ических изданиях появляются
ссылки на работу Н.Н.Берберовой, что заставляет серьезно задуматься об
уровне российской науки, а точнее, той своеобразной мафии от науки,
которая контролирует академические институты, научные фонды и
издательства" [129].
   Мафия в науке или групповщина всегда, конечно, существовала, но какое
отношение имело и имеет это обстоятельство к Н.Н.Берберовой? Думается, что
никакого.
   При всем критическом отношении к работе Н.Н.Берберовой игнорировать ее,
к чему призывает А.И.Серков, добросовестный историк не вправе.
   Камень, о который споткнулся А.И.Серков, - это некритическое восприятие
им масонской историографии в собственном смысле этого слова, то есть книг
и статей по истории русского масонства, написанных во Франции самими
масонами:
   "Записка о русском масонстве" Л.Д.Кандаурова, "История русского
масонства первой половины XX века" П.А.Бурышкина (1887-1953), а также
работы В.Л.Вяземского, Б.Н.Ермолова и К.К.Грюнвальда. Несмотря на внешнюю
привлекательность их трудов (широкое использование документов масонских
архивов и устных свидетельств "братьев", помогавших авторам своими
консультациями), характерное для них отсутствие критического подхода к
предмету исследования привело к тому, что рассчитывать на научные открытия
здесь не приходится. Другое дело - чисто формальная сторона истории
русских масонских лож в эмиграции. С этой точки зрения труды
"братьев"-масонов имеют, конечно, огромное значение.
   К сожалению, только немногое из написанного в этом плане "братьями":
   работа К.К.Грюнвальда [130], доклад В.Л.Вяземского [131], небольшие
отрывки из остающихся еще неопубликованными работ П.А.Бурышкина [132],
Л.Д.Кандаурова [133] и М.А.Осоргина [134] опубликовано; все остальное - в
архивах. За исключением записки Л.Д.Кандаурова, хранящейся в Российском
центре хранения историко-документальных коллекций в Москве (ф.730, оп.1,
д.173), все они, как правило, разбросаны по библиотекам и архивохранилищам
Франции и практически недоступны для отечественных исследователей.
   Во многом своему появлению они были обязаны деятельности образованной
после войны (1948 год) при Совете объединения русских лож Древнего и
принятого шотландского устава Историко-архивной комиссии. Возглавлял ее
П.А.Бурышкин.
   Сам он взялся было за составление по масонским архивам общего обзора
истории русского масонства первой половины XX века. В ходе этой работы,
помимо официальной масонской документации, им были использованы
воспоминания и консультации ряда "братьев". Особый интерес представляет
для нас первая часть его труда, посвященная истории русского масонства
начала XX века.
   Работа П.А.Бурышкина не была опубликована. Более того, даже собрать
отдельные главы ее, разбросанные ныне по архивохранилищам и библиотекам
Франции, как свидетельствует А.И.Серков, далеко не простая задача [135].
   Как и работа Н.Н.Берберовой, основанная на недоступном пока еще для
исследователей архивном материале и устных беседах с "братьями", труд
П.А.Бурышкина, как, впрочем, и труды его коллег, вполне можно отнести к
разряду первоисточников.
   Из отечественных архивных фондов большой интерес всегда вызывали и
вызывают материалы Департамента полиции в ГАРФ, архивно-следственные дела
масонов из Архива бывшего КГБ СССР и масонские коллекции, отложившиеся в
Особом архиве в Москве (ЦХИДК РФ). Интерес историков к материалам
Департамента полиции понятен: кому, как не ему было следить за происками
масонов. "Допустить, что Департамент полиции не располагал о них
(политических масонах - Б.В.)
   никакими сведениями, не представляется возможным, так как в
распоряжении Департамента имелась огромная армия провокаторов", -
справедливо отмечает в связи с этим А.В.Островский [136]. Армия такая у
Департамента действительно была, и она, конечно же, не дремала.
   Свидетельство тому - отложившееся в бумагах Департамента полиции
7-томное дело "О масонах". Ближайшее знакомство с ним (О.Ф.Соловьев [137],
А.Я.Аврех [138]) показало, однако, что в поле зрения Департамента полиции
находилось не политическое, а оккультное масонство - члены разного рода
мистических кружков и групп. Никакой угрозы империи они не представляли и
наблюдение за ними было заведомо пустой тратой сил и средств.
   Действительно ли Департамент полиции взял ложный след, как думал
А.Я.Аврех [139], или же материалы слежки за политическими масонами в
архиве Департамента полиции все-таки существовали, но были уничтожены
после 27 февраля 1917 года заинтересованными лицами, мы не знаем. Не
исключено, впрочем, что они разделили судьбу материалов, связанных с
появлением и распространением в России так называемых "Сионских
протоколов", на что прозрачно намекал в свое время хорошо осведомленный
В.Л.Бурцев. "С весны 1917 года, - отмечал он, - все архивы Департамента
полиции находились в распоряжении исследователей, кто не мог быть не
заинтересован в разоблачении этой подделки. Сколько нам было известно,
некоторые из них специально занимались этим вопросом" [140].
Интересовались материалами слежки за собой и "братья"-масоны,
свидетельством чего является подготовленная в том же 1917 году по
материалам Департамента полиции публикация масона П.Е.Щеголева [141]. Так
что подозрения на этот счет вполне резонны [142].
   Как бы то ни было, из сохранившихся в Департаменте полиции материалов
видно, что многое, правда не из русских, а из французских источников
(записки по масонству его секретных агентов в Париже - Б.К.Алексеева (1910
год, напечатаны в публикации П.Е.Щеголева) и Л.А.Ратаева [143] (1911-1914
гг.) о политических масонах Департамент полиции все-таки знал [144]. Не
исключены новые находки документов по истории думского масонства и в
архивах бывшего КГБ СССР. Первой ласточкой здесь стали использованные
проф. Н.Н.Яковлевым в вышедшей в 1974 году книге "1 августа 1914 года"
свидетельство масона А.А.Велихова и отрывки из показаний в ОГПУ одного из
руководителей русского масонства в дореволюционной России Н.В.Некрасова. В
1998 году масонские показания Н.В.Некрасова были опубликованы в полном
виде в журнале "Вопросы истории" [145].
   Ввиду высокого положения Н.В.Некрасова в масонской иерархии -
генеральный секретарь Верховного совета "Великого Востока народов России"
в 1910-1912 и 1915 гг. - показания его (а они достаточно подробны)
поистине бесценны для историка.
   Курьезными в этой связи выглядят дилетантские попытки ряда
исследователей (В.В.Поликарпов [146], В.М.Панеях [147]), никогда до этого
историей масонства не занимавшихся, объявить показания Н.В.Некрасова в
НКВД СССР от 13 июля 1939 года "полностью сфабрикованными", а саму
проблему политического масонства в дореволюционной России - "происками
черносотенцев". "Теперь, в связи с публикацией этой фабрикации (показания
Н.В.Некрасова - Б.В.), - пишет В.М.Панеях, - и показом (В.В.Поликарповым,
конечно, - Б.В.) ее истоков и целей, рухнула вся лживая версия о масонском
заговоре, а вместе с ней и научная репутация тех исследователей, которые
ее поддерживали"[148]. Злорадства и апломба у В.М.Панеяха, таким образом,
хоть отбавляй. Да и заявка, которую делают гг. В.В.Поликарпов и
В.М.Панеях, одним росчерком пера перечеркивающие все достижения как
отечественной, так и зарубежной историографии в этом вопросе, весьма и
весьма, как видим, серьезна. К ней бы еще хотя бы мало-мальский
источниковедческий анализ документа, объявленного ими "фальшивкой". Но
ничего этого у В.В.Поликарпова и В.М.Панеяха, конечно же, нет и впомине.
   Не тот, как говорится, уровень у господ критиков. Зато неприязни к
нашему недавнему прошлому и несогласным с ними коллегам в их
публицистически-историографических эссе хоть отбавляй. Нет, к сожалению,
главного - удовлетворительного владения источниками и литературой вопроса.
   "После прочтения введения Поликарпова, - возмущенно пишет в связи с
этим один из старейших и знающих наших масоноведов либерального толка,
петербургский профессор В.И.Старцев, - у неискушенного читателя может
возникнуть впечатление, что собственноручные показания Некрасова есть
единственный источник, доказывающий существование масонства в России,
который на самом деле сфабрикован еще в 1939 году, а затем пущен в оборот
КГБ"[149].
   И далее почтенный ученый чуть ли не на пальцах вынужден доказывать
дилетанту В.В.Поликарпову, что это совсем не так, что существует, причем
достаточно много, и других источников, причем вполне достоверных.
   Но уж коли речь зашла конкретно о собственноручных показаниях
Н.В.Некрасова 13 июля 1939 года, то "изюминка" их, и это не секрет для
специалистов, как раз и состоит в том, что "они ни в чем не противоречат
мемуарам и документам, обнаруженным в свободных странах. Сопоставление
каждого факта, упоминаемого Некрасовым, с аналогичными материалами,
опубликованными или хранящимися за рубежом, показывает полное их
совпадение. Это я называю, - подчеркивает В.И.Старцев, - проверкой его
(Н.В.Некрасова - Б.В.)
   показаний по первоисточникам"[150].
   И проверка эта, от которой, по понятным причинам, уклонились гг.
Поликарпов и Пониях, добавим мы от себя, неопровержимо свидетельствует,
что масонские показания Н.В.Некрасова - это не фальшивка КГБ, а вполне
полноценный, заслуживающий доверия исследователей исторический источник.
Из этого вовсе не следует, что с таким же доверием мы можем относиться ко
всем другим показаниям Некрасова следователям НКВД. Напротив, делать этого
ни в коем случае нельзя. "Каждое из них, - резонно замечает в этой связи
В.И.Старцев, - заслуживает самостоятельного разбора"[151].
   В 1990-е годы внимание исследователей оказалось привлечено к масонским
материалам Российского центра хранения историко-документальных коллекций в
Москве [152]. Речь идет о части довоенных масонских архивов, захваченных в
свое время немцами в оккупированных странах Западной Европы [153]. В 1945
году в качестве военных трофеев они были перевезены в Москву, где и
пролежали "под спудом"
   до горбачевской "перестройки". Поражает очевидное богатство
представленных здесь материалов: только фонд "Великого Востока Франции"
(ф.92) составляет более 17 тысяч единиц хранения, более 2000 единиц
хранения насчитывает фонд "Великой ложи Франции" (ф.93), 763 дела -
"Верховный совет Франции"
   и т.д.
   Важные для истории русских эмигрантских лож 1920-1930-х годов в Европе,
материалы эти мало что дают, однако, для истории собственно русского
масонства в нашем отечестве до 1917 года. Наибольший интерес представляют
здесь играющие роль первоисточника сообщение М.С.Маргулиеса "О возрождении
масонских лож "Великого Востока Франции" в России в 1906-1908 годах"
(РЦХИДК, ф.112, оп.2, д.26) и уже упоминавшаяся нами "Записка о русском
масонстве" Л.Д.Кандаурова 1929 года (РЦХИДК, ф.730, оп.1, д.173) [154].
   Как правило, продуктивным для раскрытия темы "масоны и масонство начала
века в России" оказывается обращение к личным фондам "братьев-каменщиков":
   А.В.Амфитеатрова (РГАЛИ, ф.34), В.А.Маклакова (ОПИГИМ, ф.1036),
Г.Н.Вырубова (РГАЛИ, ф.1036), А.И.Сумбатова-Южина (РГАЛИ, ф.878, оп.1),
Е.В.Аничкова (РГАЛИ, ф.1008), М.М.Ковалевского (Архив РАН, ф.103) и другим.
   Поскольку отделить общественно-политическую деятельность от
деятельности "братской", масонской едва ли возможно, значение этого рода
материалов для историка не подлежит сомнению, хотя собственно масонские
сюжеты в отложившихся здесь документах, как правило, редки. Но есть и
счастливые исключения, как например личный фонд известного
революционера-народника Николая Васильевича Чайковского в Государственном
архиве Российской Федерации (ф.5805): черновики масонских выступлений
фондообразователя, его записные книжки, масонские дипломы, устав "Великого
Востока народов России", письма к нему таких известных масонов, как
М.А.Алданов, Н.П.Вакар, Б.В.Савинков [155] и других.
   При дефиците архивного материала по теме важное значение в деле
воссоздания истории политического масонства начала века приобретает
мемуарная литература, дневники, письма и интервью масонов. Начало ее
изданию в СССР было положено еще в 1920-е - начале 1930-х гг.:
воспоминания В.А.Поссе [156], В.Д.Бонч-Бруевича [157], Андрея Белого [158].
   Но погоду здесь делали, разумеется, не отрывочные упоминания о масонах
и масонстве советских мемуаристов, а письма, воспоминания и интервью
масонов, оказавшихся после 1917 года на Западе. Правда, на публичные
выступления на масонскую тему они, как правило, не шли, памятуя о клятве
молчания, но в частных доверительных беседах и письмах могли рассказать, а
в ряде случаев и рассказывали многое. Этим и воспользовался русский
эмигрант Борис Иванович Николаевский. Собранные им в 1920-е годы
воспоминания, письма и интервью бывших русских политических масонов начала
века оказались после его смерти в архиве Гуверовского института при
Стэнфордском университете в США. В 1989-1990 гг. эти материалы были
опубликованы в Москве Юрием Фельштинским [159] и ленинградским профессором
В.И.Старцевым [160]. Они то, собственно, и составляют основной блок
источников по теме: воспоминания Д.И.Бебутова, интервью Н.С.Чхеидзе,
А.Я.Гальперна, Е.П.Гегечкори, М.С.Маргулиеса, В.Я.Гуревича, В.М.Шаха и др
[161].
   Из мемуарных свидетельств о политическом масонстве, не вошедших в книгу
Б.Николаевского, наиболее важны воспоминания А.В.Амфитеатрова [162],
И.В.Гессена [163], В.А.Оболенского [164], Л.К.Чермака [165],
А.Тырковой-Вильямс [166].
   Дополнением к ним могут служить также мемуары А.Ф.Керенского [167],
П.Н.Милюкова [168], С.П.Мельгунова [169], письма Е.Д.Кусковой [170],
очерки и воспоминания памяти А.И.Браудо [171] и др.
   Если для масонов политических продолжение деятельности после 1917 года
в прежнем ключе было уже невозможным, то масонство мистическое или
оккультное не только возобновило после Октябрьской революции свои тайные
работы, но и переживало в 1920-е годы своеобразный ренессанс. Основным
источником для его истории, наряду с семейным архивом одного из
руководителей ордена мартинистов в Москве П.М.Казначеева (ОР РГБ, ф.116) и
масонской коллекции Музея истории религии в Санкт-Петербурге являются
документы официального характера: материалы слежки за оккультистами,
отложившиеся в Департаменте полиции и хранящиеся ныне в ГАРФ, и
архивно-следственные дела масонских сообществ 1920-х - 1930-х годов из
архивов бывшего КГБ СССР. Часть документов этого рода, относящихся к
истории мартинистов [172], тамплиеров [173] и розенкрейцеров [174] 1920-х
- 1930-х годов, уже опубликована, другие еще ждут своего часа. Несмотря на
предубеждение, еще существующее у ряда историков относительно
использования архивно-следственных дел ОГПУ в исторических исследованиях
("фальшивки ОГПУ"), препятствия, которые неизбежно встают перед
исследователем на этом пути, вполне преодолимы [175].
   Ценным дополнением к архивно-следственным материалам ОГПУ-НКВД СССР
является мемуарная литература. Особый интерес здесь представляют
воспоминания самих участников оккультных кружков и групп. Связанные обетом
молчания, авторы их, как правило, немногословны. Но есть и исключения:
Андрей Белый [176], М.Н.Жемчужникова [177], М.Волошин [178],
С.М.Эйзенштейн [179], Е.А.Шиповская [180].
   Собственно то, что масоны в России в предреволюционные годы были,
знали, кажется, все. Да и персоналии русских вольных каменщиков были у
всех на слуху; о них чуть ли не ежедневно напоминала правительству
национально-консервативная печать. Любопытен в этом отношении пассаж
Андрея Белого "... Мысль о тайных организациях во мне оживала ...
Заработала мысль о масонстве, которое ненавидел я; будучи в целом неправ,
кое в чем был я прав. Но попробуй в те годы заговорить о масонстве как
темной силе с кадетами? В лучшем случае получил бы я дурака:
   какие такие масоны? - Их нет. В худшем случае меня заподозрили бы в
бреде Шмакова. Теперь, из 1933 года все знают: Милюков, Ковалевский,
Кокошкин, Терещенко, Керенский, Карташев, братья Астровы, Баженов ...
оказались реальными деятелями моих бредней, хотя вероятно, играли в них
такую пассивную роль.
   Теперь обнаружено документально: мировая война и секретные планы
готовились в масонской кухне" [181].
   О каких документальных данных о масонах писал А.Белый, мы можем только
догадываться. Одно несомненно: ни само русское масонство начала века (см.
   доклад М.С.Маргулиеса "О возрождении масонства "Великого Востока
Франции"
   в России 1906-1908 гг." [182]), ни его секретные планы более позднего
времени действительно большим секретом уже в 1920-е годы ни для кого не
являлись. Все было, как говорится, на виду [183].
   Надо было только собрать и профессионально обобщить имевшийся на этот
счет материал.
   Сделал это уже давно интересовавшийся масонством С.П.Мельгунов. В
вышедшей в 1931 году в Париже книге "На путях к дворцовому перевороту.
   Заговоры перед революцией 1917 года" этот известный эмигрантский
историк пришел к твердому выводу о существовании масонского заговора
накануне и в феврале 1917 года. Вопреки распространенному тогда мнению,
отнюдь не так называемый "Прогрессивный блок" (1915) был центром, вокруг
которого объединялись буржуазные заговорщики. Центром таким, утверждал
С.П.Мельгунов, была тщательно законспирированная масонская организация
[184].
   Книга С.П.Мельгунова пробила первую брешь в стене молчания в среде
либеральной эмиграции во Франции вокруг политического масонства и его роли
в революционных событиях 1917 года. Правда о заговоре как таковом
старались прямо не говорить, сводя все дело к роли негласных масонских
связей в событиях этого времени (И.В.Гессен [185], П.Н.Милюков [186],
А.Тыркова-Вильямс [187]).
   Лед, тем не менее, тронулся, хотя понадобилось еще несколько
десятилетий, прежде чем верная по своей сути версия С.П.Мельгунова стала
обретать, наконец, в исследованиях историков зримые, осязаемые черты.
   Следующий шаг в этом направлении сделал Григорий Аронсон. В октябре
1959 года в эмигрантской газете "Новое русское слово" он опубликовал
подборку из четырех статей под общим названием "Масоны в русской
политике". Проблема масонского заговора накануне февральской революции
1917 года получила у Г.Я.Аронсона свое дальнейшее развитие. Особенно
неприятным для остававшихся еще в живых "вольных каменщиков" был его вывод
о связи русских политических масонов начала XX века с большевиками.
   Переломными в буквальном смысле этого слова в историографии русского
политического масонства начала века стали, несомненно, 1960-е годы:
издание в 1966 году Борисом Элькиным подлинных масонских документов начала
века [188], публикации на масонскую тему Натана Смита (1968) [189],
Л.Хаимсона (1965) [190], выход книг Джорджа Каткова "Россия. 1917.
Февральская революция" (Лондон, 1967) [191] и Григория Аронсона "Россия
накануне революции" (Нью-Йорк, 1962) [192], воспоминаний А.Ф.Керенского
(Нью-Йорк, 1965) [193], В.А.Оболенского [194] сделали свое дело и то, что
так долго и тщательно скрывалось, стало наконец явным.
   Еще более это обозначилось в 1980-е и 1990-е годы, когда усилиями ряда
исследователей (Н.Смит [195], Б.Нортон [196], Л.Хасс [197], Х.Кайлер
[198]) удалось подвергнуть своеобразной инвентаризации источниковую базу
по теме. Ощутимые успехи, достигнутые в это время западной историографией
в исследовании русского политического масонства начала века,
способствовали тому, что за разработку этой проблемы поневоле вынуждены
были взяться и советские историки. Правда, на первых порах они попытались
было подвергнуть сомнению сам факт существования русских политических
масонов в начале XX века. Показательна в этом отношении разгромная
рецензия Ю.И.Игрицкого на книгу Джорджа Каткова, опубликованная в 1968
году на страницах журнала "История СССР" [199].
   Однако уже в начале 1970-х годов тема эта (в разоблачительном по
отношению к масонам контексте, конечно) получила неожиданную прописку и в
советской историографии. В 1974 году издательство "Молод