солдат ноги высовываются по  щиколотку, -- сказал  дядя Сандро  и  опять  же
кончиком  плети провел по сапогу, показывая,  до  какого  места высовываются
ноги у меньшевистских солдат из-под деревянного броневика.
     -- Да припрятал  бы ты свою камчу подальше, -- успел проговорить хозяин
дома, но было уже поздно.
     -- Марш  отсюда!  -- заревел комиссар  страшным голосом, и дядя  Сандро
услышал, как рука его зашуршала в поисках кобуры.
     Кажется, дядя Сандро никогда  так не пугался. Он почувствовал, что тело
его все  туже стягивается кожей, словно сама плоть старалась уменьшить себя,
перепеленать, перетянуть, дожать себя до размеров кокона и притаиться в нем.
     И  в то же время он краем глаза видел,  как  рука  комиссара продолжает
шарить  на боку, он успел решить, что, как только она вытащит пистолет, надо
прыгать под дом (дом стоял на высоких сваях), пробежать под ним, перемахнуть
через  изгородь  и дальше рвать  огородом. Краем  глаза  он  успел  заметить
огромное  корыто  для выжимки винограда,  стоящее  под  домом, старую  соху,
прислоненную к нему, подумал,  как бы не  споткнуться о нее, заметил собаку,
вернее,  догадался, что серое  бесформенное  пятно,  лежащее  у корыта,  это
собака и вдруг  на долю секунды  вспомнил, что в детстве вечно его чувяки из
сыромятной кожи таскала собака и вот  так, забравшись под дом, грызла их там
часами.  И вдруг  это воспоминание  как-то  зацепило  другую,  более  важную
догадку, что комиссар без  пояса и, значит, без пистолета, и сколько ни шарь
он у себя на боку, все  же в  этот миг он выстрелить не сможет, а там  видно
будет.
     -- Товарищ комиссар,  разрешите я его сниму, --  сказал красноармеец  и
вскинул винтовку. Но тут очнулся хозяин и, бросившись вперед, загородил дядю
Сандро.
     --  Нельзя,  мальчик!  Гость! Гость! -- крикнул он, глядя  на  бойца  и
отчаянно махая перед лицом ладонью.
     --  Ладно  тебе,  -- махнул  комиссар  своему часовому и  обернулся  на
хозяина, -- а своему гостю скажи, чтоб не вмешивался.
     -- Хорошо, дорогой, -- сказал хозяин и потащил дядю Сандро на кухню.
     --  Плеткой  играют,  -- вздохнул  красноармеец,  жалея,  что  не  смог
выразить свое возмущение более решительным способом.
     В  кухне  у  очага  уже  пылал большой  огонь,  и дядю  Сандро  к  нему
подсадили. Хозяин  приказал  достать водки,  и  через  мгновенье  жена  его,
быстрая  и  бесшумная,  как легчая  мышь, принесла бутылку розовой чачи, две
рюмки и тарелку наломанных чурчхелин на закуску.
     Только выпив подряд  шесть-семь рюмок, дядя  Сандро почувствовал, что к
нему возвращается  жизнь. Хозяин предложил ему дождаться  мамалыги  и поесть
поплотней, но дядя Сандро встал.
     Хозяин  вывел  его со  двора и проводил до самого конца  усадьбы.  Дядя
Сандро  опасливо перешел двор На веранде  не было ни часового, ни комиссара,
но в одном из окон горел свет.
     Когда дядя  Сандро сел на лошадь,  он  почувствовал, что  хозяин как-то
неловко замешкался.
     -- Сдается, хочешь что-то сказать? -- спросил он у него.
     -- Ты не ошибся, -- согласился хозяин и прибавил: -- Сам видишь, что за
время.  Боюсь, что  завтра  здесь окажутся  меньшевики... Как  бы  семья  не
пострадала за то, что у меня комиссар остановился...
     Говоря это, хозяин так  настойчиво заглядывал  ему  в глаза,  что  дядя
Сандро  понял,  что тот имел в виду.  А имел он  в виду  вот что: замолви  у
меньшевиков за меня словечко, а я, в свою очередь, прикушу язык, что ты сюда
приезжал с военной тайной.
     --  С  богом, -- сказал  хозяин и  отпустил поводья лошади,  которую он
придерживал, пока разговаривал с гостем.
     Дядя Сандро вскинул камчу и  заспешил на левый берег. Луны уже  не было
видно, серел  рассвет.  Дядя Сандро шел  очень  быстрой рысью, потому что на
этот раз не хотел рисковать переходить Кодор вброд, а  решил подняться вверх
по течению до парома.
     Впоследствии дядя Сандро, вспоминая об  этой встрече с комиссаром и  не
скрывая,  что  здорово   струхнул,   находил  для   своего  состояния  такое
объяснение:  раньше, по его  словам,  между гневом  властей и  хватанием  за
пистолет  гораздо больше  времени  проходило и всегда  можно было что-нибудь
сообразить.
     -- А большевики, оказывается,  с места в  галоп берут, -- говорил  дядя
Сандро, -- а я тогда этого не знал и растерялся...
     Следующий день  выдался таким  же ясным и погожим С утра по всему  селу
перекликались коровы и телята, буйволицы  и буйволята, овцы и ягнята, козы и
козлята. И только ослы  кричали  сами по себе,  и  голос их  был одинок, как
голос пророка.
     Многие очевидцы  этого утра теперь  утверждают,  что скот  села  Анхара
предчувствовал  начало  боя, хотя с достоверностью этого  утверждения трудно
согласиться,  потому что он, то  есть  скот,  по приказу  командования и  по
собственному желанию крестьян, держался взаперти.
     Если б его, как обычно, выпустили на выгон, может быть,  он и не кричал
бы. Но так как голодный скот, находясь  взаперти, всегда дает о себе  знать,
теперь трудно установить,  в самом деле  он предчувствовал кровопролитие или
нет.  Тем  более кровопролитие не своих собратьев, а  именно  людей, то есть
тех, кто перерезает им глотки, сушит их шкуры на распялках и варит их мясо в
огромных  котлах.  Так  что,  с  какой   стати  он,  то  есть  скот,  должен
предчувствовать  человеческое кровопролитие и тревожиться  по этому  поводу,
непонятно.
     Ссылка  на  то,  что  скот  перестал   кричать,   как  только  началась
перестрелка,  тоже  ни  о чем не  говорит. Во-первых, после такого  шумового
воздействия, как  перестрелка  двух  армий,  что ни  говори,  скотина  могла
испугаться  и замолкнуть. А с другой стороны, не исключено, что скотина и не
замолкла, но просто ее перестали слышать за грохотом битвы.  В конце концов,
скотина могла  замолкнуть из здравого смысла, то есть  поняв, что  пока люди
что-то говорят друг другу своими хлопушками и трещотками, им, пожалуй, лучше
помолчать, потому что все равно их никто не услышит.
     По всему этому я  думаю, что утверждения некоторых очевидцев,  что скот
села Анхара, проявляя массовое ясновиденье,  предсказывал бой,  не имеет под
собой серьезной научной почвы.
     Итак, ровно в восемь часов утра меньшевики открыли сильный пулеметный и
ружейный  огонь  по  позициям  красных.  Наши отвечали  им  тем же, хотя, по
скорбному  наблюдению  очевидцев,  на  этот  раз их  огневая  мощь  уступала
противнику.
     Через полчаса  на глазах всего села Анхара из сарая выползло деревянное
чудище и направилось  в  сторону моста. Сначала, проходя по  селу,  оно  шло
равномерно  и  грозно,  но  потом,  на  спуске  возле  моста,  оно  чересчур
разогналось, ударилось о боковое перило и, выломав его, чуть не вывалилось в
реку.
     Внутри  чудища,  пока  оно,  потеряв  управление,  неслось  на  перила,
говорят,  раздавались  вопли людей. Так  что, возможно  оно,  еще  не  успев
поразить красных, покалечило кое-кого из меньшевистского отряда.
     Когда  чудище вышло  к  реке, стрельба  с  обеих  сторон  прекратилась.
По-видимому,  на   красных  произвели  сильное  впечатление  размеры   этого
сооружения.  Если красные  перестали стрелять, изумившись  этому первому  и,
может быть, последнему  в мире деревянному  танку, то  меньшевики  перестали
стрелять, вероятно, для  того, чтобы дать красным спокойно ужаснуться своему
положению.  Психологически  это  было верным шагом,  во всяком  случае,  так
находят знатоки военной тактики.
     Но  потом, когда  танк (или чудище?  или  броневик? или  крепость? дядя
Сандро его все время называет по-разному), так вот, когда  он  раскатился и,
проломив перила моста,  чуть ли не на  треть высунулся над рекой, а главное,
когда послышались крики придавленных им своих же солдат, красные очнулись, и
с того берега раздались довольно  обидные для меньшевиков смех и улюлюканье.
Для меньшевиков это было  особенно обидно,  потому что  и  то  и другое было
хорошо слышно жителям села Анхара.
     Однако через некоторое время  (переменчиво военное счастье) выяснилось,
что смех и улюлюканье  оказались  преждевременными. Дело в том, что солдаты,
находившиеся внутри крепости, сумели  взять себя в  руки,  дать задний  ход,
выровнять свою машину и, помня издевательский смех и особенно  улюлюканье, с
удвоенной яростью  ринулись  на  позиции  красных.  По словам  дяди  Сандро,
меньшевики издевательский смех кое-как еще переносят, но улюлюканье приводит
их в неимоверную свирепость.
     Конечно,  красные встретили приближающийся танк пулеметным  и  ружейным
огнем, но это было все равно, что по буйволу стрелять из рогатки. Наш каштан
крепок, как  железо.  К тому  же  строительный  материал,  как мы знаем, был
получен меньшевиками не по каким-то там казенным поставкам, а свеженьким, из
рук в руки.
     Надо сказать, что чудище  не  только  приближалось, но и довольно густо
поливало позиции красных  ружейным  огнем.  Для  этой цели между балок  были
проделаны смотровые щели. И когда оно стало подходить к  той  стороне моста,
красные  дрогнули,  тем   более  что  помнили  свой  издевательский  смех  и
улюлюканье.  Сначала побежали неопытные бойцы, по причине своей неопытности,
а потом  дрогнули и стыдливо побежали опытные бойцы, именно потому, что были
опытны и никогда ничего такого не видели.
     Правда, комиссару и командиру удалось остановить бойцов и создать новую
линию обороны Кто его знает,  может,  комиссар в эти минуты  и жалел, что не
послушался дядю Сандро, может, разговорись он с ним по-хорошему, дядя Сандро
рассказал бы  ему немало интересного о нравах эндурцев, в частности, дал  бы
ему  знать,  что  улюлюканье  в  обращении  с  ними  должно  быть  полностью
исключено, хотя бы на время боя.
     Может, теперь жалел  обо  всем этом комиссар, хотя, может,  и не жалел,
потому что в суматохе  мог и не припомнить о  предложении дяди Сандро, что в
чудище надо было стрелять сбоку и снизу,  потому что ноги  солдат оставались
по щиколотку открытыми.
     Когда  с  левого  берега  заметили,  что  красные побежали,  меньшевики
ринулись  за ними конными и пешими рядами. То ли порыв был  так велик, то ли
по мосту было двигаться все-таки опасно, но многие конники  бросились в реку
и стали переходить ее вброд, благо здесь она  несколько шире и  мелководней,
чем там, где ее переходил дядя Сандро.
     Тут кое-кого красные перебили,  конечно, а кое-кого смыла вода, так что
они  сами  захлебнулись.  Все же  большинство  добралось  до другого берега.
Кстати, в  самом конце  моста  деревянный танк одним задним колесом продавил
настил и, осев, уже никак не хотел сдвинуться с места.
     Именно эта заминка помогла  красным укрепить  новую линию  обороны,  но
меньшевики были уже на том берегу.
     Говорят,  когда  всадники  вброд  переходили  Кодер,  вдруг  над  всеми
винтовочными   выстрелами   и   трескотней   пулеметов   раздался   страшный
человеческий крик. Это кричала жена Кунты.
     Сын Кунты сидел на белой лошади, и его все, кто из села следил за боем,
видели. Видел  его и  дядя  Сандро, который следил вместе  с  Михой за  этим
интересным сражением, стоя за одним из кипарисов, украшавших двор его друга.
И так как  дядя Сандро  следил за происходящим в свой  бинокль, он это видел
лучше остальных.
     Сын Кунты  спустился вместе с остальными конниками к пойме Кодера и уже
перешел  один  из  ее  мелких  рукавов, как  вдруг  лошадь  идущего  впереди
рванулась в сторону, сбросила своего всадника и помчалась назад.
     Разгоряченный всадник вскочил и  уцепился  за хвост  подвернувшейся ему
белой лошади.  Это был солдат, а не доброволец, потому  что,  по словам дяди
Сандро,  доброволец  побежал бы за своей  лошадью, а не стал бы цепляться за
хвост чужой.
     В бинокль было видно,  как сын Кунты обернулся к нему и стал спорить, а
лошадь,  разбрызгивая  гальку, крутилась  между  основным  руслом и рукавом.
Видно, они  пришли к согласию,  потому  что  Кунта  остановил лошадь, солдат
животом вспрыгнул  на  нее, лошадь пошла  вперед  и уже в воде солдат  сумел
перебросить ногу и усесться за спиной всадника.
     Они прошли самую стремнину, когда  вдруг  лошадь и оба всадника исчезли
под водой. Село ахнуло  в  один  голос, но тут над  водой, уже гораздо ниже,
появилась голова лошади и две человеческие головы. Через мгновенье опять все
исчезли, а потом появилась над водой  одна человеческая голова.  Было видно,
как человек борется с течением, как его относит и относит вниз.
     Он выплыл под  самым мостом  и, когда  вылез  на берег,  по одежде  все
поняли, что уцелел  солдат.  Тогда-то и  раздался страшный крик жены  Кунты,
видно, она до последнего мгновенья надеялась, что выплывет ее сын.
     В тот день сражение окончательно перекинулось  на ту  сторону, и, когда
до вечера оставалось два-три часа, жители Анхары  решили  выпустить на выгон
проголодавшийся скот.
     С неделю поблизости от этих мест  шли упорные бои. Так  рассказывают об
этом учебники истории, ссылаясь на очевидцев, а также подтверждают очевидцы,
отчасти ссылаясь на учебники истории.
     Потом  оборона   красных   была  окончательно  сломлена,  и  меньшевики
прокатились  по всей Абхазии.  Абхазский  реввоенсовет был вынужден  послать
Ленину телеграмму о помощи, после чего бойцы славной десятой армии разбили и
отбросили противника из пределов Абхазии.
     Но до этого, к  сожалению, еще  было далеко,  как в описанный, так и на
следующий день, когда дядя Сандро встретил Кунту на проселочной дороге.
     Кунта шел с мокрым, разбухшим седлом за плечами. Увидев дядю Сандро, он
молча остановился и уставился на него недоумевающим  взглядом. Дядя Сандро и
Миха,  который   его  провожал,   спешились   и  подошли  к   нему  выразить
соболезнование.
     Кунта молчал.  Дядя Сандро,  глядя  на  его покрасневшие веки,  на  его
большой,  сейчас скорбный нос,  на его  жилистые кулаки, сжимавшие  подпруги
седла, с трудом удержался, чтобы не разрыдаться как женщина.
     Оказывается, в нескольких километрах от села вынесло труп лошади. Кунта
снял с него седло, чтоб не украли. Сейчас он нес его домой, откуда собирался
выйти вместе с односельчанами на поиски тела сына. Он сказал, что как только
схоронит сына, пойдет догонять  меньшевиков, чтобы встретиться с тем парнем,
что подсел к нему на лошадь.
     -- Зачем? -- спросил дядя Сандро.
     -- Может,  мальчик перед смертью ему что-то сказал, -- проговорил Кунта
и  заплакал одними глазами. Слезы вместе с потом  стекали по  его лицу, и он
время от времени утирал их кулаком, напряженно сжимавшим подпругу.
     Что ему мог сказать дядя Сандро? Он молча обнял  Кунту, и  тот поплелся
по дороге с мокрым старым седлом на плечах.
     -- Каким был вчера и какой сегодня! -- вздохнул Миха, глядя ему вслед.
     Дядя Сандро ничего не ответил, и они снова сели на лошадей.
     Проводив дядю Сандро до выезда из села, Миха остановил лошадь и спросил
у дяди Сандро:
     -- Что думаешь о красном комиссаре?
     -- Власть, --  тихо сказал дядя Сандро и, подумав,  добавил -- А другой
не будет и не жди.
     На этом  друзья расстались. Дядя Сандро  отправился к  себе в  Чегем, а
Миха вернулся домой, удрученно думая о том, как, применяясь к новым условиям
жизни, сохранить себя, свою семью и свою свиноферму.

--------
        Глава 6. Чегемские сплетни

     В жаркий июльский полдень дядя Сандро лежал у себя во дворе под яблоней
и  отдыхал, как  положено отдыхать в такое  время дня, даже если ты до этого
ничего  не делал. Тем более сегодня дядя  Сандро  все утро мотыжил кукурузу,
правда, не убивался, но все-таки сейчас он вкушал вдвойне приятный отдых.
     Лежа на бычьей шкуре, положив голову  на муртаку (особый валик, который
в  наших  краях на  ночь  кладется  под  подушку,  а  днем,  если  захочется
вздремнуть,  употребляется  вместо  подушки),  так  вот,  положив голову  на
муртаку, он глядел под крону яблони, где в  зеленой листве проглядывали  еще
зеленые  яблоки и с  небрежной щедростью провисали то там, то здесь водопады
незрелого, но уже слегка подсвеченного солнцем винограда.
     Было  очень жарко,  и  порывы  ветерка, иногда долетавшего до  подножия
яблони, были, по разумению дяди Сандро, редки и  сладки, как ласка капризной
женщины. Разумение это было более чем неуместно, учитывая, что  в двух шагах
от него на овечьей шкуре Сидела его двухлетняя дочка Тали, а жена возилась в
огороде, откуда время от времени доносился ее голос.
     Конечно, дядя Сандро мог переместиться под более  мощную  тень грецкого
ореха, стоявшего с  более  подветренной  стороны, куда струи далекого  бриза
долетали еще чаще,  но зато  там  было больше  мух  и попахивало  завозом по
причине близости козьего загона.
     Вот и лежал дядя Сандро  под яблоней,  пользуясь более редкими, но зато
чистыми  дуновениями  прохлады,  поглядывая  то на яблоневую  крону,  то  на
собственную дочь,  то прислушиваясь к редкому шелесту ветерка в яблоне, то к
голосу  жены  с  огорода, который,  в  отличие от  скупых  порывов  ветерка,
беспрерывно жужжал в воздухе Жена его громко укоряла курицу, а курица,  судя
по ее кудахтанью, в свою очередь, укоряла свою хозяйку. Дело в том, что тетя
Катя  после долгих, тонких,  по ее  представлению,  маневров выследила  свою
курицу, которая, оказывается, неслась за огородом,  сделав себе гнездовье  в
кустах бузины, вместо того,  чтобы  (по-человечески, как говорила тетя Катя)
нестись в  отведенных  для  этого дела корзинах, куда несутся все порядочные
курицы.
     Только  что  наконец  застукав  ее на месте  преступления,  если  можно
назвать  преступлением  высиживание  собственных яиц, пусть  даже  в  кустах
бузины,  поймав  ее за этим  подпольным занятием,  она  согнала  ее  с  яиц,
переложила все четырнадцать в  подол и сейчас  через огород возвращалась  во
двор с этим трофеем.
     Придерживая  одной  рукой подол, она шла,  приглядывая за огородом:  то
вырвет  мощный  сорняк, вдруг  нахально  возросший среди грядок,  то изменит
пагубное  направление  роста  тыквенных  или  огуречных  плетей,   при  этом
продолжая главную тему, то  есть разоблачение  неблагодарной  курицы,  она и
сорняку  успевала бросить ехидное замечание: "Как раз для тебя я унавозила и
всполола  эту  грядку" --  и  тыквенной  плети указать свое  место:  "Нечего
тянуться куда тебя не просят..."
     Все  это время курица шла  за нею, громко и столь же бесполезно  требуя
вернуть ей недосиженные яйца.  Когда в кудахтанье курицы появлялись особенно
истерические ноты, тетя Катя прерывала свой монолог, чтобы бросить ей:
     -- Да... Да... Испугалась... Сейчас тебе выложу твои яйца...
     Дядя   Сандро,   лежа   под   яблоней,  прислушивался   к  ее  медленно
приближающемуся   голосу,  удивляясь  неистощимой  способности  своей   жены
разговаривать   с   неодушевленными  предметами   --  растениями,   птицами,
животными.
     Сейчас  по новому заходу она говорила о том,  что если  уж  ты  честная
курица и не хочешь  нестись так, как несутся  остальные, то тогда хотя бы не
беги  впереди  всех,  когда твоя  хозяйка сзывает  кормить птиц, а питайся в
лесу, как питаются другие дикие птицы, рискующие каждое  мгновение попасть в
лапы  лисы, ястреба  или еще  кого-нибудь  там.  Тут  она  пошла  по  новому
ответвлению темы и стала высказывать догадку, почему и каким это  образом до
сих пор  лиса не  слопала все  эти яйца вместе с этой  дурочкой,  и пришла к
выводу, что, по-видимому, лиса ждала, чтобы цыплята стали вылупляться.
     Тут   дядя  Сандро  не  выдержал  и,  не  дожидаясь  еще  какого-нибудь
ответвления  темы, прикрикнул на нее, чтобы она замолкла, а  там, глядишь, и
курица успокоится.  Или еще лучше сходила бы к  роднику за свежей водой да и
увела бы эту крикунью, а  там -- и вы по дороге наговоритесь, и мы здесь без
вас отдохнем.
     Не  успел он  это договорить, как  тетя  Катя, как раз взобравшаяся