Премьер-лейтенант не узнал
капитана  и,  вежливо  извинившись,  сел  на  лошадь.  А  капитан  Альстрем,
помедлив,  постучал  деревянным  молотком  в  обитую  железом дверь и, когда
привратник   открыл,   с  поклоном  передал  ему  свой  донос,  адресованный
королевскому прокурору Акселю Спарре.
     В  эту  ночь Дес-Фонтейнес, впервые за восемь лет, напился допьяна. Пил
он  один.  Слуга,  высохший  словно  египетская  мумия, наливал ему кубок за
кубком.   Премьер-лейтенант   пил   жадно,   большими   глотками.   Медленно
отщелкивали  время  старые  часы  на камине, маятник в виде черной женщины с
провалившимися    глазницами   косил   косою   -   смерть   пожинала   плоды
скоропреходящих дней. Дес-Фонтейнес пил и смотрел, как косит смерть...
     Ночью,  пошатываясь,  он  вошел  в  таверну,  где  пили  купцы, офицеры
гвардии  драбантов,  кавалеристы и рыночные менялы. Уличные девки в чепчиках
и  нижних  юбках  плясали  на  дубовом  столе, рядом гадал гадальщик, дальше
бросали  кости  -  чет или нечет. Четверо офицеров пели новую песню о позоре
русских   под  Нарвой.  Дес-Фонтейнес  выслушал  песню  до  конца  и  сказал
офицерам, что они глупцы и вместо мозгов у них навоз.
     Молоденький  офицер, с пушком вместо усов, вскочил и завопил, что он не
позволит  произносить  неучтивости.  Дес-Фонтейнес  потянул его за нос двумя
пальцами.  На рассвете, с тяжелой головой, ничего не понимая, он слушал, как
высокий в оспинах капитан читал напамять старый закон о ведении поединка:
     "Если  муж скажет бранное слово: "ты не муж сердцем и не равен мужу", а
другой  скажет:  "я  муж,  как  и  ты",  -  эти  двое  должны встретиться на
перепутье  трех  дорог.  Если  придет  тот,  кто  услышал, а тот, кто сказал
слово,  не  придет,  то  он три раза крикнет: "злодей!" И сделает заметку на
земле.  Тогда тот, кто сказал слово, - хуже него, так как он не осмеливается
отстоять  оружием  то, что сказал языком. Теперь оба должны драться. Убитому
надлежит лежать в плохой земле".
     Дес-Фонтейнес  выбросил  шпагу  из  ножен  и  встал  в  позицию. Юноша,
которого  он  давеча  таскал  за  нос,  сделал подряд два неудачных выпада и
потерял  хладнокровие.  На  шестой минуте поединка премьер-лейтенант клинком
пронзил  горло  своему  противнику, выдернул шпагу, обтер жало краем плаща и
ушел  в  Нордмальм  -  в  деревушку,  чтобы пить дальше. Секунданты, опустив
головы,  стояли на сыром ветру, пели псалом над убитым. Его похоронили здесь
же,  на  перепутье  трех  дорог,  и  выпили желтой ячменной водки на деньги,
которые нашлись у него в кошельке.
     Весь  день  Ларс  Дес-Фонтейнес просидел за дубовым колченогим столом в
харчевне  "Верные  друзья". Он был трезв и зол. Дурные предчувствия измучили
его.   С   ненавистью  он  вспоминал  вечер,  проведенный  в  приемной  ярла
Юленшерны,  наглых  офицеров,  поединок,  годы, прожитые в Московии. Да, он,
Дес-Фонтейнес,  никому  более  не  нужен.  Нет  человека,  которому  была бы
интересна  правда, та правда, которую он привез с собою. Что-то случилось за
эти годы! Но что?
     В  сумерки  из  города  вернулась  старая  карга,  которую он посылал к
кормилице  Маргрет.  На  клочке  бумаги  Маргрет написала несколько слов, от
которых  его  бросило  в  жар.  Швырнув  старухе  золотой, премьер-лейтенант
поехал туда, где бывал столько раз в те далекие, невозвратимые времена.
     Над  городом  стлался  тяжелый  рыжий туман. При свете смоляных факелов
разгружались  огромные  океанские  корабли.  Сладко  пахло корицей, гниющими
плодами  и  фруктами,  привезенными  из  далеких  жарких  стран. Громыхая по
булыжникам,  из  порта  ползли  тяжелые телеги с грузами. В домах предместья
зажигались  огни,  лавочники  закрывали  ставни  своих лавок, гулящие девки,
громко хохоча, приставали к матросам, побрякивающим золотыми в карманах...
     И вдруг на плацу запели рожки солдат.
     Дес-Фонтейнес  попридержал  коня:  рожки  пели  громко,  нагло, их было
много,  и  солдат  тоже  было  много.  В  прежние  времена рожки не пели так
вызывающе   нагло  и  солдаты  не  маршировали  по  улицам  такими  большими
отрядами.
     Проехал  на  белом тонконогом коне полковник - тучный и усатый, за ним,
осаживая   жеребца,   проскакал  адъютант,  потом  пошли  батальоны.  И  все
остановилось:  и  подводы с грузами из порта, и матросы со своими девками, и
старики,  спешащие в церковь, и дети, и уличные торговки, и продавцы угля со
своими тележками...
     Мерно  ступая  тяжелыми  подкованными  башмаками, шли королевские пешие
стрелки  в  длинных  кафтанах с медными пуговицами, за ними двигались особым
легким  шагом  карабинеры,  потом  показалась  конница:  тяжелая - кирасиры,
средняя  -  шволежеры  в плащах, все с усами, и, наконец, гусары на поджарых
конях  в  сопровождении  пикинеров  при  каждом эскадроне. Грубые солдатские
голоса,  брань,  шутки,  командные  окрики  покрыли собою мирный шум города;
казалось,  солдаты никогда не пройдут - так их было много, и было видно, что
народ смотрит на войска покорно и не без страха...
     "Вот  для  чего его величество король закалял себя в юные годы, - вдруг
подумал  Дес-Фонтейнес,  -  вот  для  чего он среди ночи вставал с кровати и
ложился на пол..."
     А  солдаты  все  шли  и шли, и рожки все пели и пели, извещая горожан о
том, что дорога перед войсками должна быть очищена...
     Наконец  полки  миновали перекресток, и город вновь зажил своей обычной
жизнью...
     Старуха  кормилица  Маргрет  жила в доме, часть которого занимал амбар.
На  самом верху каменного здания, под черепичной кровлей, при свете масляных
фонарей,  четыре здоровенных парня, полуголых и белобрысых, крутили рукоятку
ворота;   пеньковый   канат,  наматываясь  на  вал,  втаскивал  наверх  туго
перевязанные  кипы  хлопка.  Совсем как много лет назад, если бы издалека не
доносились еще наглые, громкие звуки солдатских рожков.
     Премьер-лейтенант  постучал  в  знакомую  дверь  так же, как восемь лет
назад,  -  три  удара.  Загремел засов, и Дес-Фонтейнес вошел в низкую кухню
старой кормилицы, где едва тлели уголья в очаге.
     - Это  вы?  -  спросила  Маргрет  дрожащим  голосом. И вскрикнула: - О,
Ларс!
     Он  усмехнулся: эта женщина была попрежнему в его власти, он мог делать
с  ней все, что хотел. Она всегда будет в его власти, за кого бы ни выходила
замуж.  В  свое время она молила уйти с нею в глушь и поселиться в шалаше на
берегу  ручья,  но  он не согласился: с такими женщинами не слишком весело в
шалаше на берегу ручья...
     - Я  не  имел  чести  поздравить  вас  с браком, - сказал он холодно. -
Впрочем,  я  не смог даже выразить вам соболезнования по поводу безвременной
кончины гере Магнуса Стромберга...
     Дес-Фонтейнес  видел,  как  поднялась  и  бессильно опустилась ее рука,
слышал, как прошелестел шелк.
     - Но  вы...  вас  не  было!  -  плача  сказала  Маргрет.  - Вас не было
бесконечно  долго.  Мне даже казалось, что вы только снились мне в годы моей
юности...
     - Не  будем об этом говорить! - сказал он. - Я беден, вы богаты! Я буду
беден  всегда,  вы  не можете жить без роскоши. Вы разорили гере Стромберга,
теперь  вы  начали  разорять  гере  Юленшерну. Золото жжет вам руки. Я здесь
недавно,  но  уже слышал, какие охоты и пиры вы задаете чуть не каждый день.
Вы  не  слишком  горевали  без  меня,  Маргрет, не правда ли? И, пожалуй, вы
поступали  правильно. Не следует связывать свою жизнь и свою молодость, свою
красоту и все, чем вы располагаете, с таким человеком, как я...
     Он  вздохнул  как  бы  в  смятении.  Ей показалось, что он застонал, но
когда она бросилась к нему, он отстранил ее рукою.
     - Я  не  нужен  вам,  Маргрет,  -  сказал  он  голосом,  которым всегда
разговаривал  с  ней, голосом, в котором звучало почти подлинное отчаяние. -
Я  не нужен вам. И не следует вам терзать мое бедное сердце, Маргрет. Мне во
что  бы то ни стало надобно говорить с вашим отцом. Помогите мне в последний
раз...
     - С отцом?
     - Граф  Пипер единственный умный человек в королевстве. Я должен видеть
его непременно.
     Она молчала, раздумывая. Потом воскликнула:
     - Я  это  сделаю!  Вы будете приняты. Но что с вами, Ларс? Вам угрожает
опасность?
     Премьер-лейтенант усмехнулся с горечью:
     - Опасность угрожает не мне. Она угрожает Швеции.
     Уже  совсем  стемнело.  Маргрет зажгла свечи, поставила на стол бутылку
старого  вина,  цукаты,  фрукты.  Все  как прежде, как много лет назад. Лицо
Маргрет   разрумянилось,  глаза  блестели,  золотые  волосы  рассыпались  по
плечам. Она была счастлива. И он вел себя так, как будто был растроган.
     - Вы опять уедете в Московию? - спросила она.
     - Я бы хотел этого.
     - Я  убегу  к  вам  туда!  -  сказала  она смеясь. - Я сведу с ума всех
московитов. Я поеду за вами в Московию...
     Она  пила вино и не торопилась уходить, хоть было поздно. Дес-Фонтейнес
сказал, что близится полночь, она махнула рукой:
     - Все  равно  он  очень много знает обо мне. Пусть! Мне никто не нужен,
кроме вас. Только вы, боже мой, только вы...
     Он  поморщился:  ему  вовсе  не  хотелось,  чтобы ярл Юленшерна был его
врагом.  Но  Маргрет  целовала ему руки и молила не презирать ее. Он казался
ей  рыцарем,  совершающим  таинственные  подвиги во славу своей единственной
дамы.  Она  то  смеялась,  то  плакала и клялась ему в вечной любви. О своих
мужьях  она  говорила  с  презрением  и ненавистью и одинаково глумилась над
мертвым  и  над  живым.  Он  улыбался ее страшным шуткам и целовал мокрые от
слез глаза.
     Глухой  ночью,  измученная  любовью,  низко склонившись к его лицу, она
шептала, словно в горячке:
     - Я  очень  богата, очень. Я дам тебе денег. Зачем они мне без тебя? Ты
возьмешь столько, сколько тебе нужно. Возьмешь?
     Он  молчал  и  улыбался.  Все-таки  она  была прелестна, эта женщина, в
своем безумии. И кто знает, может быть, она ему еще пригодится?


4. ГРАФ ПИПЕР

     Тот  старик  был  прав:  ничего  хорошего  не ожидало Дес-Фонтейнеса за
дверью  кабинета  ярла  шаутбенахта. Юленшерна принял агента короны стоя, не
поздоровался, ни о чем не спросил и сразу начал выговор:
     - Ваши    донесения,    премьер-лейтенант,    по   меньшей   мере,   не
соответствовали   истине.  Вы  крайне  преувеличиваете  военные  возможности
московитов.  Его  величество  король  недоволен  вами. Дважды его величество
изволил  выразить  мысль,  что  вы  плохо  осведомлены  и самонадеянны. Ваши
донесения  всегда расходились с донесениями других лиц, посещающих Московию.
Шхипер  Уркварт  стоит  на иной точке зрения, нежели вы. Почему до сих пор я
не  получил  от  вас  подробного  плана  Новодвинской цитадели? Мне известно
также,  что  вы принадлежите к тем, которые позволяют себе осуждать действия
его величества...
     Дес-Фонтейнес  слушал  выговор молча, но глаза его насмешливо блестели.
Ему  был  жалок  этот надменный старик, много лет тому назад приговоренный к
колесованию  за свои пиратские похождения, этот сановник, прощенный покойным
королем  только  за то, что пиратские сокровища пополнили отощавшую шведскую
казну,  этот  властный и желчный адмирал, о котором матросы говорили, что он
продал  душу  дьяволу  и  теперь у него вместо сердца кусок свинца. Что бы с
ним  было - с адмиралом, если бы премьер-лейтенант поведал ему хотя бы самую
малость из того, что происходило вчера в кухне старой кормилицы Маргрет?
     - Здесь  вы  пьете,  -  говорил  Юленшерна,  - и, как мне известно, уже
успели  на  поединке  совершить убийство юноши из хорошей семьи. Подумайте о
своем  будущем!  Король  выслушает  вас  в  совете. Пусть же ваша речь будет
разумной.  Вы  много  лет  провели  в  Московии,  вы  знаете  слабые стороны
русского  войска.  Говорите  же о том, что может спасти вашу репутацию, а не
погубить  вашу жизнь. В дни вашего детства вы были друзьями с моей супругой,
она  просила  меня за вас, и тот совет, который вы получили от меня сегодня,
я даю вам по просьбе моей жены.
     Премьер-лейтенант   взглянул   на  шаутбенахта.  Юленшерна  смотрел  на
Дес-Фонтейнеса  твердо  и  надменно,  ничего  нельзя  было  прочитать в этих
жестких, кофейного цвета глазах.
     - Идите! - сказал Юленшерна.
     Дес-Фонтейнес вышел.
     В  этот  же  вечер он получил приглашение прибыть к графу Пиперу - шефу
походной  канцелярии  Карла  XII  и  государственному  секретарю.  В кругах,
близких  ко  двору,  было известно, что отец Маргрет в свое время не слишком
одобрительно относился к войне с русскими.
     - Моя   дочь   просила   меня   принять   вас!  -  сказал  граф,  когда
Дес-Фонтейнес ему представился. - Вы были друзьями детства, не так ли?
     - В  давние  времена,  граф,  -  сказал  Дес-Фонтейнес.  - В те далекие
времена,  когда  вы  еще  не  стали гордостью королевства и не носили титула
графа.
     Пипер  любезно  улыбнулся.  Он  сидел  в  глубоком  кресле  - жирный, с
короткими,  не  достающими  до полу ногами. Из-под огромного завитого парика
смотрели умные пронизывающие глаза.
     - Я слушаю вас! - сказал он.
     - Я  бы хотел выслушать вас, граф! - сказал Дес-Фонтейнес. - Я давно не
был в королевстве. Мне бы хотелось знать, что думают здесь о России.
     - Царь  Петр  проиграл  Нарву,  -  словно  бы размышляя, начал Пипер. -
Проиграл  так, что медаль, на которой запечатлен его позор, ныне чрезвычайно
популярна.  Нам представляется, что единственная наша дорога - на Москву. Мы
предполагаем,  что  когда  наши  флаги  начнут развеваться на древних стенах
Кремля,  тогда  все  остальное  произойдет  само  собой. Курица в нашем супе
будет  сварена. Золотой крест на синем поле, поднятый над русским Кремлем, -
единственное  разумное решение восточного вопроса, не так ли? Его величеству
благоугодно  продолжать  дело,  о котором говорили блаженной памяти Торгильс
Кнутсон  и  достопамятный Биргер. Стен Стурре также учил гиперборейцев тому,
что  дорога  у  них  -  только  на восток. Зачем же нам вязнуть в Ингрии или
Ливонии, зачем нам мелкие победы, когда слава ждет нас в Москве?
     Дес-Фонтейнес  молчал,  неподвижно  глядя в широкое, розовое, спокойное
лицо графа.
     - Мне  также  доподлинно  известно,  - продолжал Пипер, - что блаженной
памяти  король  Карл  IX  не  раз  говорил  о  необходимости для нас захвата
северной  части  побережья  Норвегии. Русские имеют один порт - Архангельск.
Стоит  нам захватить север Норвегии, и торговля с Архангельском пойдет через
наши  воды.  Во  исполнение  этой  мысли  его величество, ныне здравствующий
король,   объявил   своим  указом  экспедицию  в  Архангельск.  Корабли  для
экспедиции   достраиваются.  Архангельск  будет  уничтожен.  Но  это  только
начало,  временная мера для прекращения связи московитов с Европой. Москва -
вот истинное решение вопроса. Надеюсь, вы согласны со мной?
     - Нет! - сказал премьер-лейтенант.
     Граф Пипер округлил светлые ястребиные глаза.
     - Вы несогласны?
     - Решительно несогласен.
     - В чем же именно?
     Премьер-лейтенант   помолчал,  собираясь  с  мыслями,  потом  заговорил
ровным голосом, спокойно, неторопливо:
     - Многие  поражения  армий  происходили  оттого, что противник был либо
недостаточно  изучен,  либо,  в угоду тому или иному лицу, стоящему во главе
государства,  представлен  не  в своем подлинном, настоящем виде. Изображать
противника  более  слабым,  чем  он  есть  на самом деле, унижать его силы и
возможности  -  по-моему,  это  есть  преступление перед короной, за которое
надобно колесовать...
     Граф   Пипер   слегка   шевельнул   бровью:  премьер-лейтенант  начинал
раздражать его.
     - Колесовать!  -  спокойно повторил Дес-Фонтейнес. - Дипломаты и послы,
быть  может,  и  правильно  поступают,  изучая  сферы,  близкие  ко  двору и
заполняя  свои  корреспонденции  описаниями  характеров и слабостей того или
иного вельможи или даже монарха, но в этом ли одном дело?
     Пипер  слегка  наклонил  голову:  это  могло  означать  и  то,  что  он
согласен, и то, что он внимательно слушает.
     - Проведя  восемь  лет  в  России  и  не  будучи  близким  ко  двору, -
продолжал  премьер-лейтенант,  -  я  посвятил  свой  досуг другому: я изучал
страну, характер населения, нравы...
     - Нравы?
     - Да,  гере,  нравы  и  характеры.  Я  изучал  народ, который мы должны
уничтожить,  дабы  проложить  тот  путь  к  Москве,  о котором вы только что
говорили.  Ибо  иного  способа  к  завоеванию  России  у нас нет. Царь Петр,
несомненно,  явление  более  чем  крупное,  но дело не в нем или, вернее, не
только в нем.
     - Это интересно! - произнес граф Пипер. - Прошу вас, продолжайте...
     - Восемь  лет  я  прожил  в России, восемь долгих лет. Дважды я был под
Азовом,  испытал  вместе  с  русскими  поражение под Нарвой и был свидетелем
многих  происшествий чрезвычайных, чтобы не говорить слишком высоким слогом.
Вы  изволили  упомянуть  о  медали,  граф.  На ней изображен плачущий Петр и
высечены слова: "Изошел вон, плакася горько". Так?
     - Да!  -  усмехнулся,  вспоминая  медаль,  Пипер.  -  Медаль  выбита  с
остроумием. Шпага царя Петра брошена, шапка свалилась с головы...
     - К  сожалению,  граф, шпага не брошена. Жалкое остроумие ремесленника,
выбившего  медаль,  направлено  не  к насмешке над порочным, но к затемнению
истины  для  удовольствия  высоких  и сильных особ. Придворные пииты, так же
как  и  делатели подобных медалей, есть бич божий для государства, если они,
желая  себе милостей и прибытков, бесстыдно лгут и льстят сильным мира сего,
искажая истину...
     - Мы отвлеклись от предмета нашей беседы, - сказал Пипер.
     - Шпага  не  брошена, граф! - произнес премьер-лейтенант значительно. -
Рука  московитов  крепко  сжимает  ее  эфес.  И  нужны  все  наши силы, весь
шведский  здравый  смысл,  весь гений нашего народа, крайнее напряжение всех
наших  возможностей,  дабы  противостоять стремлению России к морю. Россияне
считают  это  стремление  справедливым.  Мы стоим стеною на берегах Балтики.
Они  эту  стену  взломают,  и  если мы не послушаемся голоса разума, Швеция,
граф, перестанет быть великой державой.
     Пипер иронически усмехнулся.
     - Что же делать бедной Швеции?
     Дес-Фонтейнес словно не заметил насмешки.
     - Шпага  брошена  только  на  медали, - сказал он. - Русские не считают
Нарву поражением окончательным...
     - Участники  битвы  с  русской  стороны  во главе с герцогом де Кроа, -
холодно  перебил  Пипер,  -  рассказывали  мне,  что разгром был полный, что
русские бежали панически, что...
     Премьер-лейтенант усмехнулся.
     - Раненому  битва всегда представляется проигранной, - сказал он. - Как
же  видит  ее  изменник?  Герцог  де Кроа, приглашенный русскими служить под
русским  знаменем,  - изменник, стоит ли слушать его? Еще до начала сражения
иностранные  офицеры объявили битву проигранной и только искали случая, дабы
продать  свои  шпаги  его  величеству  королю.  Брошенные  своими офицерами,
преданные  и  проданные  русские солдаты тем не менее сражались до последней
капли  крови,  и  я  никогда  не забуду тот день, когда они уходили по мосту
через  Нарву,  под  барабанный  бой с развернутыми знаменами, под прикрытием
Семеновского  и  Преображенского  полков.  Кто  видел  это поражение, тот не
может не задуматься о будущем.
     - Но все-таки - поражение?
     Дес-Фонтейнес  молча  барабанил  пальцами  по столу. Граф Пипер говорил
долго.   Премьер-лейтенант   иногда   кивал  головой  -  да,  да,  все  это,
разумеется, так. Но в глазах его застыло упрямое холодное выражение.
     - Вы все-таки несогласны со мной? - неприязненно спросил Пипер.
     - Все  это  так! - сказал Дес-Фонтейнес. - Им приходится туго, есть еще
налоги:  берут  за  уход  в  море и за возвращение с рыбой, берут за дубовый
гроб,  берут  уздечные,  за  бороды,  за  топоры,  за бани. Мужиков гонят на
непосильные  работы; сотни, тысяч