леса, Митенька стоял рядом, близко, тоже смотрел вперед.
     - Боязно? - тихо спросил Рябов.
     - Нет, не боязно!
     Он помолчал, сказал с коротким вздохом:
     - Крыкова жалко, Афанасия Петровича, дядечка! Все об нем думаю...
     - Жалью  моря  не переедешь! - горько ответил Рябов. - Жалеть - не дело
делать. Легко...
     На носу вперед смотрящий ударил в малый колокол, тревожно крикнул:
     - Прямо по носу открываются выносные башни крепости!
     По шканцам передали:
     - Прямо по носу выносные башни крепости, гере лейтенант!
     - Прямо по носу выносные башни крепости, гере капитан!
     - Загалдели! - сказал Рябов. - Небось, видим...
     На  шканцах,  на  пушечных  палубах,  на баке барабаны дробью ударили к
бою!  Дечные  офицеры  сжали  зубами  свистки.  Пушкари  припали  к открытым
портам.  Рябов,  щурясь,  остро  смотрел  вперед,  вглядывался  в  башни,  в
крепостные  валы,  в  низкие  железные,  наглухо закрытые ворота, в зубчатые
стены, в серые рваные тучи над крепостной колокольней...
     - Фитильные! Зажечь фитили! - велел шаутбенахт.
     Дечные  офицеры  пронзительно  засвистели в свистки, готлангеры подняли
ядра,  готовясь закладывать новые после выстрела. Юленшерна вынул из кармана
платок.  В  это  мгновение к нему сзади подошел Якоб с подносом, поклонился.
Юленшерна вздрогнул. Якоб сказал учтиво:
     - Кофе для гере шаутбенахта...
     - К черту! - отрезал Юленшерна.
     Еще раз ударил колокол, по шканцам передали:
     - Прямо по носу открылась вся крепость, гере лейтенант!
     - Прямо по носу открылась вся крепость, гере капитан!
     Корабль  шел  на  крепость.  Юленшерна  ждал. Еще немного - и он махнет
платком.  Тогда  весь борт ударит из всех пушек - от самых легких на верхней
палубе до самых тяжелых на гон-деке.


                                      Не для ради князя Владимира,
                                      Да не для ради княгини Апраксии,
                                      Да для ради земли светлорусские,
                                      Да для ради вдов, сирот, людей бедных.

                                                                      Былина


ГЛАВА ВОСЬМАЯ


1. ПОДВИГ

     Прямо  по  носу  флагманской "Короны" открылась вся крепость. Она стала
нынче  иной,  чем  тогда,  когда  кормщик  гостевал  у Сильвестра Петровича:
сейчас  ни  души не было видно на ее боевых башнях и валах, ни единого звука
не  доносилось  оттуда,  где так недавно день и ночь стоял неумолчный грохот
тяжелых  и  больших  работ. Можно было подумать, что там все еще спали, и на
одно  мгновение Рябову стало не по себе: ужели не готовы? Ужели не видят, не
слышат,  какая  идет  беда, каким разорением грозит городу шведская эскадра,
сколько  наемников  в  шлемах  и панцырях стоят на шканцах кораблей, сколько
пушек  смотрят  из  портов, сколько жадных глаз шарят по берегам Двины, ища,
где будут грабить, что жечь, кого убивать?
     Но  зоркий взгляд кормщика тотчас же приметил, что кто-то шевельнулся и
скрылся  на  башне  крепости,  и  по  тому, как быстро мелькнул там человек,
Рябов  понял:  ждут,  готовы,  примут  вора как надобно, начнут во-время, не
припоздают.  Теперь  -  его  черед,  теперь  наступило  время его труду, его
работе.  И  в  один  краткий  миг он приготовился - взглядом приметил вешки,
обозначавшие  мель,  сильнее  уперся ногами в смоленые доски палубы, плотнее
положил ладони на ручки штурвала.
     Митенька  стоял  сзади,  у  левого его плеча, переводил, если что нужно
было  перевести,  Якоб  приносил  шаутбенахту  то  кофе,  то набитую табаком
трубку,  то  кружку  горячего  пунша.  Сырой  ветер  посвистывал  в  снастях
флагманского  корабля,  тяжелые  дождевые  капли летели в лицо. Крепость все
приближалась,  все  вырастала,  грозные  строгие  башни  и валы ее словно бы
мчались навстречу кораблю.
     - Шел  бы  ты  отсюда  к  борту,  что ли! - сказал Рябов Митеньке. - Не
добежишь, как приспеет время.
     - А  переводить  тебе  кто будет, дядечка? - спросил Митенька. - Нельзя
мне уйти, сразу схватятся...
     - Сказано, уходи! - приказал Рябов.
     Но  Митенька не ушел, остался стоять у левого плеча кормщика, ослушался
чуть  не  в первый раз в жизни, глядел вперед - на башни и валы крепости, на
вешки,  которые  все  заметнее  покачивались  на  серой воде. Уже можно было
разглядеть  прутья,  которыми  они были связаны, пеньковые веревки, которыми
они были стянуты.
     - О!  -  произнес  Уркварт.  -  Московиты  в  спешке  не  сняли  вехи с
фарватера.  Тем  лучше,  черт подери, тем лучше! Тут следует брать левее, не
правда ли?
     Митенька  перевел,  Рябов  ответил,  что  так-де  и  пойдет.  Он слегка
переложил   ручки  штурвала,  "Корона"  чуть  накренилась,  ветер  засвистал
громче.
     - Дядечка,  -  шепотом  спросил  Митенька,  -  а что Афанасий Петрович,
может, живым ушел? Один кто-то ушел...
     - Убили  капитана!  -  ответил Рябов. - Не мог он уйти. Офицер бы ушел,
солдат бы бросил? Нет, не таков был человек...
     Теперь  совсем уже недалеко оставалось до вешек, и Рябов, вглядываясь в
них,   широко,   всей   грудью   вздохнул,   окончательно   приготовляясь  и
приноравливаясь  к  тому, что должен был выполнить. Крутой румянец проступил
на  его  щеках,  складка  легла между бровями, напряглись и вздулись мускулы
под тонкой парчой дорогого кафтана.
     Корма "Короны" покатилась вправо, нос шел к вешкам.
     В  последний  раз  кормщик  взглянул  на  башни крепости и более уже не
отрывал светлого и напряженного взгляда от пути, которым шел корабль.
     Рябов  ни  о чем не думал в эти последние секунды, ничего не вспоминал,
ни  с  чем  не  прощался.  Ни  единой  мысли о близкой и возможной гибели не
подпустил  он  к себе. Он знал твердо, что будет жив, и тревожился только за
Митеньку  и  за  нового  своего  друга,  которые, как ему казалось, могли не
поспеть  сделать  то,  что  следовало.  И,  глядя вперед, он сказал им обоим
ласково и ободряюще:
     - Теперь, братцы, недолго. Теперь держись!
     - И то - держимся! - срывающимся от восторга голосом ответил Митенька.
     Щеки  его  пылали,  глаза  не  отрываясь  следили за вешками. Якоб тоже
смотрел  на  вешки,  крепко  стискивая нож под кафтаном. Он был бледнее, чем
всегда,  еще  сдержаннее,  чем  обычно,  и  порою  поглядывал  по  сторонам,
готовясь к бою, который должен был произойти здесь же, у штурвала.
     - Ну,  дядечка! - горячим шепотом за спиною Рябова сказал Митенька. - С
богом!
     В  эту  секунду  Рябов,  сжав зубы, в последний раз чуть-чуть переложил
штурвал.  Почти  тотчас  же  долгий скрежет вырвался, казалось, с самого дна
Двины,  нос  "Короны"  медленно  вздыбился,  корма  стала оседать, и длинный
сплошной  вопль  отчаяния  и  ярости  раскатился  по  орудийным  палубам, по
шканцам, по юту и по всему кораблю.
     Кормщик отпустил рукоятки штурвала.
     Тут  нечего  было  более  делать  - флагманский корабль прочно сидел на
мели.
     В  вое  голосов,  совсем  рядом, оглушающе громко защелкали пистолетные
выстрелы,  кормщик нагнулся, понял - стреляют в него. Совсем близко блеснуло
жало  шпаги,  он  ударил топором, человек, который хотел заколоть его, упал.
Митенька  и  Якоб  отбивались  за  спиною  Рябова, он же заслонял их обоих и
рубил  топором  всех,  кто  бросался  на него, так метко и с такой ужасающей
силой,  что  вокруг  быстро  образовалась пустота, и только выстрелы гремели
все чаще и злее.
     Ни  Рябов,  ни  Митенька, ни Якоб не видели, как второе судно эскадры с
ходу  врезалось  в  высокую  резную корму "Короны", они только почувствовали
страшный  толчок  и  еще  раз  услышали  вопли команды флагманского корабля,
длинный,  уже  не  смолкающий  крик и вслед за ним согласный, оглушительный,
басистый  рев пушек: это одновременно ударили орудия Новодвинской цитадели и
батарея Маркова острова.
     Отбиваясь  топором,  Рябов  не  видел, как оттеснили от него Якоба, как
упал  Митенька.  Но  когда  раскаленное  ядро  расщепило  палубный  настил и
разогнало  шведов,  кормщик  оглянулся  и  понял, что Митенька ранен. Высоко
вздев  в  правой  руке  топор,  кормщик  вернулся и потащил с собою Митрия к
борту,  чтобы  прыгнуть  с ним в воду, но вдруг стал слабеть и почувствовал,
что  идти  не может, может только ползти. Но ползти тоже было нельзя, потому
что  его  бы  смяли,  и  он все шел и шел, залитый кровью, с топором в руке,
волоча  за  собою  Митрия.  У  самого борта ему помог Якоб, который тоже был
ранен и, широко разевая рот, никак не мог вздохнуть.
     - Он  сейчас  прыгнет!  - сказал Рябов Якобу про Митеньку. - Он ничего,
зашибся, наверное, маненько. Я с ним поплыву, и ты тоже плыви с нами...
     Опять просвистело ядро и впилось в палубу.
     Якоб  потащил  Митеньку  к  пролому  в борту, Митенька громко застонал,
Рябов приказал:
     - Прыгай, не жди! Прыгай!
     Они  прыгнули вдвоем, и кормщик прыгнул за ними. Уже в воде он ударился
обо что-то головою, и холодная серая Двина сомкнулась над ним.


2. НА КРЕПОСТНОЙ БАШНЕ

     - Пали! - приказал Иевлев.
     - Пали! - крикнул Семисадов.
     - Пали! - закричал Федосей Кузнец своим пушкарям.
     И  тотчас же вздрогнула воротная башня, вздрогнули валы, и желтое пламя
вырвалось  из  пушечных  жерл.  Ядра  со  свистом и воем вгрызались в палубу
флагманского   корабля,   пробивали   борта   фрегата,  взламывали  палубные
надстройки,  в щепки разносили ростры, шлюпки, рангоут. Пороховой дым, гарь,
копоть  мгновенно,  словно  тучей,  закрыли  крепость, и в этой туче пушкари
банили  стволы,  вкатывали  ядра,  наводили,  палили. От пушки к пушке бегал
черный   Федосей  Кузнец,  поправлял  наводку,  широко  открывал  рот,  ждал
выстрела.  И  через  несколько  минут  после  начала  сражения  людям  стало
казаться,  что  бой  идет  уже давно, что ничего особо страшного в этом деле
нет, что швед отбиваться не станет и скоро ему конец.
     - Виктория,  господин  капитан-командор!  -  крикнул Резен. - Им нечего
более делать, как сдаваться. Смотри!
     Высунувшись  из  амбразуры  до  пояса,  он  рукой  показал  Иевлеву  на
вздыбившийся  нос  флагманского  корабля,  на  фрегат,  что  шел в кильватер
"Короне"  и  напоролся  на  его  корму.  С  бортов  фрегата,  с бака, крича,
расталкивая  друг  друга,  прыгали  шведы;  одни  пытались  спустить шлюпку,
другие взбирались по вантам наверх, третьи молились, простирая руки к небу.
     - С  ними  кончено!  -  сказал  Резен.  -  Они  сели  на  мель. Как это
случилось, что они сели на мель?
     - Их  посадил  на  мель  кормщик Иван Рябов! - сказал Иевлев. - Свершен
великий  подвиг,  Егор. А что же до того, что можем мы праздновать викторию,
-  то  оно скоро сказывается, да не скоро делывается. Не два корабля в ихней
эскадре,  и  еще не сейчас поднимут они белый флаг. Викторию добыть надобно,
и немало мы потрудимся, покуда дастся она нам в руки. Пойдем к пушкарям!
     Инженер показал на уши - не слышу, мол.
     - К пушкарям пойдем! - крикнул Иевлев.
     Они  вышли  на выносной вал, где трудились пушкари, щипцами закладывали
в  жерла  пушек  раскаленные  каменные  ядра,  поливали шипящую медь стволов
уксусом, наводили, вжимали фитили в затравки...
     Шведы еще не отвечали.


3. СРАЖЕНИЕ

     - Белый  флаг!  -  крикнул  Уркварт.  - Белый флаг, гере шаутбенахт! Мы
должны  поднять  белый  флаг.  Увидев  белый флаг, они прекратят огонь, и мы
спасемся, гере шаутбенахт! Иначе гибель, только гибель ждет нас...
     Юленшерна наклонился, попросил:
     - Повторите, я ничего не слышу.
     - Белый флаг! - крикнул Уркварт.
     Юленшерна  усмехнулся  синими  губами, поднял пистолет, выстрелил снизу
вверх  в толстое лицо капитана "Короны". Уркварт упал навзничь, медная каска
покатилась по палубе...
     Вокруг  еще  палили  из пистолетов, искали русского лоцмана, словно это
могло  хоть  чему-нибудь помочь. Юленшерна сделал несколько шагов по настилу
юта,  ткнул  дулом  разряженного  пистолета в челюсть трясущегося Пломгрэна,
ударил артиллериста ногой, крикнул, срывая голос:
     - Грязный трус! Стоять прямо, когда с тобой говорит адмирал!
     Пломгрэн  вытаращил  глаза,  вытянулся.  Шаутбенахт  смотрел  на него с
гадливостью,  - сам он ничем не изменился, ярл Юленшерна: такое же спокойное
желтое лицо, такие же хрящеватые уши, такие же кофейные глаза.
     - Палача ко мне!
     - Палача к ярлу шаутбенахту!
     - Палача, и поскорее!
     Сванте Багге отыскался тотчас же.
     - Дюжину ребят себе в помощники! - приказал Юленшерна.
     Двенадцать молодчиков выстроились за спиною Багге.
     - Трусов  и  предателей  убивать  на  месте!  -  пожевав  губами, велел
Юленшерна.  -  Мы  должны  выиграть  сражение.  Московиты  не могут победить
эскадру  его  величества  короля шведов, вандалов и готов. У нас есть пушки,
есть ядра, есть артиллеристы...
     И  шаутбенахт  позвал своим сиплым, старческим, но совершенно спокойным
голосом:
     - Лейтенант Пломгрэн!
     - Лейтенант Пломгрэн здесь, гере шаутбенахт!
     Юленшерна,   все   еще   жуя  губами,  огляделся,  подумал  и  приказал
попрежнему спокойно и внятно:
     - Пушки  правого  борта  к  бою!  Пушки  левого  борта к бою! Горнисты,
"Слава королю!"
     Двое  оставшихся  в  живых  горнистов,  едва  держась  на накренившейся
палубе,  приложили горны к губам. Матросы, подгоняемые плетями боцманов, уже
скатывали   тлеющую   палубу,   ломом   разбивали  подожженные  ядром  бимсы
грот-мачты,  заливали  свистящее пламя на юте. Абордажные солдаты уже качали
рукоятки помпы...
     На  опер-деке  вразнобой  загрохотали легкие пушки, на гон-деке грянула
одна  - тяжелая. Весь корпус корабля содрогался: теперь били орудия и левого
и  правого бортов - по крепости и по батарее Маркова острова. Русские ядра с
воем  влетали  в пушечные порты, одно ударило в пирамиду пороховых картузов,
белое  пламя опалило сразу нескольких артиллеристов, другое ядро врезалось в
пушечную  прислугу,  навалившуюся  на  станок.  Несмотря  на усилия пожарных
матросов, непрестанно - то там, то здесь - вспыхивало пламя.
     Лейтенант  Пломгрэн,  держа  шпагу  в  левой  руке, метался по пушечным
палубам, кричал в уши оглохшим дечным офицерам:
     - Картечь! По валам - картечь! Всюду - картечь! Убью!.. Приготовиться!
     Дечные  офицеры  с  испугом поглядывали на своего лейтенанта - не сошел
ли с ума...
     Юленшерна, неподвижно стоя на юте, приказал:
     - К высадке!
     Горнисты  подняли  горны, барабанщик испуганно ударил дробь. Абордажный
лейтенант  с  повязкой  на лбу бегом поднялся на ют, подбежал к шаутбенахту.
Юленшерна, указывая на Марков остров, велел:
     - Вы  высадитесь  на  берег и во что бы то ни стало заставите замолчать
пушки.
     Лейтенант  не  понял,  Юленшерна повторил. Рядом грохнули два мушкетных
выстрела:  молодчики  Сванте  Багге застрелили спрятавшегося матроса. Сванте
Багге  сам  привел офицера связи, шаутбенахт приказал ему передать на другие
корабли  неудовольствие  флагмана:  флагман  желает  видеть  пальбу  из всех
пушек, а не одиночные выстрелы...
     Приказывая  офицеру  связи,  он  смотрел  туда, откуда молодчики Сванте
Багге  провожали  солдат абордажной команды на остров. Каждого, кто замедлял
шаг,  они  оттаскивали  от  трапа  и  приканчивали  либо  ударом  ножа, либо
выстрелом.
     Постепенно   все  приходило  в  порядок,  хоть  ядра  русских  пушек  и
продолжали  громить корабли. Теперь эскадра повела огонь. И на "Короне" и на
других  фрегатах  и  яхтах  было  еще  немало орудий и умелых артиллеристов.
Вначале  шведские  ядра  попадали  либо  в  Двину, либо во двор крепости, но
позже,  когда  шведы  пристрелялись, ядра все чаще сеяли смерть и разрушение
на  валах  и  на  боевых  башнях  цитадели.  Уже  дважды  в русской крепости
занимались  пожары,  и  черный  жирный  дым  поднимался  к небу, но русские,
видимо,  тушили  огонь.  Уже тяжело прогрохотал взрыв в цитадели - наверное,
ядро  угодило  в  пороховой  погреб.  Уже  несколько убитых русских пушкарей
упали  со  стены  в  серые  двинские  воды.  И на Марковом острове загремели
наконец  мушкетные  и  ружейные  выстрелы - десант, видимо, делал свое дело.
Пора  было  готовить  десант в крепость, и Юленшерна уже хотел отдать приказ
об  этом,  как  вдруг Сванте Багге приволок к нему на ют солдата из тех, кто
побывал  на  Марковом  острове.  Зубы  солдата стучали, по лицу текла кровь;
сбиваясь,  он  рассказал,  что  на  острове, кроме пушкарей, много бородатых
московитов-мужиков  с  топорами  и  кольями.  Едва  десант  ступил  на берег
острова,  как эти мужики выскочили из своих ям и ударили по солдатам с такой
силой,  что  они  могли  дать только два залпа и были смяты. Многие упали на
колени,  сдались,  многие  были убиты, некоторые пытались спастись бегством,
но московиты их настигали и безжалостно убивали...
     - Трус! - сказал Юленшерна и отвернулся.
     Солдат завыл, Сванте Багге велел своим молодцам покончить с ним.


4. МИТЕНЬКА

     Молчан  сбросил  армяк,  сел  на  пень,  жадно,  долго пил воду. Мужики
переговаривались  усталыми  голосами,  один  - здоровенный, сердитый - качал
головою,  крутил  в  руках  топор:  какой добрый топор был; а теперь на жале
щербина - попортился на шведском панцыре.
     - Два мушкета заместо топора, а ему все мало! - сказал Молчан.
     Мужик огрызнулся:
     - На  кой  мне ляд мушкеты? Тесать ими стану, что ли? Бери вот оба, дай
за них топор...
     Другие  работные  люди  засмеялись:  хитрый  экой  - дай ему за мушкеты
топор.  Стали  говорить,  почем  нынче на торге топоры, почем мушкеты, почем
ножи.  Выходило так, что мушкет ни к чему не годная вещь: поймают с мушкетом
- отберут, да еще настегают кнутом.
     За  деревьями, за сваленными лесинами стонали раненые шведы. Дождь хоть
еще  и  моросил,  но  небо  кое-где  голубело.  Попрежнему  с  Двины  тянуло
сыростью,   кислым   пороховым  запахом.  Тяжело,  часто,  раскатисто  ухали
крепостные  пушки,  шведы  непрестанно  били  со  всех  кораблей. Батарея на
Марковом  острове  молчала,  пушкари  банили  стволы,  остужали накалившуюся
медь, полдничали.
     - Кашу  трескают!  -  завистливо  сказал  мужик  с  бельмом на глазу. -
Наваристая каша, мясная, да еще с маслом, ей-богу так...
     - Кто?
     - Пушкари. До отвала, ей-богу!
     Молчан зачерпнул из бочки ведром, подал молодому парню, приказал:
     - Сходи, снеси шведам напиться.
     Парень не брал ведро, лицо его сделалось упрямым.
     - Тебе говорю, али кому? - спросил Молчан.
     Парень  поднялся,  нехотя  взял  дужку ведра большой рукой. Из-за леса,
из-за   деревьев  староста  землекопов  старичок  Никандр  вывел  кого-то  -
тонкого, слабого, - помахал рукой, крикнул:
     - Эй, помогите, что ли...
     Молчан  пошел  навстречу, подхватил Митеньку с другой стороны, поглядел
в его синее лицо, спросил:
     - Из воды?
     - Побитый  он!  -  сказал  староста.  -  Никак  ногами идти не может. И
голова вишь как... Не держится...
     Всмотревшись  в  Митеньку, Молчан вспомнил Соломбальскую верфь, Рябова,
черноглазого хроменького юношу, которого опекал кормщик.
     - Толмач  он,  -  сказал  Молчан, - с кормщиком, с Рябовым на иноземные
корабли   хаживал.   Как  же  оно  сделалось,  что  нынче  из  воды  вынулся
пораненный?
     И,  пораженный  догадкой, вспомнив вдруг, как головной шведский корабль
сел на мель, крикнул:
     - Слышь,  Митрий?  Ты  с ним был, с кормщиком? На воровском корабле? Да
говори ты, для ради бога, не молчи! Кормщик где?
     Митенька молчал, валился набок, лицо его совсем посинело.
     - Помирает!  -  сказал  мужик  с бельмом на глазу. - Клади его сюда, на
соломку, - помирать мягче...
     Молчан  бережно  опустил Митеньку на солому, сел рядом с ним, вместе со
старостой  Никандром  стал  снимать  с него кургузый кафтанчик, рубаху - все
тяжелое,  мокрое.  Староста  со  вздохом  покрути