любила его, и он бы  об  этом  знал  и
решился бы ответить на ее любовь - куда же привел бы ее тот путь, на который
он мог увлечь ее с собою? Назад, в эту мрачную тюрьму! Радоваться нужно, что
она избегла подобной участи; что она вышла или вскоре выходит замуж (неясные
слухи о каких-то планах ее отца на этот счет дошли до Подворья Кровоточащего
Сердца  вместе  с   известием   о   замужестве   старшей   сестры)   и   что
неосуществившиеся возможности прошлого  остались  по  эту  сторону  тюремных
стен.
   Милая Крошка Доррит!
   Оглядываясь назад, он видел одну точку, в которой сходились  все  линии
его невеселой жизни, и этой точкой была она. Ее невинный образ господствовал
над всею перспективой. Он проехал тысячи миль, чтобы достигнуть этой  точки;
с ее приближением улеглись его былые тревожные сомнения  и  надежды;  в  ней
сосредоточились все интересы его жизни, к ней тянулось все, что в этой жизни
было светлого и радостного, и за нею не оставалось ничего, кроме  пустоты  и
мрака.
   Томимый своими мыслями, он провел бессонную ночь, такую же беспокойную,
как в тот раз, когда впервые заночевал в этих унылых стенах. А Юный  Джон  в
это время спал мирным сном, предварительно сочинив и начертав (мысленно)  на
своей подушке следующую надгробную надпись:

   Прохожий! Остановись у могилы
   ДЖОНА ЧИВЕРИ-МЛАДШЕГО,
   скончавшегося в преклонном возрасте,
   называть который нет надобности.
   Он встретил соперника, впавшего в несчастье,
   и был готов вступить с ним в рукопашный поединок,
   но ради той, которую любил,
   преодолел свою сердечную обиду и выказал
   истинное великодушие.



 ГЛАВА XXVIII - Гости в Маршалси

   Время шло, но мир, лежавший за стенами Маршалси, по-прежнему  оставался
враждебным Кленнэму, а в мире, замкнутом внутри этих стен, он себе друзей не
завел.  Слишком  подавленный  всем  случившимся,  чтобы  вместе  с   другими
слоняться по  двору,  заглушая  свои  горести  праздной  болтовней,  слишком
углубленный в себя и  свои  страдания,  чтобы  принимать  участие  в  убогих
развлечениях Клуба, он по целым дням  сидел  один  у  себя  в  комнате,  чем
заслужил всеобщую  неприязнь.  Одни  называли  его  гордецом;  другие  сочли
нелюдимым и скучным; третьи презрительно клеймили его за малодушие,  за  то,
что он позволил себе пасть духом из-за долгов.  Словом,  у  каждого  нашелся
повод осудить его, причем последнее обвинение было наиболее  серьезным,  так
как подразумевало своего рода внутреннюю измену. Такое отношение  окружающих
еще усилило его тягу к одиночеству; дошло до того, что он даже  на  прогулку
стал выходить, только когда все отправлялись в Клуб скоротать вечер песнями,
выпивкой и душевной беседой и по двору бродили только женщины и дети.
   Тюремная жизнь не замедлила сказаться на Кленнэме. Он  чувствовал,  что
его  затягивает  хандра  и  безделье.  Вспоминая  тот  пример  растлевающего
действия тюремной атмосферы, который ему пришлось  наблюдать  в  этой  самой
комнате, он стал  бояться  самого  себя.  Сторонясь  других  людей,  избегая
заглядывать в собственную душу, он заметно переменился. Тень тюремной  стены
уже лежала на всем его существе.
   Однажды, на третий или четвертый месяц своего заключения,  он  сидел  и
читал, понапрасну  стараясь  оградить  от  этой  зловещей  тени  вымышленных
сочинителем людей, - как вдруг чьи-то шаги послышались на лестнице и  чья-то
рука постучала к нему в дверь. Он встал отворить и услышал  чей-то  приятный
голос,  говоривший:  "Здравствуйте,  мистер  Кленнэм.  Надеюсь,  я  вам   не
помешал?"
   Это был жизнерадостный молодой Полип Фердинанд.  Веселый,  добродушный,
он казался воплощением свободы и бодрости на фоне хмурого убожества тюрьмы.
   - Вы не ожидали меня увидеть, мистер Кленнэм? - спросил  он,  садясь  в
предложенное ему кресло.
   - Да, признаюсь, это для меня неожиданность.
   - Но не слишком неприятная?
   - Что вы, напротив.
   - Благодарю за любезность, - сказал привлекательный молодой Полип. -  Я
был чрезвычайно огорчен, узнав,  что  вам  пришлось  временно  удалиться  от
света. Надеюсь, кстати (только это сугубо конфиденциально), мы  тут  ни  при
чем?
   - Вы хотите сказать - ваше министерство?
   - Ну да, Министерство Волокиты.
   - У меня нет оснований приписывать свои невзгоды  этому  замечательному
учреждению.
   - Честное слово, - воскликнул бойкий молодой Полип, - я весьма рад  это
слышать. Ваши слова сняли у меня тяжесть  с  души.  Мне  было  бы  в  высшей
степени неприятно, если бы мы оказались причастны к вашим затруднениям.
   Кленнэм снова заверил  его,  что  в  данном  случае  не  имеет  никаких
претензий к Министерству Волокиты.
   - Тем лучше, - сказал Фердинанд. - Вы меня очень утешили. А  то,  между
нами говоря, я опасался,  что  это  именно  мы  упекли  вас  за  решетку.  К
сожалению, нам иногда приходится прибегать к таким мерам. Мы совсем к  этому
не стремимся - но если люди сами напрашиваются, что ж тут поделаешь?
   - Не могу сказать, что я полностью  разделяю  ваш  взгляд,  -  сумрачно
заметил Артур, - но, во всяком случае, весьма признателен вам за участие.
   - Нет, в самом деле! - продолжал общительный молодой Полип. - Мы же,  в
сущности говоря, безобиднейшее  заведение  на  свете.  Вы  скажете,  что  мы
занимаемся шарлатанством. Не спорю. Но шарлатанство тоже нужно, согласитесь,
что без него не обойдешься.
   - Не соглашусь, - отвечал Кленнэм.
   - Это оттого, что у вас неверная точка зрения. Все зависит от  того,  с
какой  точки  зрения  смотреть.  Взгляните  на  нас  с  точки  зрения  наших
интересов, которые заключаются в том, чтобы нам не докучали, -  и  вы  сразу
увидите, что лучшего учреждения не найти.
   - Что же, вы на то и существуете, чтобы вам не докучали?
   - Совершенно верно, - сказал Фердинанд. - На то и существуем, чтобы нам
не докучали и чтобы все оставалось как оно есть.  В  этом  наше  назначение.
Разумеется, принято считать, будто наша цель совсем в  другом,  но  это  для
проформы. Господи боже мой, да у нас все только для проформы. Возьмите  хоть
себя: через что только вас не заставили пройти для проформы! А далеко ли  вы
продвинулись в своем деле?
   - Ни на шаг, - сказал Кленнэм.
   - А взгляните с правильной точки зрения, и вы увидите официальных  лиц,
добросовестно исполняющих свои официальные обязанности.  Это  вроде  игры  в
крикет на ограниченной площадке. Игроки посылают мячи государству, а  мы  их
перехватываем на лету.
   Кленнэм спросил, чем же кончают игроки?  Легкомысленный  молодой  Полип
отвечал, что по-разному: кто устанет, кому наскучит, кто  сломает  ноги  или
спину, кого унесут замертво, кто просто  выйдет  из  игры,  а  кто  займется
другим видом спорта.
   - Вот отчего, повторяю, я искренне рад, - продолжал он, - что не нам вы
обязаны своим временным удалением от света. Могло ведь  быть  и  так,  очень
легко могло быть; нельзя отрицать, что мы подчас довольно круто обходимся  с
теми, кто нам докучает. Я ведь с вами начистоту говорю,  мистер  Кленнэм.  Я
уверен, что с вами можно так говорить. Я был  откровенен  с  вами  с  самого
начала, как только почувствовал в вас пагубное намерение докучать нам  долго
и упорно - потому что я сразу увидел, что вы человек неопытный и горячий,  а
к тому же немного - вы не обидитесь, если я вас так назову? - простодушный,
   - Называйте, не стесняйтесь.
   - Немного простодушный. И мне стало вас жаль, вот почему я и постарался
предостеречь вас (неофициально, разумеется,  но  я  никогда  не  держусь  за
строгую официальность), намекнув, что на  вашем  месте  я  бы  отказался  от
всяких попыток. Но вы  отказаться  не  захотели,  и  с  тех  пор  много  раз
возобновляли свои попытки. Так вот, советую вам больше их не возобновлять.
   - Едва ли у меня теперь будет возможность  возобновить  их,  -  заметил
Кленнэм.
   - О, на этот счет  не  беспокойтесь!  Вы  выйдете  отсюда.  Отсюда  все
выходят. Есть тысячи способов выйти отсюда. Но не являйтесь  больше  к  нам.
Право же, - продолжал Фердинанд доверительно-ласково, - я  буду  просто  вне
себя, если увижу, что весь прошлый опыт  не  научил  вас  держаться  от  нас
подальше.
   - А как же изобретение? - спросил Кленнэм.
   - Голубчик мой, - сказал Фердинанд, -  простите  за  фамильярность,  но
почему вы не хотите понять, что никому это изобретение не интересно  и  всем
на него наплевать в высокой степени.
   - У вас в министерстве?
   - И не только у нас в министерстве.  Любое  новое  изобретение  у  всех
вызывает только досаду и насмешку. Вы не представляете себе, как много людей
жаждет лишь  одного:  чтобы  им  не  докучали.  Вы  не  представляете  себе,
насколько это свойственно духу нации (не обращайте внимания на парламентский
стиль) - желать,  чтобы  тебе  не  докучали.  Поверьте,  мистер  Кленнэм,  -
заключил жизнерадостный молодой Полип самым своим  любезным  тоном,  -  наше
заведение не злой великан, на которого нужно мчаться с копьем наперевес,  но
всего  только  ветряная  мельница,  перемалывающая  огромные  кучи   мякины,
показывая, куда в государстве дует ветер.
   - Если бы я мог этому поверить, - сказал Кленнэм, - я  бы  сказал,  что
нас всех ожидает мрачная перспектива.
   - Что вы, помилуйте, - возразил Фердинанд. - Напротив, все  к  лучшему.
Нам необходимо шарлатанство, мы любим шарлатанство, мы  жить  не  можем  без
шарлатанства. Немножко шарлатанства и накатанная колея - и  все  будет  идти
как нельзя лучше, не нужно только никому докучать.
   Высказав эти утешительные мысли - символ веры нового поколения Полипов,
исповедуемый под прикрытием самых разнообразных лозунгов, к которым никто из
них не относится серьезно, - Фердинанд встал, чтобы откланяться. Трудно было
даже вообразить себе более открытую и приятную  манеру  обхождения,  большее
уменье  с  истинно  джентльменской  чуткостью  приноровиться   к   необычным
обстоятельствам визита.
   - Не будет ли нескромно с моей стороны спросить,  -  сказал  он,  когда
Кленнэм  пожимал  ему  руку,  искренне  благодарный   за   его   доброту   и
чистосердечие, - верно ли, что в приключившейся с вами неприятности  повинен
наш дорогой и незабвенный Мердл?
   - Верно. Я один из тех, кого он разорил.
   - Да, умен был покойник, ничего не скажешь, - заметил Фердинанд Полип.
   Артур, не  расположенный  петь  посмертные  дифирамбы  мистеру  Мердлу,
промолчал.
   - Прохвост первостатейный, разумеется,  -  продолжал  Фердинанд,  -  но
какая голова! Нельзя не отдать ему должное. Вот уж,  верно,  был  мастер  по
части шарлатанства! А как знал людей - как умел обойти их и добиться своего!
   В его голосе слышалось неподдельное восхищение.
   - Надеюсь, - сказал Артур, - что печальная участь  тех,  кто  дал  себя
обойти, многим послужит предостережением на будущее..
   - Милейший мистер Кленнэм, - со смехом  возразил  Фердинанд,  -  откуда
столь радужные надежды? Да первый же не менее талантливый плут добьется того
же - была бы охота. Простите меня, но вы, видно, не знаете,  что  люди,  как
пчелы на мед, готовы лететь на любой шум, ну хоть если начать бить в  ржавую
жестянку. На этом основано искусство управления людьми. Нужно только убедить
их, что жестянка - не жестянка, а чистое золото; вот в чем секрет могущества
таких, как  наш  дорогой  и  незабвенный.  Бывают,  конечно,  исключительные
случаи, - любезно оговорился Фердинанд, - когда  люди  поддаются  на  обман,
поверив в благородство обманщика  (за  примером  недалеко  ходить);  но  эти
исключения лишь подтверждают правило. До свидания, мистер Кленнэм!  Надеюсь,
когда я буду иметь удовольствие снова увидеться с вами, тучи уже рассеются и
засияет солнышко. Пожалуйста, не провожайте меня. Я отлично знаю дорогу.  До
свидания!
   С этими словами добрейший и умнейший из Полипов спустился вниз,  дошел,
мурлыча модную арию, до наружного дворика, где была  привязана  его  лошадь,
вскочил в седло и поехал натаскивать  своего  высокопоставленного  родича  к
предстоящему заседанию в парламенте - чтобы он был во всеоружии  для  отпора
тем,  кто  осмелится  вылезть  с   запросами   по   поводу   государственной
деятельности Полипов.
   Он, должно быть, едва не столкнулся с мистером Рэггом, ибо не прошло  и
минуты, как упомянутый джентльмен, наподобие пожилого Феба *, озарил комнату
Кленнэма сиянием своей желтой головы.
   - Ну, как вы себя нынче чувствуете, сэр? - спросил мистер  Рэгг.  -  Не
могу ли я нынче быть вам чем-нибудь полезен, сэр?
   - Нет, благодарю вас.
   Мистер Рэгг радовался затруднительному положению клиента,  как  хозяйка
радуется обилию овощей, приготовленных для сушки и соления,  прачка  -  куче
грязного белья, мусорщик - виду  ведра,  из  которого  через  край  сыплется
мусор; словом, как всякий мастер радуется случаю  приложить  свое  уменье  к
делу.
   - Я время от времени захожу сюда, сэр, - весело сказал мистер  Рэгг,  -
узнать, не предъявлены ли еще новые предписания о содержании под арестом. От
предписаний отбою нет, сэр, - как и следовало ожидать.
   Он говорил  так,  словно  сообщал  какую-то  весьма  приятную  новость,
радостно потирая руки и покачивая головой.
   - Да, как и следовало ожидать, - повторил мистер Рэгг. -  Просто  валом
валят со всех сторон. Я уж к вам не захожу, бывая здесь,  знаю,  что  вы  не
любите, когда вас беспокоят, а если будет надобность, всегда можете передать
через сторожа, чтобы я зашел. Но я наведываюсь чуть  не  каждый  день,  сэр.
Могу ли высказать вам одно соображение, сэр, - вкрадчиво осведомился  мистер
Рэгг, - или сейчас это не ко времени?
   - Сейчас или в другой раз, не все ли равно для меня?
   - Кхм!.. Общественное мнение, сэр, - сказал мистер Рэгг,  -  продолжает
интересоваться вами.
   - Не сомневаюсь.
   - Не кажется ли вам, сэр, - продолжал мистер Рэгг, еще более вкрадчиво,
чем прежде, - не кажется  ли  вам,  что  стоило  бы  уже,  наконец,  сделать
крохотную уступочку общественному мнению. Всем нам приходится идти на  такие
уступки, сэр. Без этого никак нельзя.
   - Мне все равно не оправдаться перед общественным мнением, мистер Рэгг,
и я даже не вправе на это рассчитывать когда-нибудь.
   - Не скажите, сэр, не скажите. Перевод в тюрьму Кингс-Бенч обойдется  в
сущие пустяки, и если все считают, что там для вас более подходящее место  -
почему бы в самом деле...
   - Я ведь уже говорил вам, мистер Рэгг, что предпочитаю остаться  здесь,
- сказал Артур, - и вы как будто сами признали, что это дело вкуса.
   - Допустим, сэр, допустим! Но хорош ли ваш вкус, хорош ли ваш вкус? Вот
в чем вопрос. - Голос мистера Рэгга зазвучал почти патетически. - Я бы  даже
спросил, хорошо ли вы поступаете. У вас серьезное дело, сэр, и вам не к лицу
сидеть здесь, куда может  попасть  всякий  прощелыга,  задолжавший  один-два
фунта. Совсем не к лицу. Должен вам  заметить,  сэр,  что  об  этом  говорят
повсюду. Не далее, как вчера, я слышал такой разговор в одном заведении, где
собираются джентльмены юридической профессии - я бы даже сказал, сливки этой
профессии, если бы я сам иной раз не заглядывал туда. И должен вам заметить,
мне было неприятно слушать этот разговор. Обидно было за вас. А  сегодня  за
завтраком  моя  дочь  (всего  лишь  женщина,  как  вы  вправе  заметить,  но
обладающая чутьем и даже некоторым личным опытом - я имею в виду  дело  Рэгг
против Боукинса) - так вот моя дочь выразила свое крайнее изумление по этому
поводу. Перед лицом таких фактов, не говоря уже о  невозможности  совершенно
пренебрегать  общественным  мнением,  стоило  бы,  мне  кажется,  пойти   на
крохотную уступочку, хотя бы - ладно, сэр, чтобы не вдаваться в рассуждения,
скажу так: хотя бы из любезности.
   Но мысли Артура уже снова вернулись к Крошке Доррит, и мистер Рэгг  так
и не дождался ответа.
   - Если же говорить обо мне,  -  снова  начал  мистер  Рэгг,  ободренный
молчанием  Артура,  которое  он  приписал  нерешительности,  вызванной  его,
мистера Рэгга, красноречием, - то у меня принцип:  никогда  не  считаться  с
собой, когда дело касается интересов клиента.  Но,  зная  вас  как  человека
любезного и обязательного, замечу все же, что мне было бы  гораздо  приятнее
видеть вас в тюрьме Кингс-Бенч. Ваше разорение произвело шум; я  очень  рад,
что имею честь состоять вашим поверенным. Но мой авторитет  среди  коллег  и
клиентов значительно возрос бы, если  бы  вы  согласились  переменить  место
заключения. Впрочем, прошу вас с этим не считаться, сэр. Я лишь  констатирую
факт.
   Тюремное одиночество уже сделало Кленнэма настолько рассеянным, он  уже
так  привык  обращаться  в  этих  унылых  стенах  к  одной  лишь  безмолвной
собеседнице, что ему потребовалось некоторое усилие, чтобы  прийти  в  себя,
вспомнить, о чем идет речь, и ответить:  "Нет,  нет,  мое  решение  остается
прежним. И прошу вас, не будем больше говорить об этом!"
   Мистер Рэгг отвечал, не скрывая недовольства и обиды:
   -  Как  вам  угодно,  сэр.  Я  понимаю,  что  вышел  из   рамок   своих
профессиональных обязанностей, заведя этот разговор. Но мне слишком часто  и
от слишком уважаемых  людей  приходится  слышать,  что,  дескать,  добро  бы
какой-нибудь иностранец, а уж истинный  англичанин  не  должен  унижать  дух
нации, оставаясь в  Маршалси,  когда  вольности,  завоеванные  его  славными
предками, позволяют ему беспрепятственно перейти в Кингс-Бенч,  -  вот  я  и
позволил себе отступить от правил,  чтобы  обратить  ваше  внимание  на  это
обстоятельство. Личного мнения, - добавил мистер Рэгг, - у меня  по  данному
вопросу нет.
   - Тем лучше, - сказал Артур.
   - Решительно никакого, сэр, - продолжал мистер Рэгг. - Если бы  у  меня
было личное мнение, я бы весьма огорчился, увидев, что джентльмен из высшего
круга, верхом на лошади, приезжает к моему клиенту в подобное место. Но  это
не мое дело. Если бы у меня было личное мнение, я  был  бы  рад  возможности
сообщить другому  джентльмену,  судя  по  обличию,  военному,  дожидающемуся
сейчас в караульне, что мой клиент  находится  здесь  лишь  временно  и  уже
избрал себе другое пристанище. Но так как  я  всего  лишь  машина  для  дачи
деловых советов, меня это, ясно, не касается. Угодно вам принять упомянутого
джентльмена, сэр?
   - Вы, кажется, сказали, что он дожидается в караульне?
   - Я действительно позволил себе такую смелость, сэр. Услышав, что я ваш
поверенный,  он  не  захотел  мешать  исполнению  моих  более  чем  скромных
обязанностей. К счастью, - добавил мистер Рэгг саркастическим тоном, - я  не
настолько вышел из рамок, чтобы спрашивать этого джентльмена об его имени.
   - Пожалуй, придется принять его, - устало вздохнул Кленнэм.
   - Стало быть, вам угодно, сэр? - подхватил Рэгг. -  Прикажете  передать
ему об этом, когда я буду проходить через караульню? Да? Благодарю за честь.
Мое почтение, сэр.
   И он вышел из комнаты с глубоко оскорбленным видом.
   Сообщение о  джентльмене  с  обличием  военного  едва  задело  сознание
Артура, всегда теперь словно окутанное какой-то темной  пеленой,  и  он  уже
успел почти позабыть о нем, как вдруг чьи-то шаги по лестнице вернули его  к
действительности. Шаги были не слишком торопливы,  но  в  них  чувствовалось
нахальное стремление произвести как можно больше шума и грохота.  Когда  эти
шаги на мгновение задержались у двери, Кленнэму вдруг  смутно  почудилось  в
них  что-то  знакомое,  но  что  именно,  он  не  мог  сообразить.  Впрочем,
соображать было некогда. Дверь тотчас же распахнулась от удара ногой - и  он
увидел перед собой пропавшего Бландуа, причину стольких волнений.
   -  Salve  {Привет  (лат.).},  приятель  арестант!  -сказал  неожиданный
посетитель. - Вот и я! Говорят, вы желали меня видеть.
   Прежде чем Артур успел дать волю  своему  изумлению  и  негодованию,  в
дверях показался Кавалетто, а за ним - Панкс. Ни тот, ни другой ни разу  еще
не навещали Кленнэма в его заключении. Мистер Панкс, отдуваясь, пробрался  к
окошку, поставил свою шляпу на пол и тотч