очную  шапку, долго и неловко тряс протянутую
ему руку.
     Потом  они  оба   засмеялись  над   его  растерянностью,  и  ему  стало
легко-легко.  Он  помог  ей взобраться на лошадь, и она  вскочила  в  седло,
усаживаясь на нем по-мужски. Юбка на ее  ноге с той стороны, с которой он ее
подсаживал, слегка  задралась,  обнажив круглое и  нежное, как щека ребенка,
колено.  Голова у него закружилась, и он, припав к этому прохладному колену,
поцеловал его.
     --  Ах ты, дурачок!  --  сказала она и  рукой  отстранила его голову от
своего колена.  Но, прикоснувшись ладонью к его голове, чтобы оттолкнуть ее,
она легким движением ладони на самое малое мгновенье приласкала его,  и  он,
вскочив на лошадь, ударил ее плетью и поднял на дыбы.
     Ему было двадцать пять лет, и он впервые в жизни поцеловал женщину.
     Три  года с перерывами на  зимние месяцы он  служил проводником при  ее
муже, кое-как  научился говорить  по-русски, и каждый раз видеть ее было для
него праздником. Он никогда не пытался чего-нибудь добиваться от нее, потому
что она была женой другого  человека, да еще такого замечательного человека,
как ее муж.
     Человек этот  поразил  Махаза тем, что был  совсем  не похож на  многих
городских людей и в особенности на тех городских людей, которые недавно ушли
из деревни  и,  став  городскими, быстро,  удивительно  быстро  отвыкали  от
физической работы,  от  преодоления всего  того, что приходится преодолевать
человеку, проводящему свою жизнь под открытым небом.
     Раньше, до  встречи  с этим человеком, Махаз считал, что  каждый ученый
человек, начиная с  тех,  которые только умеют читать буквы и цифры, отходит
от физической работы  ровно настолько, насколько он учен.  Да они и делаются
учеными, считал он, начиная от  всяких  там писарей, именно  для того, чтобы
отойти от физической работы и от жизни под открытым небом.
     А  этот  был  совсем другой  ученый человек.  Он  мог провести  в седле
семь-восемь часов, мог гнать коня через горный поток, развести огонь в самую
мокрую погоду  и спать, укрывшись  буркой  или, русским  способом, влезши  в
мешок для спанья.
     Глядя на  этого человека,  Махаз убедился,  что  не  все так  просто, и
ученость необязательно  вызывается  желанием  уйти  от  физической работы, а
может быть  следствием  и лучших стремлений.  И за это он  испытывал к  нему
высокое  уважение и любил  его жену,  сам того не зная, самой чистой,  самой
романтической любовью.
     Через  три года они закончили свои  работы в  окрестных Чегему горах  и
уехали в Ткварчели, где была их основная база. Почти за год до их отъезда он
стал думать, что бы подарить жене начальника, чтобы она вместе с мужем долго
помнили его Именно в этот последний  год ему  в  лесу попался очень редкий в
наших краях рыжий медведь. Он убил его, высушил его огненную шкуру и подарил
им на прощанье.
     Потом  он время  от  времени ездил в Ткварчели  и навещал их, привозя с
собой  то  бурдюк  вина,  то  грецкие  орехи, то копченое  мясо, которое она
впервые здесь попробовала и очень полюбила.
     И когда он от них уезжал,  они тоже дарили ему  всякие подарки. Однажды
его высокий кунак подарил ему даже двустволку. И позже, когда он женился  на
Маше  и пошли дети, она дарила им  одежду, ткани или городские сладости Жена
Махаза не только не ревновала его к ней, а, наоборот, всячески  поощряла его
ездить туда. И если они резали дома скотину, она говорила:
     -- Отвез бы своим русским родственникам их пай.
     Когда наступила чума  тридцать седьмого года, Махаз сразу же понял, что
его высокий кунак  не уцелеет, и предложил  ему укрыться в Верхней Сванетии,
где его никто не найдет. В ответ на его серьезные речи по этому поводу кунак
его почему-то только посмеивался и говорил, что не  может быть такого, чтобы
и его взяли.
     Удивительно, как  ученые люди  иногда не понимают простых вещей.  Через
месяц  после их последнего разговора на  эту тему он  узнал, что  кунака его
забрали. Промаявшись несколько месяцев,  жена его уехала  вместе с маленькой
дочкой к себе в Ленинград.
     Через  год гнилое время кончилось и  людей перестали забирать, но  тех,
кого взяли, не выпускали Ему бы этот год  перетерпеть  в горах, он  целым  и
невредимым вернулся бы  в свою семью. Махаз  понимал, что кунаку  его мешала
ложная  гордость (стыдно прятаться), и еще,  чувствовал Махаз,  он не верил,
что  от  них  можно  спрятаться А  Махаз  прекрасно знал,  что  от них можно
спрятаться, как прятались некоторые абреки, да и не только абреки.
     Да,  хорошие были  люди, дай бог им  здоровья,  если  они  еще живы. Со
времени ее отъезда прошло  три года. В первый год она  им прислала несколько
писем, где писала, что дома  у нее все в порядке, но муж все  еще в тюрьме и
хлопоты пока что не помогают. Потом переписка заглохла, и  он не знал, что с
ней и жив ли ее муж.
     Да, около  двадцати  лет прошло с  тех пор, как он ездил встречать жену
начальника, и  многое  изменилось с  тех пор. И  сам  он женился и  наплодил
девчонок, и старшая дочка вышла замуж по-людски, и две его девочки опозорены
сукиным сыном, и он сейчас едет в город смывать с них бесчестие.
     Много времени прошло с  того дня, а он все так же,  как и в первый год,
помнит тот светлый день  своей жизни. Хорошие дни выпадали  и до этого дня и
после, но такого счастливого не было никогда.
     Махаз спустился в деревню Наа, что приютилась возле Кодора. Он вышел  к
реке, но паромщика на месте не оказалось. Дом паромщика  был расположен ниже
по реке, метрах в ста от места переправы. Махаз посмотрел в сторону его дома
и увидел  паромщика, пашущего на своем приусадебном участке Пастух несколько
раз пронзительно  свистнул, паромщик,  остановив быков, обернулся  и, подняв
руку, показал, что он заметил Махаза.
     Недалеко от переправы  было расположено сельское кладбище Махаз увидел,
как туда прошел старый волкодав и, перескочив в два приема через  деревянную
ограду одной из могил, скрылся за нею.
     Он знал,  что  это  могила местного  охотника, умершего два  года  тому
назад. Он слышал  об этой собаке, что  она после смерти хозяина живет на его
могиле. В первое  время она вообще никуда не отходила от могилы ни днем,  ни
ночью, так  что  родные охотника вынуждены  были носить  ей сюда еду. Теперь
собака  два-три  раза в день  приходит домой поесть и  снова  отправляется к
могиле своего хозяина, словно сторожит ее.
     У Махаза тоже в  свое время был замечательный волкодав. Однажды он спас
ему жизнь.  Дело  было  так. В  лесу за  котловиной Сабида Махаз обнаружил у
подножия дикой груши множество медвежьих следов Видно, медведь приходил сюда
лакомиться грушами. Махаз решил поставить капкан и поставил его.
     Дней  через десять  он пастушил  рядом с этим  местом и решил проведать
свой капкан. Вместе  со своей собакой он отправился  туда. К  подножию дикой
груши вела узкая тропинка между  зарослями папоротника в человеческий  рост,
заколюченного ежевикой.
     Он  шел впереди, а собака шла  за ним.  Шагов за десять от груши собака
зарычала  и попыталась выйти вперед,  но он ее не пропустил. Через несколько
секунд, как  только  он дошел  до  конца тропинки, перед ним внезапно  вырос
медведь, вставший на задние лапы.  Обдавая  его смрадным  дыханием,  медведь
стоял на расстоянии одного шага, и он уже ничего не  мог сделать:  ни  снять
ружья, ни  отступить  назад.  Инстинктивно  он нырнул вперед,  под  медведя.
Медведь ударил его  лапой,  удар  пришелся  на  ложе ружья. От  силы удара у
Махаза  перехватило  дыхание,  и  он  ждал,  что  будет  дальше,  как  вдруг
почувствовал, что медведь зарычал и отступил.
     Махаз поднял голову и увидел, что медведь стоит уже на четырех лапах, а
на нем,  взяв его за глотку, висит собака. Через  несколько  секунд огромный
медведь рухнул на землю, а собака,  рыча,  продолжала держать его  за горло.
Медведь был мертв.
     Махаз сел на землю, чтобы немного прийти в себя. Он подозвал собаку, но
та,  продолжая держать медведя за горло,  в  ответ только  прорычала.  Махаз
заметил, что медведь рядом с капканом вырыл  огромную яму. Капкан держал его
за заднюю ногу. Видно, оголодав, медведь пытался добывать из земли корни.
     Дрожащими пальцами Махаз скрутил  цигарку и закурил.  Он снова подозвал
собаку, и на этот раз она подошла к нему, но все еще была сильно возбуждена,
потому что, посидев возле него несколько  минут, она снова  подошла  к трупу
медведя и, рыча, вцепилась ему  в горло, в то же самое место, за которое она
его держала  до этого.  Казалось, собака хотела лишний раз  убедиться в том,
что это именно она его задушила.
     Махаз  никогда  не  слышал, чтобы собака могла  задушить  медведя.  Но,
видимо, этот медведь сильно отощал от голода и бесполезных попыток вырваться
из капкана. Конечно, не попади он лапой о приклад ружья, сил  у него хватило
бы двумя-тремя  ударами изувечить  его или отправить на  тот свет. Но какова
собака,  бесстрашно  прыгнувшая  на  плечи  вставшего  на  дыбы разъяренного
медведя?!
     Покамест  он   ждал   паромщика,   подошли   двое   местных   крестьян,
переправлявшихся  на тот берег. Подошел и паромщик, и  все  влезли в  паром.
Паромщик  багром  оттолкнулся от  берега,  и  паром  пошел  против  течения,
порывисто дергаясь, вперед.
     Узнав, что Махаз едет в город, паромщик попросил его привезти ему новый
замок. Махаз  отвечал, что боится, что дело, по  которому он  едет в  город,
может его надолго там задержать.
     -- Что за дело? -- спросил паромщик.  Они уже были на середине  реки, и
голоса заглушал шум реки.
     -- Дело  маленькое,  --  крикнул  ему  в  ответ  Махаз,  --  да  больно
хлопотное!
     Больше паромщик не стал  у  него ни о чем спрашивать.  Паром ткнулся  о
противоположный берег, Махаз расплатился с паромщиком и спрыгнул на землю.
     Давным-давно, когда сестра его  выходила замуж за парня из Мухуса,  он,
Махаз, ехал в числе  сопровождающих  невесту.  Они  подъехали к  переправе и
убедились,  что  паром  стоит  на  том  берегу, а  паромщик  неизвестно  где
пропадает.  И тогда Махаз  слез с коня, влез  на столб, на котором  держался
стальной  трос,  перекинутый  через речку, и,  не обращая внимания на  крики
сопровождающих,  --  особенно  кричала сестра, --  он, бесстрашно  перебирая
руками, перебрался через Кодор и, спрыгнув на том берегу на землю, оттолкнул
паром и подошел  на нем к другому  берегу.  Целый  месяц  после этого у него
болели ладони, стертые стальным тросом.
     Того  парня, мужа его  сестры, тоже взяли в тридцать седьмом году, и он
тогда так же,  как  и кунаку, предлагал ему  спрятаться в  лесу  и переждать
гнилое время. Тот тоже не  захотел прятаться, и вот сестра его осталась одна
в городе с двумя детьми на руках. Конечно, родные ей помогают, да и сама она
работает  санитаркой в больнице, но легко ли в городе  одной с тремя детьми.
Ему бы переждать гнилое  время,  и через  год целехоньким вышел бы из леса и
приехал в  свою  семью. Но теперь уже  поздно,  теперь  об этом и думать  не
стоит...
     Когда  Махаз вышел в село Анастасовка, автобус, отправляющийся в Мухус,
уже  наполнялся пассажирами.  Он  взял билет, влез  в автобус и сел  на свое
место. Всю дорогу до Мухуса  он  думал, зайти ли ему к сестре -- увидеться с
нею, а уже  потом браться за свое дело -- или же не стоит. В конце концов он
пришел к мысли, что не  стоит растравлять сестру этой  ненужной  встречей. И
так ей предстоит многое пережить, когда он сделает свое дело.
     От автобусной остановки в Мухусе он прямо пошел в сторону магазина, где
работал  Шалико.  Магазин стоял на углу, и поэтому он мог издали  следить за
ним. Он остановился метрах в тридцати  от магазина и стал следить за ним. Он
увидел несколько раз мелькнувшего за прилавком Шалико. Шалико был заведующим
магазином.  Махаз  знал,  что  после  закрытия  магазина  заведующий  обычно
остается там -- то  ли  подсчитывает выручку, то ли еще какими-нибудь делами
занимается.
     Он решил встретиться с ним  в этом промежутке, когда уйдут  продавцы, а
он еще там останется. Если же он уйдет  вместе с продавцами, Махазу придется
сходить к нему домой и там  с ним рассчитаться. Это было довольно неприятно,
потому что там жена и дети. Он был уверен, что  найдет способ остаться с ним
с глазу на глаз, но все равно это было неприятно.
     У  прохожих  он  узнал, что до  закрытия магазина оставалось еще больше
часу,  но он решил  никуда не уходить, а дожидаться закрытия на этом  месте.
Мало ли что... Вдруг они вздумают закрыть свой магазин раньше времени.

        ___

     Шалико  не  мог понять,  почему  у  него  весь день какое-то неприятное
настроение,  хотя  дела  его  шли, как никогда, хорошо. Позавчера он получил
двадцативедерную бочку меда, которую вчера рано утром они открыли  вместе со
старшим продавцом и, взяв из бочки четыре ведра  меду, влили туда столько же
воды. После этого они  целый час размешивали это тяжелое густое месиво, пока
вода полностью не растворилась в меде.
     И что  же? Два дня  шла оживленная  торговля  медом, и покупатель-дурак
стоял за ним  в очереди и  только похваливал  мед. И  надо же, чтобы  именно
сегодня, когда мед в большой бочке кончился и он велел продавать чистый мед,
те  самые четыре  ведра,  взятые  из бочки,  именно к  этому  меду придрался
какой-то покупатель, говоря, что мед, видите ли, горчит.
     Эта  незаслуженная  придирка  лишний  раз подсказывала  Шалико,  что  с
покупателя надо драть, только делать это надо умело.
     Младший продавец, когда начали продавать мед из запасной бочки,  видно,
кое  о чем  догадался. Шалико  его  не  посвятил в  эту  операцию, чтобы  не
делиться с ним: молод еще, пусть поишачит.
     Но,  видно,  он кое  о  чем  догадывался,  потому что  весь  день ходил
надутым, и Шалико думал, что именно это  ему портит настроение. Шалико никак
не мог решить -- заткнуть ему рот парой тридцаток или не стоит унижаться? Не
стоит, наконец решил он, пусть с мое поишачит, а потом будет в долю входить.
     Год  тому  назад  арестовали бывшего  заведующего  этим  магазином, где
Шалико  работал старшим продавцом.  Внезапная ревизия  обнаружила в магазине
мешок   бесфактурного  сахара,  который   тайно   через   доверенных   людей
переправлялся к ним с кондитерской фабрики.
     Шалико был  тогда  в торге,  и  его успел предупредить  один человек из
торга, что у  них вот-вот будет ревизия, и он должен об этом сказать  своему
заведующему.  Но  Шалико  нарочно не спешил в  магазин.  Когда  он через час
пришел   туда,  там  уже  шла  ревизия,  которая  этот  бесфактурный   сахар
обнаружила.
     На суде заведующий все взял на себя,  и остальных продавцов не тронули,
а самого Шалико через некоторое время назначили новым заведующим.
     Он  испытывал некоторые угрызения совести за проданного заведующего, но
утешал себя тем, что этот заведующий  в  последнее время так много пил и так
неосторожно  себя вел, что рано  или поздно сел бы сам  и их мог потащить за
собой.
     За  этот год  он дважды  давал  по  пятьсот рублей жене  своего бывшего
заведующего, оставшейся  с  двумя детьми, и она говорила, что  все  написала
мужу и тот никогда не забудет о помощи, которую Шалико оказал своему бывшему
заведующему.
     Так обстояли  дела Шалико в тот  день, когда пастух караулил  его, стоя
недалеко от магазина.
     Кстати, в этот же день он узнал еще одну приятную  новость, которая  на
некоторое время  победила  его неприятные  предчувствия.  Сегодня, заходя  в
торг,  он столкнулся с  другим  заведующим  магазином, и тот, наклонившись к
нему, лукаво шепнул:
     -- Наш монах раскололся...
     -- Что ты! -- удивился Шалико.
     -- Точно!  -- кивнул  ему коллега.  Он рассказал, что новый  инспектор,
который работал у них около двух месяцев и которого все боялись,  потому что
он не брал взяток, пожаловался их общему знакомому, что его в торге обижают.
Выяснилось, что  он взяток не брал, потому что боялся  напороться не  на тех
людей,  а  ему  не давали, боясь,  что  он  из тех,  что  не  берут  взяток.
Недоразумение это, оказывается, благополучно разрешилось.
     Все шло как надо, и сейчас, после рабочего дня, сидя в помещении склада
и  пересчитывая дневную выручку, которую  он  собирался сдавать  в банк,  он
подумал -- вот вещь, которой можно заткнуть любой рот и любую дыру.
     Он вложил деньги в специальную  сумку,  но не успел  ее запломбировать,
когда услышал осторожный скрип отворяющейся двери. Сперва у него мелькнуло в
голове, что это кто-то  из продавцов, что-то забыв в  магазине, вернулся, но
потом,  увидев незнакомую фигуру в  дверях,  подумал, что  это  грабитель, и
положил руку на тяжелые пломбировальные щипцы, лежавшие на столе, за которым
он сидел.  Незнакомая  фигура продолжала стоять в дверях, и через мгновенье,
узнав в ней пастуха Махаза, он побледнел.
     -- Добром вас, -- приветствовал он его по-абхазски и встал с места.
     -- Добром и тебя, -- отвечал пастух и, прикрыв за  собой дверь, вошел в
помещение  склада  и  огляделся.  Он подумал,  где бы  это  удобней было  бы
сделать, и, увидев  налево от себя железную раковину с водопроводным краном,
решил, что именно здесь это надо будет сделать.
     Шалико, увидев отца Хикур, сразу же вспомнил, что ему весь день портило
настроение. Дело в  том, что сегодня утром он заходил в  общежитие, где жила
девушка,  и  комендантша ему сказала, что Хикур сегодня рано утром уехала  к
себе в деревню, прихватив с собой свой красный чемодан.  Комендантша сказала
все  это  так  сумрачно,  словно  она  знала,  какие   отношения  у  него  с
родственницей.
     А  он так надеялся на сегодняшний  вечер: жена уезжала в деревню и сама
просила передать Хикур, чтобы она накормила детей и уложила их в постель.
     Шалико почувствовал, что ее  внезапный отъезд не к добру. И это портило
ему с утра настроение. Потом о причине,  портившей ему настроение, он забыл,
а настроение осталось.
     Неужели  она забеременела и,  как  сестра ее, ничьего  не  сказав  ему,
уехала в деревню?!  Проклятые  дикарки!  Ведь  здесь в  городе все это можно
обделать так, что все будет шито-крыто.
     Ничего, главное, не падать духом, сказал он себе и подумал: хорошо, что
не успел запломбировать сумку с деньгами. Своих денег у него  в кармане было
маловато.
     -- Садитесь, -- почтительно предложил он гостю и, показав на стул по ту
сторону стола, про себя подумал: дам ему тысячу рублей, и дело с концом.
     Махаз не сел,  и это было плохим признаком Видя, что пастух не садится,
Шалико и сам не посмел сесть.
     --  Так что вас к  нам привело? -- как можно  гостеприимней спросил он,
набравшись смелости.
     Он лихорадочно подумал: пастух, видно, все знает про Хикур, но знает ли
он про Маяну? Иногда раньше, задумываясь об этом, он решал: наверное, знает,
раз цветущую молодую девушку отдали за старика. А  иногда думал: может, и не
знает, ведь он вечно со своими  козами, а тетя Маша могла все  это проделать
помимо мужа.
     -- Разве Хикур тебе ничего не говорила? -- спросил пастух.
     Шалико подумал, что, по  мнению отца, девушка должна была  поговорить с
ним перед отъездом. Но она ни о чем таком с  ним никогда не говорила. Раз он
так спрашивает про Хикур,  подумал он  с облегчением,  значит,  про Маяну он
ничего не знает.
     -- Нет, ничего не говорила, -- ответил он с полной искренностью, потому
что она и в самом деле ничего не говорила.
     -- Разве она тебе не говорила, что я дал клятву: если  это случится еще
раз, я выпью кровь того, кто это сделает?! -- спросил Махаз.
     "Еще раз!"  --  как эхо повторилось в голове  у  Шалико Значит,  он про
Маяну знает! Он  решил  отдать пастуху всю дневную  выручку. В сумке  лежало
тысяча  восемьсот  рублей Он  еще  раз  с  облегчением вспомнил, что  еще не
запломбировал деньги, словно  этот маленький  кусок свинца, как пуля, решал,
жить ему или не жить.
     О