ает фонарь и говорит:
     -- Первый раз вижу!
     Тут  Кемал  начинает  хохотать.  Дуралей,  нашел  время  для  смеха!  Я
спокойным  голосом объясняю этому человеку, как он стоял под эвкалиптом, как
упал под машину и как мы его привезли. Он  слушает, делая вид,  что трезвый,
хотя,  правда,  немножко  протрезвел.  Как только  я  кончил,  он заговорил,
заблеял как козел на скале, не останавливается.
     -- Даю показания, -- говорит, -- ничего не совпадает!
     Я сегодня был в гостях в доме моей двоюродной сестры. Хлеб-соль принял!
Мы съели  хрустящий  поросенок!  Мы  съели жирный индюшка! Мы выпили! Хорошо
выпили! Крепко выпили, честно  скажу! А  потом  муж  моей двоюродной  сестры
посадил меня на свои "Жигули" и  культурно привез  домой. А под эвкалиптом я
вообще не мог стоять, потому что ненавижу эвкалипт. Запах не  переношу. Если
даже мертвого меня вот  так поставят к эвкалипту, я и мертвый оттолкнусь  от
него, до того ненавижу!
     Вот  такие  глупости  говорит  и   многие  другие.  Кемал   хохочет,  а
милиционеры не знают, кому верить.
     -- Вот ты оттолкнулся, -- говорю, -- и попал под нашу машину.
     -- Извините, папаша,  --  говорит,  -- я пить пью,  но падать не падаю.
Такой характер имею!
     Я  уже хотел  предложить  милиционерам сделать внезапный  обыск  в доме
этого   человека,   чтобы   найти   пиджак  с   разорванным   рукавом,   как
доказательство, но тут жена его нас выручила.
     Все это время она из-под своего пальто смотрела то на нас с Кемалом, то
на милиционеров, то на  своего мужа и старалась сообразить, не собираемся ли
мы сделать ему что-нибудь плохое. В конце концов сообразила и взорвалась как
бомба.
     -- Пьяница! Пьяница! -- закричала она  на своего мужа  -- Если все было
так хорошо, костюм-пиджак кто порвал?! Костюм пиджак где порвал, пьяница?!
     -- Какой костюм-пиджак? -- растерялся он.
     -- Новый костюм-пиджак, пьяница!  -- крикнула она. -- Лучше бы тебя эта
машина совсем убила!
     -- Принеси  пиджак,  -- приказал  милиционер. Женщина уходит, продолжая
ругать мужа, и приносит пиджак. Тот, что был пошустрей, берет пиджак, просит
женщину  приподнять  фонарь и,  достав  из кармана  маленький кусок материи,
сравнивает его  с пиджаком.  Теперь  я понял,  почему он так долго возился у
крыла нашей машины.
     -- Все в порядке, --  говорит  милиционер  и кидает  пиджак хозяину, --
пьянство тебя рано или поздно загубит!
     Тот поймал пиджак, смотрит на рукав и не знает, что сказать.  Только мы
к машине, он к нам.
     -- Ради моей жизни, -- говорит, -- ви расход имели!
     Ради моей жизни -- ви приехали сюда! Неужели в моем доме  по стаканчику
не випите!
     -- Поздно! Поздно! -- прикрикнул на него милиционер, и мы уехали.
     На  обратном  пути мы  уже  по-дружески  разговариваем с милиционерами,
мажем  мясо аджикой  и луком  хрустим. В  селе Анхара как  яблоки такой лук.
Хорошо идет, потому что все мы проголодались за эту ночь.
     Кемал, конечно, тоже свое не упустил, хотя и сидел за рулем.
     -- Эх,  --  говорит  он,  --  как бы нам  сейчас  та  бутылка  с  чачей
пригодилась.
     Узнав все подробности наших приключений, тот, что был пошустрей, сказал
своему напарнику:
     --  Этих  бедолаг  мы должны  развезти  по домам...  А  то с  ними  еще
что-нибудь может случиться.
     Они довезли  меня до дому,  а  потом поехали провожать Кемала. Вот  так
закончилась эта ночь.
     Через два  месяца  Кемал  получил  деньги от дяди этого тракториста,  а
самого хулигана посадили. Значит,  лейтенант стойким оказался. Сумел сломать
этого богатого агронома.
     А теперь я вот что  вам  скажу, мои друзья. Пока  мы здесь сидим и пьем
кофе, есть такие люди в Абхазии, вроде этого агронома, которые тюкуют деньги
как табак.  Мы сидим  и пьем  кофе, гоняем воздух  разговорами,  а они в это
время  деньги тюкуют. Ты хоть пей кофе, хоть  умирай,  а они  деньги тюкуют.
Тюкуют и тюкуют!
     На  этом дядя Сандро  закончил  свой  рассказ  и,  оглядев  застольцев,
несколько раз молча кивнул  головой, как бы подтверждая свою  мысль кивками:
да, да, именно тюкуют!
     Слушая дядю Сандро, я все время чувствовал тайный дополнительный комизм
всей этой  истории, потому что  о ней  мне уже рассказывал  Кемал. По словам
Кемала, у дяди Сандро в селе Анхара никакого дельца не оказалось. Просто ему
стало скучно в  мокрый мартовский вечер, и он решил проведать своего старого
друга, которого знал еще со времен битвы на Кодоре.
     Но  то  ли старый  друг себя  вскоре  исчерпал, то ли  желая как  можно
быстрее расправиться  с этим бешеным  трактористом,  он заторопился,  и  они
поехали, даже не поужинав.
     Само собой  разумеется,  что  в изложении  Кемала во всей  этой истории
смешным  выглядел дядя Сандро со своими таинственными намеками  на дельце  и
беспрерывными, нелепыми указаниями на правила безопасной езды.
     -- Я их иногда путаю, -- добавил Кемал после паузы, которую в разговоре
с другим человеком вполне можно было воспринять как переход к новой теме, --
то ли жена моя сидит рядом в машине, то ли дядя Сандро...

--------
        Глава 25. Дудка старого Хасана

        Что ты заводишь песню военну
        Флейте подобно, милый снегирь?
          Г. Р. Державин

     Свет -- вода небес. Вода -- свет земли. О, шумящий свет водопада!
     Мы  сидели со старым чегемским  пастухом Хасаном на цветущем альпийском
лугу. Был жаркий летний день. Прямо перед  нами с высоченной гранитной стены
срывался и падал многоструйный водопад. Некоторые струи, ударяясь о скальные
выступы, сплетались  и  расплетались на лету. Основной поток падал свободно,
не задевая ни  одного выступа. Может быть, когда-то они и были на  его пути,
но он их вышиб  своей упорной работали теперь он свободно и замедленно падал
вниз, словно опасаясь своей неимоверной мощи, сам придерживая себя на лету и
от этого выглядел еще более мощным.
     Шум водопада, смывая остаточный  мусор суетных звуков жизни, успокаивал
душу. Водопад --  случайно обнажившийся на  поверхности  земли могучий поток
кровообращения  природы.  Мы  успокаиваемся,  глядя  на  него и  слушая  его
влажный, обильный шум. Есть  еще источник пополнения! Здоровье земли -- наше
здоровье!
     Природа  предлагает нам свою мудрость,  а не навязывает ее  нам.  Но мы
туповаты, нам подавай приказ следовать мудрости.
     Здоровье  земли  -- наше  здоровье!  Даже козы  это понимают  и  дружно
пасутся,  почти  прижимаясь к  водопаду, где сочная альпийская  трава, кусты
черники и падуба обрызганы озоном водяной пыли и даже на человеческий взгляд
выглядят аппетитно. Во всяком случае, на мой проголодавшийся с утра  взгляд.
Хотелось вместе  с козами похрустеть этим сочным  салатом, только, в отличие
от коз, слегка подсаливая его на ходу. В моем вещмешке  оставался  спичечный
коробок соли.
     Эту вылазку  в горы  устроил  мне Тенгиз, любимец дяди Сандро.  Он взял
меня в  Сванетию  к  своим  друзьям,  чтобы  показать  охоту  на  туров.  Мы
переночевали  в  доме  его  друга  Вано,  сумрачного,  крепкого  мужчины.  В
свободное от  охоты  время  Вано  по  совместительству работал в  своем селе
школьным учителем.
     В аскетическом  убранстве сванского дома меня удивила роскошь постелей,
в которые нас  уложили:  сдобные  подушки,  теплые,  легкие  одеяла,  мягкие
матрацы, свежее, пахнущее солнцем постельное белье.
     Позже, воочию убедившись,  что сваны самые  неутомимые в мире ходоки, я
понял, что роскошь и удобства их постелей -- неосознанное самовознаграждение
за длительные походы и ночевки на расстеленной бурке под ледниками.
     Так,  бывало, и чегемский  пахарь,  отдыхая  в полдень  в тени грецкого
ореха, как бы  не замечает протянутого ему  сверкающего стакана  с  ключевой
водой, не спеша, с достойной медлительностью договаривает собеседнику фразу,
а, договорив, может, и  потянется  к стакану, да,  случается, вспомнит,  что
нужно уточнить  сказанное  или  выслушать ответ, и  приостановится на виду у
протянутого стакана.
     Но  и  приняв  его наконец,  случалось, молча  плеснет  в  сторону,  не
снисходя  до объяснения причин (ясно  одно --  процедура не подготовлена), и
женщина,  стоящая  с  кувшином,  снова  ополоснет  стакан,  даже  как  бы  с
мистическим трепетом,  даже как бы с тайным ликованием (знай  наших!), снова
наполнит его водой,  и  снова безропотно протянет, понимая, что и сверкающая
чистота  стакана, и  свежая  ключевая  вода, и сама  роскошь  этого  каприза
благородно оправданы вот этими сильными, босыми ногами  в закатанных галифе,
по  щиколотку  вычерненными  перевернутой, парной,  готовой  рожать  землей.
Благодать кормильцу!
     На  рассвете  следующего  дня мы пустились в  путь.  Нас было  четверо:
хозяин дома, его  сосед, старый охотник, и мы с Тенгизом. Часа  через два мы
действительно  напали  на  след  тура  или  туров,  если  они,  как  опытные
нарушители границ (в сущности, именно мы были нарушителями границ), шли след
в след. Длинноногий Тенгиз и старый сван оторвались от нас,  а Вано вынужден
был придерживать шаг, чтобы оставаться поблизости от меня.
     Еще через несколько часов мы уже хрустели по слепящему фирновому снегу.
А спутники мои все шли и шли. Я до того устал, что у меня уже мелькала мысль
остановить их хотя бы выстрелами... В воздух, разумеется.
     А невидимый тур  продолжал оставлять  наглеющие, но отнюдь не свежеющие
следы. Чем сильнее я уставал, тем, естественно, больше занимал меня  вопрос:
кто  быстрее  движется  -- тур или мы?  Если тур  движется быстрее,  тогда и
спешить некуда. По крайней мере, можно хотя  бы остановиться и обсудить, как
быть дальше. Нет, идут и идут.
     Уже на  фирновом снегу  наша  добыча  к  скупой информации своих следов
добавила  дважды выброшенный  помет. Я подумал, что  если установить разницу
температуры между первой и  второй  порцией помета, то,  разделив расстояние
между ними на эту разницу, мы можем установить скорость передвижения тура.
     К сожалению,  для установления этой разницы  нужен был градусник особой
чуткости, но у нас вообще никакого градусника не было.
     Оставалось утешаться мыслью, что тур действительно существует и желудок
его  работает исправно. Но эта мысль никак не утешала. И  я  наконец до того
изверился в возможности догнать тура, что спросил у шагавшего впереди Вано:
     -- А почему ты уверен, что мы двигаемся быстрее тура?
     Я могу поклясться прахом  Магомета, что в голосе моем не было визгливых
интонаций. Вано остановился и  на несколько  секунд замер, не оглядываясь. Я
понял,  что допустил сокрушительную бестактность. Потом он оглянулся, окинул
меня долгим взглядом и, ничего  не говоря, двинулся  дальше.  Поистине нет в
мире людей сдержанней горцев!
     Я  почувствовал, что высокогорная охота не  подчиняется  арифметической
логике долин, но  подчиняется законам  высшей  математики,  может быть  даже
теории  относительности.  То,  что я ничем  не заслужил  роскошной  сванской
постели, я  понял и раньше. К  таким походам надо готовиться, а не обсуждать
их в прибрежной кофейне.
     Через некоторое время я заметил, что Вано, он шел впереди меня метрах в
тридцати, не останавливаясь, перешагнул через какое-то препятствие. Мне даже
показалось,   что   в  этом  его  движении  была  некоторая  демонстративная
непринужденность.
     Я подошел и  увидел в снегу бездонную щель,  в глубине которой клокотал
невидимый поток.  Надо  было  сделать  пошире  шаг, но  в  глубине  клокотал
невидимый  поток, и  я  замешкался. Да, я  замешкался,  но обращаю  внимание
читателей на смягчающее обстоятельство -- поток был невидимый.
     Я решил, что, только  перебросив винтовку, которая обязательно  потащит
меня вниз,  я смогу сделать  этот шаг через  эту  дьявольскую щель. Только я
снял ее с плеча, как мой спутник оглянулся. Не знаю, понял ли он, для чего я
снял винтовку, но  под  его  взглядом  я  почувствовал, что перебрасывать ее
через щель никак нельзя. Я понял, что это будет полная этическая катастрофа.
     По-видимому, винтовка для свана -- это стреляющее  знамя,  которое надо
держать  высоко  над  головой,  не  только  перепрыгивая  через  щель,  но и
проваливаясь в  нее. А вдруг он решил, что застал меня за постыдной попыткой
самострела? Было трудно до конца понять,  что именно  выражал его взгляд.  И
вдруг  губы  его  медленно  раздвинулись  в  гранитной  улыбке,  с  коварным
гостеприимством призывающей меня приблизиться к нему. Я понял, что это месть
за  мой неосторожный вопрос. Всякий поход -- враг  скептицизма. Кстати, я на
этом часто попадаюсь.
     Я  перешагнул, и мы пошли дальше.  Так мы шли и  шли,  и наконец Тенгиз
издали помахал нам рукой.  Там что-то случилось.  Судя по  согбенным фигурам
Тенгиза и  старого  свана, мне  подумалось,  что они захватили обессилевшего
тура. После стольких мучений  --  неудивительно. Но задача взять его  живьем
вслух, во  всяком  случае, не обсуждалась. Мы приблизились, и оказалось, что
они отошли от следов, по которым мы двигались, и в стороне от них откапывали
из снега мертвого тура.
     Он лежал  под  высокой  скалой, с которой явно  сорвался  и  потому так
глубоко  вошел в снег.  Оказывается,  на  поверхности  торчал  только кончик
одного рога, и старый сван это заметил.
     Тур был убит неизвестным охотником в неизвестные времена. Единственное,
что удалось установить, выкопав его из снега, что убит он  был огнестрельным
оружием. По моим  предположениям, он мог быть  убитым и  два месяца назад, и
два века. Огнестрельное оружие навряд ли в Сванетии могло появиться раньше.
     Только  наши  друзья  его  начали  освежевывать, как  над  нами  не без
некоторой  сдержанной торжественности закружил стервятник. Странно все-таки:
только что пустынное синее небо, пустынные ледяные вершины, и вот он тут как
тут.
     Мясо тура слегка попахивало, но не протухло. Для  двух веков оно хорошо
продержалось.  Холодильник  ледника  работал  исправно.  Разделав мясо, наши
друзья  правильно  решили,  что  пищеварительный  тракт  именно  этого  тура
полностью исчерпал свои функции, и отбросили его в сторону.
     Я снова поднял голову  и  взглянул на стервятника. Он с трудом додержал
еще один  круг, а потом,  быстро  и деловито замахав крыльями,  явно полетел
звать своих.
     После разделки  наши друзья,  к  моему  удивлению, тщательно расстелили
шкуру и стали в обратном порядке укладывать в  нее мясо и внутренние органы.
Делали   они   это  с   раздумчивой   целесообразностью,   словно  вспоминая
анатомическую карту естественного  расположения частей. Сначала я решил, что
это  дань  древнему языческому  культу  -- жертве предоставляется  последний
символический шанс ожить и убежать.
     Но потом я догадался, что все  обстоит проще. Мясо и внутренние  органы
складывались в шкуру с такой первозданной точностью для  удобства переноски.
По-видимому, сваны давно заметили,  что природа расположила наши  внутренние
органы  с  разумной  компактностью,  как  опытный  пастух --  кладь на спине
вьючного животного. Чтобы ничего не  терлось,  не болталось,  не мешало друг
другу.
     Глядя на их работу, я легко догадался, почему у  нас сердце расположено
слева.  Потому  что  наша правая рука, как  наиболее жизнеспособная и потому
суетливая,  то и дело нарушала  бы  его равномерную  работу. Кроме того, при
любом нападении врага  правой рукой легче защищать левую сторону. (Читатель,
на минуту прервав чтение, может поупражняться.)
     Кстати, суть  мирного  жеста рукопожатия именно правыми руками в том  и
состоит, что с  обеих сторон одновременно отключается наиболее мощное орудие
агрессии и  включаются гуманистические  железы, обдающие  организм  приятным
теплом. Легко заметить, что, чем сильнее взаимозажатие ладоней, тем обильней
выделяются гуманистические соки и  тем приятней  делается  человеку. Поэтому
рукопожатие  обычно сопровождается взаимными  улыбками и  взаимными кивками,
подтверждающими, что сок исправно поступает в организм.
     Правда,  от нашего  взгляда  не  могут  ускользнуть  и случаи  имитации
обильного  выделения  гуманистических желез. Иной  раз  мы видим, как  двое,
сцепившись в  рукопожатии, судорожно  трясут друг другу руки,  чувствуя, что
гуманистические железы никак  не включаются. Бедняги! Так алкоголик пытается
вытряхнуть последние капли  из  опустевшей  бутылки, так  бессмертный  Чарли
Чаплин пожимал руку полицейского...
     Но все-таки главное в обряде рукопожатия именно правыми руками  состоит
в том,  что с обеих сторон  одновременно отключается  наиболее мощное орудие
агрессии. Как это использовать в борьбе за мир?  Надо найти средство сцепить
в рукопожатии руки владельцев атомных бомб и оцепенить сцепивших.
     Итак, мы установили, что сердце расположено с левой стороны, чтобы быть
подальше от слишком жизнедеятельной  правой руки, жизнедеятельность  которой
часто не совпадает с жизнедеятельностью сердца. А как быть с левшой? Следует
грустное  медицинское  открытие:  при  прочих равных  условиях  сердце левши
должно быстрей изнашиваться.
     Вот  сколько  открытий можно сделать,  если ты не принимаешь  участие в
разделке и сборке турьего мяса и при этом точно знаешь, что будешь принимать
участие в последующем пиршестве. Если же ты следишь за разделкой мяса, точно
зная, что не будешь принимать  участие в его  последующем поедании,  следуют
выводы совершенно другого характера. Суровые, классовые выводы.
     Наконец мы спустились пониже, где уже  росли кое-какие деревья  и можно
было разложить костер. День клонился к закату.
     Ночь в горах под открытым небом, в  световом  доме костра  таит в себе,
как говорилось  в  старину, неизъяснимые  наслаждения.  Мрак  создает  самые
естественные стены жилья, и потому световой дом самый уютный в мире.
     Пространство, которое мы  способны  озарить во мраке, есть наш истинный
дом.  Пожалуй,  это  самое  справедливое  в  мире  распределение жилплощади.
По-видимому,  с  самого  начала  так   и  было  задумано,  но  потом  многое
исказилось.
     На тему о световом доме  я еще некоторое время свободно импровизировал,
не выходя за стены этого дома. Вообще, под шипенье жарящегося шашлыка хорошо
импровизируется.
     Но вот мы приступили к ужину. Не знаю, что чувствовали сибирские лайки,
которые, если верить газетам, поедали миллионнолетнее мясо мамонтов, отрытых
из  вечной  мерзлоты,  но я и  все  мои спутники с удовольствием  ели нежный
горячий шашлык, слегка попахивающий высокогорным, аристократическим тленьем.
     Я  понял, что такая охота без единого выстрела мне больше по душе. Ходи
себе по горам и заглядывай в чужие холодильники. Особенно внимательным  надо
быть у подножия крутых  обрывов,  как возле подножия плодовых деревьев. Если
уж тур оттуда свалится, то деться ему некуда, только не надо  путать кончики
рогов, торчащих из снега, с усохшей веткой рододендрона или верхушкой скалы.
     Спали мы  на  бурках у  костра.  Тут  я  почувствовал некоторые  изъяны
светового дома. Та  часть тела,  которая  была  обращена  к  костру,  хорошо
раскалялась. В это же самое время другая  часть тела, обращенная к ледникам,
превращалась  в небольшую морену,  кстати довольно  быстро оттаивавшую, если
повернуть ее в сторону костра.
     У костра на высоте ледников, вероятно,  хорошо  спать, если  кто-нибудь
равномерно  покручивает  тебя  у  огня,  как мясо на вертеле.  О том,  чтобы
попросить об этом наших гостеприимных  хозяев,  не  могло  быть и  речи. Тем
более что  они сами вносили в мой и без того  прерывистый сон дополнительную
тревогу. Дело в том, что  оба свана, неожиданно гикнув  во сне, вскакивали и
хватались за оружие.
     Схватив  винтовки,  они  подслеповато озирались, словно из  сумерек сна
слишком  неожиданно  попадали  в световой  дом  костра. Потом, успокоившись,
ложились  или же,  пододвинув головешки костра, уютно устраивались рядом  со
своей винтовкой.
     Судя по  количеству