск или то, что от
него  останется, под свою державную руку. Россиянам путь к морю будет закрыт
навеки...
     - Нет  деятельности  более  опасной,  нежели  ваша!  -  сказал  капитан
Альстрем.  -  Мужество  льва  и  мудрость змеи должны сочетаться в человеке,
который посвятил себя делу служения короне вдали от Швеции...
     - Да,  это  так,  -  охотно согласился Лофтус. - Точность и добротность
сведений,  исходящих  от  тайных агентов, иногда значат больше, чем победа в
сражении.  Конечно,  то,  что  делает  агент,  представляет  собою некоторую
опасность для его жизни, но что она в сравнении с величием короны?
     - Слава королю! - произнес капитан.
     - Да продлит господь его дни! - набожно заключил Лофтус.
     Словно  завороженные  торжественными мыслями, оба замолчали. Галера шла
невдалеке  от  плоского  берега.  Огромный  шведский флаг - золотой крест на
синем поле - вился за ее кормою.


6. ВЫ КОМАНДУЕТЕ ЭСКАДРОЙ!

     - Ну? - спросил Юленшерна.
     Граф   Пипер   задумался   над  шахматной  доской.  Шаутбенахт  ждал  с
нетерпением. Наконец Пипер пошел конем и отхлебнул бургундского.
     - Король повелел готовить эскадру! - сказал Пипер.
     - В Архангельск?
     - Да, но пока об этом никто не должен знать.
     - Разумеется!  -  сказал  Юленшерна.  -  Я думаю, что и фрау Маргрет об
этом не следует знать...
     Пипер усмехнулся:
     - Ну, она-то знает. Она всегда все знает.
     - Если  она  узнает,  то захочет идти с эскадрой, - сказал Юленшерна. -
Она  давно  готовится  к  дальнему плаванию. И надеется на вашу помощь в том
случае, если я не пожелаю взять ее с собою...
     Граф пожал плечами:
     - Вы командуете эскадрой, гере Юленшерна.
     - Но вы первое лицо в королевстве, и я обязан повиноваться вам.
     Пипер засмеялся ласково.
     - Мы  родственники,  гере  Юленшерна,  не  надо забывать, - вы муж моей
дочери...  И  если рассудить здраво, то почему бы нам и не побаловать ее? Не
так уж ей весело живется, не правда ли?
     - У нее достаточно развлечений! - хмуро сказал Юленшерна.
     Граф  Пипер  сделал еще один ход. Юленшерна смотрел на доску рассеянно.
Он  думал:  "Да, Маргрет, конечно, захочет отправиться в Архангельск. Что ж,
пусть  отправляется.  Она  предполагает  увидеть  там премьер-лейтенанта. Ее
постигнет жестокое разочарование..."
     - Чему вы смеетесь, гере Юленшерна? - спросил Пипер.
     - Разве я смеюсь? - изумился Юленшерна.
     Весь этот вечер он был в хорошем настроении.
     - Фрау  Маргрет  очень  добра! - сказал он Пиперу в присутствии жены. -
Чрезвычайно  добра. Она исхудала за те дни, пока велось следствие по делу ее
друга  детства премьер-лейтенанта Дес-Фонтейнеса. Она принимает очень близко
к   сердцу   неудачи   своих   дру