власти.
     Как только я это сказал, рот его сжался  в  решительную полоску, птичьи
веки   остановились.   Я   почувствовал,   что   допустил   самую   страшную
дипломатическую  ошибку  в своей жизни. Это  было  все  равно  что во  время
аудиенции у короля неожиданно щелкнуть пальцем по короне и спросить:
     "А для чего эта штука, старина?"
     Он медленно  встал,  отошел на  несколько шагов,  повернулся и,  прижав
топорик к бедру, неожиданно взвизгнул:
     -- Граждане, документы!
     -- Товарищ, вы его не так поняли, -- сказал Котик и, встав, с виноватой
улыбкой стал подходить к нему.
     -- Граждане, документы! -- снова взвизгнул черный китель  и даже сделал
шаг назад, чтобы не допускать с Котиком личных  соприкосновений. При этом он
чуть не  наступил  на второго свана.  Во всяком случае, он  столкнул  его  с
корточек, и тот сел на землю, в дурашливом недоумении  растопырив руки: мол,
вот что делает со мной власть, но при чем я?
     Даже сваны,  стоявшие  у  машины,  услышали его  голос  и  на несколько
мгновений примолкли.
     -- Гено,  -- крикнул один из них и, видимо, спросил,  в  чем дело. Гено
снизу вверх  оглядел маленькую  гневную фигуру помощника  лесничего и что-то
сказал в том духе, что шутки с ним плохи.
     В самом деле, все это приобретало дурацкий оборот.
     Черный  китель  шутить не собирался.  Я  заметил, что косточки  на  его
кулаке, сжимавшем топорик, побелели.
     Из нас четверых документы были только у  Котика и у Володи.  Володя уже
рылся в рюкзаке. Котик протягивал свой документ. Это  была  красная книжечка
-- удостоверение лектора обкома партии. Обычно она в затруднительных случаях
хорошо воздействовала, особенно  если крупным планом подавать обком партии и
не слишком обращать внимание, что он там лектор, да еще внештатный.
     Человек  в  черном  кителе подержал в  руке книжечку,  бросил несколько
взглядов с фотографии  на оригинал  и вернул ее хозяину. Видно,  она на него
произвела хорошее впечатление.
     -- А эти сопровождают? -- спросил он и кивком головы объединил нас.
     -- Да,  сопровождают,  -- сказал Котик  с улыбкой  и положил  книжку  в
карман.
     Человек в черном кителе медленно оглядел каждого из сопровождающих. И в
этой  медленности  проявлялось  уважение к  своей должности.  Володя,  стоя,
протягивал ему  свой паспорт, но он  не  взял его. Андрей  продолжал сидеть,
несколько   картинно   развалясь,   глядя   на    помощника    лесничего   с
полупрезрительной усмешкой.
     -- Паспорт на карабин, -- сказал он  кротко, когда взгляд его  дошел до
меня. В груди  у меня екнуло. Никакого паспорта на карабин у меня не было. Я
одолжил его у своего родственника, бывшего начальника городской милиции.
     -- Паспорта нет, -- сказал я.
     --  Как  нет?  --  заморгал  он  пленчатыми  веками,  отказываясь  меня
понимать.
     -- Карабин не мой, -- сказал я, -- я его одолжил.
     -- Ничего не  знаю, -- воскликнул он,  взбадриваясь, -- может, одолжил,
может, убил, может, отнял...
     -- Я знаю,  -- вмешался Котик, -- он одолжил его у своего родственника,
бывшего начальника городской милиции.
     --  Вот эти русские  карабинчики,  -- сказал  второй сван, глядя  снизу
вверх, -- клянусь своими детьми, я больше всего на свете люблю.
     -- Ничего не знаю, конфискую! -- вскрикнул человек в черном кителе.
     -- Ну что вы, товарищ, -- миролюбиво вразумлял его Котик, -- как можно,
что мы скажем его родственнику, когда приедем?
     -- Ничего  не знаю, тем более бывший начальник  милиции, --  сказал он,
все-таки оставляя маленькую лазейку для более широкой информации.
     -- Один хороший русский карабинчик, -- восторженно  сказал второй сван,
-- я уважаю больше, чем два немецких автомата.
     -- Язык не распускай! -- прикрикнул на него  черный китель, на что  тот
не обратил ни малейшего внимания.
     --  Его   родственник,  --   сказал   Котик,  при   этом   Андрей  весь
перекорежился, -- уважаемый в городе  человек, и ему будет неприятно узнать,
что вы конфисковали его карабин.
     -- Ха! Уважаемый! -- воскликнул черный китель и всплеснул топориком. --
Если уважаемый, зачем сняли?
     -- Его не сняли, он на пенсию ушел, -- сказал Котик.
     --  Не  мое дело, -- опять затвердел  черный  китель, -- прошу передать
карабин для выяснения принадлежности.
     -- Не вздумай дать, -- сказал Андрей по-абхазски, -- потом не получишь.
     -- Карабин  я  вам  не  дам, -- сказал  я  очень твердо, потому  что не
чувствовал в себе этой твердости, -- не вы мне его давали.
     -- Задерживаю вместе  с карабином! --  отрезал он и  снова вскинул свой
проклятый топорик. И дернуло ж меня за язык! Промолчи я насчет его топорика,
ничего бы не было. Я пожал плечами.
     На  грузовиках  завели  моторы,  и  они  медленно,  задним ходом  стали
выезжать на дорогу. Сваны шли за грузовиками, словно подгоняли их вперед.
     -- Нам пора, -- решительно сказал Андрей и встал.
     -- Подождите, -- приказал помощник лесничего, но,  видно,  он не ожидал
такой решительности.
     -- Не горячись, Андрей, -- бросил Котик по-абхазски.
     --  Мы  тоже  едем,  --  неожиданно сказал  черный китель. Он несколько
растерянно провел рукой по волосам.
     -- Это ваше дело,  -- холодно сказал Андрей и пошел  дальше. Небольшого
роста, коренастый и длиннорукий, он сейчас был похож на медвежонка.
     Черный  китель  стал о чем-то  просить  молодого свана,  как можно было
догадаться,  принести из дома, где они пировали, забытую фуражку. Дом  этот,
видный  отсюда,  стоял на  той  стороне реки,  примерно  в  двадцати минутах
ходьбы.
     Молодой сван как раз подымался с земли и, распрямляясь, вдруг схватился
за спину  и громко  охнул,  как от  внезапного  прострела, не  то вызванного
просьбой помощника лесничего, не то самостоятельного. В  обоих  случаях жест
этот показывал на неисполнимость этой маленькой просьбы.
     Мы двинулись к  машинам.  Шоферы вышли из  машин и  вместе с остальными
сванами дожидались нас.
     -- Я же  не отбираю  это ружье, --  кивнул лесничий более миролюбиво на
спину Андрея. Мне показалось, что неудача с фуражкой несколько улучшила  его
тон. -- А почему? Потому что карабин -- боевое оружие.
     -- То-то же  у вас  здесь  с автоматами  бегают  за  оленями, -- сказал
Андрей, обернувшись.
     -- Как только обнаружим, отбираем! -- крикнул ему черный китель.
     -- Знаем, у кого отбираете, -- сказал Андрей не оборачиваясь.
     -- Не задирайся, Андрей, -- крикнул ему Котик по-абхазски.
     -- Мать  его  растак,  --  ответил  ему  Андрей  на  том  же  языке  не
оборачиваясь.
     -- Или отдаст карабин, или задержу в сельсовете до выяснения, -- сказал
черный китель с новой твердостью. Видимо,  он уже забыл о неудаче с фуражкой
или его вдохновила близость остальных сванов. Мы подошли к машинам.
     -- Как  можно,  --  тихо возразил  Котик,  давая  знать,  что  не стоит
доводить до слуха  остальных это непристойное,  хотя,  возможно, и случайное
недоразумение, -- мы же не оставим своего товарища...
     --  Ваше  дело, --  сказал  черный китель  громко, как бы  силой голоса
отвергая версию о непристойности или тем более случайности недоразумения, --
пусть кто-нибудь привезет хозяина карабина.
     Этого еще  не хватало! Молодой сван, восторженно кивая на мой  карабин,
выложил  остальным  суть  дела.  Несколько  сванов  сразу   же  заклокотало,
обращаясь  к   черному   кителю,   и,   как   мне   показалось,  заклокотало
доброжелательно по отношению ко мне.
     Но тут черный китель вступил с ними в  спор, время от времени бросая на
меня  злые  птичьи взгляды,  после  чего  обращал  внимание сванов  на  свой
топорик, который  якобы я успел осквернить  своим вопросом. Сваны оглядывали
топорик, ища на нем скрытые следы осквернения.
     Из всех сванов только один высокий старик с искривленным, как мне потом
объяснили, ударом молнии ртом, сразу же стал его поддерживать. Он  бросал на
меня  еще более злые взгляды, чем сам черный китель. Это был хозяин дома,  у
которого все они сейчас гостили.
     Потом по дороге я узнал, почему  он так злился на меня.  Оказывается, у
сванов, которые живут здесь  почти на окраине альпийских лугов (а он один из
представителей этих нескольких семей), давняя вражда с нашими пастухами.
     Альпийские  луга,  куда  несколько  наших долинных колхозов  перегоняют
скот, эти  сваны считают спорными, потому что сами  они живут здесь рядом, и
они им очень удобны.
     А спорными они их считают потому, что во время  войны сюда из колхозов,
естественно,  никто не перегонял скот,  и  после войны довольно долгое время
нечего  было перегонять. К  тому времени,  когда  колхозы  оправились, сваны
привыкли  эти  луга считать своими.  В  первый  год  дело  чуть не дошло  до
поножовщины. Теперь они смирились, но неприязнь осталась.
     Я об  этом так  подробно говорю, потому  что,  если  б  не этот старик,
который терпеть  не мог пастухов  из долинных колхозов вместе с их  гостями,
или если б  он целый  день не угощал остальных сванов, чаша  весов  могла бы
перетянуть на мою  сторону. Свою небольшую, но  вредную роль могла сыграть и
та молния, которая  по какой-то мистической случайности когда-то влетела ему
в рот и, может быть, навсегда его  ожесточила. Так или иначе, он угощал всех
моих доброжелателей, и они в конце концов притихли и перестали спорить.
     Правда,  нам предстояло  двигаться  в одну сторону,  и это нас временно
сблизило. Котик, судя по всему, довольно удачно обрабатывал  огромного свана
из тех, что защищали меня,  а потом отступились. Котик сел  вместе с  ним  в
одну кабину и крикнул мне:
     -- По дороге что-нибудь придумаем...
     Меня,  как почетного  преступника, посадили в  первую машину, остальные
ребята  устроились  во  второй.  На  подножках  слева  и  справа  от  кабины
устроились оба свана, те, что к нам подходили. Любитель русских карабинчиков
стоял слева, а горный страж, теперь и мой страж, стал с моей стороны.
     Когда нас усаживали, я предложил ему сесть в кабину со смутным расчетом
загнать  его тем  самым в моральный  тупик.  Несмотря  на мои уговоры,  он с
твердым  достоинством отказался влезать в кабину, тем самым не давая поймать
его на взаимном великодушии.
     -- Как можно, вы гость, -- сказал он важно, давая знать, что соблюдение
обычаев есть продолжение соблюдения законов и наоборот.
     Я снял с плеча карабин, влез в кабину и уселся, поставив его между ног.
Скинул полупустой рюкзак и задвинул его в угол сиденья.
     Машина  тронулась. Несколько  сванов  во главе со  стариком, что поймал
ртом молнию,  стояли впереди  машины. Мой  страж  что-то  прокричал старику,
по-моему, попросил  присмотреть  за его фуражкой,  пока  он приедет.  Старик
ничего ему не ответил, и мы поехали дальше.
     Положение мое осложнялось тем,  что я  сейчас вообще не собирался ехать
до города. Я  собирался доехать  только до нарзанного источника, где отдыхал
дядя  Сандро. Мы  с  ним договорились там  встретиться,  и я думал  провести
несколько дней на  водах  в  обществе  дяди Сандро.  Источник был расположен
гораздо  выше сельсовета, и даже если  бы мне с помощью  моих друзей удалось
там  освободиться  от моего  стража,  все  равно было неприятно  среди  ночи
тащиться назад к источнику.
     Мы  медленно   двигались  по   лесу.  Солнце  еще  не  село.  Лучи  его
дозолачивали  листья буков  и каштанов, тронутые  ранней  горной  осенью,  и
блестели на нержавеющей зелени пихт.
     Свежий дух слегка забродившей зелени  время от времени влетал в кабину,
как бы  в награду  за достаточно зловонный запах араки, исходивший от  моего
сопровождающего,  когда при толчках  машины его голова  слегка всовывалась в
кабину.
     Машина трудно двигалась по неровной колее, местами каменистой,  местами
перевитой обнажившимися корнями  деревьев. Огромная тяжесть в кузове  иногда
так раскачивала  корпус  машины, что казалось, она  вот-вот  перевернется  и
раздавит кого-нибудь  из стоящих на  подножке. Шофер  то  и дело тормозил  и
переключал скорости.
     Моего  стража от этих раскачивании  и взбалтываний  явно  развезло.  Он
смотрел  на  меня тем  всепрощающим взглядом, каким  смотрят люди, когда  им
хочется рвать. Пару раз, встретившись  с ним глазами, я предложил ему занять
мое место, но он, прикрывая пленчатые веки умирающего лебедя, отказывался.
     Взгляд  его делался все  более всепрощающим, и я стал  бросать на  него
умоляющие взгляды  в  смысле простить  меня  за карабин. Сначала он меня  не
понимал и, взглянув на  меня с некоторым  недоумением,  бессильно  прикрывал
пленчатые веки. Потом понял и не простил.
     "Ты  видишь,  мне  и так трудно,  а  ты еще  пристаешь",  -- говорил он
взглядом и бессильно прикрывал пленчатые веки.
     "Ну  что  вам стоит?  Ну  я больше  не  буду!" --  канючил я  взглядом,
дождавшись, когда он приоткроет глаза.
     "Ну  ты видишь, что мне и так трудно, а если я  нарушу закон, мне будет
еще трудней", -- объяснял он мне  затуманенным взглядом и бессильно  опускал
пленчатые веки.
     Мы выехали из леса,  и  машина пошла по дороге между глубоким обрывом и
скалистой мокрой стеной,  с которой  стекало  множество водопадиков в тонкой
водяной пыльце. Когда машина в одном месте близко подошла к стене, мой страж
почему-то посмотрел наверх, словно собирался  там кого-то приветствовать. Но
приветствовать оказалось  некого,  и он,  неожиданно откинувшись,  подставил
голову под водяную струйку. И потом каждый  раз, когда попадалась достаточно
удобная  струйка,  он ловко откидывался и  ловил ее  головой.  И уж  оттуда,
из-под струйки, в легком светящемся нимбе водяной пыльцы, успевал бросить на
меня сентиментальный и в то же время недоумевающий моему удивлению взгляд.
     Освежившись, он перенес топорик из правой руки в левую и  освобожденной
рукой, достав из кармана платок, стал утирать им лицо и волосы.
     Держаться одной рукой за бортик открытого окна кабины да  еще сжимать в
этой же руке топорик показалось  мне настолько неудобным и даже опасным, что
я решил помочь ему.
     -- Дайте, я подержу,  -- кивнул я на топорик. Отчасти это было  обычной
для  всякого  преступника тягой к месту преступления, но  был и расчет. Этой
новой дерзостью, уже  после того  как я был  достаточно  наказан  за  старую
дерзость, я как бы доказывал ему, что и старой дерзости не существовало,  во
всяком случае, не было злого умысла, а было глупое щенячье любопытство.
     Он перестал протирать голову платком и долго  смотрел  на меня скорбным
взглядом, все  время  покачиваясь и  дергаясь вместе с машиной и все-таки не
упуская меня из своего поля зрения.
     Потом  он, продолжая смотреть на меня, пригладил ладонью мокрые, жидкие
волосы, перенес  топорик в подобающую ему правую руку.  Казалось, взгляд его
старается  определить,  можно  ли за повторное  оскорбление  назначить новое
наказание.
     Я слегка заерзал, но  взгляд его  вдруг  потеплел. Казалось,  он решил:
нет, повторного оскорбления не было, а была глупость.
     -- Давайте в кабину, -- сказал я.
     -- Ничего, мы привыкли, -- ответил он и отвел глаза.
     -- Вы знаете, -- сказал я, -- я не могу доехать до сельсовета.
     -- Почему? -- спросил он.
     -- Мне надо у источника сойти.
     -- А мне еще раньше надо сойти, -- сказал он.
     -- Почему? -- спросил я.
     -- Потому что мой дом раньше, -- сказал он и выразительно  посмотрел на
меня в том смысле,  что  служба  и у  него  требует жертв,  а  не то  что  у
нарушителей.
     --  Меня  человек  ждет  на  источнике,  --  сказал  я,  --  понимаете,
волноваться будет.
     -- Хорошо, -- ответил он, немножко подумав, -- ты слезай у источника, а
карабин оставь.
     -- Без карабина я и так слезу, где захочу, -- сказал я.
     -- Тоже правильно, -- согласился он.
     -- За этот карабинчик что  я только не сделаю, -- раздался голос Гено с
другой стороны машины. Мой страж встрепенулся.
     -- Гено  живет рядом с источником,  -- сказал он, -- он передаст твоему
товарищу, что я тебя задержал.
     -- Не стоит, -- сказал я. Конечно, дядя Сандро меня ждал, но не с такой
уж точностью.
     -- Скажи имя, он пойдет, -- настаивал страж.
     -- Сандро, -- сказал я машинально.
     -- Сандро, но какой Сандро? -- удивился страж.
     -- Сандро Чегемский, -- сказал я.
     -- Сандро Чегемский? -- переспросил он почти испуганно.
     -- Да, -- сказал я, волнуясь. Я почувствовал, что имя на всех произвело
впечатление.
     -- Уах! -- сказал сван, молча сидевший между мной  и  шофером. -- А кем
он тебе приходится?
     -- Дядя, -- сказал я.
     Тут  все  сваны, включая  шофера  и  Гено с  той  стороны,  заклокотали
перекрестным орлиным клекотом.
     -- Это тот  самый  Сандро, -- спросил сван, сидевший рядом со мной,  --
который в двадцать седьмом году привез тело Петро Иосельяни?
     -- Да, -- сказал я. Я что-то смутно слышал об этой истории.
     -- Петро Иосельяни, которого матрос убил на берегу?
     -- Да, -- сказал я.
     --  Так  за  бедного  Петро никто и не  отомстил,  --  вздохнул  шофер,
продолжая пристально всматриваться в дорогу.
     -- Двенадцать человек приехало в город, чтобы  сжечь пароход  вместе  с
матросом, -- сказал сван, сидевший рядом со мной.
     --  Почему  не  сожгли?   --   спросил   шофер,  продолжая  внимательно
всматриваться в дорогу.
     -- Не успели, -- сказал сван, сидевший рядом со мной, -- пароход ушел в
море.
     --  Успеть успели, -- откликнулся  Гено, --  но  их даже на пристань не
пустили.
     -- Ты откуда знаешь, -- обиделся сван, сидевший рядом  со мной, -- тебя
еще на свете не было.
     -- Мой отец с ними был, -- сказал Гено, -- Петро наш родственник...
     -- Языки не распускай! --  вдруг  крикнул  мой страж, всунув  голову  в
машину. -- Пароход -- нет, дерево -- и то никто не имеет право сжечь!
     --  Значит, --  сказал  сидевший  рядом со  мной, переждав  разъяснение
заместителя лесничего, -- это тот самый Сандро из Чегема?
     -- Тот самый, -- сказал я.
     -- Красивый старик, усы тоже имеет? -- уточнил сидевший рядом сван.
     -- Да, -- сказал я.
     --  В  прошлом  году,  когда генерал  Клименко  приезжал  на охоту,  он
сопровождал? -- спросил мой страж, вглядываясь в меня.
     -- Да, -- сказал я,  стараясь не выпячиваться,  обстоятельства работали
на нас.
     --  Генерал Клименко --  прекрасный  генерал,  -- сказал сван, сидевший
рядом.
     -- Как маршал -- такой генерал, -- сказал Гено.
     -- И охота была большая, -- сказал шофер, не отрываясь от дороги.
     -- Товарищ Сандро -- уважаемый человек, -- твердо сказал черный китель.
     -- О  чем  говорить!  -- воскликнул сван, сидевший рядом  со  мной.  --
Сопровождать генерала Клименко с улицы человека не возьмут.
     -- Сами знаем, -- обрезал его мой страж.
     Я чувствовал, что шансы мои улучшились. Взгляд заместителя лесничего не
то чтобы  стал дружелюбней, нет, теперь  он острей всматривался в меня и как
бы с любопытством обнаруживал под верхним  порочным слоем  моей  души слабые
ростки добродетели.
     Уже смеркалось. Дорога все еще шла над пропастью,  где в глубине  слабо
блестело русло реки. Отвесная стена сменилась  меловыми осыпями, бледневшими
в сумерках.
     Метрах в ста впереди показалась машина. Она стояла у края дороги. Рядом
с ней толпилось несколько человек.
     -- Там авария случилась, -- сказал сван, сидевший рядом со мной.
     -- Сорвалась машина? -- спросил я.
     -- Языки, -- неуверенно предупредил мой страж.
     -- Да, -- сказал он, не  обращая внимания  на предупреждение стража, --
слава богу, шла в город последним рейсом, мало людей было.
     -- Языки, -- более строго вставился мой страж.
     -- Кто-нибудь спасся? -- спросил я, понижая голос.
     -- Один мальчик, -- сказал сидевший рядом со мной, -- выпал из машины и
зацепился за дерево.
     Мы подъехали к месту катастрофы, и шофер остановил маш