Говорят, у каждого
есть свой конек, уж не напала ли я случайно на твоего? Ну, ну,  я  пошутила,
котеночек. - Она потянулась с  платком  ко  лбу  сестры.  -  А  ты  не  будь
глупенькой, моя малышка, и не говори красивых и возвышенных слов о том, чего
не может быть. Ладно! Вернемся к нашему разговору.
   - Дорогая Фанни, прежде позволь мне сказать, что для меня было бы легче
снова терпеть нужду и трудиться ради куска хлеба, чем знать, что ты живешь в
богатстве замужем за мистером Спарклером.
   - Позволить тебе сказать, душенька? - возразила Фанни. - Конечно же, ты
можешь  говорить  все  что  угодно.  Надеюсь,  тебе  не  кажется,  что  тебя
принуждают к чему-то. Мы ведь решили все обсудить и  обо  всем  потолковать.
Что же до мистера Спарклера, милочка, то я ведь сегодня  еще  не  выхожу  за
него, и завтра тоже нет.
   - Но когда-нибудь выйдешь?
   - Пока  не  собираюсь,  -  равнодушно  отвечала  Фанни.  И  тут  же  ее
равнодушие сменилось почти лихорадочным беспокойством, и она добавила: - Вот
ты все говоришь  об  умных  людях,  малышка.  На  словах  это  очень  хорошо
получается, да где они, твои умные люди? Я что-то их не вижу около себя.
   - Милая Фанни, за такой короткий срок...
   - Короткий или долгий, не все ли равно, - перебила Фанни. - Мне надоело
находиться в каком-то двусмысленном положении. Меня это положение злит, и  я
уже почти решила  изменить  его.  Других  девушек,  которые  иначе  росли  и
воспитывались, мои слова и поступки,  пожалуй,  удивили  бы.  Что  ж,  пусть
удивляются. У них свой путь, сообразный с их характером и привычками; у меня
свой.
   - Фанни, милая Фанни, ты знаешь сама, что достойна не такого мужа,  как
мистер Спарклер.
   - Эми, милая Эми, - передразнила старшая сестра, - я прежде всего знаю,
что мне требуется более твердое и  определенное  положение,  чтобы  я  могла
сбить спесь с этой наглой женщины.
   - Так неужели - прости меня за такой вопрос, Фанни, неужели ради  этого
ты решишься выйти замуж за ее сына?
   - Может быть, - с торжествующей улыбкой сказала Фанни. -  Приходится  и
на большее решаться, когда хочешь достигнуть цели, душа моя.  Чего  доброго,
эта нахалка воображает, что  женит  на  мне  своего  сынка  и  потом  начнет
командовать мною. Ей, видно, и в голову не приходит, что  ее  ждет,  если  я
стану ее невесткой. Уж тут я ей спуску не дам. Буду  во  всем  поступать  ей
наперекор, не отстану от нее ни на шаг. Весь смысл моей жизни будет в этом.
   Фанни встала, водворила на место  флакон  и  принялась  расхаживать  по
комнате, но то и дело останавливалась, чтобы продолжить свою речь.
   - Начать с того, дитя мое, что я могу сделать ее старше. И сделаю.
   Она снова прошлась из угла в угол.
   - Я буду говорить о ней, как о старухе. Выспрошу у Эдмунда, сколько  ей
лет, а нет, так просто сделаю вид, что мне это известно. И  самым  нежным  и
почтительным тоном - самым нежным и почтительным, Эми, -  буду  восхищаться,
как она хорошо сохранилась  для  своего  возраста.  Да  она  от  одной  моей
молодости сразу покажется старше. Может быть, я не такая красавица, как она;
не  мне  судить  об  этом;  но  я  достаточно  хороша,  чтобы  отравить   ей
существование. И отравлю.
   - Сестрица, милая, неужели для этого стоит обречь  себя  на  жизнь  без
счастья?
   - Почему же без счастья, Эми? Это именно такая жизнь, какой я  ищу.  По
природной ли склонности, или под влиянием обстоятельств, роли не играет. Мне
такая жизнь нравится, и я не ищу другой.
   Нотка горечи слышалась в тоне, которым  это  было  сказано:  но  она  с
горделивой усмешкой снова прошлась по  комнате,  задержалась  на  миг  перед
высоким трюмо и затем продолжала:
   - Фигура? Фигура, Эми? Да, фигура у ней хороша. Отдадим  ей  должное  и
признаем это. Но так ли уж хороша, что никто  не  может  сравниться  с  ней?
Право, я в этом вовсе не уверена, мой свет. Предоставьте  кой-кому  помоложе
такую свободу в выборе туалетов, какой пользуются замужние дамы. -  и  тогда
посмотрим.
   Эта мысль  настолько  понравилась  Фанни,  что  она  сразу  повеселела.
Усевшись на прежнее место, она взяла руки сестры в свои и, похлопывая  одной
о другую, воскликнула со смехом:
   - А танцовщица, Эми, та давно забытая танцовщица, которая  была  совсем
непохожа на меня и о которой я ей никогда не напоминаю - еще бы! - вдруг  бы
эта танцовщица ворвалась в ее  жизнь  и  закружила  ее  в  таком  танце,  от
которого бы  немножко  порастряслось  ее  беломраморное  нахальство!  Совсем
немножко, милая Эми, самую малость.
   Но, поймав взгляд сестры, серьезный и молящий, она отпустила ее руки  и
ладонью закрыла ей рот.
   - Не пытайся спорить со мной, дитя, - сказала она, перестав смеяться, -
это все равно ни к чему не поведет. В таких делах я смыслю побольше  твоего.
Пока я еще никакого решения не приняла, но  могу  принять  и  такое.  Ну,  а
теперь, когда мы хорошо и спокойно обо всем поговорили, пора  спать.  Доброй
ночи, моя миленькая, маленькая мышка!
   И Фанни снялась с якоря, должно быть рассудив, что с  нее  довольно  уж
советов - на сегодня во всяком случае.
   После этого вечера отношения между  сестрой  и  ее  верным  поклонником
приобрели  для  Эми  новый  интерес,  и   она   с   тревогой   и   вниманием
присматривалась ко всему, что происходило  между  ними.  Бывали  дни,  когда
Фанни, видимо, становилось невмоготу от  скудоумия  мистера  Спарклера;  она
всячески шпыняла его, и казалось, готова была прогнать  навсегда.  В  другие
дни она относилась к нему более благосклонно, даже словно бы забавлялась им,
находя  утешение  в  чувстве  собственного  превосходства.  Не  будь  мистер
Спарклер  самым  преданным  и  безропотным  вздыхателем  на  свете,  ему  бы
следовало бежать без оглядки с арены пыток и позаботиться о том, чтобы между
ним и его очаровательницей легло  расстояние  не  короче,  чем  от  Рима  до
Лондона. Но он так же мало зависел от собственной воли, как  лодка,  которую
ведет паровой буксир, и покорно влекся за  своею  владычицей  в  штиль  и  в
непогоду.
   Миссис Мердл в эту пору редко беседовала с Фанни, но  значительно  чаще
беседовала о ней. Словно бы помимо своего желания она  то  и  дело  наводила
лорнет на старшую мисс Доррит,  и  с  уст  ее  срывались  невольные  похвалы
красоте последней. Выражение вызова, неизменно появлявшееся на  лице  Фанни,
когда эти похвалы достигали ее  ушей  (а  каким-то  образом  они  всегда  их
достигали), не обещало беспристрастному Бюсту никаких уступок с ее  стороны;
но все, что Бюст разрешал себе в отместку, это  заметить  вслух:  "Красавица
избалована - впрочем, при такой наружности это в порядке вещей".
   Прошел месяц или два после описанной  выше  беседы  между  сестрами,  и
Крошка Доррит стала замечать, что у Фанни с мистером  Спарклером  словно  бы
завелся какой-то тайный уговор. Прежде чем раскрыть рот в  обществе,  мистер
Спарклер  теперь  всякий  раз  оглядывался  на  Фанни,  как   бы   спрашивая
разрешения.  Упомянутая  девица  была  чересчур  осторожна,  чтобы  ответить
взглядом же; но если она желала  дать  разрешение,  то  молчала,  если  нет,
затевала разговор сама. Однако это еще не все:  когда  мистер  Генри  Гоуэн,
исполненный дружеской заботы, искал  случая  привлечь  к  мистеру  Спарклеру
внимание общества,  случая  не  находилось.  Более  того:  Фанни  тотчас  же
(разумеется,  никого  не  желая  задеть)  роняла   какое-нибудь   замечание,
снабженное таким острым жалом, что мистер  Гоуэн  отскакивал,  точно  угодив
рукой в осиное гнездо.
   Было и еще одно обстоятельство, незначительное само по себе,  однако  в
большой мере подкреплявшее тревожные догадки Крошки Доррит. Появилось  нечто
новое в отношении  мистера  Спарклера  к  ней  самой.  Какая-то  родственная
фамильярность. Порой, затерявшись в толпе гостей - дома, у миссис Мердл  или
еще где-нибудь, - она  чувствовала,  как  рука  мистера  Спарклера  украдкой
поддерживает ее за талию. Мистер Спарклер ни разу не пробовал объяснить, чем
вызвано подобное внимание;  но  улыбался  с  дурацким,  хоть  и  добродушным
самодовольством собственника, и для всякого, кто знал  неповоротливость  его
ума, эта улыбка была зловеще красноречивой.
   Как-то раз Крошка Доррит сидела одна, погруженная в невеселое  раздумье
о Фанни и ее судьбе. Парадные апартаменты их  дома  заканчивались  небольшой
гостиной, которая представляла собой нависший над улицей фонарь  прихотливой
формы, откуда открывался живописный вид на  Корсо  в  обе  стороны.  Часа  в
три-четыре пополудни (по английскому времени) картина уличной жизни, которую
можно было наблюдать отсюда, становилась особенно пестрой  и  оживленной;  и
Крошка Доррит любила сидеть здесь наедине со  своими  думами,  так  же,  как
бывало на балконе их венецианского дворца. Однако на этот раз  уединение  ее
было вскоре нарушено; чья-то рука мягко легла  на  ее  плечо,  и  Фанни,  со
словами; "Эми, душенька  моя",  уселась  рядом.  Диванчик,  на  котором  они
сидели, составлял  часть  подоконника;  в  праздничные  дни  из  этого  окна
вывешивали полосы цветной материи, и  сестры,  облокотясь  на  яркую  ткань,
смотрели на уличные процессии и другие зрелища. Но сегодня никаких процессий
не предполагалось, и Крошку Доррит удивило появление Фанни, тем более что  в
этот час она обычно ездила кататься верхом.
   - Эми, душенька моя, - сказала Фанни,  -  о  чем  это  ты  так  глубоко
задумалась?
   - Я думала о тебе, Фанни.
   - В самом деле? Какое совпадение! А кстати, со мной тут еще кто-то.  Уж
не думала ли ты и о нем тоже, Эми?
   Эми и в самом деле думала о нем тоже, ибо  то  был  не  кто  иной,  как
мистер Спарклер. Но она умолчала об этом, подавая ему руку. Мистер  Спарклер
уселся рядом с другой стороны, и она тотчас же ощутила за спиной родственную
подпорку, тянувшуюся к Фанни, чтобы заодно подпереть и ее.
   - Ну, сестренка, - со вздохом сказала Фанни, - я думаю,  ты  понимаешь,
что все это значит.
   - Такая красавица, и без всяких там фиглей-миглей, - забормотал  мистер
Спарклер, - как тут не потерять голову - в общем дело слажено...
   - Объяснять не нужно, Эдмунд, - сказала Фанни.
   - Не буду, любовь моя, - согласился мистер Спарклер.
   - Одним словом, милочка, мы помолвлены, - продолжала Фанни. -  Остается
сказать об этом папе - сегодня или завтра, когда будет удобно. А тогда можно
считать вопрос решенным и толковать больше не о чем.
   - Дорогая Фанни, - почтительно сказал мистер Спарклер,  -  я  хотел  бы
сказать два слова Эми.
   - Ну, говорите, говорите, - был нетерпеливый ответ.
   - Я глубоко убежден, милая Эми, - начал мистер Спарклер,  -  что  после
вашей очаровательной и несравненной сестры,  вы  самая  славная  девушка  на
свете, и без всяких там...
   - Это мы уже знаем, Эдмунд, - перебила мисс Фанни. - Скажите что-нибудь
другое - если можете.
   - Хорошо, любовь моя, - отвечал мистер Спарклер. - И я вас уверяю, Эми,
что не мыслю для себя лично большего счастья - если не считать того счастья,
которое мне доставила своим выбором такая прелестная девушка,  и  совершенно
без...
   -  Эдмунд,  опять!  -  воскликнула  Фанни,   слегка   притопнув   своей
хорошенькой ножкой.
   - Совершенно справедливо, любовь моя, - сказал мистер Спарклер. - Никак
не избавлюсь от этой привычки. Так вот я хотел заметить, что  не  мыслю  для
себя лично большего счастья - если не считать счастья быть связанным вечными
узами с прелестнейшей из прелестных, - чем  счастье  пользоваться  дружеским
расположением Эми. Я, может быть, и не во всем достаточно тонко  разбираюсь,
- мужественно признал мистер Спарклер, - и если вы пожелаете  узнать  мнение
общества на этот счет, так, пожалуй, большинство выскажется  именно  в  этом
смысле; но что касается Эми, тут уж я разобрался!
   И мистер Спарклер подкрепил свои слова братским поцелуем.
   - Прибор за нашим столом и комната в нашем  доме,  -  продолжал  мистер
Спарклер, блистая совершенно непривычным  для  него  красноречием,  -  будут
ожидать  Эми  в  любое  время.  Мой  старик  безусловно  рад  будет  оказать
гостеприимство особе, к которой я отношусь с таким уважением.  Что  до  моей
родительницы, так она замечательная женщина, и без...
   - Эдмунд, Эдмунд! - прикрикнула мисс Фанни.
   - Виноват, мой ангел, - сокрушенно отозвался мистер Спарклер.  -  Никак
не избавлюсь от привычки. Очень вам признателен, моя прелесть, что вы  даете
себе труд отучать  меня;  но  мою  родительницу  все  считают  замечательной
женщиной, и, честное слово, в ней совершенно нет этого самого.
   - Есть ли, нет ли, - возразила Фанни, - я решительно прошу  вас  больше
не упоминать об этом.
   - Обещаю, любовь моя, - отвечал мистер Спарклер.
   - Вы уже все сказали, Эдмунд, не правда ли? - спросила Фанни.
   - Все, моя прелесть, - подтвердил мистер  Спарклер.  -  Я  сказал  даже
больше, чем хотел, за что прошу прощенья.
   Тут мистера Эдмунда осенила догадка,  что  в  словах  Фанни  заключался
намек на то, что ему пора  уходить.  Поэтому  он  убрал  подпорку  и  весьма
недвусмысленно  выразил  свое  намерение  откланяться.   Эми   на   прощанье
поздравила его, с трудом преодолевая душившее ее волнение.
   Как только дверь за ним затворилась, она бросилась сестре на грудь и  с
возгласом "О Фанни, Фанни!" дала волю слезам. Фанни сперва только смеялась в
ответ; но потом прижалась щекой к щеке сестры и тоже поплакала  -  немножко.
Если и жило в ней тайное сожаление или  раскаяние  в  сделанном,  то  это  в
последний раз она дала ему вырваться наружу. Решение было принято, и с  этой
минуты она твердой, уверенной поступью шла по избранному пути.



 ГЛАВА XV - К браку упомянутых  особ  никаких  законных  помех  и препятствий не имеется

   Сообщение своей старшей дочери о том, что мистер Спарклер предложил  ей
руку и сердце и что она ответила согласием, мистер Доррит принял  с  большим
достоинством и с родительской  гордостью,  которую  он  не  пытался  скрыть;
первое расцветало в предвидении обширного круга знакомств, сулимых  подобным
союзом, для  второй  же  отрадно  было  внимание  мисс  Фанни  к  тому,  что
составляло главный смысл его жизни. Он дал ей  понять,  что  ее  благородное
честолюбие встречает созвучный отклик в его душе, и благословил ее, как дочь
добронравную и послушную долгу, самоотверженно пекущуюся о славе семьи.
   Мистеру Спарклеру, когда тот получил  от  своей  нареченной  позволение
явиться в дом, мистер Доррит сказал, что весьма польщен его предложением,  к
которому относится  как  нельзя  более  сочувственно,  ибо  оно,  во-первых,
отвечает сердечной склонности его дочери Фанни,  а  во-вторых,  представляет
ему счастливую возможность породниться с мистером Мердлом, самой  выдающейся
личностью нашего времени. Он также в  изысканнейших  выражениях  упомянул  о
миссис Мердл,  назвав  ее  истинным  образцом  красоты,  грации  и  светских
совершенств. Однако он счел своей  обязанностью  заметить  (в  надежде,  что
джентльмен столь тонкого ума, как мистер  Спарклер,  поймет  его  надлежащим
образом), что не может считать этот вопрос решенным до того, как будет иметь
удовольствие войти в письменное сношение с мистером Мердлом  и  убедиться  в
том, что предполагаемый союз пользуется  одобрением  этого  высокоуважаемого
джентльмена, и что его (мистера Доррита) дочь будет  принята  соответственно
своему положению, размерам приданого, а также видам на будущее, и  займет  в
Высшем Свете такое место, какого он, отец, вправе желать для нее  без  риска
прослыть  меркантильным  но,  сделав  эту  оговорку,  которой  требует   его
родительский долг, а также некоторое, хоть и скромное положение,  занимаемое
им в обществе, он  без  всякой  дипломатии  хочет  сказать,  что  впредь  до
окончательного и, как  он  надеется,  благоприятного  исхода  дела,  считает
предложение мистера  Спарклера  условно  принятым  и  благодарит  за  честь,
оказанную ему и его семейству.  К  этому  он  добавил  еще  несколько  общих
замечаний относительно своего положения - кха - независимого джентльмена и -
кхм - быть может, несколько ослепленного любовью  отца.  Короче  говоря,  он
принял предложение мистера Спарклера  почти  совершенно  так,  как  в  давно
минувшие времена принял бы от него две или три полукроны.
   Мистер Спарклер, слегка обалдев от этого словоизвержения, обрушившегося
на его беззащитную голову, отвечал кратко, но выразительно: он,  мол,  давно
уже разглядел, что мисс Фанни - девица без всяких там фиглей-миглей,  а  что
касается старика, так тот наверняка даст согласие.  Тут,  однако,  владычица
его дум захлопнула его, как табакерку с крышкой на  пружине,  и  выпроводила
вон.
   Когда мистер Доррит вскоре после этого  отправился  засвидетельствовать
свое почтение Бюсту, ему был оказан самый почетный прием. Миссис  Мердл  уже
знала обо всем от Эдмунда. Поначалу новость несколько удивила  ее,  так  как
она считала Эдмунда убежденным холостяком. Общество всегда  считало  Эдмунда
убежденным холостяком. Вместе с тем от нее, разумеется, не укрылось (у  нас,
у женщин, чутье на такие вещи,  мистер  Доррит!)  то  глубокое  впечатление,
которое произвела на Эдмунда мисс  Доррит;  положительно  следует  от  имени
Общества предъявить мистеру Дорриту претензию: зачем он  привез  сюда  столь
обворожительную девушку, которая сводит с ума всех своих соотечественников в
Риме!
   - Смею ли я заключить, сударыня, - сказал мистер Доррит, -  что  выбор,
сделанный мистером Спарклером - кха - заслужил ваше одобрение?
   - Поверьте, мистер Доррит, - отвечала его собеседница, - лично я просто
в восторге.
   Мистер Доррит был счастлив это слышать.
   - Лично я, - повторила миссис Мердл, - в восторге.
   Это "лично я", невзначай повторенное дважды, побудило  мистера  Доррита
высказать надежду, что мистер Мердл также отнесется к делу благосклонно.
   - Я не решилась бы, - возразила миссис Мердл,  -  давать  положительный
ответ за мистера Мердла; мужчины, в особенности те, кого в Обществе  принято
называть капиталистами, смотрят  на  такие  вещи  по-своему.  Но  я  склонна
предполагать - разумеется, это всего лишь мое предположение, мистер  Доррит!
- что  и  мистер  Мердл  также...  -  сделав  паузу,  она  окинула  взглядом
собственную особу, после чего договорила: - будет в восторге.
   При словах, "те,  кого  в  обществе  принято  называть  капиталистами",
мистер Доррит кашлянул, словно бы ощутив какое-то неудобство внутри.  Миссис
Мердл заметила это и тотчас же спохватилась.
   - Собственно говоря, об этом можно  было  бы  и  не  упоминать,  мистер
Доррит; я просто высказала  вслух  свою  мысль,  что  вполне  естественно  в
разговоре с человеком, которого я так высоко ценю  и  с  которым  льщу  себя
надеждой оказаться в родственных отношениях.  Надо  полагать,  ваши  взгляды
совпадают  со  взглядами  мистера  Мердла  -  хотя,   правда,   коммерческая
деятельность, которой, к счастью или к несчастью,  пришлось  посвятить  себя
мистеру Мердлу, при всем ее размахе,  пожалуй,  несколько  ограничивает  его
кругозор.  Я  настоящий  младенец  во  всем,   что   касается   коммерческой
деятельности, - прибавила миссис Мердл, - но мне кажется, мистер Доррит, что
таково ее неизбежное следствие.
   Эта словесная  игра,  напоминавшая  качанье  на  доске,  концы  которой
попеременно взлетают вверх, уравновешивая друг друга, оказалась для  мистера
Доррита отличным средством против кашля. С отменной учтивостью  он  заметил,
что не может согласиться с высказанным мнением, - хоть оно и исходит из  уст
миссис Мердл, совершенства ума и красоты (за комплимент он был  вознагражден
грациозным поклоном), - ибо глубоко убежден, что предприятия мистера Мердла,
перед  которыми  дела  других  людей  кажутся  мышиной  возней,  могут  лишь
способствовать свободному полету породившего их гения.
   - Вы - воплощенное великодушие, - сказала в ответ миссис Мердл, с одной
из самых своих подкупающих улыбок, - будем надеяться, что вы