Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
илофея смоляной факел, высоко поднял
его. Маленький ловкий преображенец Коноплев, успев разжиться ломом, с
корнем выворачивал на дверях темницы скобу. А чтобы черной братии было
пострашнее, барабанщик Неелов все бил и бил в барабан, сменяя тревогу зорей
и зорю тревогой.
Наконец, как раз к тому времени, когда отец ключник принес ключи,
скобу выломали, и Рябов первым шагнул вперед, в подземелье. На одно лишь
мгновение лицо его дрогнуло, он задышал чаще, но тотчас же сдержался и,
высоко держа над собою факел с черным гребнем копоти поверх оранжевого
пламени, скорым сильным шагом пошел вперед по осклизлым мокрым камням. За
ним у самого его плеча с гулом и грохотом бил барабан, железом позвякивали
мушкеты преображенцев, придерживая шпагу, шагал Иевлев. От всего этого
Рябов словно бы летел, и такая вдруг небывалая сила появилась в нем, что
плечом навалился на дверь, крякнул, вдавил во внутрь каморы, во тьму,
проржавевшее, истлевшее железо и источенное червем дерево. И едва не упал
на ползающих вокруг него, ослепленных факелом, блеском оружия, оглушенных
барабанным боем старых и добрых дружков, Белого моря старателей, сразу
узнавших его, Рябова Ивана сына Савватеева...
- Иване! - неслось из сырой вонючей тьмы.
- Кормщик!
- Друг добрый!
- Люди, меня поднимите, ноженьки не идут...
- Мамынька родная, не примерещилось ли...
- Иване, да вправду ты?
- Я, я, - светло и широко улыбаясь, говорил Рябов, но глаза его искали
колченогого Митеньку, искали и не находили.
А отовсюду неслось:
- Здесь он - убогий твой...
- Далее камора, одного засадили...
- Иди к нему, иди...
Салотопник Черницын заковылял вперед на опухших ногах, дед Федор
кричал вслед:
- В нижней каморе он, в дальней, в нижней...
Здесь Рябов ломом сорвал замок, Митенька боком неловко шагнул к
кормщику, прижался к плечу, всхлипывая, повторял:
- Дядечка, дядечка...
- Вот то-то что дядечка! - сурово отвечал Рябов. - Дядечка!..
И вдруг, всердцах, крикнул:
- А ты от меня не отставай! Больно умен выискался! Без меня жить
захотел. Нажился в каморе-то!
Когда вышли из дальней кельи, Иевлев, при свете факела, скорбными
глазами осматривал будущих матросов царевой яхты. Истощенные, грязные,
бородатые, кто опухший, кто обеззубевший - люди тащились печальной
вереницей, и было трудно верить, что они еще шутят друг над другом,
посмеиваются, кто кого хуже, острословят на свое несчастье.
- Ты не смотри, Сильвестр Петрович, что они ползком ползут, - сказал
Рябов стольнику, - ты нашего народа не знаешь. Их перво-наперво в баньке
попарить, тертым хреном телеса ихние натереть, а потом и еды, да не вволю,
а с бережением, чтобы не вспучило пустое брюхо, да не раз с бережением, а
два, три...
Иевлев, не разжимая губ, усмехнулся на кормщика, недоверчиво покачал
головой.
- Потом, конечно, свежей тресочки им, редьки с маслицем, хлебца
сколько похотят, да клюковки. Клюковка, брусничка, еще сосновые иголки,
кипятком запаренные, - оно и добро...
- Все выживут?
- Ну, которого и на погост снесем, - ответил Рябов, - а другие
выживут.
- Да ведь нам ждать недосуг, нам в море идти! - сердито сказал Иевлев.
В мерцающем свете факела глаза кормщика блеснули хитро. Он огладил
ладонью короткую золотистую бороду и не торопясь сказал:
- Идти так идти! На первый ход и без них обойдемся!..
- Чего? - спросил Иевлев, не веря ушам. - Да ведь ты сам давеча
сказывал - без них не видать нам моря...
- Мало ли, - боком глядя на стольника, осторожно ответил Рябов, - да и
откуда мне знать-то было, как они зачирвели... Вишь, словно покойники,
какие теперь из них матросы. Горе одно! Да и то сказать, господин, как у
нас народ меж себя толкует: "Здесь келья гроб - коли дверью хлоп. А коли
дверь открыл, так - и отжил!"
И, засмеявшись раскатистым смехом, он без всякой учтивости с силой
повлек Иевлева на волю - туда, где светлел квадрат двери, прорубленной в
темницу. Здесь преображенцы уже разжились ковригами монастырского хлеба,
вяленой рыбой, кувшинами с квасом и, при свете наступающего дня, солоно
пошучивая, попотчевали монастырских узников. Кормщик Семисадов, без
жадности, истово, мелкими кусочками ломая ковригу, наделял своих, чтобы не
объелись с голодовки.
Уже почти совсем рассвело. Монастырский служник - пастушок Егорша -
длинным кнутом настегивал, не глядя, монастырское стадо, выгоняя его на
пастбище. Сонно и недовольно мычали коровы. Словно очумев, прыгали по
двору, задрав хвосты, две рыжие телки. Монахи издали смотрели на солдат,
курящих табак в обители, на сердитого бледного офицера в Преображенском
кафтане, на плечистого золотоволосого кормщика Рябова, на узников,
потерявших всякий страх и срамословящих с преображенцами. А
Егорша-пастушонок, словно бы заколдованный, все ближе и ближе подходил к
монастырским узникам, искал, спрашивал все громче:
- Аггей? Аггеюшка? Аггей наш-то...
- Здесь он, братушка твой! - сказал Рябов. - Здесь живой, вишь
задремал на воле...
И толкнул Аггея, чтобы тот обрадовался встрече с братом. Аггей раскрыл
глаза, охнул, не вставая с земли протянул руки к Егорше.
- Живешь?
- Живу! - улыбаясь брату и плача от жалости к нему, что так исхудал и
почернел, ответил Егорша. - Живу, Аггеюшка...
- И я вот нынче живу! - сказал Аггей. - Вишь, как?
- Егор, а Егор! - окликнул мальчика Рябов.
Тот обернулся, все еще держась за брата.
- Идем с нами в матросы! Желаешь в артель в нашу? Вон ватага будет -
велика!
Егорша слабо улыбнулся.
- Дед твой кормщиком был, отца море взяло, - уже без улыбки молвил
Рябов. - Брат у тебя мореход добрый. Для чего тебе здесь скотину пасти?
Холопь ты им, что ли? Еще в подземелье засадят, как вот Аггея...
Коровы мычали у закрытых монастырских ворот, стучали рогами в
трехвершковые сосновые доски, просились в поле. Егорша их не видел. Не
видел он и отца келаря, вышедшего на крыльцо своей кельи и злобно
слушающего, как сманивает проклятый кормщик монастырского пастуха.
- Али боязлив стал? - спросил Рябов. - Чего так? А было время, совсем
махонького тебя помню, - хаживал со мною в большую падеру и не пужался.
Верно, Аггей? И с тобою он хаживал и с Семисадовым. Так, Семисадов?
Семисадов, жуя корку, кивнул. Аггей посоветовал:
- Пускай сам подумает, Иван Савватеевич, ему виднее.
- Нынче тебе, Егор, сколько годов? - спросил Рябов. - Шестнадцать,
поди? Был бы славный моряк! Ну, да что, коли так...
И отворотился к поднимающимся в путь бывшим узникам Николо-Корельского
монастыря. Вновь ударил барабан, воротник заскрипел цепью. Иевлев переждал,
покуда уйдет стадо, и вывел людей на двинский берег. У лодьи, на глинистом
косогорчике, Рябов дал каждому по глотку водки. Закусили гусем. Дед Федор,
садясь в лодью, поднял было руку для крестного знамения на монастырские
церковные маковки, но под взглядом Рябова опустил руку и даже плюнул.
- То-то! - молвил кормщик. - На тюрьму на свою на смертную -
крестится. Стар старик, а ума не нажил...
Поплевал на руки, взял весло, чтобы отпихнуться от берега, и замер.
По скользкой глине, то увязая, то раскатываясь, словно по льду, бежал
Егорша - в лапоточках, с кнутом в руке.
- Дяде-ечка, погоди-и! Дядечка, пожди...
- Пождем! - усмехнулся Рябов.
Брыкнув лаптишками, Егорша с обрывчика прыгнул прямо в лодку и,
захлебнувшись от бега, спросил:
- Верно, в мореходы?
- Верно, детушка, - добрым голосом ответил Рябов. - Будешь ты теперь
морского дела старателем!
И, повернувшись к Иевлеву, сказал:
- Звать Егором, а кличут Пустовойтовым. Ловок, умом востер, страха в
море не ведает. Гож ли на яхту, Сильвестр Петрович?
- Гож! - ясно глядя в Егоршины глаза, ответил Иевлев. - И не токмо на
яхту. Может, большой корабль построим, пойдешь на нем в дальние моря...
Егорша молчал. Молчали и другие - бывшие узники-рыбари, кормщики,
салотопники, промышленники, охотники. Молчал и Митенька Горожанин, не
отрываясь смотрел на Егоршу: этому будет большое плавание. А он? Он,
Митрий?
- Вздевай парус-то, мужики! - крикнул вдруг Рябов. - Живо! Али ветра
не чуете?
Ветер с моря - пахучий, соленый, веселый - действительно подернул
рябью сизые двинские воды, зашелестел кустарником на берегу, заиграл тонкой
березкой. Лодья накренилась под ветром, рыжее солнце обдало косой парус
теплым светом. Рябов навалился на руль и повел суденышко к далекому Мосееву
острову...
Иевлев глядел перед собой и думал.
И чем больше он думал о людях, что сидели за его спиной и гуторили,
острословили, пошучивали, тем теплее делалось у него на сердце.
8. НАШЛА КОСА НА КАМЕНЬ
Когда лодья Иевлева, доставив освобожденных узников в Архангельск,
причалила к пристаньке, выстроенной напротив дворца, шхипер Уркварт,
переночевавший гостем в царских покоях, медленно прохаживался по бережку и
покуривал кнастер, раздумывая о том, как и нынче проведет он к своей пользе
весь день...
Отдав кумплимент цареву стольнику, шхипер молча и любезно ждал, когда
бледный синеглазый офицер выйдет на берег, дабы с ним побеседовать, но
Иевлев, по всей видимости, к беседе не был расположен, глядел пустым
взглядом в круглое лицо шхипера и молчал, покуда тот изъяснялся о погоде и
о приятности утренних прогулок в те часы, пока воздух еще совершенно чист и
полон ароматами трав, а также - распускающихся навстречу Фебу цветов.
- Феб Фебом, - без всякой вежливости в голосе произнес Иевлев, - а вот
почему ваши люди, сударь, поят некоторых наших лихим зельем и, думая, что
опоили, всякую неправду над ними чинят и пытают, где какие корабли мы
строим, что строить собираемся, как об чем думаем и размышляем?
Уркварт утер ставшее влажным лицо и едва надумал, что ответить, как
Иевлев вновь и еще грубее, чем прежде, спросил:
- Знаемо ли вами, сударь, понятие - пенюар, то есть шпион? Не подсыл
ли вы, сударь? Не для того ли вы машкерад негоциантский пользуете, дабы для
своего государства получать нужные вам сведения и тем вашему потентату
служить? Не есть ли вы, сударь, воинский человек?
- Сударь! - воскликнул Уркварт.
- Сударь! - совсем уже круто ответил Иевлев. - Сударь, я располагаю
сведениями, кои могут быть представлены в любую минуту моему государю, и
тогда фортуна ваша повернется к вам спиною с таким проворством, что вы и
помолиться не успеете перед смертью.
У шхипера мелко задрожал подбородок, он отступил на шаг и голосом,
полным оскорбленного достоинства, спросил:
- Сударь, если вы не шутите, то...
- То?
- Его миропомазанное величество государь...
- Его величество будет извещен о вашем ремесле безотлагательно, едва
только изволит проснуться. Потому, - жестко продолжал Иевлев, - потому
почитаю за самое для вас наилучшее более никогда не промышлять ремеслом, за
которое дорого платят, но которое может стоить вам головы. Мерзости и
прелестные поступки вашего испанского боцмана, коего предложили вы в
шхиперы его величеству, мне доподлинно известны. Здесь, среди нас,
находится князь-кесарь Ромодановский. Слышали ли вы о нем?
Уркварт опять обтерся фуляром, на сером его лице крупными каплями
проступил пот.
- Кто не слышал о сем достославном вельможе!
- Князь-кесарь, - продолжал Иевлев так жестко, что не оставалось
сомнения в правдивости его слов, - князь-кесарь шутить не любит, ведомо ли
то вам? И коли вы не оставите на будущие времена игру, которую затеяли, -
князь-кесарь сам займется вашей особой и сделает сие весьма искусно...
Шхипер попытался величаво улыбнуться, но вместо улыбки лицо его жалко
искривилось.
- Вот и все, что имею я вам сказать, - молвил Иевлев. - Теперь
отправляйтесь на свой корабль и там подумайте на досуге, следует ли вам в
дальнейшем ошибаться не серебряным серебром, привозя его в бочках сюда...
Тут шхиперу удалось перебить стольника. Топнув ногой в туфле с бантом,
он закричал, что его величество вчерашнего дня сами изволили наказать
виновного в истории с серебром и что он, Уркварт, никому не позволит
порочить царский приказ.
- Я вас порочу! - не повышая голоса, попрежнему с гневной силой и
злобой произнес Иевлев. - Вас, сударь, подсыла, фальшивого монетчика,
наговорщика и скупщика рабов. И вам я говорю: отправляйтесь сию же минуту
на свое "Золотое облако" и сидите там тихо, покуда тут не решится, как с
вами быть: выгнать вас туда, откуда пришли, али отдать князю Федору
Юрьевичу под его руку, в Приказ, где заплечных дел мастера истинную правду
от вас спознают...
Шхипер испугался. И, как нарочно, в это самое время на крыльцо
царского дома вышел князь-кесарь, пальцами закладывая волосы за уши,
обсасывая мокрый ус, поглядывая на утреннюю Двину, на лодьи и карбасы,
стоящие у пристани, на солдат, что варили кашицу на берегу.
Медлить не следовало. И шхипер, отдав кумплимент перьями шляпы почти
по песку, шаркнув, притопнул, отбив еще каблуком перед бешеным офицером,
попятился к своей лодке, пихнул дремавшего Цаплю, оттолкнулся багром и
только тогда, на воле, отдышался. Добродушное лицо его переменилось,
толстые губы он подобрал, глаза теперь смотрели не растерянно и испуганно,
а с сухой насмешливой злобой.
Поднявшись на борт "Золотого облака", Уркварт скорым шагом дошел до
своей каюты, велел заварить себе кофею покрепче и позвать боцмана
немедленно.
- Коли еще раз замыслите вы нечто подобное тому, что замыслили с
Большим Иваном, - дребезжащим от бешенства голосом молвил шхипер, - то
живым вашего собеседника отпускать от себя не смейте, ибо оба мы с вами
нынче на волоске висим, понимаете ли? На эдаком волоске от смерти в
застенке. Понимаете ли?
Дель Роблес молчал, с издевкой поглядывая на струсившего шхипера.
- Вон! - крикнул Уркварт.
Испанец вышел.
Уркварт достал из резного шкафчика флакон с успокоительным
левантийским бальзамом, накапал в чашку, выпил и, позабыв про кофе, поехал
с Цаплей на городской берег, где у стены Гостиного двора прогуливался
широкоплечий человек в черной одежде лекаря - Дес-Фонтейнес, как звали его
архангельские иноземцы.
- Гере шхипер чем-то расстроен? - насмешливо спросил лекарь.
- Я прошу вас именем бога: нигде и никогда не называйте меня гере! -
взмолился Уркварт. - Моя жизнь в опасности...
- Я скорблю вместе с вами, если это так, как вы говорите! - усмехнулся
лекарь. - Что же случилось?
Шхипер рассказал. Дес-Фонтейнес пожал плечами.
- Ваш боцман хотел выслужиться перед шаутбенахтом помимо меня, -
сказал он спокойно, - и попался. Не знаю, зачем понадобилось ярлу Юленшерне
проверять те сведения, которые он получает от меня. Вы имели честь
беседовать с ярлом в Стокгольме?
- Я был ему представлен! - ответил Уркварт.
- Для чего?
- Ярл Юленшерна сомневается в том, что московиты строят флот. Они
строят кар-ба-сы, - так изволил выразиться ярл шаутбенахт...
Дес-Фонтейнес молчал. Молча он распахнул перед шхипером калитку своего
двора. Два черных пса датской породы оскалились на Уркварта, Дес-Фонтейнес
ласково им посвистал.
В доме лекаря было чисто, пахло бальзамами и лекарственными травами,
на столе стоял вываренный череп, возле него две витые свечи. Уркварт
полистал книгу в переплете из телячьей кожи, сочувственно спросил:
- Вам приходится изучать медицину, гере премьер-лейтенант?
Дес-Фонтейнес улыбнулся одними губами.
- Звание лекаря дает мне возможность бывать везде, где я хочу, -
ответил он. - Нынче я пользую братьев Бажениных, когда они хворают, и часто
посещаю новую верфь на Вавчуге. Садитесь, гере шхипер...
Уркварт сел в удобное кресло. Певчие птицы весело перекликались в
своих клетках, солнечные блики переливались в изразцах.
- Вы славно живете! - сказал шхипер.
- В моем доме ничего не должно напоминать мне Московию и московитов.
Ничего и никогда. Я постарался так убрать свое жилище, чтобы хоть стены и
обстановка здесь напоминали мне нашу добрую Швецию...
Он вдруг спросил:
- Как здоровье его королевского величества?
- Его королевское величество, гере, да продлит господь его дни, не
слишком хорошо себя чувствует. Он очень болен, и только провидению
известно, увижу ли я его по возвращении...
- Вот как?
- Да, вот так...
- А что слышно о наследнике?
Уркварт налил себе светлого пива, сладко вздохнул:
- О-о, гере, наш будущий король наполняет глубокой радостью сердца
своих подданных. Умные люди толкуют, что даже теперь видно, как наш Карл
Двенадцатый прославит свое отечество...
- Из чего же это видно?
- Это видно прежде всего из характера его королевского высочества.
Это, гере лейтенант, видно из той беспримерной смелости, с которою он так
недавно промчался на диком олене по улицам нашей славной столицы. Кстати,
насчет этого оленя: они побились об заклад - принц Фридрих
Гольштейн-Готторпский и наш славный Карл. Шутка ли проскакать на диком
олене по улицам Стокгольма, да еще мальчику...
- Да, это не шутка! - серьезно сказал Дес-Фонтейнес.
- Он очень, очень храбр, наш будущий король! - воскликнул шхипер. -
Рассказывают, что, напоив рейнским вином допьяна дикого медведя, он
вступает с ним в единоборство. Особое внимание его высочества направлено на
то, чтобы закалить себя. Для этого он студеными зимними ночами спит на сене
в конюшне своего дворца. Более того, гере лейтенант: дворцовая челядь
рассказывает, что среди глубокой ночи он встает со своей кровати для того,
чтобы лечь на пол в одной сорочке. На каменный, холодный пол...
Лекарь искоса посмотрел на Уркварта, но не выразил своего одобрения.
Он молчал, и по его темному, бесстрастному лицу совершенно нельзя было
понять, о чем он думает.
- Вот каков наш наследник! - воскликнул Уркварт. - Но это еще не все.
Известно, что он чрезвычайно любит игру в солдатики. Известно также, что он
часто рассматривает прекрасный рыцарский роман "Гедеон Фон-Максибрандер".
Там много картинок, отличных картинок, изображающих разные подвиги...
- Вы рассказали мне много интересного, чрезвычайно много! - произнес
лекарь. - Я ведь тут просто ничего не знаю...
Он разлил пиво в кружки, подул на пену, заговорил не торопясь:
- Теперь о деле, гере шхипер. Как я понимаю, вам доведется иметь честь
по возвращении видеть ярла шаутбенахта. Думаю, что вам, как и мне, теперь
уже понятно, что царь приезжает в Архангельск во второй раз не только для
забавы...
Уркварт слегка шевельнул одной бровью.
- Здесь, на Беломорье, проживают истинные мореходы, - продолжал
Дес-Фонтейнес. - Вы тут не в первый раз и сами это отлично знаете. Надеюсь,
что вы подтвердите мое мнение ярлу шаутбенахту... Я уже писал в Стокгольм,
что умный и деятельный воевода князь Апраксин выстроил новую верфь близ
города Архангельска, в Соломбале. Выше по Двине деятельно работает верфь
Бажениных. Ярл шаутбенахт имеет присланный