охотничьи  сапоги,
для игры в крикет спортивные  туфли.  А  мистер  Генри  Гоуэн,  как  он  мог
наблюдать, всегда ходит в обыкновенных башмаках.
   - Никакой специальности? - спросил мистер Доррит.
   Слово было слишком трудное для мистера Спарклера, к тому же непривычное
напряжение уже утомило его мозг, и он отвечал.
   - Нет, благодарю вас. Я этого не ем.
   - Так или иначе, - сказал мистер Доррит, - мне было  бы  весьма  лестно
чем-либо выразить - кха - отпрыску столь  уважаемого  рода  свою  готовность
быть ему полезным и способствовать - кхм - развитию его таланта. В  качестве
- кха - скромного знака внимания я, пожалуй, закажу ему свой портрет. А если
этот опыт - кха - удовлетворит обе стороны, можно будет распространить его и
на других членов моего семейства.
   Исключительно смелая и оригинальная мысль  осенила  мистера  Спарклера:
пользуясь  случаем,  заметить,  что  перед  некоторыми  членами  упомянутого
семейства (слово "некоторыми" подчеркнуть голосом)  бессильна  кисть  любого
художника. Однако за отсутствием подходящих слов эта мысль так и  не  обрела
выражения.
   Последнее было тем огорчительней, что мисс Фанни  сразу  же  загорелась
идеей портрета и стала просить отца привести эту  идею  в  исполнение.  Ведь
похоже на то, говорила она, что мистер Гоуэн ради союза со своей хорошенькой
женой отказался от куда более выгодных и  заманчивых  перспектив;  любовь  в
шалаше, писание картин ради куска хлеба - все это так  интересно,  что  папа
непременно должен дать ему заказ, хотя бы он  даже  совсем  не  умел  писать
портреты; а он, кстати сказать,  умеет,  они  с  Эми  сегодня  имели  случай
убедиться в этом, сравнив потрет его работы с оригиналом, который на полотне
выглядит как живой. Эти слова повергли мистера Спарклера в  полное  отчаяние
(на что, весьма возможно, и были рассчитаны); ибо если по  ним  и  выходило,
что мисс Фанни не глуха к голосу страсти нежной, то, с другой  стороны,  она
так  явно  находилась  в  полнейшем  неведении  относительно  его,   мистера
Спарклера,  чувств,  что  у  него  глаза  на  лоб  полезли  от  ревности   к
неизвестному сопернику.
   После обеда они вновь нырнули в объятия волн, и вновь вынырнули из  них
у подножья Оперы. Сопровождаемые одним из гондольеров, который  шел  впереди
на манер Тритона * с большим парусиновым фонарем в руке,  они  поднялись  по
широкой лестнице и вошли в свою ложу, которой суждено было стать для мистера
Спарклера камерой пыток. В зале было темно, а в ложе светло; туда то и  дело
являлись разные  джентльмены,  засвидетельствовать  свое  почтение  барышням
Доррит,  и  Фанни  так   оживленно   болтала   с   ними,   принимала   такие
обольстительные позы, обмениваясь милыми шутками или споря насчет того,  кто
да кто сидит в дальних ложах, что злосчастный Спарклер возненавидел весь род
человеческий. Лишь после представления два обстоятельства несколько  утешили
его. Надевая мантилью, она дала ему подержать свой веер, а  затем  он  вновь
удостоился редкостной привилегии вести ее по лестнице. То была лишь малость,
но и эту малость мистер Спарклер счел  достаточной  для  поддержания  своего
духа; не исключено, что и мисс Фанни рассуждала так же.
   Тритон с фонарем уже стоял наготове у двери ложи, и такие же Тритоны  с
такими же фонарями дожидались у дверей других лож. Дорритовский Тритон низко
опустил фонарь, освещая лестницу, и зрелище прелестных ножек, мелькающих  на
ступенях, прибавило еще несколько массивных звеньев к тяжелым оковам мистера
Спарклера. В толпе у театрального подъезда случился Бландуа  из  Парижа.  Он
приветствовал мисс Фанни и пошел с ней рядом.
   Крошка Доррит шла впереди с братом и  миссис  Дженерал  (мистер  Доррит
предпочел остаться дома), но у  самой  воды  все  маленькое  общество  снова
сошлось вместе. Увидев рядом с собой  Бландуа,  галантно  помогавшего  Фанни
войти в гондолу, Крошка Доррит вздрогнула снова.
   - Гоуэна сегодня постигла утрата, - сказал Бландуа, - уже  после  того,
как вы осчастливили его своим посещением.
   - Утрата? - переспросила Фанни, расставшись с обездоленным Спарклером и
проходя на свое место.
   - Да, утрата, - повторил Бландуа. - Его пес, Лев. Он в это время держал
в руке руку Крошки Доррит.
   - Околел, - сказал Бландуа.
   - Околел? - откликнулась Крошка Доррит. - Этот чудесный пес?
   - Что поделаешь, милые барышни, - сказал  Бландуа,  с  улыбкой  пожимая
плечами. - Кто-то отравил этого чудесного пса. Доги, как и дожи, смертны!



 ГЛАВА VII - Преимущественно Плющ и Пудинг

   Миссис  Дженерал,  уверенной,  как  всегда,  рукой   натягивая   бразды
приличий, неустанно заботилась о придании внешнего лоска  своей  милой  юной
приятельнице, а милая юная приятельница прилагала все силы, чтобы эти заботы
не пропали зря. Ничто в ее прошлой  нелегкой  жизни  не  давалось  ей  таким
тяжелым трудом, как нынешние старания приобрести с помощью  миссис  Дженерал
лакированную поверхность. Ей, правда, было очень  не  по  себе  под  ровными
взмахами кисточки с лаком;  но  она  так  же  покорно  подчинялась  семейным
требованиям теперь, в дни блеска, как подчинялась им прежде, в дни нищеты, и
ее личные склонности значили для нее не больше,  чем  чувство  голода  в  те
времена, когда она отказывала себе в обеде, чтобы накормить отца ужином.
   Среди испытаний, которым ее подвергала миссис Дженерал, была у нее одна
отрада, один источник силы и бодрости;  правда,  натуре  менее  преданной  и
нежной, и не столь привычной к борьбе и жертвам, показалось бы  безрассудным
находить в этом какое-либо утешение; но так уж повелось в жизни, что натуры,
подобные Крошке Доррит, не обладают рассудительностью, свойственной тем, кто
ими верховодит. Благорасположение сестры -  вот  что  давало  отраду  Крошке
Доррит.  Нужды  нет,  что   это   благорасположение   выливалось   в   форму
снисходительного покровительства; она к тому привыкла.  Нужды  нет,  что  ей
отводилось лишь скромное место где-то на запятках сверкающей  колесницы,  на
которой восседала Фанни, принимая почести; она не искала лучшего. Восхищаясь
красотой Фанни, ее изяществом, ее  находчивостью  и  остроумием,  она  щедро
дарила ей всю сестринскую нежность, заключенную в ее большом сердце, никогда
не задумываясь о том, чего тут больше, заслуг сестры или ее собственных.
   Изрядные количества Плюща и Пудинга, которыми миссис Дженерал  уснащала
семейный  обиход,  в  сочетании  с  беспрерывными  вылазками  мисс  Фанни  в
общество,  давали  такую  смесь,  где  лишь   на   дне   отстаивался   очень
незначительный естественный осадок. Вот почему разговоры по душам со старшей
сестрой были еще  дороже  для  Крошки  Доррит  и  приносили  ей  еще  больше
облегчения.
   - Эми, -  сказала  Фанни  однажды,  когда  они  остались  вдвоем  после
утомительного дня, который довел Крошку Доррит до полного изнеможения, тогда
как Фанни с величайшей охотой нырнула бы в общество  еще  разок.  -  Я  хочу
заронить одну мысль в твою маленькую головку. Ты, верно, и не догадываешься,
о чем идет речь?
   - Как же мне догадаться, милая Фанни, - сказала Крошка Доррит.
   - А ты попробуй, я тебе подскажу, - возразила Фанни. - Миссис Дженерал.
   Плющ  и  Пудинг  во  всевозможных  комбинациях  заполнили   весь   этот
нескончаемый день - все было сплошной лак, и  лоск,  и  внешность,  лишенная
содержания; и Крошка Доррит, уставшая донельзя, явно надеялась,  что  миссис
Дженерал, уютно свернувшись  в  теплой  постели,  угомонилась  на  несколько
часов.
   - Ну что, не догадываешься? - спросила Фанни.
   - Нет, милая Фанни. Может быть, я что-нибудь не так сделала? -  сказала
Крошка Доррит, испугавшись: вдруг где-нибудь потрескался лак или сошел  лоск
по ее вине.
   Фанни ее испуг показался  до  того  забавным,  что  она  схватила  свой
любимый веер с туалетного столика (служившего арсеналом смертоносных орудий,
из которых многие были обагрены кровью Спарклера) и со смехом несколько  раз
хлопнула сестру по носу.
   - Ах ты Эми, Эми! - воскликнула Фанни. - Трусишка  ты  моя  глупенькая!
Впрочем, ничего смешного тут нет. Напротив, душенька, я вне себя от злости.
   - Но ведь не на меня же, Фанни, а раз так, мне все равно, -  с  улыбкой
сказала младшая сестра.
   - Зато мне не все равно! - вскричала старшая. - И тебе  тоже  будет  не
все равно, когда ты узнаешь, в чем дело. Скажи, Эми, ты никогда не замечала,
что кое-кто до безобразия любезен с миссис Дженерал?
   - С миссис Дженерал все любезны, -  сказала  Крошка  Доррит.  -  Потому
что...
   - Потому что она примораживает всех,  хочешь  ты  сказать?  -  перебила
Фанни. - Нет, я не об этом; тут любезность совсем другого рода. Полно,  Эми!
Неужто ты и в самом деле не замечала,  что  папа  до  безобразия  любезен  с
миссис Дженерал?
   Нерешительное "нет" Эми соответствовало растерянному выражению ее лица.
- Ну, разумеется, нет! Где тебе! А тем не менее это  так.  Это  именно  так,
Эми. И вот что я тебе скажу. Миссис Дженерал имеет виды на папу.
   - Фанни, милая, неужели тебе кажется, что миссис Дженерал  может  иметь
виды на кого бы то ни было?
   - Кажется? - подхватила Фанни. - Мне не кажется, я уверена. Запомни мои
слова, душенька: она имеет виды на папу. И более того: папа считает ее таким
образцом совершенства, таким чудом из чудес, таким ценным приобретением  для
нашей семьи, что я не  удивлюсь,  если  в  один  прекрасный  день  он  вовсе
потеряет голову. А тогда - хорошенькая нас ждет перспектива! Представь  себе
меня с миссис Дженерал в качестве маменьки!
   Крошка Доррит не возразила на это: "А  представь  себе  меня  с  миссис
Дженерал в качестве маменьки!"  Но  она  заметно  встревожилась  и  спросила
сестру, что дало ей повод так думать.
   - Ах бог мой, Эми! - нетерпеливо вскричала Фанни. - Ты бы еще спросила,
почему я знаю, когда кто-нибудь влюблен в меня. Знаю и  все.  Это  случается
нередко, и я всегда знаю с первой же минуты. Вот и тут, должно быть,  то  же
самое. Словом, я это знаю совершенно точно.
   - Папа тебе ничего такого не говорил?
   - Говорил? - откликнулась Фанни. - Ах ты мое золотце бесценное, да  для
какой надобности ему сейчас говорить об этом?
   - И миссис Дженерал тоже не говорила?
   - Господи твоя воля, Эми! - воскликнула Фанни. - Что ж, она так  глупа,
что пустится в разговоры? Ведь младенцу ясно, как выгоднее всего вести  себя
в ее положении. Ходить этакой павой, держать  голову  повыше  и  не  снимать
своих перчаток, от одного вида которых у меня  колики  делаются!  Какие  тут
разговоры! Если при игре в вист у нее окажется козырной туз на руках, станет
она говорить об этом? Она просто пойдет с него, когда настанет  время,  дитя
мое!
   - Но почему ты так уверена, Фанни. Разве ты не можешь ошибаться?
   - Я могу ошибаться, - сказала Фанни. - Но  я  не  ошибаюсь.  Во  всяком
случае,  рада  за  тебя,  если  ты  способна  строить  всякие   спасительные
предположения и сохранять спокойствие,  несмотря  на  то,  что  ты  от  меня
узнала. Судя по этому, можно надеяться, что ты стерпишь и само событие, если
оно совершится. Ну, а я не стерплю и даже пытаться не буду. Лучше  выйду  за
Спарклера.
   - Ах нет, Фанни, что бы ни было, а этого ты не сделаешь!
   - Честное слово, душенька, - возразила старшая сестрица с неподражаемым
хладнокровием,  -  не  хочу  зарекаться.  Кто  знает,  как  могут  сложиться
обстоятельства.  Тем  более  что  это  дало   бы   мне   возможность   потом
рассчитываться с его маменькой ее же монетой. И  будь  уверена,  Эми,  я  уж
сумела бы этой возможностью воспользоваться.
   На том разговор между сестрами  и  окончился;  но  два  предмета  этого
разговора - миссис Дженерал и мистер Спарклер  -  глубоко  запали  в  память
Крошке Доррит, и она то и дело возвращалась к ним мыслью.
   Миссис Дженерал давно  уже  сумела  так  усовершенствовать  собственную
особу в смысле внешнего лоска,  что  под  этой  отполированной  поверхностью
ничего решительно нельзя было разглядеть (даже если там что-нибудь таилось).
Мистер Доррит и  впрямь  был  с  нею  отменно  любезен  и  высоко  ценил  ее
достоинства, но Фанни, со свойственной ей скоропалительностью,  легко  могла
сделать из этого ложный вывод. Иное дело Спарклер; тут каждый мог видеть все
насквозь, и Крошка Доррит видела и размышляла о том, что видела, с  тревогой
и удивлением.
   Пыл страсти мистера Спарклера шел в сравнение разве что с  капризами  и
жестокостью его очаровательницы. Порой она  так  явно  выказывала  ему  свою
благосклонность, что он даже кудахтал от восторга; а назавтра или через  час
обдавала таким холодом, что  бедняга  летел  в  пропасть  отчаяния,  издавая
жалобные стоны, которые тщетно пытался выдать  за  кашель.  Его  упорство  и
верность не могли тронуть сердце Фанни, даром  что  он  как  тень  ходил  за
Эдвардом, и тот, желая отдохнуть от его общества,  должен  был  прибегать  к
уловкам заговорщика: потайным ходам, маскировке, заметанию следов; даром что
он через день наведывался справиться  о  здоровье  мистера  Доррита,  словно
последний страдал перемежающейся лихорадкой; даром что он так часто проезжал
под окнами дворца, как будто взялся на пари сделать тысячу  миль  за  тысячу
часов; даром что стоило гондоле мисс Фанни  сняться  с  места,  как  гондола
мистера Спарклера, выскочив из какой-то водной засады, пускалась  за  нею  в
погоню, словно его возлюбленная была прекрасная контрабандистка, а сам он  -
офицер таможенной стражи. Должно быть, обильное потребление свежего морского
воздуха укрепило силы, щедро отпущенные мистеру Спарклеру природой, и потому
только он не таял на глазах; во всяком случае, не было никаких надежд на то,
что жестокосердая красавица смягчится, видя, как он чахнет от любви  к  ней,
ибо он толстел с каждым днем, и его румяные пухлые щеки  чуть  не  лопались,
делая его больше чем когда-либо похожим на гигантского младенца.
   Явился Бландуа, засвидетельствовать свое почтение, и в  качестве  друга
мистера Гоуэна был всячески обласкан мистером Дорритом. В  беседе  последний
упомянул, между прочим, что думает поручить мистеру Гоуэну  увековечить  его
для потомства. Идея эта  встретила  у  гостя  такое  бурное  одобрение,  что
мистеру Дорриту пришло на ум - может  быть,  Бландуа  будет  приятно  самому
уведомить друга об ожидавшей его блистательной перспективе.  Бландуа  принял
поручение с обычной своей галантностью и заверил, что не пройдет и часу, как
оно будет исполнено.
   Маэстро, услышав новость, от всей души послал мистера Доррита к  чертям
раз десять кряду (попытки  оказать  ему  покровительство  возмущали  мистера
Гоуэна не меньше, чем нежелание оказывать его) и чуть было не  рассорился  с
другом за то, что тот взялся быть посредником в этом деле.
   - Может быть, я слеп, Бландуа, - сказал он, - но только я не вижу,  при
чем тут вы.
   - Тысяча громов, - возразил Бландуа, - разумеется, ни при чем, если  не
считать того, что я думал оказать услугу приятелю.
   - Перекачав в его карман часть денег выскочки?  -  подхватил  Гоуэн.  -
Верно я вас понял? Ну, так посоветуйте  вашему  дорогому  приятелю  заказать
свой портрет маляру, пригодится для трактирной вывески. Вы, кажется, забыли,
кто я и кто он!
   - Professore, - возразил незадачливый посол, - а кто я?
   Не изъявляя желания выяснить последний вопрос, Гоуэн сердито  свистнул,
и с мистером Дорритом было покончено. Но  на  следующий  день  художник  сам
возобновил разговор как ни в чем не бывало, заметив с презрительным смешком:
   -  Ну,  Бландуа,  когда  же  мы  отправимся  к  вашему  Меценату?  Нам,
мастеровым, не приходится привередничать; кто нанял,  на  того  и  работаем.
Когда мы пойдем уговариваться насчет этой работы?
   - Когда вам будет угодно, - обиженно отозвался Бландуа. - Я тут ни  при
чем. Меня это не занимает.
   - А меня занимает, и могу вам  сказать  почему,  -  возразил  Гоуэн.  -
Работа - это хлеб. Не умирать же с голоду. А  потому  -  вперед,  мой  милый
Бландуа.
   Мистер  Доррит  принял  их  в  присутствии  своих  дочерей  и   мистера
Спарклера, который по  чистой  случайности  тоже  оказался  в  доме.  -  Как
поживаете, Спарклер? - небрежно спросил Гоуэн. - Когда вам не на  что  будет
рассчитывать, кроме собственной смекалки, дружище, желаю, чтобы дела  у  вас
шли лучше, чем у меня.
   Вскоре мистер Доррит заговорил о своем предложении.
   - Сэр, - сказал, смеясь, Гоуэн после того, как поблагодарил за честь, -
я новичок в ремесле и еще не искушен во  вcех  его  секретах.  Кажется,  мне
полагается посмотреть на вас при различном  освещении,  сказать,  что  вы  -
находка для живописца, и прикинуть вслух, когда я могу  выкроить  достаточно
времени, чтобы с должным воодушевлением отдаться  тому  шедевру,  который  я
намерен создать.  Право  же,  -  он  снова  засмеялся,  -  я  чувствую  себя
предателем по отношению к моим славным, добрым,  талантливым  и  благородным
собратьям по кисти, оттого что не умею разыгрывать всю эту комедию. Но  меня
к этому не готовили с детства, а теперь уж  учиться  поздно.  Скажу  вам  по
совести: художник я никудышный, но, впрочем, не хуже большинства. Раз уж вам
не терпится выбросить на ветер сотню гиней, буду весьма обязан, если  вы  их
бросите  в  мою  сторону,  ибо  я  неимущ,  как  всякий  бедный  родственник
высокопоставленных особ. За ваши деньги  я  вам  сделаю  лучшее,  на  что  я
способен; а если это лучшее окажется дрянной пачкотней - ну  что  ж,  вместо
какой-нибудь именитой пачкотни  у  вас  будет  висеть  пачкотня  безыменная,
только всего.
   Этот ответ, хотя и несколько неожиданный по тону, удовлетворил  мистера
Доррита. Так или иначе художник - не ремесленник какой-нибудь,  а  настоящий
джентльмен и притом со связями - готов считать себя обязанным  ему,  мистеру
Дорриту. Он тут же объявил, что предоставляет себя  в  распоряжение  мистера
Гоуэна, и выразил надежду, что они будут  встречаться  и  в  дальнейшем,  на
правах добрых знакомых.
   - Вы очень любезны, - отвечал Гоуэн. - Вступая  в  братство  служителей
кисти (к слову сказать, милейших людей в  мире),  я  отнюдь  не  отрекся  от
светской жизни и бываю рад случаю нюхнуть порой старого пороху,  хоть  он  и
взорвал меня на воздух и сделал тем, что я есть теперь.  Я  надеюсь,  мистер
Доррит, - тут он снова засмеялся  самым  непринужденным  образом,  -  вы  не
сочтете это за профессиональные замашки - они мне,  право,  чужды  (ах,  бог
мой, я на каждом шагу совершаю вероломство по отношению к  своей  профессии,
хотя, клянусь Юпитером, горячо ее люблю и уважаю!), но не назначить  ли  нам
время и место?
   Кха! Мистер  Доррит  далек  от  мысли  подвергать  -  кхм  -  сомнениям
искренность мистера Гоуэна.
   -  Повторяю,  вы  очень  любезны,  -  сказал  Гоуэн.  -  Я  слышал,  вы
собираетесь в Рим, мистер Доррит? Я тоже туда собираюсь,  у  меня  друзья  в
Риме. Так позвольте, я уж там приступлю к осуществлению  своего  злодейского
умысла против вас. Эти дни перед отъездом у всех у нас будет много хлопот; и
хотя я самый последний бедняк во всей Венеции, только что локти целы, во мне
еще не совсем погиб любитель - вот видите, опять я подвожу  своих  собратьев
по ремеслу! - и я не могу хвататься за кисть наспех, по заказу, только  ради
каких-то жалких грошей.
   Эти  слова  произвели  на  мистера  Доррита  не   менее   благоприятное
впечатление, чем предыдущие. Они и служили прелюдией к  первому  приглашению
мистера и миссис Гоуэн на обед и очень ловко  поставили  Гоуэна  на  обычное
место в этом новом для него доме.
   Его жену они тоже поставили на обычное место. Мисс Фанни было ясно, как
божий день, что хорошенькое личико миссис Гоуэн  очень  дорого  обошлось  ее
мужу, что ее появление на сцену вызвало целую бурю в семействе Полипов и что
вдовствующая миссис Гоуэн, убитая горем,  противилась  этому  браку  сколько
могла, но в конце концов в ней одержали  верх  материнские  чувства.  Миссис
Дженерал тоже отлично  понимала,  что  увлеч