могла бы совсем по-другому относиться к  своей  служанке,
если бы захотела.
   Как уже сказано, я прятала  свой  гнев;  но  я  не  поддавалась  на  ее
любезности и тем давала понять, что раскусила ее. Когда она  предлагала  мне
вино, я пила воду. Когда за  обедом  она  посылала  мне  какое-нибудь  особо
лакомое блюдо, я всегда отказывалась и  ела  то,  чем  пренебрегали  другие.
Таким образом, все ее благодетельные поползновения наталкивались на преграду
с моей стороны, и это позволяло мне чувствовать себя независимой.
   Я полюбила детей. Это  были  тихие,  застенчивые  девочки,  однако  мне
думается, они могли бы привязаться ко мне. Но в доме  жила  нянька,  румяная
толстуха, всегда прикидывавшаяся веселой и  добродушной,  которая  вынянчила
обеих и сумела завладеть их сердцами, еще до моего появления. Быть может,  я
даже примирилась бы со своей участью, если бы не эта женщина. Не  всякий  на
моем месте заметил бы, как ловко она устраивалась, чтобы постоянно отвлекать
от меня внимание детей. Под предлогом уборки моей  комнаты,  заботы  о  моем
белье и платье и разных мелких услуг (о которых  ее  никто  не  просил)  она
вечно торчала на глазах. Но главная ее хитрость  состояла  в  том,  что  она
будто бы старалась вызвать в детях любовь ко мне. Казалось, ей только и дела
было уговаривать их: "Смотрите, какая мисс Уэйд  добрая,  какая  она  милая,
какая красивая. Мисс Уэйд так любит вас. Мисс Уэйд образованная,  она  много
читала книг, она вам расскажет интересные сказки, каких  я  рассказывать  не
умею. Посидите, послушайте мисс Уэйд!" Могла ли я расположить к  себе  своих
воспитанниц, когда душа у меня кипела от возмущения  при  виде  этих  низких
происков. Могла ли я спокойно смотреть, как они отворачивают  от  меня  свои
невинные личики и тянутся ручками к ней, а не ко мне. Она же оглядывалась на
меня и говорила, отводя от лица их локоны: "Ничего, мисс  Уэйд,  они  к  вам
скоро привыкнут, они хорошие, ласковые девочки, сударыня, вы не огорчайтесь,
сударыня", - а сама радовалась моему поражению!
   Вот что еще проделывала эта женщина. Доведя меня своими  подлостями  до
приступа самой черной тоски, она приводила ко мне детей  и  говорила,  чтобы
показать им разницу между собой и мной: "Тсс! Бедняжка мисс Уэйд  нездорова.
Не шумите, мои душеньки, у нее головка  болит.  Подойдите,  приласкайте  ее.
Спросите, очень ли ей больно, уговорите ее прилечь. Уж не расстроились ли вы
чем, сударыня? Полноте, сударыня, все пройдет!"
   Это становилось невыносимым. Однажды, когда я сидела одна и боролась  с
охватившим меня отчаянием, вошла миледи, моя госпожа, и я  сказала  ей,  что
решила уехать. Я больше не могу оставаться под одной кровлей с этой Доз.
   - Что вы, мисс Уэйд! Да наша бедная Доз так нас любит. Она бы  все  для
вас сделала!
   Я предвидела этот ответ и была готова к нему заранее. Не  смею  спорить
со своей госпожой, сказала я, но я решила уехать.
   - Мисс Уэйд, - сказала она, тотчас же  исполнясь  высокомерия,  которое
всегда так прозрачно маскировала, - мне  кажется,  я  ничем  не  давала  вам
повода  употреблять  это  противное  выражение  "госпожа".  Может  быть,   я
неумышленно что-нибудь такое сказала или сделала? Прошу  вас,  скажите,  что
именно?
   Я отвечала, что не жалуюсь на свою госпожу и не жалуюсь своей  госпоже;
но я решила уехать.
   Она с минуту колебалась, потом села рядом и взяла меня за руку.  Словно
эта высокая честь могла стереть любые обиды!
   -  Мисс  Уэйд,  я  подозреваю,  что  ваше  тяжелое  настроение  вызвано
причинами, которые не от меня зависят.
   Одно из слов, произнесенных ею, заставило меня кое-что вспомнить,  и  я
усмехнулась.
   - Должно быть, у меня просто тяжелый характер.
   - Я этого не говорила.
   - Этим очень удобно все объяснять, - заметила я.
   - Возможно, но я этого не говорила. Я имела в виду нечто совсем другое.
Мы с мужем не раз с грустью замечали, что вы  никак  не  освоитесь  в  нашем
обществе.
   - Еще бы! Где уж мне, миледи!
   - Я, кажется,  неудачно  выбрала  выражение  -  его  можно  истолковать
неверно, что вы и сделали. (Она не ожидала такого  ответа,  и  он  пристыдил
ее.) Я  только  хочу  сказать,  что  вы,  видно,  не  счастливы  здесь.  Это
щекотливый вопрос, но - женщине всегда легче понять женщину - словом, у  нас
явилась мысль, что, может быть, вы чересчур сильно переживаете  какие-нибудь
семейные обстоятельства, в которых вы меньше всех повинны. Если так,  мы  от
всей души просим вас, забудьте об этом. У моего  мужа,  как  всем  известно,
была горячо любимая сестра, которую  закон  не  признавал  его  сестрой,  но
которая пользовалась всеобщей любовью и уважением...
   Мне тотчас же все стало ясно: они  взяли  меня  в  дом  в  память  этой
умершей женщины, и еще для того, чтобы радоваться своему превосходству  надо
мной; нянька знала это, и  потому  так  беззастенчиво  досаждала  мне;  дети
отворачивались от меня, смутно прослышав, что я не такая, как другие. В  тот
же вечер я покинула этот дом.
   Переменив за короткий срок еще два или три места, о  которых  не  стоит
рассказывать подробно, ибо все там складывалось примерно так же, я попала  в
семью, где была одна только дочь, девушка лет пятнадцати. Родители,  пожилые
люди, были богаты и занимали  видное  положение  в  обществе.  Среди  прочих
гостей в доме часто бывал молодой человек, племянник  хозяев,  которого  они
вырастили. Он стал оказывать мне внимание. Я дала ему резкий отпор, так  как
заранее решила, что не потерплю ни от кого в доме жалости или  снисхождения.
Но он стал писать мне письма, и дело кончилось тем, что мы обручились.
   Он был годом моложе меня, а выглядел еще более молодым.  Он  приехал  в
отпуск из Индии, где служил, и  вскоре  должен  был  получить  повышение  по
службе. Решено было, что через полгода мы поженимся и уедем в  Индию,  а  до
тех пор я останусь жить в доме его родных, и там же состоится свадьба.  Этот
план ни у кого не встретил возражений.
   Не могу отрицать, что я ему очень нравилась; хотела  бы,  но  не  могу.
Здесь дело не в тщеславии, ибо я больше страдала от этого,  чем  радовалась.
Он открыто восхищался мною, и у меня было  такое  чувство,  будто  он  купил
меня, прельстившись моей красотой, и теперь хочет  оправдать  покупку  перед
своими богатыми друзьями. Я видела, что каждый  из  них  мысленно  оценивает
меня, стараясь определить, чего я на самом деле стою. И я решила, что не дам
им  удовлетворить  свое  любопытство.  В  их  присутствии  я  была  особенно
замкнутой и молчаливой, и скорей бы, кажется, согласилась умереть, чем  хоть
шевельнуть пальцем, чтобы заслужить их одобрение.
   Он стал говорить, что я несправедлива к себе. Я отвечала: напротив,  но
именно потому я никогда не унижусь до  того,  чтобы  искать  благосклонности
этих людей. Он с удивлением и даже с  огорчением  выслушал  мою  просьбу  не
афишировать перед ними своих чувств  ко  мне;  но  сказал,  что  готов  даже
подавлять искренние порывы души ради моего спокойствия.
   Он не преминул воспользоваться этим предлогом. Часами он не подходил ко
мне и разговаривал с кем угодно, только не со мной. Я сидела чуть  не  целые
вечера одна, никем не замечаемая, а он в это время  развлекался  в  обществе
своей кузины, моей воспитанницы. И я ясно видела по глазам  окружающих,  что
она им представляется куда более подходящей парой для него, нежели  я.  Так,
читая чужие мысли, я вскоре поняла, что его юношеская наружность делает меня
смешной, и возненавидела себя за то, что полюбила его.
   А я его в самом деле любила тогда. Хоть он и не заслуживал моей  любви,
хоть он очень мало задумывался о том, каких она мне стоила  мук  -  казалось
бы, за одни эти муки он должен был посвятить мне всю свою жизнь, - я  любила
его. Я молчала, когда моя воспитанница принималась расхваливать его  на  все
лады, притворяясь, будто хочет мне сделать приятное (хоть она отлично знала,
что каждое ее слово жжет меня, как огнем); молчала и терпела ради него. Даже
в то время, когда, глядя на него издали, я вспоминала все обиды и унижения и
спрашивала себя: а не лучше ли бежать от  него  без  оглядки  и  никогда  не
возвращаться, - я любила его.
   Его тетка (не  забудьте,  что  она  была  моей  госпожой)  с  расчетом,
намеренно усугубляла мои терзания. Она со вкусом расписывала, как  мы  будем
жить в Индии, какой у нас будет дом, какое общество, когда мой  муж  получит
ожидаемое место. Это недвусмысленное подчеркивание контраста  между  жизнью,
которую сулило мое замужество, и моим нынешним жалким, зависимым положением,
жестоко уязвляло мою гордость. Я сдерживала свой гнев, но давала ей  понять,
что ее замысел  от  меня  не  укрылся,  и  в  отместку  разыгрывала  комедию
смирения. Чересчур много чести для меня, говорила я. Боюсь, мне не выдержать
столь   головокружительной   перемены.   Ведь   только   подумать:   простая
гувернантка, домашняя учительница ее дочери - и вдруг высшие круги общества.
Ей становилось неловко, когда я так отвечала, да и не только ей,  а  всем  в
доме. Они понимали, что я ее разгадала.
   И вот, в самый, разгар моих пыток, когда я  готова  была  возненавидеть
своего неблагодарного жениха за то, что он словно не замечал  наносимых  мне
оскорблений, явился ваш любезный друг, мистер Гоуэн. Он был старым  знакомым
хозяев дома, но последнее время жил за границей. Он с первого взгляда оценил
положение и понял меня.
   Впервые в жизни я встретила человека, который сумел меня понять.  Он  и
трех раз не побывал в доме, а я уже видела, что ни одно движение  моей  души
не тайна для него. Это было ясно по  его  развязно-небрежному  отношению  ко
мне, к остальным, ко всему, что происходило вокруг. Это  было  ясно  по  тем
похвалам, которые он расточал  моему  будущему  супругу,  по  тому,  как  он
говорил об ожидающем нас счастье и великолепным перспективам, как поздравлял
нас с нашим будущим богатством, в то же время вздыхая о своей бедности - все
это искусственно приподнятым тоном, не  скрывавшим  иронии  и  насмешки.  Он
обострял  мою  обиду,  выставляя  людей  и  обстоятельства  в   беспощадном,
уничтожающем свете, хотя на словах все хвалил  и  всем  восхищался.  Он  был
словно разряженный скелет на старинных голландских гравюрах:  с  кем  бы  ни
стоял рядом этот посланец Смерти, на гулянье ли, в пляске  или  на  молитве,
все - молодые и старые, красивые  и  безобразные,  все  делались  похожи  на
призраков.
   Вам нетрудно будет понять, что, поздравляя меня, ваш любезный  друг,  в
сущности, выражал мне соболезнование; пытаясь меня  утешить,  он  растравлял
мои раны; называя моего нареченного "влюбленным пастушком" и восхищаясь  его
сердцем, "доверчивым и нежным, как у ребенка", он убеждал меня в том, что  я
действительно выгляжу смешной. Вы скажете, что это сомнительные услуги, но я
охотно принимала их, находя в его словах отголоски моих собственных мыслей и
подтверждение тому, что я и раньше знала. Очень скоро я  стала  предпочитать
общество вашего любезного друга всякому иному.
   Когда я заметила, что это вызывает ревность  моего  жениха,  упомянутое
общество сделалось для меня еще приятнее. Ведь заставляли же  меня  страдать
от ревности, так разве все страдания  должны  доставаться  мне  одной?  Нет!
Пусть теперь и он узнает, каково это. Я радовалась тому,  что  он  страдает,
радовалась и желала, чтобы ему было как можно больнее. Но не только  в  этом
было дело. Он казался мне пресным в сравнении с  мистером  Гоуэном,  который
всегда находил со мной общий язык и так хорошо умел разбирать  по  косточкам
окружавших нас ничтожных людишек.
   Так продолжалось, покуда тетка, моя госпожа, не завела однажды со  мной
разговор. Разумеется, все это совершенные пустяки, она знает, что  я  ничего
такого не думаю; но все-таки она хотела бы заметить мне  от  себя  -  только
заметить, не сомневаясь, что этого будет  достаточно  -  что,  пожалуй,  мне
лучше поменьше бывать с мистером Гоуэном.
   Я спросила, откуда она знает, что я думаю. Во всяком случае, я не  могу
думать ничего дурного, сказала она; за это она отвечает. Я поблагодарила, но
сказала, что предпочитаю сама отвечать за себя перед собой и перед  другими.
В отличие от прочих ее слуг, мне похвальной аттестации не требуется.
   На этом разговор не кончился; я спросила, почему она так  уверена,  что
для меня будет достаточно одного ее замечания? Что дает ей эту уверенность -
обстоятельства моего рождения или жалование, которое она мне  платит?  Я  не
вещь, которую можно приобрести за деньги. Ей, должно быть, кажется,  что  ее
именитый племянник купил себе жену на невольничьем рынке?
   Вероятно, дело все равно кончилось бы этим  рано  или  поздно,  но  она
ускорила конец. С хорошо разыгранным состраданием она заметила, что  у  меня
тяжелый характер. Услышав эти  знакомые  и  ненавистные  слова,  я  потеряла
власть над собой и высказала ей все: что я давно поняла ее и разгадала,  что
я не знаю ни минуты покоя с тех пор, как имела  глупость  поставить  себя  в
унизительное положение невесты ее племянника. Мистер Гоуэн, прибавила я, был
единственным человеком, с которым я могла отдохнуть от оскорблений,  которым
я подвергалась в их доме; я слишком долго терпела эти оскорбления, но дальше
терпеть не намерена; обещаю, что никто из них меня никогда больше не увидит.
И я сдержала обещание.
   Ваш любезный друг разыскал меня в моем уединении  и  премило  шутил  по
поводу происшедшего разрыва: хотя ему от души было жаль этих  славных  людей
(поистине превосходнейших в своем роде) - печально,  что  мне  пришлось  так
круто обойтись с ними. Потом он стал говорить (и с большим  основанием,  чем
мне тогда казалось), что не достоин внимания женщины, столь  незаурядной  по
уму и душевным качествам, но - жизнь есть жизнь...
   Ваш любезный друг утешал меня и утешался сам. пока Это  доставляло  ему
удовольствие; а затем разъяснил, что мы с  ним  оба  -  взрослые  люди,  оба
хорошо знаем человеческую натуру, оба понимаем, что жизнь -  это  не  роман,
оба достаточно разумны, чтобы не стоять друг у друга на дороге, и оба  можем
быть уверены, что, когда бы случай ни свел нас снова, мы встретимся  лучшими
друзьями. Все это я выслушала, не пытаясь спорить.
   В скором времени я узнала, что он ухаживает за своей нынешней  женой  и
что  родители  увезли  ее  в  надежде  прекратить  их  знакомство.  Я  сразу
возненавидела ее как ненавижу и  теперь,  и  потому,  разумеется,  от  всего
сердца желала ей выйти за него замуж. Но  мне  не  давало  покоя  стремление
увидеть ее - я мечтала об этом, как об одной из немногих еще  доступных  мне
радостей.  Я  отправилась  путешествовать,  и  в  путешествии   встретилась,
наконец, с нею - и с вами. Вы тогда еще, кажется, не знали вашего  любезного
друга, и он еще не успел осчастливить вас знаменательными проявлениями своей
дружбы.
   В ее семье я увидела девушку, чья судьба во многом напоминала мою.  Как
и я, она не хотела мириться с эгоизмом и  снисходительным  покровительством,
прятавшимися под разными красивыми названиями вроде ласки, заботы, участия и
так далее, - и мне любопытно и приятно было наблюдать в ней эту  хорошо  мне
знакомую черту. Как и обо мне, о ней говорили, что у нее "тяжелый характер".
Я хорошо знала настоящий смысл  этого  выражения,  и,  давно  уже  испытывая
потребность в подруге, которая разделяла бы мои чувства и мысли,  я  решила,
что попытаюсь спасти эту девушку от неволи и гнета несправедливости. Как  вы
знаете, это мне удалось.
   С  тех  пор  мы  живем  вместе,  деля  скромные  средства,  которыми  я
располагаю.



 ГЛАВА XXII - Кто там шагает в поздний час

   Бесполезная, как оказалось, поездка в Кале была предпринята Кленнэмом в
очень  хлопотливую  для  него  пору.  Одному  варварскому  государству,  чьи
владения занимали весьма значительное  место  на  карте  мира,  понадобились
услуги  нескольких  инженеров;  обстоятельства  требовали  тут   не   только
изобретательности и энергии, но и практических свойств,  таких,  как  уменье
обходиться людьми и средствами, которые окажутся под рукой, и  приспособлять
их для осуществления своих проектов так  же  смело  и  решительно,  как  эти
проекты составлялись. В указанном государстве по недостатку  цивилизации  не
знали, что  всякую  идею,  имеющую  большое  значение  для  страны,  следует
выдерживать* в недрах Министерств Волокиты, как крепкое вино  выдерживают  в
лишенном света подвале, пока оно не утратит огня и блеска молодости,  а  те,
кто возделывал виноградники и выжимал сок из гроздьев, не истлеют  в  Земле.
Как истинные варвары, местные правители употребляли все усилия, чтобы делать
то, что нужно, и в своем невежестве  относились  без  малейшего  уважения  к
великой политической науке, как не делать того, что нужно. Более  того,  они
совершенно варварским способом расправлялись с тайнами  упомянутой  науки  в
лице тех из своих подданных, кто эти тайны постиг и пытался применять их  на
деле.
   Не мудрено, что, когда в этом государстве понадобились люди,  их  стали
искать  и  нашли  -  образ  действий,  сам  по  себе  совершенно   дикий   и
неправильный. А найдя,  отнеслись  к  ним  с  полным  доверием  и  уважением
(опять-таки признак глубочайшего политического невежества) и пригласили  как
можно скорее  приехать  и  заняться  порученным  им  делом.  Короче  говоря,
поступили с ними, как с людьми, которые знают, что нужно делать, и  намерены
делать то, что нужно.
   В числе  тех,  о  ком  идет  речь,  был  и  Дэниел  Дойс.  Трудно  было
предугадать, сколько месяцев, а быть может, и лет придется ему  провести  за
границей. К его отъезду Кленнэм готовил подробный отчет о делах  предприятия
за время их совместной деятельности, трудясь над ним с утра до ночи, так как
срок в его распоряжении был небольшой. Он  воспользовался  первым  свободным
днем, чтобы съездить  на  континент,  и  сразу  же  поспешил  вернуться  для
прощальной беседы с Дойсом.
   Подробно и обстоятельно Артур знакомил своего компаньона с прибылями  и
убытками, предстоящими платежами и ожидаемыми поступлениями.  Дэниел  вникал
во все с обычной своей добросовестностью и остался очень доволен. Он  изучал
отчет, словно хитроумнейший  механизм,  куда  более  сложный,  чем  все  его
изобретения, и когда все было кончено, долго еще смотрел на эту кучу  бумаг,
приподняв  над  головой  шляпу,  будто  поглощенный   созерцанием   какой-то
удивительной машины.
   - Какой у вас великолепный порядок во всем, Кленнэм. И все так ясно!  И
все так красиво!
   -  Рад,  что  заслужил  ваше  одобрение,  Дойс.   Теперь   относительно
управления  капиталом  во  время  вашего  отсутствия  -  на   случай,   если
потребуются некоторые дополнительные вложения...
   Но компаньон не дал ему договорить.
   - Эту сторону дела я по-прежнему целиком предоставляю вам.  Продолжайте
действовать от нашего общего имени, поскольку уж вы взялись избавить меня от
бремени, которое всегда было для меня непосильным.
   - Я вам не раз говорил, что вы недооцениваете свои деловые способности,
- возразил Кленнэм.
   - Может быть, - смеясь, сказал Дойс. - А может быть, и нет. Но так  или
иначе, у меня есть свое занятие,  в  котором  я  сильней,  чем  в  цифрах  и
расчетах, и к которому у меня и способностей больше. Я вполне доверяю своему
компаньону и не сомневаюсь, что он  всегда  знает  как  лучше  поступить.  В
денежных делах у меня есть только одно предубеждение, - продолжал Дойс, взяв
компаньона за лацкан своими гибкими пальцами мастера, - я против спекуляций.
Других как будто не водится. Впрочем, это предубеждение,  вероятно,  вызвано
тем, что я никогда всерьез о таких предметах не задумывался.
   - Но почему вы называете это  предубеждением?  -  возразил  Кленнэм.  -
Дорогой мой Дойс, в вас просто говорит здравый смысл.
   - Если  вы  так  думаете,  тем  лучше,  -  отозвался  Дойс,  добродушно
поблескивая своими серыми глазами.
   - Представьте