на
перелаз, чтобы сойти во двор, крикнула:
     -- Ша! Кто-то к нам идет от родника!
     -- Чего это  ты  там еще? --  спросил  дядя  Сандро, слегка  приподымая
голову с валика-муртаки. Он оглядел верхнечегемскую дорогу в тех местах, где
она виднелась в просветах между деревьями, но ничего там не увидел.
     -- Прямо от родника  подымается кто-то  чужой! --  сказала тетя Катя и,
уже  сердясь на свою курицу, продолжавшую кудахтать про старое,  не понимая,
что хозяйка ее теперь занята совсем другим, прикрикнула на нее:
     -- Да замолкни ты, унеси тебя ястреб!
     --   Какой  там   еще   чужой,   --  удивился  дядя  Сандро   нелепости
предположения,  чтобы  от родника подымался  кто-нибудь чужой.  Да  такого и
сроду  не бывало! Чужой  человек  может  появиться  на  верхнечегемской  или
нижнечегемской дороге, а так разве что из самой пещерки родника выскочит!
     -- Да ты хоть задницу подыми! -- крикнула тетя Катя со своего перелаза,
и тогда  дядя Сандро в  самом деле  встал  и увидел, что по тропе, идущей от
родника, подымается какой-то человек.
     -- Кто бы он ни  был,  с нехорошей вестью  подымается, --  сказала тетя
Катя, все еще стоя на  перелазе и  придерживая одной рукой подол. Курица уже
перелетела плетень и кудахтала, глядя на тетю Катю со двора.
     --  Никак это  племянник Щащико! --  навострившись,  узнал путника дядя
Сандро. -- Только как он оказался у родника?!
     -- Ну, тогда все ясно, -- сказала тетя  Катя, все еще стоя на перелазе,
-- бедный Щащико, наконец-то его подстерегли и убили!
     -- Да откуда  ж ты знаешь, что  он  горевестником идет, --  сказал дядя
Сандро, приглядываясь к мрачной фигуре племянника знаменитого абрека Щащико.
В самом деле, не с доброй вестью приближался этот парень.
     -- Так  и  будем стоять с  задранным подолом?  -- спросил дядя Сандро у
своей жены, все еще стоявшей на перелазе.
     Тетя Катя  быстро слезла  с  перелаза и,  увлекая  за  собой  квохчущую
курицу, отправилась  к  тыльной стороне  кухни, где  рядком висели  корзины,
предназначенные яйценоскам, и выложила в одну из  них подобранные  в  бузине
яйца.
     Курица  еще  сильней закудахтала,  выражая  нежелание  взлетать  в  эту
корзину.
     -- Взлетишь, -- злорадно отвечала ей тетя  Катя, -- чтоб я твои  крылья
перебитыми увидала...
     -- Чтоб вас куриный мор, -- отозвался дядя Сандро  из-под своей яблони,
голосом показывая, что не делает  различия между курицей и  ее  хозяйкой, до
того обе они ему надоели.
     А между тем мрачный  посланец Азраила уже проходил скотный двор, и дядя
Сандро   вышел  ему  навстречу,  открыл  ворота  и,  придав  своему   облику
приличествующую моменту скорбь, впустил его во двор.
     Тетя   Катя,  пересекая   двор,  тоже  приближалась  к  предполагаемому
горевестнику,  издали  репетиционно   бубня  обрывки  надгробного  плача   с
нарочито,  по случаю полного отсутствия информации,  затемненным смыслом, из
которого  высовывались  небольшие  членораздельные  куски:  бедный Щащико...
Несчастная его мать... Прикончили его бешеные собаки...
     Дядя  Сандро   пригласил  молодого  человека  в  дом,  но  тот  наотрез
отказался, и тогда дядя Сандро понял,  что тут  что-то другое, и в  качестве
смягченного варианта гостеприимства пригласил  его под тень яблони, и тот не
весьма охотно последовал туда за дядей Сандро.
     Дядя Сандро усадил его на бычью шкуру, а сам,  присев рядом с дочкой на
овечью шкурку, стал спокойно ждать, что скажет гость. Но конечно, пока гость
собирался с мыслями, тетя Катя не утерпела и спросила:
     -- Как же они убили нашего бедного Щащико?
     --  Щащико  жив, --  отвечал его племянник,  -- но я к вам  по  другому
делу... Дай бог, чтоб оно хорошо кончилось...
     --  Что за дело? -- скупо,  как и положено, спросил дядя Сандро, потому
что слишком большой интерес к неизвестному еще делу может вызвать у вестника
этого дела нежелательное впечатление излишней заинтересованности.
     Так оно  и  оказалось.  Парень  этот  скорбным голосом сообщил,  что до
Щащико дошли  слухи, что дядя Сандро кому-то  говорил, что собирается в один
из  дней, когда Щащико придет к ним в дом, предать его и сдать властям живым
или мертвым. Не скрою, добавил парень, Щащико страшно разгневан, и, чтобы не
пролилась кровь, дядя Сандро должен найти убедительные доказательства  своей
невиновности.
     --  Что  ж  он,  как  бешеная  собака,  стал  на  своих  кидаться?!  --
запричитала  тетя Катя, забыв,  что за минуту до этого образ бешеной  собаки
был использован ею в совершенно противоположном смысле.
     -- А он подумал, -- добавил дядя Сандро спокойным голосом, -- зачем мне
надо было предавать моего родственника, самого смелого абрека Абхазии?
     -- Да, подумал, -- отвечал племянник, -- ему сказали, что власти за это
предательство простят вашему дому, что вы столько раз принимали у себя его и
других абреков.
     --  Неплохо придумано,  -- согласился дядя  Сандро, -- но ни власти мне
такого не предлагали, ни я им тем более...
     --  Вот  это  ты ему  и  скажи, --  ответил  племянник,  стараясь  быть
доброжелательным  к  дяде  Сандро  и  в то же  время  достойно  представлять
интересы своего знаменитого дяди.
     -- ...Он  ждет  тебя  под  орехом над  родником,  --  добавил  он после
некоторой паузы.
     -- Хорошо,  -- сказал  дядя Сандро, вставая, -- иди, я  вслед  за тобой
приду.
     -- Прости, Сандро, -- ответил юноша, тоже вставая,  -- но дядя приказал
нам прийти вместе.
     -- Ого, -- сказал дядя Сандро, -- выходит, он меня уже арестовал?
     Племянник пожал плечами, что означало,  мол, так оно и  есть,  но  я не
осмеливаюсь произнести эти слова.
     -- Хорошо, -- согласился дядя Сандро и, показывая на свои  босые ноги и
слегка закатанные галифе, добавил, -- сейчас переоденусь и выйду.
     С этими словами он вошел  в дом.  Он  переодел рубашку,  сменил брюки и
сунул в них свой старый смит-вессон, предварительно проверив курок.
     -- Эй, ты, -- крикнул  он своей жене, высунувшись  в окно,  -- найди-ка
мне мои новые брюки!
     Жена по голосу поняла, что он хитрит, и поспешила к нему.
     -- Неужто  пойдешь на  заклание к  этому убийце, -- шепотом запричитала
она, войдя в комнату и чувствуя, что надо мужу чем-нибудь помочь.
     Дядя Сандро  кивком показал  ей,  что  он  одобряет  ее причитанья, что
сейчас они полезны и могут быть даже более звучны.
     -- Зайдешь в сарай, -- сказал он при этом тихо, -- скажешь брату, чтобы
он брал свою винтовку  и незаметно лесом вышел напротив  родника, где я буду
разговаривать с Щащико... Пусть все время держит его под  прицелом, а если я
не  смогу уговорить его и он  схватится за оружие,  пусть  брат  стреляет...
Только чтобы отец ничего не знал...
     -- Может, лучше сказать? -- вставила жена и снова запричитала.
     -- Все  испортишь, --  ответил  дядя Сандро,  -- надо  сейчас сразу все
решать.
     Дядя Сандро понимал, что,  если отец что-нибудь пронюхает, он  придет к
роднику, выругает Щащико и, может быть, даже даст ему собственной  винтовкой
под  зад, и  тот  ничего  не посмеет ответить. Такова  сила  патриархального
воспитания: уважение  к  старости. Но зато потом, когда Щащико  уйдет в лес,
обида его будет накапливаться, и тогда в один прекрасный день он может убить
его, и без предупреждения.
     Дядя  Сандро  вышел  на  крыльцо,  вымыл ноги, обулся  и,  спускаясь  с
крыльца, сделанного из  трех больших каменных плит, каждую щербинку которого
он помнил с детства, вдруг подумал: "Неужели я всего этого больше не увижу?"
     Не может быть,  сказал он себе,  и,  легко спрыгнув  с крыльца,  поймал
дочурку, которая сейчас бежала по двору за бабочкой, подкинул ее, поцеловал,
поставил на ноги и кивнул ждущему посланцу абрека:
     -- Пошли!
     -- Валико, прошу как брата, сделай что можешь, --  причитала тетя Катя,
провожая их до ворот.
     Племянник на мгновенье размяк и, обернувшись, сказал:
     -- Не  беспокойся, тетя Катя,  Щащико  очень  сердит,  но он  разума не
потерял.
     Как  только  они  скрылись за воротами, тетя Катя, по-видимому не очень
рассчитывая  на разум абрека, побежала в сарай,  где старый  Хабуг  вместе с
сыном Исой варили водку из диких груш. Старика в это время в  сарае не было.
Брат дяди Сандро, поклевывая  носом, сидел у самогонного  аппарата и следил,
как по соломинке в  бутылку стекает водка. Тетя Катя присела рядом  с ним на
корточки, тряхнула его и рассказала все, что просил ее муж передать брату.
     -- Чистый зверь идет, -- сказал тот,  выслушав  тетю  Катю  и  кивая на
алкоголь, стекающий по соломинке в бутылку.
     То ли от долгого дежурства у самогонного аппарата, то ли от бесконечных
проб первача, брат дяди Сандро как-то отупел и, кажется, не  очень понял,  о
чем  говорит  тетя Катя. Он даже нацедил в  рюмку  первача,  чтобы  дать  ей
попробовать.
     -- Да ты  понял, о чем я  тебе  говорила?!  -- крикнула ему  тетя Катя,
отталкивая его руку с подношением.
     --  А что ж тут  понимать,  -- отвечал ей Иса, --  мне  делишки  твоего
Сандро с детства надоели... Последи тут, чтобы змеевик не перегревался...
     Он выпил отвергнутую тетей Катей рюмку водки, встал на ноги  и вышел из
сарая. Ему надо было дойти до своего дома, расположенного на  вершине холма,
и леском  спуститься до родника. Оттуда было примерно такое же расстояние до
родника, как и от Большого Дома.
     Пока  с одной стороны дядя Сандро вместе с племянником Щащико двигаются
к  роднику,  а брат дяди  Сандро  спешит  к  своему  дому  за ружьем,  чтобы
спуститься туда же  под прикрытием  леса, мы  постараемся  вкратце  изложить
историю знаменитого абрека Щащико.
     Я долго думал, стоит ли рассказывать, как и почему Щащико стал абреком.
Не потускнеет  ли  этот романтический образ, о котором  я столько  слышал  с
детства?
     И  все-таки  после  долгих  раздумий  и  взвешиваний  я решил --  пусть
потускнеет его  образ, но мы  останемся верными правде.  Но  в чем  же дело,
почему мне так дорога правда, тем более в нашем деле, где что-то  сгущается,
что-то сбрасывается, а что-то обобщается?
     Да, можно обобщать,  и сгущать, и  пропускать,  но только в том случае,
если живое чувство  подсказывает нам, что мы этим  способствуем делу правды.
Но если я чувствую, что солгал хотя бы посредством умолчания, я теряю всякую
охоту писать и рассказывать. Но почему?
     Каждый человек, которому дано,  хотя бы  на  мгновенье,  высунуться  из
житейской суеты, сознает  нешуточность данного ему судьбой дара жизни. Он не
может не понимать, что дар этот ограничен во времени и надо использовать его
наилучшим образом.
     Между прочим, прожигатели жизни --  это не люди,  которые махнули рукой
на дар жизни, а люди,  которые так понимают ценность жизни и последовательно
осуществляют накопление этой ценности.
     И  так, человек,  осознавший  нешуточность  данного  ему дара жизни, ее
таинственную  временность, во что бы то ни стало стремится уравновесить чашу
весов с тяжестью этого страшного понимания, бросая на  другую чашу серьезный
жизненный замысел.
     Жить -- это попытка осуществить серьезный замысел. Чем тяжелее на одной
чаше весов тяжесть  страшного понимания  временности нешуточного дара жизни,
тем сильнее намеренье уравновесить  эту чашу самым серьезным делом  жизни. И
так  человеку от природы  дано стремление уйти от праха, от  уничтожения, от
небытия через серьезное дело жизни.
     Но если мы взялись  рассказ о  жизни сделать  своим жизненным делом, то
правдивость этого рассказа  есть  самый  безусловный и наглядный  показатель
этого   намерения.  Таким  образом,  правдивость  рассказчика  нужна  самому
рассказчику прежде всего, это форма его борьбы с собственным распадом, можно
сказать, божественный эгоизм собственного бытия.
     Это  длинное  рассуждение  мне  понадобилось  только  для  того,  чтобы
сказать, что Щащико стал абреком, убив несчастного портного из села Джгерды,
где он жил. Я сам  об этом узнал гораздо позже, чем обо  всех  остальных его
подвигах, и этот  неприятный факт никак не хотел укладываться  в его суровый
романтический облик.
     Но по причинам, которые  я только что изложил, приходится говорить и об
этом.
     Итак, Щащико, будучи  шестнадцатилетним юношей, правда уже тогда не  по
годам  возмужавшим, высоким и  красивым,  заказал себе черкеску  у  местного
портного в селе Джгерды.
     Портной этот, как потом рассказывали, зная, что  с деньгами у заказчика
туговато, медлил с пошивкой черкески, и после трех или четырех невыполненных
обещаний вспыльчивый и  самолюбивый  юноша вернулся  домой,  взял  отцовскую
винтовку, пришел в дом портного и застрелил его.
     С этого все началось. Он ушел в лес, где присоединился к старым опытным
абрекам. Годы  шли,  и через  несколько лет  он  сам превратился  в опытного
абрека. Несколько раз его пытались окружить полицейские наряды, но он всегда
уходил от них, оставляя двух-трех раненых, а то и убитых.
     От постоянной  опасности  и  долгой жизни  в  дебрях  лесов он одичал и
сделался невероятно чутким ко всякого рода запахам и звукам. Говорят, в лесу
он запах человека улавливал за двести -- триста метров.
     Однажды  дядя Сандро  вместе с ним, перевалив через  Кавказский хребет,
угнал большую отару овец у одного богатого адыгея. Уже на третий день, когда
они  выбрались  в  Абхазию и  шли по каменистой  горной тропе, Щащико  вдруг
остановился,  к чему-то прислушался и  с криком  "Ложись!" сам  бросился  на
землю. Дядя Сандро шлепнулся вслед за ним и почти одновременно услышал,  как
несколько пуль  цвиркнули над ними, и только  после  этого до них  донеслись
выстрелы. Оказывается, преследователи их  обогнали и вышли вперед.  Тогда им
едва удалось унести ноги и спасти часть угнанной отары.
     Тот, кто думает,  что  человек,  скрывающийся  в лесу,  превращается  в
пантеиста,   глубоко   ошибается.  Нервное  истощение,   вызванное  чувством
постоянной опасности, пониманием, что  тебя могут  загнать и  затравить, как
зверя, развивает бешенство и беспощадность.
     Однажды Щащико попал в  засаду, когда тайком пришел ночью к себе домой,
вымылся, переоделся и сидел за домашним ужином.
     Вдруг у ворот раздался голос полицейского офицера:
     -- Щащико, сдавайся, дом окружен!
     Дом  стоял таким образом, что один конец веранды  нависал  над обрывом,
поросшим непроходимыми зарослями ежевики и терновника. Это была единственная
свободная от засады сторона дома. На это Щащико и рассчитывал.
     --  Щащико,  сдавайся!  --  снова  раздался зычный  голос  полицейского
офицера.  Погасив лампу, Щащико уже  стоял возле дверей, держа наготове свою
боевую винтовку.
     Когда второй раз раздался голос офицера, он одним ударом ноги распахнул
дверь, выстрелил наугад, на голос в темноту, и, пригнувшись, побежал к концу
веранды и с ходу бесстрашно спрыгнул в обрыв.
     Как только  Щащико,  распахнув  дверь,  выстрелил,  почти  одновременно
раздался выстрел  офицера,  который, видимо,  был  хорошим стрелком  и дверь
держал под прицелом.
     Пуля офицера попала  Щащико  в  большой палец  правой  руки, а  Щащико,
оказывается, убил его своим  выстрелом. Как только раздался  первый выстрел,
град пуль  обрушился на  дом,  и  отец  Щащико, решив, что сын его убит  или
ранен, вышел из комнаты и был тут же убит новым залпом. А между тем, Щащико,
благополучно  спрыгнув  в обрыв, куда  и днем никто  не  решался спускаться,
выскочил из засады.
     Преследователи, дождавшись  утра,  кружным  путем  спустились  в обрыв,
уверенные, что  он  там лежит  изрешеченный пулями или, по крайней  мере, со
сломанной шеей.
     Через некоторое время они напали на кровавый след и бодро пошли за ним,
но довольно быстро приуныли, потому что след этот привел не  к трупу абрека,
а  к его большому пальцу. Палец этот, перешибленный пулей и едва державшийся
на кисти, Щащико  отсек  ножом и, обмотав кровоточащую кисть башлыком, пошел
дальше.
     С   этим  странным   трофеем,  явно   не   равноценным  трупу  офицера,
преследователи  возвратились  в Кенгурск.  В  полицейском участке палец  был
опущен  в  бутылку  со  спиртом  то   ли   для  всеобщего  обозрения,  чтобы
полицейские,  глядя на  мертвый палец абрека,  привыкали чувствовать над ним
свое живое превосходство, то ли для отчетности перед высшим начальством, как
доказательство того, что хотя  бы  этот телесный осколок  удалось  отбить от
неуловимого абрека.
     В тот же день к вечеру, шагая сквозь самые непроходимые заросли, Щащико
прошел около  сорока  километров и  добрался до дома  того самого князя, где
дядя Сандро когда-то любил и был любим  княгиней. К этому времени, по словам
дяди Сандро, любовь его перешла в мирную дружбу.
     Принять раненого  абрека в те  времена считалось делом чести  даже  для
княжеского дома.
     Рана  быстро  зажила,  а княгиня так же быстро,  а  может, еще быстрей,
приспособила молодого абрека на место дяди Сандро.
     Чтобы скрыть от окружающих подозрительное пребывание  в доме почтенного
князя уже не раненого, а вполне здорового абрека, она посватала за него свою
юную  родственницу,  которая  страстно  влюбилась  в   него.   Была  сыграна
полуподпольная свадьба, после чего  молодые были  оставлены в доме князя для
проведения медового месяца.
     Неизвестно, как долго и в какой дозировке делился этот  мед, но наконец
беременная жена  молодого  абрека  переехала  к себе домой,  а сам абрек был
задержан княгиней,  которая вела себя еще  более неистово и неосторожно, чем
при  дяде  Сандро,  забывая,   что  Щащико,  в   отличие  от   дяди  Сандро,
государственный преступник.
     Но кто знает тайны женской страсти?  Может, угроза  убийства,  висевшая
над молодым абреком, вызывала в ней волны  дополнительной нежности,  желание
поплотнее прикрыть его своим  телом от  полицейских пуль,  сжать, защитить и
упрятать его в свое любвеобильное женское лоно.
     Князю стали нашептывать. В один прекрасный день он уехал в многодневный
охотничий поход, но неожиданно, ни свет ни  заря, вернулся на следующий день
и застал Щащико у себя в спальне.
     Позже Щащико говорил, что он почувствовал опасность и за час до прихода
князя хотел  улизнуть из дому в  свое тайное убежище в лесу, откуда он время
от времени появлялся в доме  князя. Но проклятущая княгиня его не отпускала,
и  он  вынужден  был, сгорая от  стыда, покинуть  хлебосольный  и,  главное,
безопасный дом князя навсегда.
     К тому же родственники,  а  именно братья юной жены Щащико, до которых,
конечно,  докатился слух о  случившемся, были оскорблены, и к многочисленным
врагам абрека прибавились эти гордые и достаточно мстительные люди.
     Нет слов, чтобы  передать стыд, боль, горе  его юной, влюбленной в него
жены. Как и всем чистым людям, не способным на коварство и вероломство, ей и
в голову не приходило, что эта женщина, почти  в  два раза старше  ее  мужа,
могла совратить его, да еще женить на своей родственнице, чтобы  скрыть свое
преступление.  Между  прочим,  князь, как это бывает  с  очень  миролюбивыми
людьми, наконец взорвался с неожиданной силой. Он прогнал княгиню из дому, и
она вынуждена была переехать в Мухус к своей сестре.
     Правда, после  этого она  еще два-три  раза  возвращалась в  деревню  и
пыталась штурмом водвориться в собственный дом, но князь при поддержке своих
уже  достаточно  взрослых  сыновей умело отбивался  от  этих трагикомических
атак, и княгиня, порядочно избитая, каждый раз вынуждена была возвращаться в
город, где в конце концов окончательно притихла.
     По рассказу моей  матери, когда она выходила замуж и  прибыла в город в
сопровождении, как это  у нас  водится, нескольких мужчин  и женщин из числа
близких людей, на свадьбе в доме моего отца ее ждала княгиня, уверенная, что
Щащико  воспользуется этим  случаем  и обязательно  приедет  в  город, чтобы
увидеться с ней. По словам мамы, она прямо-таки  погасла, увидев, что