еро:  краснощекий,  голодный,  неразговорчивый
немец-гувернер  в  очках  и  трое  молодых  людей,  путешествующие  под  его
присмотром, тоже краснощекие, голодные и неразговорчивые, и тоже в очках.
   Все три группы расположились вокруг огня,  искоса  поглядывая  друг  на
друга в ожидании ужина. Только  один  путешественник  из  тех,  что  прибыли
втроем, видимо, не прочь был завязать общий разговор..  Закидывая  удочку  в
сторону предводителя большей партии, он заметил своим  спутникам  (но  таким
тоном, который позволял счесть это замечание обращенным ко всему  обществу),
что день был утомительным и что он сочувствует дамам.  Ему  показалось,  что
одна из молодых девиц, должно быть  непривычная  к  путешествиям,  с  трудом
перенесла последние два или три часа подъема в гору.  Он  обратил  внимание,
еще в дороге, что у нее крайне усталый вид. Он  даже  позволил  себе  потом,
поотстав, справиться у проводника, как чувствует себя эта молодая особа.  Он
был очень рад услышать, что она оправилась и что  это  была  лишь  временная
слабость. Он хотел бы выразить  надежду  (тут  ему  удалось  поймать  взгляд
Предводителя, и он адресовался непосредственно к нему), что сейчас  ее  силы
окончательно восстановились и она не жалеет о предпринятом путешествии.
   - Благодарю за любезность, сэр, -  отвечал  Предводитель.  -  Моя  дочь
чувствует себя хорошо, и ей здесь очень нравится.
   - Вероятно, ваша  дочь  впервые  в  горах?  -  осведомился  общительный
путешественник.
   - Да - кха - впервые, - отвечал Предводитель.
   - Но  вы,  сэр,  разумеется,  уже  бывали  здесь  раньше,  -  продолжал
общительный путешественник.
   - Я - кхм - бывал. Но не в последние  годы.  Не  в  последние  годы,  -
сказал Предводитель, делая неопределенный жест рукой.
   Общительный путешественник ответил  на  этот  жест  легким  поклоном  и
перенес свое внимание на вторую из двух молодых девиц, о которой он  до  сих
пор не сказал ни слова, если не считать выражения сочувствия,  относившегося
ко всем присутствующим дамам.
   Он выразил надежду, что она не слишком почувствовала неудобства пути.
   - Конечно я их почувствовала, - ответила она. - Но я от них не устала.
   Общительный путешественник пришел в восторг от  столь  тонкого  ответа.
Именно это он и хотел  сказать.  Какая  же  дама  не  почувствует  неудобств
путешествия на муле, животном, характер которого вошел в поговорку!
   - Само собой разумеется, - сказала молодая девица, державшаяся довольно
высокомерно, - нам пришлось  оставить  экипажи  и  большую  часть  багажа  в
Мартиньи *. И это очень  неприятно,  когда  надо  обходиться  без  множества
нужных вещей, отказывать себе в привычном комфорте, только потому, что едешь
в такое место, куда ничего нельзя взять с собой.
   - Да, место здесь дикое, - согласился общительный путешественник.
   Тут в разговор  вступила  пожилая  дама,  туалет  которой  являл  собой
образец совершенства, а  изяществу  манер  могла  бы  позавидовать  заводная
кукла.
   - Но побывать здесь необходимо, несмотря на все неудобства, -  заметила
она мягким, ровным голосом. - Нельзя не побывать в  местах,  о  которых  так
много говорят.
   - А я, кажется, и не  возражала  против  того,  чтобы  побывать  здесь,
миссис Дженерал, - небрежно бросила в ответ молодая девица.
   - Вы, сударыня, как я понимаю, не первый раз на Сен-Бернаре? -  спросил
общительный путешественник.
   - Да, не первый раз, - отвечала  миссис  Дженерал.  -  Дорогая  моя,  -
обратилась она к молодой девице, -  советую  вам  сесть  подальше  от  огня;
сильный жар сразу после холодного воздуха и снега вреден для кожи. Это  и  к
вам относится, моя дорогая, - добавила она по адресу второй девицы, судя  по
виду, младшей. Та  послушно  отодвинула  свой  стул,  тогда  как  ее  сестра
возразила:
   -  Благодарю  вас,  миссис  Дженерал,  но  мне   здесь   хорошо   и   я
пересаживаться не намерена.
   Их брат, встав со своего места, подошел к стоявшему в углу  фортепьяно,
раскрыл его, свистнул в него и снова закрыл;  после  чего,  вставив  в  глаз
монокль, небрежной походкой вернулся к камину. На нем было дорожное платье с
таким количеством  карманов  и  приспособлений,  что  при  взгляде  на  него
являлась  мысль  -  не  слишком  ли  тесен  наш  мир  для   путешественника,
обладающего столь совершенной экипировкой.
   - Как долго, однако, они там  копаются  с  ужином,  -  протянул  он.  -
Любопытно, что нам подадут. Никто не знает?
   - Надеюсь, не жареную человечину, -  откликнулся  спутник  общительного
господина.
   - Разумеется, нет. Что это вам вздумалось?
   - А то, что если мы не будем иметь удовольствие вами поужинать, так  уж
избавьте нас от удовольствия глядеть, как вы поджариваетесь.
   Молодой человек, непринужденно оглядывавший  все  общество  в  монокль,
стоя спиной к огню и подобрав фалды сюртука (что в самом деле придавало  ему
некоторое сходство с цыпленком, которому подвязали  крылышки  для  жарения),
растерялся от такого ответа и хотел было попросить дальнейших объяснений; но
тут,  благодаря  тому,  что   все   повернулись   в   сторону   говорившего,
обнаружилось, что  красивая  молодая  дама,  спутница  последнего,  лишилась
чувств, уронив голову на его плечо.
   - Ее нужно перенести в ее комнату,  -  сказал  он,  понизив  голос,  и,
обращаясь к своему спутнику, прибавил: -  Прошу  вас,  распорядитесь,  чтобы
кто-нибудь со свечой проводил меня. Я не уверен, что  найду  дорогу  в  этом
лабиринте.
   - Позвольте, я позову  свою  горничную,  -  воскликнула  одна  из  двух
сестер.
   - Позвольте, я смочу ей губы водой, - сказала вторая,  которая  до  сих
пор все время молчала.
   И так как каждая тут же привела сказанное в исполнение,  на  недостаток
помощи жаловаться не  приходилось.  По  правде  говоря,  когда  явились  обе
горничные (прихватив и курьера, на случай,  если  бы  по  дороге  кто-нибудь
вдруг обратился к ним на чужом языке), помощников оказалось даже больше  чем
нужно. Муж дамы вполголоса заметил это той из сестер, что была меньше ростом
и казалась моложе; потом он закинул руку жены себе на  плечо,  поднял  ее  и
понес.
   Его спутник, оставшись один среди прочих путешественников,  не  сел  на
прежнее место, а принялся шагать по  комнате,  пощипывая  свои  черные  усы,
словно это он  был  повинен  в  аффронте,  только  что  нанесенном  молодому
человеку в дорожном костюме. В то время  как  последний  кипел  от  обиды  в
дальнем углу, Предводитель с надменным видом обратился к спутнику обидчика.
   - Ваш друг, сэр, - сказал он, - несколько - кха - запальчив; и в  своей
запальчивости, должно быть, упускает из виду, с кем  -  кхм  -  впрочем,  не
будем углублять, не будем углублять. Ваш друг несколько запальчив, сэр.
   - Весьма возможно, сэр, - был  ответ.  -  Но  поскольку  я  имел  честь
познакомиться с этим джентльменом в одном  женевском  отеле,  где  собралось
весьма изысканное общество, а затем в совместном путешествии продолжить  это
приятное знакомство, я не нахожу для  себя  удобным  выслушивать  какие-либо
нелестные отзывы об этом джентльмене - хотя бы даже из уст столь почтенной и
значительной особы, как вы, сэр.
   - На этот счет вам нечего беспокоиться, сэр. Я вовсе  не  имел  в  виду
как-нибудь нелестно отозваться  о  вашем  друге.  Сделанное  мной  замечание
относилось лишь к тому, что мой сын, как истинный  -  кха  -  джентльмен  по
рождению и - кхм - по воспитанию, разумеется, не стал бы возражать, если  бы
его в деликатной форме попросили не загораживать огонь остальному  обществу.
Тем более что я сам - кха - считаю, что у всех у нас - кхм - в данном случае
равные права.
   - Рад слышать, - отвечал его собеседник. - На том и покончим. Я весь  к
услугам вашего сына! Прошу вашего сына не  сомневаться  в  моем  совершенном
уважении! А теперь, сэр, я готов признать, охотно готов  признать,  что  мой
друг подчас склонен к язвительности.
   - Эта дама - жена вашего друга, сэр?
   - Эта дама - жена моего друга, сэр.
   - Она очень хороша собой.
   - Бесподобно хороша, сэр. Они лишь недавно поженились. В сущности,  это
их свадебное путешествие, хотя в Италию их влечет и художественный интерес.
   - Ваш друг художник, сэр?
   Вместо ответа спрошенный поцеловал кончики своих пальцев и взмахом руки
отправил поцелуй к небу, словно говоря: "Такие, как он, бессмертны, и вышние
силы хранят их!"
   - Однако же он из хорошей фамилии, - прибавил он. - У него  есть  нечто
большее, чем талант  художника,  -  Знатное  родство.  Как  человек  гордый,
запальчивый, язвительный (вы видите, я употребляю  оба  эти  выражения)  он,
быть может, чуждается своих родственников; но они у  него  есть.  Я  в  этом
убедился по некоторым обмолвкам,  которые  нет-нет  да  и  мелькнут,  словно
искры, в его речах.
   - Как бы то ни было, - сказал надменный джентльмен, с явным  намерением
окончить беседу, - надеюсь, недомогание его супруги не серьезно.
   - Надеюсь, что так, сэр.
   - Вероятно, ее просто утомило путешествие.
   - Не только, сэр. Дело в том, что сегодня утром ее мул оступился, и она
упала. Казалось, она не ушиблась -  поднялась  без  всякой  помощи,  и  сама
смеялась над своей незадачей; но  к  вечеру  у  нее  закололо  в  боку.  Она
несколько раз жаловалась на боль, когда мы  следом  за  вами  поднимались  в
гору.
   Глава  многолюдной  экспедиции,  снисходительный,  но  не  склонный   к
излишней короткости,  счел,  видимо,  что  участия  выказано  им  более  чем
достаточно. Он замолчал, и больше ничто не нарушало тишины, водворившейся  в
комнате, пока, четверть часа спустя, не появился на столе ужин.
   Вместе с ужином появился еще один молодой монах (старых монахов в  этом
монастыре словно бы и не было) и занял место во главе стола. Ужин  ничем  не
отличался от ужина в любом швейцарском отеле; не было недостатка и в вине  -
добром красном вине из монастырских угодий,  расположенных  ниже,  там,  где
природа не так сурова. Когда  стали  садиться  за  стол,  вошел  художник  и
спокойно уселся вместе со всеми, как будто и думать забыл о  своей  недавней
стычке с путешественником в образцовом снаряжении.
   - Скажите, святой отец, - принимаясь за суп,  обратился  он  к  монаху,
исполнявшему  обязанности  хозяина,  -  много  ли  у  вас  еще  есть   собак
прославленной сенбернарской породы?
   - Всего три, мсье.
   - Я видел трех собак в нижней галерее. Верно, это те самые.
   Хозяин, стройный, черноглазый, весьма  обходительный  молодой  человек,
который, несмотря  на  черную  рясу  с  белыми  шнурами,  перекрещивавшимися
наподобие помочей, не больше походил на типичного сенбернарского монаха, чем
на типичного сенбернарского пса, сказал, что да, верно это были те самые.
   - Одна из них, - продолжал художник, - мне показалась на вид знакомой.
   Ничего нет мудреного. Эту собаку хорошо знают в Здешних краях. Мсье мог
повстречать ее в  долине  или  где-нибудь  на  озере  с  одним  из  братьев,
собирающих на нужды монастыря.
   - Это как будто делают в определенное время года?
   Мсье совершенно прав.
   - И всегда берут с собой собаку. Собака помогает делу.
   И в этом мсье прав. Собака помогает делу.  Она  привлекает  внимание  и
интерес, что вполне понятно. Ведь собаки этой породы славятся повсюду. Вот и
мадемуазель, вероятно, подтвердит.
   Мадемуазель несколько замешкалась с ответом,  как  будто  была  еще  не
слишком сильна во французском языке. Но за нее подтвердила миссис Дженерал.
   - Спросите, много она народу спасла, эта собака? - сказал  по-английски
молодой человек, недавно потерпевший афронт.
   Но  переводить  вопрос  не  понадобилось.  Хозяин  тотчас  же   отвечал
по-французски:
   - Нет. Никого.
   - А почему? - спросил тот же молодой человек.
   - Простите, - степенно ответил хозяин. - Будь у нее  случай,  она,  без
сомнения, не отстала бы от других. Вот, например, - продолжал он с  улыбкой,
разрезая телятину, - если бы вы,  мсье,  предоставили  ей  такой  случай,  я
уверен, она с большим усердием бросилась бы исполнять свой долг.
   Художник  расхохотался.  Общительный   путешественник   (весьма   рьяно
заботившийся о том, как бы не упустить  чего-нибудь  из  своей  доли  ужина)
вытер кусочком хлеба усы, на которых повисли капельки  вина,  и  примкнул  к
разговору.
   - У вас сейчас, верно, все меньше проезжающих, святой  отец,  -  сказал
он. - Сезон ведь уже кончается, не так ли?
   - Да, сезон кончается. Еще каких-нибудь две-три недели, и мы  останемся
одни со снежными метелями.
   - Вот тогда-то, - продолжал общительный путешественник, - собакам будет
работа, выгребать из-под снега замерзших младенцев, как на картинках.
   - Простите, - переспросил хозяин,  не  поняв  сказанного.  -  Почему  -
собакам будет работа выгребать из-под  снега  замерзших  младенцев,  как  на
картинках?
   Но прежде чем он  успел  получить  ответ,  в  разговор  снова  вмешался
художник.
   - Вам разве неизвестно, -  хладнокровно  спросил  он  своего  спутника,
сидевшего напротив, - что в  зимнее  время  сюда  никто  не  заходит,  кроме
контрабандистов?
   - Черт возьми! Я этого не знал!
   - Да вот, представьте себе. Для путников подобного рода этот  монастырь
- неоценимое пристанище, но так как они отлично  разбираются  в  предвестьях
непогоды, то собакам с ними делать нечего - недаром порода сенбернаров почти
вывелась. А детишек своих, я слыхал,  контрабандисты  все  больше  оставляют
дома.  Но  сама  идея   великолепна!   -   вскричал   художник,   неожиданно
воодушевляясь. - Прекрасная,  возвышенная  идея!  Клянусь  Юпитером,  нельзя
удержаться от слез, размышляя об этом! -  И  он  преспокойно  занялся  своей
телятиной.
   Насмешливое противоречие, заключенное в этой тираде, могло бы  кой-кому
показаться  обидным,  но  произнесена  она   была   таким   естественным   и
непринужденным тоном, а жало насмешки запрятано так искусно,  что  человеку,
недостаточно  владеющему  английским  языком,  очень  трудно  было   уловить
истинный смысл, а даже и уловив, обидеться на  этого  джентльмена  со  столь
приятными манерами и привлекательной наружностью. Покончив с телятиной среди
общего молчания, джентльмен снова обратился к своему визави.
   - Взгляните, - сказал он все таким же  тоном,  -  взгляните  на  нашего
любезного хозяина, который еще не достиг даже расцвета  лет.  Как  изысканно
вежливо, с каким благородством и с какой  скромностью  он  возглавляет  нашу
трапезу! Манеры, достойные короля! Отобедайте у лондонского лорд-мэра  (если
вас  туда  пригласят),  и  вы  сразу  почувствуете  разницу.  И   вот   этот
очаровательный юноша с точеными чертами лица - редко удается встретить такой
безукоризненный профиль! - бросает мирскую жизнь с ее трудами и  заботами  и
забирается сюда, в заоблачную высь, единственно ради того (если  не  считать
удовольствия, которое,  я  надеюсь,  ему  доставляет  отличная  монастырская
пища), чтобы предоставлять здесь приют жалким бездельникам вроде нас с вами,
полагаясь на нашу совесть в отношении платы! Разве  не  достойна  восхищения
такая жертва? Неужели мы так черствы, что не почувствуем себя растроганными?
И если за восемь или девять  месяцев  из  двенадцати  ни  один  обессиленный
путник не ухватится за мохнатую шею умнейшей собаки на  свете,  склонившейся
над ним с деревянной фляжкой на ошейнике, - следует ли отсюда, что мы должны
унижать это заведение злословием? Нет! Да хранит  его  бог!  Это  прекрасное
заведение, замечательное заведение!
   Седовласый  джентльмен,  возглавлявший  многолюдную  Экспедицию,   весь
надулся, словно в знак протеста против того, что и его причислили  к  жалким
бездельникам. Не успел художник кончить  свою  речь,  как  он  заговорил,  с
величественным апломбом человека, привыкшего руководить,  и  лишь  на  время
уклонившегося от этой почетной обязанности.
   Обращаясь к монаху, он выразил мнение,  что  жизнь  здесь,  на  вершине
горы, зимой очень уныла и тягостна.
   Монах согласился с мсье, что эта жизнь не отличается  разнообразием.  В
течение долгих зимних месяцев трудно дышать.  Холода  очень  суровые.  Нужно
быть молодым и здоровым, чтобы переносить все  это.  Но  когда  ты  молод  и
здоров, то с благословения божьего...
   - Да, да, все это понятно. Но жить взаперти все-таки тяжело, -  заметил
седовласый джентльмен.
   Так ведь и в самую ненастную  пору  выдаются  дни,  когда  можно  выйти
погулять. Монахи обычно протаптывают дорожки в снегу  и  ходят  по  ним  для
моциона.
   - А пространство, - не унимался седовласый джентльмен. - Такое  тесное.
Такое - кха - замкнутое.
   Мсье упускает из виду, что приходится еще  наведываться  в  убежища,  и
туда тоже проложены в снегу тропки.
   Но мсье стоял на своем: все-таки пространство  уж  очень  -  кха-кхм  -
ограниченно. И потом - всегда видишь перед собой одно и то же, одно и то же.
   Монах  слегка  пожал  плечами,  с   тонкой   улыбкой.   Это,   конечно,
справедливо, но он хотел бы заметить, что очень многое тут зависит от  точки
зрения. Мсье и он смотрят на скучную здешнюю жизнь с  разных  точек  зрения.
Мсье никогда не приходилось жить взаперти.
   - Мне  -  кха  -  да,  само  собой  разумеется,  -  отвечал  седовласый
джентльмен. Он был, казалось, сражен силой Этого довода.
   Мсье, как  английский  турист,  располагает  всем,  что  может  сделать
путешествие приятным; у него есть деньги, экипажи, прислуга...
   - Да, да, без сомнения. Именно так, - подтвердил джентльмен.
   Мсье, разумеется, трудно войти в положение человека, который не властен
сказать себе: завтра я пойду туда, а послезавтра - сюда,  эта  преграда  мне
мешает, так я обойду ее, мне здесь тесно, так я выйду туда, где  просторнее.
И мсье, вероятно, не представляет себе, что ко всему  можно  приспособиться,
если необходимость заставит.
   - Вы правы, - сказал мсье. - Но - кха - довольно об этом.  То,  что  вы
сказали, совершенно - кхм  -  верно;  я  в  этом  не  сомневаюсь.  И  вопрос
исчерпан.
   Так как ужин пришел к концу, он с этими словами поднялся  и  передвинул
свой стул на прежнее место у камина. Другие гости тоже поспешили выйти из-за
стола, где было очень  холодно,  и  рассесться  поближе  к  огню,  чтобы  их
хорошенько припекло перед  сном.  Монах,  исполнявший  обязанности  хозяина,
отвесил поклон, пожелал  всем  покойной  ночи  и  удалился.  Но  общительный
путешественник успел шепнуть ему, что недурно бы получить подогретого  вина,
что тут же и было обещано. Вскоре вино принесли, и виновник затеи,  усевшись
в центре кружка, перед самым камином, принялся наполнять стаканы.
   Младшая из двух молодых девиц сидела молча в своем темном уголке (лампа
коптила и почти не давала света, так  что  освещено  было  только  небольшое
пространство  перед  камином)  и  внимательно  прислушивалась  к  тому,  что
говорилось о занемогшей  путешественнице.  Когда  все  занялись  вином,  она
встала и потихоньку выскользнула из комнаты. Прикрыв  за  собой  дверь,  она
помедлила в замешательстве, не зная, в какую сторону идти; но после недолгих
блужданий по гулким коридорам набрела на помещение в конце главной  галереи,
где ужинали слуги. Здесь ей дали  лампу  и  рассказали,  как  найти  комнату
больной.
   Нужно было подняться по главной лестнице в верхний этаж. Голые, беленые
стены кой-где были прорезаны окнами,  забранными  железной  решеткой,  и  от
этого монастырь казался ей похожим на тюрьму. Стрельчатая дверь комнаты  или
кельи, где поместили больную, была притворена неплотно. Она  постучала  раз,
другой, третий,  но,  не  дождавшись  ответа,  осторожно  толкнула  дверь  и
заглянула в комнату.
   Дама лежала с закрытыми глазами на постели, под целой  грудой  одеял  и
пледов, которыми  ее  укутали,  когда  она  очнулась  от  обморока.  В  углу
подоконника стояла лампочка, но ее слабый, мерцающий огонек не мог разогнать
тьму, сгустившуюся под сводами. Девушка нерешительно приблизилась к  постели
и спросила ше