меня  не   подточила  рефлексия
осторожности.
     --  Если бы  я собирался  вредить  своей газете, -- сказал я, -- то  я,
знаете, о чем бы ему рассказал?
     -- А что? -- тревожно оживился Автандил Автандилович.
     -- Я бы,  например, рассказал  ему, --  продолжал я внятным голосом, --
как проходила  дискуссия с северокавказскими коллегами  и как  потом все  мы
участвовали    в    открытии    ресторана    "Водопой    Козлотура",    ныне
переименованного...
     -- Знаю, -- поспешно перебил меня Автандил Автандилович  и  внимательно
заглянул мне в глаза с целью узнать, помню ли я, как проходила дискуссия, и,
почувствовав,  что  помню, добавил:  --  За  дискуссию  целиком  и полностью
отвечал Платон Самсонович, а ресторан...
     Тут он  запнулся и опять  посмотрел  мне в глаза,  стараясь определить,
помню ли я ресторан, и, убедившись, что я и ресторан хорошо помню, добавил:
     -- А что ресторан?.. Скорпионы... Стихийное бедствие...
     -- Конечно, -- сказал я примирительно, -- но если бы он узнал обо  всем
этом, он бы, сами понимаете, как разукрасил.
     --  Тоже верно,  -- согласился Автандил  Автандилович, и по  его глазам
пробежала тень воспоминаний о том незабвенном  дне. -- Ладно. Иди, -- сказал
Автандил  Автандилович и,  потянувшись рукой  к  кнопке  вентилятора,  вдруг
остановил  руку и застыл. Я вышел  из кабинета  и  только  в  предбаннике  у
секретарши заметил, что так и протопал через рассыпанный цемент.
     Картины  того  дня  разрозненными клочьями, кружась,  мелькали и падали
перед моими глазами, пока  я шел к себе в кабинет. Некоторые из них,  словно
сохранив свой кусок шума, взвизгнув, гасли до того,  как  я успевал  понять,
что они означают.
     Безумие, как их сложить?!
     Дискуссия на тему "Козлотур вчера, сегодня, завтра" была посвящена, как
это  следует  из ее  названия,  сегодняшним  достижениям и  завтрашним путям
козлотуризации сельского  хозяйства. На дискуссию были приглашены  в  первую
очередь северокавказские коллеги  по турокозу, а также  работники  сельского
хозяйства нашего края, уже связавшие свою судьбу с козлотуром, и те, кто был
близок   к  тому,   чтобы  это  сделать,  если  козлотуризм  будет  объявлен
генеральным направлением в животноводстве Кавказа и Закавказья.
     Следует сказать, что в нашей республике все еще оставались упорствующие
противники  козлотуризации, продолжавшие сомневаться в  возможностях  нового
животного.
     Генеральный  план  Платона  Самсоновича,   заведующего   моего  отдела,
заключался в том, чтобы:
     а) окончательно разгромить разрозненные ряды собственных маловеров;
     б)   на  основании  успехов  козлотуризации  нашего  края  окончательно
утвердить общесоюзное название  нового животного  -- козлотур -- и отбросить
северокавказское  название  --  турокоз,  --  как  не  оправданное  научными
показателями проявление узколобого, местного патриотизма;
     в) утвердить наш край как базу всесоюзной козлотуризации в будущем и на
этом  основании получить  уже  в  настоящем  ожидаемые субсидии министерства
сельского хозяйства.
     Кстати,  ответственный представитель  министерства  сельского хозяйства
прибыл за два дня до дискуссии  и  уже был ознакомлен  с двумя-тремя  самыми
живописными   уголками   Абхазии.  Кроме  наших  общеизвестных  успехов   по
козлотуризации в таких  вопросах, как организация  научного центра,  немалую
роль  играет  красота,  живописность  местности,  где  располагается научный
центр,  а   также  мягкое,  не   переходящее   в   гастрономический   садизм
гостеприимство аборигенов. Все это, разумеется, есть  и на Северном Кавказе,
но,  чтобы сравняться  с нами, им  бы пришлось искусственно создавать Черное
море   да  еще  поддерживать  в   нем  приятную   для  столичных  работников
температуру.  Поэтому  мы  еще  до  дискуссии  имели самые высокие шансы  на
субсидию.
     Сама дискуссия была приурочена к открытию нового приморского ресторана,
живописно вмонтированного в развалины старой крепости. Дискуссия должна была
закончиться банкетом  в  новом  ресторане, куда были приглашены некоторые ее
участники,  а  именно,  передовики   сельского   хозяйства   для  встречи  с
передовиками  производства,  слегка  прослоенными  представителями   местной
интеллигенции.
     Не знаю, как обстояло дело с другими представителями  интеллигенции, но
с нас, работников редакции, собрали по пятнадцать рублей. Некоторые роптали,
ссылаясь на то, что  не могут по домашним обстоятельствам  присутствовать на
банкете, но им объявил  лично Автандил  Автандилович,  что присутствовать на
банкете необязательно, обязательно только платить. При этом он напомнил, как
несколько лет назад представители нашей редакции ездили на Северный Кавказ и
как их там хорошо принимали. Кроме того, Автандил Автандилович указал сумму,
уплаченную профсоюзом производственников,  которые будут принимать участие в
банкете. Сумма  оказалась намного крупней нашей,  и это несколько  успокоило
наш коллектив. Всем пришлось раскошелиться, а уж  раскошелившись, все забыли
о домашних обстоятельствах и явились на банкет как один.
     Я чувствую, что меня так и  тянет обойти дискуссию и прямо приступить к
банкету, но я все-таки скажу о ней несколько слов.
     Дискуссия  была  назначена  на  двенадцать  часов  дня  и  должна  была
состояться в  клубе  работников печати. Нашу небольшую, но  сомкнутую группу
вывел  Платон  Самсонович,  торжественный,  в  новом,  впрочем  дешевеньком,
костюме, с  толстым галстуком  на туго  накрахмаленной рубахе.  Помнится, он
почему-то  показался  мне неприятно-бугристым, хотя я  его,  разумеется,  не
щупал и не собирался щупать.
     Уже  когда  мы вышли на улицу,  он  нам  вдруг  объявил,  что дискуссия
перенесена из клуба печатников в клуб табачников.
     --  А  как  же  те,  которые из  районов приезжают? --  спросил я. Меня
неприятно кольнуло, что  он об этом  даже мне, литсотруднику своего  отдела,
сказал в самый последний момент.
     -- Кого надо  -- предупредили, --  неопределенно ответил он и  сделался
еще бугристей. Я заподозрил, что этот вероломный тактический ход был задуман
как  попытка  избавиться от некоторых председателей колхозов и  зоотехников,
все еще настроенных против козлотура.
     Когда  мы  подошли  к дверям  клуба  табачников,  меня  поразила толпа,
стоящая у входа. Причем  по  виду  стоявших заметно было,  что они не  имеют
никакого  отношения ни  к  сельскому  хозяйству, ни  к  дискуссии.  Это была
знакомая   толпа  местных  полупижонов,   которая  обычно  толпится  у  касс
кинотеатров в дни появления ковбойских фильмов или часами торчит в вестибюле
гостиницы, когда приезжает модный джаз или столичная футбольная команда.
     Милиционер со списком стоял в дверях вместе с директором клуба, который
с ястребиной зоркостью вглядывался в толпу, кое-кого выдергивая из нее своим
взглядом и пропускал в дверь.
     -- В чем дело,  ребята? -- спросил  я, пока  мы  пробирались к  дверям.
Полупижоны хитровато взглянули мне в глаза, неохотно расступаясь.
     --  С понтом,  не знает, что  американские сигареты  будут  давать,  --
услышал я за спиной ироническое замечание.
     --  Уже дают,  -- горестно  добавил другой. Не успел я удивиться  этому
сообщению,  как, проходя через вестибюль,  увидел  людей, вбегающих в  зал с
красными  блоками американских  сигарет "Уинстон". Я  оглянулся  на буфет  и
увидел небольшую толпу, вяло отходящую  от буфетной  стойки. Видно, сигареты
только что кончились.
     Зал был полон. Многие держали  в  руках или прижимали  к  груди красные
блоки,  и это  выглядело  празднично и  спортивно,  словно  здесь  собрались
представители двух  команд и судьям при  помощи  этих  красных  знаков легче
будет отличать одну команду от другой.
     По обе  стороны зала стояло несколько стендов со схемами и диаграммами,
на некоторых из них можно было узнать весьма условное изображение козлотура.
Так,  на  одной  диаграмме изображалось сравнительное движение  обыкновенной
пищи  внутри  одного  козлотура  и  рационального  рациона  внутри  другого.
Движение обыкновенной  пищи было изображено в виде черного пунктира, видимо,
без особой  пользы  проходящего  через  козлотура, потому  что  движение это
прослеживалось до самого последнего акта выброса остатков пищи, где пунктир,
довольно остроумно переходя в многоточие, сыпался из-под хвоста козлотура.
     Движение  рационального  рациона изображалось  в  виде  красной  линии,
разветвляющейся  внутри  козлотура,  охватывающей  и   мягко  огибающей  его
желудок, как  теплое течение Гольфстрим огибает  Скандинавский полуостров на
школьных картах.
     Размеры обоих козлотуров не оставляли сомнения в том, какой вид питания
ему полезней. Тот, что пользовался рационом, слегка напоминал мамонта, может
быть, отчасти за счет редких длинных клочьев шерсти, свисающих с его боков.
     В глубине  пустой  сцены висела картина местного художника "Козлотур на
сванской  башне". Я  знал,  что эту картину уже купил ресторан,  где сегодня
должен был проходить банкет. Я кивнул Платону Самсоновичу в том смысле, мол,
что она здесь делает, потому  что  он-то как раз и помогал художнику продать
ее ресторану.
     -- После  дискуссии отвезут, -- ответил он рассеянно  и стал оглядывать
зал.
     Вдруг  справа из-за  сдвинутой  кулисы появился Автандил  Автандилович,
встреченный  почему-то шумными рукоплесканиями. Нисколько этим  не смущаясь,
он  подошел  к  столу, стоявшему на  сцене, и  остановился  у  середины его,
напротив графина с водой.
     Успокоив приподнятой  рукой и без того смолкающую волну приветствий, он
объявил  собрание   открытым  и  предложил   почетный  президиум  в  составе
представителя  министерства сельского  хозяйства  (он  назвал  его фамилию),
руководителя  северокавказской делегации, представителя  обкома,  нескольких
председателей колхозов, Платона Самсоновича.  Каждая фамилия, называемая им,
сопровождалась аплодисментами зала, причем звук аплодисментов был не  совсем
обычным, потому  что  некоторые в знак  одобрения похлопывали по поверхности
сигаретного блока.
     Как  только  смолкли  аплодисменты  в  адрес  последнего  из  названных
товарищей, вдруг  вскочил редактор кенгурийской  районной газеты и  закричал
голосом человека, который, рискуя жизнью, режет правду в лицо:
     --  Предлагаю  включить  в президиум  редактора  нашей  ведущей  газеты
Автандила Автандиловича!
     Гром аплодисментов и широко распахнутые руки Автандила Автандиловича: я
весь в вашей власти, делайте со мной что хотите.
     Как только смолкли аплодисменты, он попросил названных товарищей пройти
в президиум. Среди них  был никем не названный дядя Сандро. Правда, он стоял
рядом  с  работником  обкома Абесаломоном  Нартовичем,  который в те времена
коллекционировал бывалых людей Абхазии. И всю дискуссию дядя Сандро просидел
в президиуме рядом с ним, глядя вниз,  иногда на  меня,  сидевшего во втором
ряду, наглыми, неузнающими глазами.
     Перед   началом   дискуссии  Автандил  Автандилович   сказал  несколько
напутственных слов  в том смысле, чтобы  все  высказывали свои  соображения,
свои критические замечания, а также любые претензии к нам, работникам печати
по  поводу  пропаганды  этого интересного  начинания, к которому, теперь уже
можно  смело  это сказать  (кивок  в  сторону  представителя  министерства),
присматривается  вся  страна.  Когда  он  говорил о  том,  чтобы предъявлять
претензии,  Абесаломон  Нартович  вальяжно   закивал  головой,  дескать,  не
бойтесь, критикуйте, это он не от себя говорит, а согласовав со мной.
     Зачитав телеграмму от министра  сельского  хозяйства, приветствовавшего
это  интересное  начинание  и  участников  дискуссии, Автандил  Автандилович
предоставил слово основному докладчику -- Платону Самсоновичу.
     Я  не  буду  пересказывать  доклад  Платона  Самсоновича,  ибо все  его
соображения в том или ином виде опирались на материалы, которые печатались у
нас  в газете.  То  же  самое я  могу  сказать  и про  его северокавказского
оппонента, дважды обреченного,  -- и тем,  что дискуссия проходила на  нашей
территории, и тем, что омываемость этой территории теплым морем обеспечивала
ей быть центром козлотуризма.
     Дискуссия проходила  настолько  удачно, что  полнота ее  удачи к  концу
стала даже  как бы мешать. Видно,  Платон  Самсонович  с этой сменой  клубов
перестарался.  В  зале  не оказалось  ни одного человека, который захотел бы
выступить  с  критикой  нового  животного.  Элементы принципиальной  критики
пытались найти у  некоторых ораторов, критикующих,  скажем, рацион кормления
козлотуров, или их недостаточную мясистость, или вялый рост шерсти.
     --  Так, по-вашему, не стоит иметь  с ним дело?  -- спрашивал  Автандил
Автандилович, чтобы обострить слишком уж гладкую обстановку дискуссии.
     Но очередной зоотехник или председатель колхоза не шел на эту ловушку и
неизменно  говорил,  что  козлотур  сам  по  себе  хорошо,  но  в  частности
недостаточно быстро наращивает мясо или шерсть.
     Единственное незапланированное завихрение возникло во время выступления
коллеги из-за  хребта,  критиковавшего наше название козлотура и  наш рацион
кормления. Платон Самсонович  слушал его с язвительной улыбочкой, то  и дело
записывая что-то в блокнот.
     Во  время  его  выступления  несколько раз его перебивали с  места наши
местные патриоты, и  он  довольно  толково отбил пару реплик, когда вдруг из
заднего ряда раздался какой-то шум.  Кто-то что-то крикнул, но голос  его не
дошел до президиума,  и  оратор на трибуне замолк,  взглянув на председателя
собрания Автандила Автандиловича.  Автандил  Автандилович грозно посмотрел в
конец зала с тем, чтобы там  замолкли и дали выслушать  ту  реплику, которая
возникла  в  этом  последнем ряду. И в самом деле, через несколько мгновений
шум замолк, и оттуда раздался громкий, но совершенно неожиданный выкрик:
     --  Мы  против  абстрактного искусства!  Мы,  простые рабочие,  его  не
понимаем!
     -- Не понимаем и не  принимаем! --  подхватил  звонкий  голос человека,
явно сидевшего рядом или очень близко от первого.
     Тут в  зале раздался  смех,  а  Автандил  Автандилович, пожав  плечами,
предложил оратору  продолжать. Оратор  продолжил,  шум  постепенно  затих, а
Автандил  Автандилович грозно уставился  в  последний  ряд. Через  несколько
минут взгляд  его потух, и он повернулся  в  сторону оратора. Как  только он
повернулся,  в зале  раздался шум,  и из шума  еще более  отчетливо раздался
голос:
     -- А мы против  абстрактного  искусства!  Мы, простые  рабочие,  его не
понимаем!
     -- Не понимаем и  не принимаем! -- снова подхватил  все  тот же звонкий
голос, как бы радуясь и отчасти гордясь надежностью своего непонимания.
     Шум  и  смех  в  зале  приняли  несколько  скандальный  характер.  Даже
Абесаломон Нартович приподнял голову с выражением доброжелательной строгости
по отношению к шуму. Автандил Автандилович почти целую минуту стучал крышкой
графина о графин. Наконец зал успокоился.
     -- Товарищи, -- сказал Автандил Автандилович, обращаясь к заднему ряду,
-- мы с  вами  вполне  согласны...  Но  в  данный  момент  здесь  происходит
дискуссия о путях козлотуризации сельского хозяйства, а  не о путях развития
нашего искусства.
     Для наглядности, говоря о путях развития сельского хозяйства, он указал
на  картину "Козлотур  на сванской башне", осенявшую президиум собрания, как
если бы не  доверяя слуху этих ребят,  старался  воздействовать  на них  при
помощи; зрительного образа.
     Жест  его опять вызвал смех в  зале, а  из  заднего ряда снова раздался
какой-то  шум. Видно,  те,  что кричали про искусство,  начали пробираться к
выходу, что-то ворча остающимся.
     Я вскочил вместе со всеми  посмотреть, кто  они такие, но ничего  более
определенного,  кроме мелькавших в  толпе  оборачивающихся  лиц, не  увидел.
Бледная тень лица директора клуба тоже мелькнула за ними.
     Какой-то человек,  видимо, инструктор горкома партии, вскочил на сцену,
подбежал к Абесаломону Нартовичу и стал ему что-то шептать на ухо. Нашептав,
исчез.  Абесаломон Нартович  вдруг стал пальцем прочищать ухо, в которое ему
шептал этот человек. И  никак  нельзя было понять,  то ли этот шепот засорил
ему ухо, то ли шепот этот показал ему, что ухо засорено.
     Автандил Автандилович  внимательно  следил за  этой процедурой,  словно
стараясь  угадать,  какая  из двух  причин заставила  Абесаломона  Нартовича
взяться за  ухо. Неизвестно, догадался  бы он или нет, потому что, прочистив
ухо, тот сам склонился  к Автандилу Автандиловичу, который уже  наклонялся к
нему,  успев почтительным кивком показать, что заранее согласен со всем, что
Абесаломон Нартович  ему скажет.  Он  слушал Абесаломона  Нартовича,  точным
наклоном поднеся  свое ухо в сферу  улавливания шепота, однако ни на  миг не
злоупотребляя этой  сферой и  тем более  не доводя свой встречный наклон  до
выражения хамской интимности.
     Еще  раз  кивнув в знак согласия,  он  отодвинул  голову  и, агрессивно
склонившись к Платону Самсоновичу, стал ему что-то говорить, кивая в глубину
зала. По-видимому,  речь  шла об этих  противниках  абстрактного  искусства.
Платон  Самсонович принялся что-то  объяснять  ему и  даже показывал  что-то
руками,  словно  стараясь  случившееся объяснить  за счет архитектуры  клуба
табачников.
     Между прочим, я сначала решил,  что странная реакция этих  подвыпивших,
как  мне показалось, ребят  вызвана  отчасти картиной  "Козлотур на сванской
башне", хотя в ней,  разумеется, ничего абстрактного не  было, а  отчасти --
многочисленными схемами и диаграммами, висевшими на стенах.
     Но потом я  узнал, что, оказывается, в этом клубе в это же время должна
была  проходить  дискуссия  против  абстрактного искусства,  и  ребята  эти,
явившиеся на нее, не  знали, что усилиями Платона Самсоновича она перенесена
в клуб печатников.
     После окончания дискуссии устроители ее собрались в кучку  и,  медленно
двигаясь  в  сторону  берега,  обсуждали ее приятные  подробности.  Рядом  с
Абесаломоном Нартовичем,  чуть-чуть приотстав, как бы выражая  этим скромную
почтительность к руководству, шел дядя Сандро. На правах  близкого знакомого
я  подошел  к  нему,  одновременно прислушиваясь  к  тому,  о  чем  говорили
устроители дискуссии.
     -- Вы что здесь делаете, дядя Сандро? -- спросил я, здороваясь с ним.
     --  Полюбился  я ему,  вот  и гуляем, -- сказал дядя  Сандро, хитровато
кивая на Абесаломона Нартовича.
     --  Одного  умного  врага  козлотура  не хватало, --  говорил  Автандил
Автандилович, смачно досадуя и как-то аппетитно  причмокивая языком,  словно
речь шла о  прекрасном, только что покинутом пиршественном  столе,  где было
все, чего пожелает  душа, но по какому-то недоразумению забыли  поставить на
стол соленые огурчики.
     -- У  козлотура не может быть умного врага, -- сухо ответил  ему Платон
Самсонович. Все рассмеялись.
     --  Не  говори!  --  еще  более  смачно  досадуя,  причмокивая  языком,
продолжал Автандил  Автандилович. -- Одного хорошего оппонента  -- и,  можно
сказать, такой дискуссии Москва позавидует.
     Все  посмотрели  на  товарища  из  министерства.  Он  в  знак  согласия
несколько раз кивнул головой,  не то чтобы признал зависть  Москвы  к  нашей
дискуссии, а согласился, что  все было пристойно. Вдруг он неприятно блеснул
очками в мою сторону, и я, попрощавшись с дядей Сандро, отретировался.
     Настроение почему-то  у меня испортилось. Почему-то  был неприятен этот
дух отдаленной враждебности, блеснувший в мою сторону  в этом взгляде из-под
очков.
     Есть тип людей,  которые с  первого  взгляда начинают меня  ненавидеть,
иногда просто бешено.
     Но  самое ужасное, что у  меня обычно  нет  чутья на  это,  и я  иногда
слишком поздно начинаю  понимать истинное отношение того или иного  человека
ко мне.