среди
окружающих маму людей его нет.
     Как  же надо было любить, даже учитывая ее природное легкомыслие, чтобы
ожидать появления абрека,  которого  ищут уже  больше  десяти лет,  в  самом
центре Абхазии,  в Мухусе?!  Или она думала, что  за пределами Кенгурийского
района он уже личность неприкосновенная?
     Бедная княгиня, простим ей ее грехи, ведь ради своей безумной любви она
потеряла  и  покой,  и  доброе  имя,  и  высокое  в  масштабах  нашего  края
общественное положение.  Впрочем, с добрым именем мы явно  преувеличили,  но
остальное она потеряла точно.
     Интересно, что дядя Сандро, вспоминая любовников княгини, в том числе и
себя, всегда  признавал, что  Щащико  она  любила больше  всех.  Об этом  он
говорил  с эпическим бесстрастием Гомера.  Но  дядя Сандро не  был  бы дядей
Сандро, если  бы тут же  не вносил  в свое  утверждение долю  сомнения. Так,
отдавая  должное  ее  бурному  темпераменту,  он не  раз намекал,  выражаясь
современным языком, на ее некоторую сексуальную  малограмотность. Так  что в
конце концов получалось: понимай все это как хочешь.
     Теперь,  дав  некоторое  представление  о  жизни  молодого  абрека,  мы
возвратимся  к началу нашего рассказа,  где  он,  расстелив бурку, сидит над
родником у подножия огромного ореха с рукой на  прикладе боевой винтовки и в
этой позе, не предвещающей ничего хорошего, ожидает дядю Сандро.
     Дядя Сандро вместе с племянником  абрека приближался  к  нему,  но тот,
хотя и слышал их шаги,  не оборачивался, может быть  лишний раз выражая этим
презрение к дяде Сандро.
     --  Добром  тебя, -- сказал  дядя Сандро,  подходя к сидящему абреку  и
мысленно  отмечая, где  бы мог  сидеть  в засаде  его  брат,  чтобы  вовремя
выстрелить оттуда.
     Щащико сидел  на  зеленом холмике прямо  над обрывистым склоном высотой
метров  пятнадцать, из-под  которого  вытекал  родник,  огороженный плетнем,
чтобы  скот не пил воду там, где берут ее люди. Над  ним  до самого дома Исы
возвышался  зеленый  косогор, слева  переходящий в густой  заколюченный лес.
Там-то и мог притаиться остроглазый брат дяди Сандро.
     -- Добром тебя, -- повторил дядя Сандро приветствие и, обойдя сидящего,
остановился перед  ним в  достаточно  почтительной,  но,  главное,  никак не
заслоняющей цель в случае необходимости выстрела из лесу, позе.
     --  Добром или  худом  встречаешь  гостей  -- узнаем,  -- сказал абрек,
слегка косясь в его сторону и  не поворачивая головы. Дядя Сандро стоял чуть
ниже и чуть левее абрека и понимал, как легко будет Щащико, если дело дойдет
до этого, вскинуть винтовку  и убить  его. Надо  выиграть время, думал  дядя
Сандро, чувствуя, что надежда на брата укрепляет его душевные силы.
     -- Неужели из-за этой княжеской  суки ты хотел продать меня? -- наконец
спросил Щащико, поглядывая на дядю Сандро снизу вверх,  но  с таким чувством
превосходства, что, казалось, он откуда-то сверху смотрит на дядю Сандро.
     -- Дела мои с  княгиней  закончились задолго до тебя,  -- отвечал  дядя
Сандро с достоинством, -- и не надо княгиню оскорблять, тем более, она через
тебя пострадала...
     -- Тогда как же ты  посмел сказать то, что  сказал?  -- спросил он, и в
глазах его сверкнуло бешенство загнанного зверя.
     --  Я  никогда такого не говорил,  --  отвечал  дядя Сандро  как  можно
спокойней, -- тебя обманули...
     -- Ты говорил! -- рыкнул Щащико. -- Тот, кто передал мне это, не посмел
бы  солгать.  Выходит,  ты,  сын  Хабуга,  человека,   прославленного  своим
хлебосольством, впускал  меня в свой дом,  сажал меня  за  свой  стол, чтобы
потом убить  меня,  как  убивают  больную  собаку,  сначала  накормив ее  до
отвала?!
     -- Успокойся,  -- собрав все  свои  силы,  сказал  дядя Сандро,  -- это
клевета.
     --  Клевета?!  -- грозно повторил  Щащико и  кивнул  своему безмолвному
племяннику: -- Поди приведи его!
     Племянник молча спустился с  обрывистого  склона и  пошел по  тропинке,
ведущей в лес. Интересно,  кого  они там  припрятали, подумал  дядя  Сандро,
глядя вслед уходящему племяннику.
     Минут через двадцать на  тропе снова появился племянник в сопровождении
местного лесника Омара, человека вздорного и дурноязыкого.
     Во время первой мировой войны Омар ушел добровольцем в "дикую дивизию",
и,  когда после войны приехал домой с Георгиевским крестом и умением кое-как
говорить и читать по-русски, его здесь назначили лесничим.
     Известен он еще  был тем, что подживал с женой  своего  младшего брата,
Кунты, глуповатого человека,  у которого односельчане  часто  спрашивали для
подначки:
     -- Чего это твой брат все не женится?
     -- На  готовенькое привык, --  отвечал тот охотно  и  громогласно, -- с
казенной службы, видать...
     И  вот  теперь  этот  Омар  идет  в  сопровождении  племянника  Щащико,
подымается по обрывистому склону, и на нем лица нет,  а дядя  Сандро думает,
что же будет, если Щащико поверит этому негодяю? А если он не поверит ему  и
захочет прикончить его? А  если тот, на случай  дурного  исхода, вот так же,
как и он, Сандро, предупредил своего брата и тот сейчас прячется  в лесу? Не
перестреляют ли они все друг друга?
     Омар  тихо  поднялся  и,  опустив  повинную голову,  остановился  возле
Щащико.
     --  Повтори,  что он говорил, -- попросил  Щащико.  Омар, побелев,  как
ствол бука, опустил еще ниже голову.
     -- Ну?! --  Щащико ерзнул на бурке, приподнял свое ружье и снова бросил
на бурку. Омар тихо замотал головой.
     -- Онемел?! -- рявкнул Щащико.
     -- Прости, Щащико, -- тихо сказал Омар, -- мне примерещилось.
     -- Примерещилось?! -- переспросил Щащико бешеным шепотом.
     -- Примерещилось, что послышалось, -- пояснил Омар, не подымая головы.
     --  Примерещилось,  что послышалось?!  -- повторил  Щащико и, не глядя,
нащупал правой рукой  винтовку, перекинул  ствол в левую и  стал подыматься.
Медленно  вставая,  он  распрямился перед маленьким лесником,  воевавшим  на
многих  фронтах  мировой  войны, а сейчас не имевшим сил  шевельнуться перед
огромным абреком с бешеными синими глазами и с австрийской винтовкой в руке,
на изъеденном шашелем ложе которой  было  четырнадцать полос,  процарапанных
острым краем гильзы.
     -- Так ты знаешь, что тебе за это будет?
     -- Знаю, -- прошептал Омар, не подымая глаз.
     -- Что? -- спросил Щащико и стал медленно подымать винтовку.
     -- Смерть, -- тихо сказал Омар, не подымая глаз. Ну, если брат у него в
засаде, подумал  дядя Сандро, сейчас начнет палить, да еще  сдуру  попадет в
меня... Он незаметно сделал шаг в сторону, подальше от Щащико.
     -- Эй,  вы! -- вдруг  раздался голос тети  Маши. Дом  ее был расположен
прямо против родника на небольшой возвышенности.
     Сейчас она стояла у  плетня,  огораживающего двор, и смотрела в сторону
родника. Так  как  Щащико и участники  этой  сцены  со стороны родника  были
прикрыты зарослями ольшаника, она  их  не видела, но до нее смутно  доходили
голоса говоривших. Щащико  приходился ей довольно близким  родственником,  и
она узнала его голос.
     -- Сдается,  что слышу Щащико, если я не  оглохла! -- крикнула  она, не
дождавшись ответа на свой предыдущий оклик.
     -- Да, я! -- неожиданно ответил Щащико и опустил винтовку.
     --  Совсем  одичал  в  лесу,  --  заверещала  тетя  Маша,  --  в  зверя
превратился... Уж если ты вышел к  нам на водопой, подымись, мы тебя угостим
чем-нибудь покрепче воды.
     -- Сейчас подымемся,  -- посмотрев на дядю Сандро, вдруг сказал Щащико,
-- тут покончить с одним дельцем надо.
     -- Кончайте и подымайтесь!  -- крикнула гостелюбивая тетя Маша и ушла в
глубь двора.
     -- Повернись спиной, -- приказал Щащико, и Омар тихо повернулся.
     --  До конца дней благодари Машу за жизнь, -- добавил он и неожиданно с
такой силой  пнул его ногой под зад, что Омар, пролетев в  воздухе несколько
метров, рухнул на крутой склон, крякнул, прокатился до его подножия, вскочил
и, отряхнувшись, как собака, быстрыми шагами скрылся на лесной тропе.
     -- Однако живучий, -- удивился абрек.
     -- Они все такие -- псиный род, -- пояснил дядя Сандро.
     -- Забыли обо всем? -- повернулся к нему Щащико.
     -- А что  помнить,  --  пожал плечами  дядя  Сандро,  показывая, что не
придает значения тому, что произошло между ними.
     -- Цып! Цып! Цып! Цып! Цып! -- раздался со двора мирный и настраивающий
на мир голос  тети Маши,  сзывающий кур,  явно, чтобы поймать одну из них  и
зарезать по случаю приглашения Щащико.
     Большой рыжий петух, поспешив из кукурузника на  ее  голос, вскочил  на
плетень,  чтобы  перелететь  во двор  и, кажется, уже взлетал,  когда Щащико
вдруг,  вскинув винтовку,  выстрелил.  Тело  петуха  взметнулось  и, брызнув
фонтаном золотистых перьев, рухнуло на землю.
     И  сразу же бешено закудахтали куры, забулькали индюки, залаяла собака,
запричитала тетя Маша, жалея петуха, а через  несколько  секунд раздался  из
Большого Дома тревожный голос тети Кати, спрашивающей,  что это за выстрел и
не убил ли ее мужа Щащико.
     Тетя  Маша в это время подобрала убитого  петуха и посмотрела в сторону
родника, где  один за другим спускались по  тропке дядя Сандро, Щащико и его
племянник.
     --  Жив  твой  петух,  жив, --  крикнула  тетя  Маша,  отгоняя  собаку,
принюхивавшуюся к убитой птице, -- вот моего петуха прикончил, дуралей...
     Дядя  Сандро  и  Щащико,  слышавшие  крик тети  Кати и ответ тети Маши,
которая с петухом в руке прошла на кухню, посмеялись и стали спускаться вниз
к роднику, чтобы оттуда подняться к ее дому.
     Внезапно  Щащико повернулся  и, подмигивая  дяде Сандро, кивнул  своему
племяннику в сторону леса:
     --  Скажи его  брату,  пусть  вылезает  оттуда и  принесет нам хорошего
первача.
     -- Откуда ты узнал, что он там? -- смеясь, спросил дядя Сандро.
     -- С мое посидишь в лесу -- страх уши промоет, -- отвечал абрек.
     Племянник повернулся и пошел к лесу, а дядя Сандро и Щащико поднялись к
дому  тети Маши. Две ее богатырские девочки, выскочившие из кухни, бросились
им навстречу, и  Щащико, наклонившись, поднял их, и одна  из них уселась ему
на плечо, а другая, вцепившись крепкими ручонками ему в волосы, так и висела
на нем. Слегка искаженное гримасой  лицо  абрека  выражало не  столько боль,
сколько  сладострастное  удовольствие,  вызванное,  как понимал дядя Сандро,
тоской по дому, по своему домашнему очагу.
     Видно, он сюда захаживал и без моего ведома, подумал дядя Сандро.
     -- Что ж  ты  зовешь мужиков в  дом,  когда  мужа твоего нету  дома! --
шутливо  крикнул Щащико, входя в кухню,  и, наклонившись, осторожно стряхнул
девочку,  вцепившуюся  ему  в волосы,  и ссадил  вторую.  Он скинул  бурку и
отбросил  ее в угол,  после  чего снял винтовку и, осторожно прислонив ее  к
стене,  сел у  огня рядом с ней.  Дети снова кинулись  его  теребить, и дядя
Сандро подумал, что дети хорошо чувствуют изголодавшихся по ним людей.
     -- Ничего, --  помедлив,  отвечала тетя  Маша и,  вынув  из  чугунка  с
кипятком  петуха,  принялась   ощипывать   его,  --  братья  мужа  вокруг...
защитники...
     И то, что водку варим,  знает,  и  то, что мужа Маши  нету дома, знает,
отметил про себя дядя Сандро, усаживаясь возле огня  рядом с  абреком. Ай да
племянничек, подумал дядя Сандро, напустил на себя важность горевестника,  а
сам сначала обошел все дома нашего выселка и узнал, кто из мужчин дома и что
он делает.
     Вскоре  тетя  Маша   поджарила  петуха,   сварила  мамалыги,  а  тут  и
племянничек пришел,  ведя за собой несколько смущенного  брата  дяди Сандро,
державшего в руках по бутылке грушевой водки.
     Сначала  смущение его было  понято, как естественное смущение человека,
который  сидел  в  засаде,  ожидая  удобного  момента,  чтобы  выстрелить  в
человека, с  которым теперь  ему предстояло сидеть и пить. Однако  во  время
застолья выяснилась  более сложная причина его  смущения, что  на  некоторое
время даже как-то оскорбило дядю Сандро.
     Оказывается, племянник Щащико, войдя в лес на против родника, нашел там
брата дяди Сандро, который, увы, мирно спал, положив под голову свое ружье.
     Больше всего дядю  Сандро взбесило то обстоятельство, что брата его  не
разбудил даже выстрел, убивший петуха. Этот выстрел,  сложись обстоятельства
похуже,  мог  убить и  глупого лесничего,  а  сложись  обстоятельства совсем
плохо, и самого дядю Сандро.
     Брат дяди Сандро в  свое  оправдание говорил, что сначала  он осторожно
следил  за  всем, что  происходит, и  все  время  держал на мушке  (чего  уж
скрывать!) нашего именитого гостя, но потом, когда ушел племянник, он решил,
что ничего  страшного не будет, и уснул.  К тому же он добавил, что сутки не
смыкает глаз  возле самогонного аппарата. По поводу незадачливого брата дяди
Сандро долго смеялись, то так, то этак примеривая его мирный сон.
     -- Вот было бы смеху, -- говорил  Щащико, как абрек несколько раздвигая
границы  юмора, -- если б  я, убив нашего Сандро, подложил его труп рядом со
спящим братом...
     Дядя  Сандро  смеялся  вместе со всеми,  хотя,  честно говоря,  ему эта
картина не казалась такой уж  смешной.  Не успели  они отсмеяться  по поводу
этой мрачной шутки Щащико,  как в кухню вошла жена дяди Сандро  и,  послушав
взрыв смеха (терпеливо,  но  и без  всякой попытки присоединиться  к  нему),
обратилась к мужу и сказала ему постным голосом:
     -- Домотыжил бы тот участок, раз уж он тебя не убил...
     Эти ее слова придали новые юмористические силы шутке Щащико, и уже дядя
Сандро с полной искренностью смеялся вместе со всеми, повторяя:
     -- Что я вам такого сделал, что все вы моей смерти возжаждали...
     Словам тети Кати  особенно долго  смеялись,  и особенно смешно было то,
что она никак не могла понять, чему они смеются, и выражение лица ее все еще
оставалось сдержанно-траурным, словно то выражение, которое  было принято ее
лицом  сразу же после выстрела, все еще не сошло с него, и в то же время это
траурное выражение  в свете последнего  восклицания дяди Сандро  можно  было
истолковать  как сожаление  по поводу того, что выстрелом был  убит  не  тот
петух.  Но  окончательный комизм ее позы  и ее слов заключался в неуверенной
попытке через  минувшую угрозу смерти вернуть дядю Сандро к трудовому долгу,
тогда как по всем понятиям дяди Сандро, и это было известно всем, и ей в том
числе,  минувшая  угроза   смерти  как  раз   и   располагала  его  к  долгу
жизнерадостного застолья.  Смех  застольцев  был  веселым  разоблачением  ее
наивного лукавства.
     Одним словом, в тот день они славно попили грушевой водки, и Щащико еще
не раз  приходил в Большой  Дом поесть, сменить  белье, помыться, и ему  там
ничего не угрожало, кроме боязни столкнуться со старым  Хабугом.  Отец  дяди
Сандро и сам недолюбливал абреков, и много лет назад, дав на сходке старшине
слово  не пускать  к себе в дом абреков, формально придерживался  его. Смысл
его молчаливого уговора с домашними  был такой: делайте что хотите, но чтобы
они мне на глаза не попадались.
     Коротко говоря,  знаменитый  абрек  больше  дядю  Сандро  в  вероломных
замыслах  не  подозревал.  А  через два  года  власти объявили амнистию всем
абрекам с дореволюционным стажем.
     И вот Щащико после пятнадцатилетней  жизни  в  лесах  вернулся  к  себе
домой, к матери и младшему  брату, который к этому времени успел  жениться и
завести детей.
     С  полгода Щащико  жил у себя дома, и, по словам соседей, видевших его,
не было крестьянина, такого  жадного до  труда.  Целыми днями он  возился  в
огороде, окапывал и подрезал  фруктовые  деревья, мотыжил  кукурузу, щепил в
лесу дрань, перекрывал ветхую  крышу отцовского дома,  и все  говорил,  если
приходилось к  слову, что истинное счастье -- это жить у себя дома, работать
у себя в поле и спать в своей постели.
     Однажды он пошел в село, где жила его бедная жена, с тем  чтобы просить
за все  прощения  и вернуть ее вместе с сыном  домой.  Но  братья ее наотрез
отказались иметь  с ним дело, а  сына тайно увезли в другое село, боясь, что
отец попытается его выкрасть. Они знали, что он очень тоскует по сыну.
     Щащико настоял  на  том,  чтобы самому встретиться с женой,  но,  когда
вошел во двор ее родительского дома, где она жила, на него  напустили собак,
и он ушел, молча вытерпев это унижение.
     Кто знает, что чувствовала жена его, когда он вошел  во двор и  на него
напустили  собак, и он,  страшно побледнев от оскорбления, пятясь  отходил к
воротам?
     Ведь следила она за ним откуда-то, может быть, из-за оконной занавески,
ведь не может быть, чтоб не следила?
     Кто знает, что она чувствовала? Утоленье местью за оскорбленную любовь?
Или желание  броситься вслед  своему все-таки, несмотря ни на  что, любимому
мужу и всепрощающей лаской оживить его одичавшее волчье сердце!
     Но не суждено  было  Щащико мирно  жить и  умереть в своем доме.  Через
полгода после его возвращения домой был убит начальник кенгурийской милиции.
Его убил один из абреков, все еще прятавшийся в лесу.
     По поводу этого убийства многие бывшие абреки получили повестку явиться
в кенгурийскую милицию. Щащико тоже  получил такую повестку. Он сказал дома,
что  в милицию  не  явится, потому что,  чует  его сердце,  живым  оттуда не
выйдет.
     Целых  два  дня брат его  уговаривал  прийти  в  милицию  и  тем  самым
показать, что ему нечего бояться, что он никакого участия в этом убийстве не
принимал.  Брат его уверял, что власти этим призывом  явиться в кенгурийскую
милицию  хотят установить,  кто, испугавшись, не явился и,  значит, каким-то
образом все еще связан с несдавшимися абреками.
     Наконец Щащико  неохотно  согласился,  когда  брат его  обещал  поехать
вместе с ним в милицию, откуда их обоих больше не выпустили.
     На  этот раз  власти решили круто  расправиться с  наиболее знаменитыми
абреками, чтобы  запугать остальных.  Из кенгурийской милиции, всего их было
человек пятнадцать, их перевели в тюрьму, а из тюрьмы перевезли в Мухус, где
их, видимо, судили очень скорым и  закрытым судом и ночью,  связав  попарно,
привезли к морю и расстреляли у обломка Великой Абхазской стены.
     Интересно, что  во  все времена  и во всех  странах,  где расстреливали
приговоренных к смерти, их почему-то всегда  старались расстрелять у  стены.
Казалось бы,  какая  разница,  где расстрелять  человека,  не  способного  к
сопротивлению?
     Но видно,  есть  разница. Видно,  расстреливать  человека  на  открытом
пространстве  трудней.  Открытое  пространство  связывает  приговоренного  к
расстрелу  с  идеен  воли  и  делает  убийство  человека  слишком откровенно
разбойничьим актом.
     Но человек,  стоящий у  стены, как  бы заранее приперт к  тупику, палач
подготовлен к  безвыходности приговоренного.  Он только довершает  последним
огненным штрихом  уже  до  него  разыгранную  сцену  конца  с  этой  стеной,
воздвигнутой до него и без его ведома, и с этим человеком, стоящим у стены и
как бы добровольно согласившимся играть свою роль в картине конца.
     Палачи тоже заботятся о своем  душевном удобстве. Раз  уж есть стена (в
сущности, она главный виновник, но не мы ее строили), раз уж человек стоит у
стены  (не  мы  его приговаривали),  почему бы его не расстрелять,  ведь все
равно ему некуда деться -- стена, тупик, конец...
     Человек  стоит у стены, и палач  подымает винтовку почти автоматически,
он подготовил  себя так подымать винтовку. Но притупив для себя гнев вины за
нажатый курок,  он  для своей души ничего  не изменил,  он  просто  растянул
убийство  во  времени,  начав  его  с  того  мгновенья,  когда  стал  искать
оправдывающие обстоятельства.
     А  что стена для того, кого расстреливают? Не стоит рассуждать по этому
поводу...
     За  что  поплатился  брат  Щащико, остается  неизвестным,  хотя  вполне
возможно,  что  Щащико  в  какие-то  дела  его  вовлекал. Точно  так  же  не
исключено, что