с  видом  человека,  попавшего  сюда
совершенно случайно. И если миссис Мердл, как гласил текст  на  ее  визитных
карточках, бывала дома  тогда-то  и  тогда-то,  то  мистер  Мердл,  судя  по
выражению его лица, никогда не бывал дома.
   Кончилось тем, что он повстречался с мажордомом, великолепие которого в
один миг доконало его. Чувствуя все свое  ничтожество  перед  этим  домашним
светилом, он спасся бегством в свою гардеробную и сидел там взаперти до  тех
пор, пока не настало время усесться в роскошный экипаж миссис Мердл и вместе
с ней ехать на званый обед. Там зависть и лесть, как всегда, окружили его со
всех сторон - Финансы, Церковь, Адвокатура лебезили и увивались вокруг него;
а в час пополуночи он один воротился домой  и,  точно  жалкий  огарок  свечи
угаснув в  собственных  сенях  под  величественным  взглядом  мажордома,  со
вздохом отправился спать.



 ГЛАВА XXXIV - Колония полипов

   Мистер Гоуэн и его собака теперь дневали и ночевали в Туикнеме,  и  уже
был назначен день свадьбы. Большое сборище Полипов, ожидавшееся в этот день,
должно  было  придать  брачной  церемонии  столько  блеску,  сколько   такое
незначительное событие в состоянии было отразить.
   Собрать все  семейство  Полипов  под  одной  крышей  не  представлялось
возможным по двум причинам.  Во-первых,  не  нашлось  бы  такой  крыши,  под
которой уместились бы все прямые и побочные  отпрыски  этого  прославленного
рода. Во-вторых, на каждом клочке земли в подлунном мире,  где  только  реял
британский флаг, если там  было  казенное  местечко,  то  к  этому  местечку
присосался Полип. Не успевал какой-нибудь бесстрашный мореплаватель  ступить
на неведомую доселе почву и объявить ее  собственностью  британской  короны,
как Министерство Волокиты уже слало туда Полипа с сумкой для денеш. Так  что
Полипы теперь  рассеяны  по  всему  свету,  и  депеши  их  несутся  во  всех
направлениях, обозначенных на компасе.
   Даже волшебник Просперо * не  мог  бы  созвать  всех  Полипов  из  всех
уголков суши и моря, где они обретались без всякой пользы или даже  во  вред
обществу, но с пользой для собственного кармана; однако,  если  нельзя  было
собрать всех, то можно было собрать многих.  Эту  Задачу  и  взяла  на  себя
миссис Гоуэн. Она то и дело наведывалась  к  мистеру  Миглзу,  чтобы  внести
новые добавления в список приглашенных, и подолгу совещалась с  ним  на  эту
тему, если только он не был занят проверкой и уплатой долгов своего будущего
зятя - чему в описываемую пору посвящал  он  немало  времени,  удалившись  в
святилище лопатки и весов.
   Существовал человек, который для мистера Миглза  был  более  дорогим  и
желанным гостем, нежели самый высокопоставленный из приглашенных на  свадьбу
Полипов - хоть мистер Миглз отнюдь не был равнодушен к почетной  перспективе
принимать в своем доме столь избранное общество. Этим человеком был Кленнэм.
А Кленнэм свято помнил обещание, данное им в тени  деревьев  однажды  летним
вечером, и, как истинный рыцарь, готов был исполнить  все,  к  чему  почитал
себя в силу этого обещания обязанным. Думая не о себе, но лишь о  той,  кому
он стремился служить верой и  правдой,  он  на  приглашение  мистера  Миглза
весело ответил: "Разумеется, буду!"
   Некоторой заковыкой в раздумьях мистера Миглза был компаньон  Кленнэма,
Дэниел Дойс: почтенный джентльмен смутно опасался, как бы от соприкосновения
Дойса с  чиновной  полиповшиной  не  образовалась  некая  взрывчатая  смесь,
способная воспламениться даже на  свадебном  торжестве.  Но  государственный
преступник сам устранил повод для тревоги, явившись в Туикнем  и  на  правах
старого друга попросив  в  виде  особого  одолжения  не  приглашать  его  на
свадьбу. "Видите ли, - сказал он, - мы с этими джентльменами  не  сошлись  в
намерениях: я желал исполнить свой  патриотический  долг  и  оказать  услугу
отечеству, а они желали помешать мне в этом, вымотав из меня душу; так стоит
ли нам пить-есть за одним столом, прикидываясь закадычными друзьями?" Мистер
Миглз немало потешался над очередной причудой своего приятеля,  но  в  конце
концов  сказал  еще  более  покровительственно-снисходительно,  чем  всегда:
"Ладно, ладно, Дэн, хоть это и блажь, но пусть будет по-вашему".
   С мистером Генри Гоуэном  Кленнэм  все  это  время  старался  держаться
просто и с достоинством, но так, чтобы молодой человек мог почувствовать его
искреннее и бескорыстное стремление к дружбе. Мистер Гоуэн  принимал  это  с
обычной непринужденностью и обычной непосредственностью,  в  которой  ничего
непосредственного не было.
   - Видите ли, Кленнэм, - заметил он  как-то,  когда  они  гуляли  вместе
невдалеке от коттеджа (до свадьбы оставалось не больше недели), - я  человек
разочарованный. Вам это должно быть известно.
   - Мне кажется, у вас для этого нет причин, - сказал Кленнэм,  несколько
смутившись.
   - Помилуйте, - возразил Гоуэн, - я принадлежу к семейству, роду, клану,
племени,  называйте  как  хотите,  которому  решительно  ничего  не   стоило
обеспечить мою жизненную карьеру, но никто из родичей не пожелал  и  пальцем
для меня шевельнуть. И что же я теперь - бедный художник!
   - Да, но зато... - начал было Кленнэм, однако Гоуэн тут же перебил его:
   - Знаю, знаю. Мне выпало  счастье  быть  любимым  прелестной  девушкой,
которую я в свою очередь люблю всем сердцем...
   ("А есть ли у вас сердце?" - невольно подумал Кленнэм  -  и  тотчас  же
устыдился своих мыслей.)
   - ...да в придачу еще получить тестя, у  которого  покладистый  нрав  и
щедрая рука. Но не о том пелось в песнях, которыми меня баюкали в детстве, и
не о том мечтал я поздней, в школьные годы, когда меня уже никто не  баюкал.
Песни не сбылись, мечты тоже, как же мне не быть разочарованным?
   И снова Кленнэм невольно подумал (а подумав, устыдился  своих  мыслей),
уж не представляется ли мистеру Гоуэну  его  разочарованность  чем-то  вроде
положения в жизни,  которое  он  намерен  предложить  своей  невесте,  и  не
окажется ли это пагубным для его будущей семьи, как уже  оказалось  пагубным
для его профессии? Да и может ли подобное представление привести к  добру  в
чем бы то ни было?
   - Но разочарование все же не сделало  вас  ипохондриком,  -  сказал  он
вслух.
   - Нет, черт возьми, нет, - засмеялся  Гоуэн.  -  Этого  мои  родичи  не
стоят, хоть они, в общем, милейшие люди и я их всех очень люблю. К  тому  же
приятно показать им, что я и без них не пропаду и могу  преспокойно  послать
их ко всем чертям. В конце концов много ли есть людей, которым бы  жизнь  не
принесла разочарований, не в том, так  и  другом;  и  ни  для  кого  это  не
проходит бесследно. Но все-таки наш добрый старый мир чудесно устроен,  и  я
на него не нарадуюсь!
   - Для вас сейчас он особенно прекрасен, - заметил Артур.
   - Прекрасен, как эта река в лучах летнего солнца! - с жаром  воскликнул
его собеседник. - Честное слово, я весь трепещу от восторга  перед  ним,  от
нетерпения окунуться в самую его гущу! Право же, это лучший из миров! А  моя
профессия! Разве она не лучшая из всех существующих профессий?
   -  Мне  кажется,  она  дает  большой  простор  для  воображения  и  для
честолюбия, - сказал Кленнэм.
   - И для затуманивания мозгов тоже, - смеясь, добавил Гоуэн, - не  будем
забывать о затуманивают мозгов. Хотелось бы не сплоховать и в этой части; но
боюсь, как бы меня не подвела моя разочарованность. Вдруг у меня  пороху  не
хватит взяться за дело как следует. Я все-таки, между нами  говоря,  изрядно
зол, и это может помешать.
   - Чему помешать? - спросил Кленнэм.
   - Помешать мне разыгрывать комедию, которую до меня разыгрывали другие.
Повторять обветшалые слова о вдохновенном труде, об упорстве, настойчивости,
терпении, делать вид, что ты влюблен в свое искусство, не  щадишь  для  него
времени и сил, жертвуешь ему усладами жизни и так далее и  тому  подобное  -
словом, продолжать игру с соблюдением всех правил.
   - Но разве не должен человек уважать свое призвание, в чем  бы  оно  ни
состояло;  разве  не  его  святая  обязанность  поддерживать   честь   своей
профессии, добиваться, чтобы и другие уважали ее так же? - возразил Артур. -
А ваша профессия, Гоуэн, в самом деле требует и труда и служения. Признаюсь,
мне казалось, что Искусство всегда этого требует.
   - Что вы за удивительная личность, Кленнэм! - воскликнул Гоуэн  и  даже
остановился, чтобы окинуть  его  восхищенным  взглядом.  -  Что  за  светлая
личность! Сразу видно, что вам не знакомы никакие разочарования!
   Было бы чрезмерной жестокостью сказать это намеренно, и потому  Кленнэм
поспешил уверить себя, что это было сказано без всякой задней  мысли.  Гоуэн
между тем положил ему руку на плечо и продолжал, так же беспечно и весело.
   - Кленнэм, мне грустно разрушать ваши прекрасные иллюзии - право, я  не
пожалел бы никаких денег (если бы у меня они были) за  способность  смотреть
на мир сквозь этакие розовые очки. Но поймите, если я пишу картину, я  делаю
это для того, чтоб ее продать. И все картины пишутся только для этого.  Если
б мы не рассчитывали продавать их, и притом как можно дороже, мы  бы  их  не
писали. Это работа, и как всякая работа, она требует некоторых усилий; но не
так уж они велики. Все же остальное - для отвода глаз. Вот одна из выгод или
невыгод общения с человеком разочарованным. Вам говорят правду.
   Правдой или неправдой было то, что говорил Гоуэн, но его слова проникли
в самую душу Кленнэма и дали пишу для новых беспокойных размышлений. Неужели
же,  думал  он,  Генри  Гоуэн  навсегда  останется   для   него   источником
беспокойства, неужели он ничего не выиграл от того, что  сумел  покончить  с
ничьими тревогами, сомнениями и  противоречиями?  Внутренняя  борьба  в  нем
продолжалась;  он  помнил  свое  обещание  представить  мистеру  Миглзу  его
будущего зятя с самой лучшей стороны, а в то же время  Гоуэн,  как  нарочно,
раскрывался перед ним во все более  неприглядном  свете.  И  сколько  он  ни
твердил себе, что отнюдь не стремился к подобным открытиям и всей душой  был
бы рад их избегнуть, его невольно мучило опасение, не пристрастен  ли  он  в
дурную сторону, не приписывает ли молодому человеку  недостатки,  которых  у
него нет на самом деле. Ибо то, что он старался забыть, жило в его памяти, и
он хорошо знал, что с первой минуты почувствовал  неприязнь  к  Гоуэну  лишь
из-за того, что угадал в нем соперника.
   Измученный всеми этими мыслями, он уже хотел,  чтобы  поскорей  миновал
день свадьбы и новобрачные уехали, а он, оставшись один с мистером и  миссис
Миглз, мог бы приступить к исполнению деликатной  миссии,  которую  на  себя
взял. Надо сказать, что последняя неделя для всех  в  доме  была  тягостной.
Перед дочерью и Гоуэном мистер Миглз всегда сохранял сияющую физиономию;  но
не раз Кленнэм, заставая его одного, видел, как он сидит, устремив печальный
взгляд на весы и лопаточку, или смотрит издали на гуляющих в саду  жениха  с
невестой, и на лице его лежит та самая тень,  которая  всегда  омрачала  это
лицо в присутствии Гоуэна.  Во  время  приготовлений  к  торжественному  дню
пришлось перетряхнуть немало  вещей,  вывезенных  родителями  и  дочерью  из
разных путешествий, и даже Бэби не могла удержаться от слез  при  виде  этих
немых свидетелей той поры, когда им было так хорошо  втроем.  Миссис  Миглз,
самая жизнерадостная и самая хлопотливая из матерей,  сновала  туда-сюда  по
дому, весело напевая и подбодряя всех вокруг;  но  и  она,  добрейшая  душа,
подчас укрывалась где-нибудь в кладовой, чтобы  там  наплакаться  досыта,  а
потом  уверяла,  что  глаза  у  нее  покраснели  от  маринованного  луку,  и
принималась петь еще веселее прежнего. Миссис Тикит, не обнаружив в Домашнем
лечебнике  Бухана  рецепта  на  случай  душевных  ран,  бередила  эти   раны
воспоминаниями о детских годах Бэби. Когда ей становилось невмоготу от этого
занятия, она посылала наверх сказать "деточке", что, будучи не в туалете, не
может выйти в гостиную и просит ее спуститься на кухню; и тут, мешая слезы с
поздравлениями среди плошек, скалок и обрезков теста, принималась целовать и
миловать свою "деточку" со всей нежностью старой преданной служанки - а  это
нежность немалая!
   Но все приходит в свой черед. Пришел и день свадьбы, а с ним пожаловали
все Полипы, приглашенные на торжество.
   Был там мистер Тит Полип из Министерства Волокиты; он  явился  прямо  с
Мьюз-стрит,  Гровенор-сквер,  где  была  его  резиденция,  в   сопровождении
дорогостоящей миссис Тит Полип, nee {урожденной}  (франц.)  Чваннинг,  из-за
которой срок от жалованья до жалованья казался ему столь затянутым,  и  трех
не менее дорогостоящих мисс Полип, наделенных таким  множеством  талантов  и
совершенств, что, казалось бы, их должны с руками отрывать у  родителей,  но
по странной случайности родительские руки до сих пор оставались целы, и  все
три девицы прочно сидели в домашнем гнезде. Был тут и  Полип-младший,  также
из Министерства Волокиты, для такого случая временно отложивший попечение  о
судовых сборах (справедливость требует признать, что судовые сборы от  этого
не пострадали). Был и обходительный молодой Полип из того  же  Министерства,
принадлежавший к менее чопорной ветви рода; он относился к брачной церемонии
легко и весело, точно видел в  ней  один  из  церковных  вариантов  великого
принципа: не делать того, что нужно. Были еще три  молодых  Полипа  из  трех
других ведомств, личности весьма пресные, которым явно недоставало приправы;
они "отбывали" свадьбу, как отбывали бы путешествие к берегам Нила,  красоты
Рима, древности Иерусалима или концерт модного певца.
   Но была там и более крупная дичь. Был не кто иной как лорд Децимус  Тит
Полип, весь пропитанный ароматом Волокиты - тем самым, которым пахнут  сумки
для депеш. Да, да, сам лорд Децимус Тит Полип, тот, кого вознесла на  высоты
чиновного мира одна крылатая  фраза,  сказанная  с  негодованием  в  голосе:
"Милорды, я отнюдь не уверен, что министру нашей свободной  страны  надлежит
стеснять филантропию, чинить препоны благотворительной деятельности,  гасить
общественное   рвение,    подавлять    предприимчивость,    сковывать    дух
самостоятельности  и  инициативы  в  народе".  Иными  словами  сей   великий
государственный муж отнюдь не был  уверен,  что  кормчему  корабля  надлежит
заниматься чем-либо, кроме успешного обделывания собственных дел на  берегу,
благо экипаж неустанно трудясь у насосов, откачивающих воду, и без  него  не
даст судну пойти ко дну. Этим гениальным открытием в  области  искусства  не
делать того, что нужно, лорд Децимус прославился сам и еще  более  прославил
великий род Полипов; и с  тех  пор,  если  какой-нибудь  член  парламента  в
необдуманном стремлении делать то, что нужно, вносил на рассмотрение той или
другой палаты соответствующий билль, можно было заранее петь  ему  отходную,
как только  лорд  Децимус  Тит  Полип  поднимался  со  своего  места  и  под
одобрительные возгласы прочих Волокитчиков начинал исполненным  благородного
негодования тоном: "Милорды, я отнюдь не  убежден,  что  мне,  как  министру
нашей  свободной  страны,  надлежит  стеснять  филантропию,  чинить  препоны
благотворительной  деятельности,  гасить  общественное   рвение,   подавлять
предприимчивость, сковывать дух самостоятельности и  инициативы  в  народе".
Открытие, сделанное лордом Децимусом, разрешило в политике проблему  вечного
двигателя. Оно не знало износу, хотя  им  без  конца  пользовались  во  всех
государственных учреждениях страны.
   Еще был там не отстававший от своего достойного друга и сородича Уильям
Полип, тот, что в свое время вступил в  знаменательную  коалицию  с  Тюдором
Чваннингом. У него имелся собственный рецепт, как не делать того, что нужно:
иногда он действовал через спикера, требуя, чтобы последний "сообщил палате,
на какой Прецедент ссылается достоуважаемый сочлен, пытаясь совратить нас на
путь  столь  опрометчивых  решений";  иногда  непосредственно  обращался   к
достоуважаемому сочлену с покорнейшей просьбой изложить сущность упомянутого
Прецедента; иногда предупреждал  достоуважаемого  сочлена,  что  он,  Уильям
Полип, сам  постарается  найти  Прецедент;  чаще  же  всего  враз  укладывал
достоуважаемого сочлена на обе лопатки, объявив, что Прецедента  не  имеется
вовсе. Но так или иначе существительное  "Прецедент"  и  глагол  "совратить"
были той парой боевых коней, на которых маститый Волокитчик уверенно мчал  к
намеченной цели. Нужды нет, что достоуважаемый сочлен уже двадцать пять  лет
старался, бедняга, совратить Уильяма Полипа на путь  каких-либо  решений,  и
все напрасно; Уильям Полип всякий раз призывал палату, а заодно (так,  между
прочим) и страну, рассудить, прав ли он, не давая себя совращать. Нужды нет,
что по здравому смыслу и логике вещей достоуважаемый сочлен  никак  не  мог,
несчастный, подыскать Прецедент  для  решения,  которого  добивался;  Уильям
Полип, нимало не смущаясь, благодарил достоуважаемого сочлена за  остроумный
ответ, и тут же убивал его наповал заявлением, что Прецедента  нет,  а  коль
скоро нет Прецедента, то и говорить не о чем. Можно бы, пожалуй,  возразить,
что мудрость Уильяма Полипа - сомнительная мудрость; ведь этак  и  мир,  над
которым он мудровал, не был бы создан; а если бы и был создан по недосмотру,
то не вышел бы из состояния хаоса. Но "Прецедент" и "совратить" звучало  так
грозно, что желающих возражать не находилось.
   Еще был там Полип-непоседа, который за короткое  время  сменил  десятка
два должностей, занимая по две, по три зараз, и которому принадлежала  честь
изобретения  остроумной  уловки,  с  успехом  применявшейся   им   во   всех
учреждениях, где верховодили Полипы.  Суть  ее  сводилась  к  тому,  что  на
парламентский запрос, касавшийся одного предмета, он давал ответ, касавшийся
другого. Этот метод приносил отличные результаты и снискал его  изобретателю
почет и уважение в Министерстве Волокиты.
   Была также горсточка Полипов помельче, из тех, что еще не успели  выйти
в люди и, так сказать, находились на испытании. Это они всегда околачивались
на лестнице и в кулуарах палаты, готовые по  команде  явиться  в  зал,  если
требуется кворум, или попрятаться по углам, если желательно,  чтобы  кворума
не оказалось; они усердно кричали "Внимание!" или "Долой!", аплодировали или
свистели по указанию старших  в  роде;  они  забивали  повестку  дня  всякой
чепухой, не оставляя места для того, что желали бы  предложить  другие;  они
оттягивали рассмотрение неприятных вопросов до конца заседания или до  конца
сессии, а потом со всем пылом добродетельных патриотов  принимались  вопить,
что время упущено; они послушно разъезжали по стране и на всех  перекрестках
клялись, что лорд Децимус спас торговлю от столбняка,  а  промышленность  от
паралича,  что  он  удвоил  урожай  зерна,  и  учетверил  запасы   сена,   и
предотвратил исчезновение из банковских подвалов несметных количеств золота.
Это их старшие в роде Полипов рассылали как попало по общественным  сборищам
и  званым  обедам,  где  они  усердствовали  в  восхвалении  своих  именитых
родственников, подавая их под соусами разнообразнейших заслуг. Они  исправно
являлись на всевозможные выборы,  по  первому  слову  и  на  любых  условиях
уступали свои депутатские места, носили поноску, стояли  на  задних  лапках,
льстили,  хитрили,  занимались  подкупами,  не  брезговали  никакой  грязью,
словом, не щадя сил, трудились на благо обществу. И за пятьдесят лет не было
случая, чтобы в списках Министерства Волокиты оказалось хоть одно  свободное
место, от государственного казначея до консула в Китае, а от консула в Китае
до генерал-губернатора Индии, на которое уже не числились  бы  претендентами
многие, а то и все эти изголодавшиеся и цепкие Полипы.
   Ясно, что из каждой разновидности  Полипов  присутствовала  на  свадьбе
только горсточка - ведь всего-то  их  там  было  с  полсотни,  а  что  такое
п