Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
потом:
- Вам лучше?
Больная дремала, и этот тихий шепот не разбудил ее. Девушка постояла у
постели, внимательно вглядываясь в спящую.
- Как хороша, - прошептала она еле слышно. - Я никогда не видела такого
красивого лица. И как не похожа на меня!
Последнее замечание могло показаться странным, но, видно, в нем был
какой-то странный смысл, потому что на глазах у девушки выступили слезы.
- Я знаю, что угадала. Это о ней он говорил в тот вечер. Я могла бы
ошибиться в чем угодно, только не в этом, только не в этом.
Она нежно и бережно отвела прядь волос, упавшую на лицо спящей, потом
дотронулась до ее руки, которая лежала поверх одеял.
- Мне приятно смотреть на нее, - сказала она про себя. - Приятно видеть
то, что так пленило его.
Она хотела убрать руку, но в эту минуту спящая открыла глаза и
вздрогнула от неожиданности.
- Ради бога, не пугайтесь. Я одна из путешественниц, прибывших вместе с
вами. Я пришла узнать, как вы себя чувствуете и не могу ли я чем-нибудь
помочь вам.
- Вы, кажется, уже были так любезны, что прислали мне свою горничную.
- Нет, это моя сестра, а не я. Но скажите, вам лучше?
- Гораздо лучше. Я ушиблась при падении, но не сильно, и сейчас, когда
я полежала и согрелась, все уже почти прошло. Просто когда мы там ждали
ужина, у меня вдруг закружилась голова и я потеряла сознание. Боль была и
раньше, но тут она как-то сразу меня одолела.
- Можно, я посижу с вами, пока кто-нибудь не придет? Вам это не
помешает?
- Напротив, буду очень рада, одной так тоскливо. Но я боюсь, как бы вы
не озябли, здесь очень холодно.
- Я не боюсь холода. Я не такая хрупкая, как может показаться на вид. -
Она проворно пододвинула к постели грубо сколоченный табурет (два таких
табурета стояло в комнате) и села. Больная не менее проворно стянула с себя
один из теплых дорожных пледов, накинула его на гостью и, чтобы он не
свалился у той с плеч, обняла ее одной рукой.
- Вы так похожи на добрую, заботливую сиделку, - улыбаясь, сказала
дама, - что мне кажется, будто вас ко мне прислали из дому.
- Я очень рада, если так.
- Я задремала, и мне снился дом. Старый мой дом, где я жила, когда еще
не была замужем.
- И когда не уезжали так далеко.
- Мне случалось уезжать и дальше; но тогда то, что мне всего дороже в
этом доме, было со мной, и тосковать было не о чем. А сейчас, оставшись одна
в этой комнате, я немножко затосковала, вот мне и привиделся такой сон.
Грустная нежность и что-то похожее на сожаление слышались в ее голосе,
и гостья, чувствуя это, старалась смотреть в сторону.
- Странно, что случай в конце концов свел нас вместе, и так даже
близко, под одной шалью, - после некоторого молчания сказала девушка. - Я
ведь, думается мне, давно уже ищу встречи с вами.
- Вы ищете встречи со мной?
- У меня есть записка, которую я должна была передать вам, если мы
повстречаемся. Вот она. Или я очень ошиблась, или она адресована вам. Да?
Дама взяла записку, сказала "да!" и стала читать.
Гостья не сводила с нее глаз, пока она не дочитала до конца. В записке
стояло всего несколько строчек. Дочитав, дама слегка покраснела, поцеловала
гостью и крепко сжала ей руку.
- Он пишет, что милая, добрая девушка, которую он рекомендует мне этим
письмом, может когда-нибудь стать для меня поддержкой и утешением. Что ж,
так оно и случилось - при первом же знакомстве.
- Я не знаю, - нерешительно сказала гостья, - я не знаю, известна ли
вам моя история? Он вам никогда ее не рассказывал?
- Нет.
- Я так и думала. Но сама я не вправе рассказать ее вам сейчас, потому
что меня очень просили не делать этого. В ней нет ничего особенного, просто
вы бы тогда поняли, почему я должна просить вас не упоминать здесь об этой
записке. Вы видели моих родных? Кое-кто из них - я в этом признаюсь только
вам - не чужд некоторой гордости, некоторых предрассудков.
- Знаете что, - сказала дама, - вы лучше возьмите письмо назад, чтобы
оно не попалось на глаза моему мужу. А то, если он о нем узнает, то может
как-нибудь невзначай проговориться. Спрячьте его снова у себя на груди, так
будет вернее.
Гостья с величайшей осторожностью спрятала письмо. Ее маленькая, тонкая
ручка еще держала его за уголок, когда в коридоре послышались чьи-то шаги.
- Я обещала, - сказала гостья, вставая, - написать ему после того, как
мы с вами встретимся (ведь мы должны были встретиться, рано или поздно), и
рассказать, здоровы ли вы, счастливы ли. Я, пожалуй, напишу, что вы здоровы
и счастливы.
- Да, да, да! Напишите, что я вполне здорова и вполне счастлива. И что
я от всего сердца благодарна ему и никогда его не забуду.
- Ну, мы еще увидимся утром. И наверно не в последний раз. Доброй ночи!
- Доброй ночи! Благодарю вас, благодарю за все. Доброй ночи, дорогая
моя!
Прощанье вышло торопливым и взволнованным, и так же торопливо и
взволнованно гостья покинула комнату.
Она ожидала встретить за дверью мужа своей новой приятельницы, но по
темному коридору шел не он, а его спутник, тот, что хлебной корочкой вытирал
с усов капли вина. Он уже прошел мимо и удалялся, но, заслышав за собой
шаги, круто обернулся назад.
По своей чрезвычайной галантности этот джентльмен никак не мог
допустить, чтобы молодая барышня одна спускалась с лестницы, да еще сама
освещала себе путь. Взяв у нее из рук лампу и подняв так, чтобы как можно
больше света ложилось на каменные ступени, он пожелал проводить ее до места.
Она шла за ним, с трудом скрывая неприятное чувство, которое всем своим
обликом вызывал в ней этот человек. Еще до ужина, глядя на него из своего
темного уголка, она мысленно представляла его себе среди знакомых ей лиц и
обстановки, и мало-помалу ею овладевало отвращение, граничившее с ужасом.
Он галантно довел ее до обшей комнаты, и сам, войдя следом, уселся на
свое прежнее место - самое удобное место перед камином. Озаренный неверными
отсветами догорающего пламени, он спокойно допивал вино, протянув к камину
ноги, а чудовищная тень, колыхавшаяся на стене и потолке, передразнивала все
его движения.
Все уже разошлись по своим комнатам, чувствуя усталость, и только отец
молодой девушки дремал на стуле у огня. Общительный путешественник не
поленился сходить наверх, чтобы принести свою дорожную фляжку с бренди. Так
по крайней мере он объяснил седовласому джентльмену и его дочери, вылив
содержимое фляжки в оставшееся вино, и с наслаждением потягивая эту смесь.
- Позвольте полюбопытствовать, сэр, вы в Италию держите путь?
Седовласый джентльмен, стряхнув с себя дремоту, собирался уходить. Он
ответил утвердительно.
- И я также, - сказал путешественник. - Надеюсь, я буду иметь
удовольствие засвидетельствовать вам свое почтение в более мягком климате и
среди более веселых картин природы, чем здесь, на этой мрачной горе.
Седовласый джентльмен поклонился, довольно, впрочем, холодно, и сказал,
что весьма польщен.
- Мы, люди благородные, но бедные, сэр, - продолжал путешественник,
вытирая рукой усы, которые он обмочил в своей смеси вина с бренди, - мы,
люди благородные, но бедные, лишены возможности путешествовать с княжеской
роскошью, но это не мешает нам ценить все, что украшает жизнь. Ваше
здоровье, сэр!
- Благодарю за любезность, сэр.
- Здоровье вашего уважаемого семейства - ваших прелестных дочерей!
- Еще раз благодарю за любезность, сэр. Позвольте пожелать вам
спокойной ночи. Дитя мое, что, наши - кха - люди здесь?
- Они нас ждут, отец.
- С вашего разрешения! - воскликнул путешественник, услужливо распахнув
двери перед седовласым джентльменом, который, опираясь на руку дочери, шел к
выходу. - Желаю хорошо отдохнуть! До новой приятной встречи! Да завтрашнего
утра!
При этих словах, сопровожденных изящнейшим жестом приветствия и
любезнейшей улыбкой, молодая девушка вся сжалась, словно боялась ненароком
коснуться его, проходя мимо.
- Черт возьми! - оставшись один, пробормотал общительный
путешественник, уже без сладости в голосе и без улыбки на лице. - Все пошли
спать, придется и мне идти. И куда они так торопятся! Здесь, в этой глуши, в
этом ледяном безмолвии, ночь покажется достаточно долгой, даже если лечь на
два часа позже.
Он запрокинул голову, допивая свой стакан, и тут его взгляд упал на
книгу записи проезжающих, лежавшую на фортепьяно. Она была раскрыта, а перья
и чернила, стоявшие рядом, указывали на то, что вновь прибывшие расписались
в ней совсем недавно - должно быть, во время его отлучки. Он придвинул книгу
к себе и прочел:
Уильям Доррит, эсквайр |
Фредерик Доррит, эсквайр |
Эдвард Доррит, эсквайр } с сопровождающими из Франции в Италию.
Мисс Доррит |
Мисс Эми Доррит |
Миссис Дженерал. |
Мистер и миссис Генри Гоуэн. Из Франции в Италию.
Взяв перо, он вывел внизу мелкими затейливыми буковками с длинным
росчерком, который, точно лассо, обвился вокруг остальных имен:
Бландуа. Париж. Из Франции в Италию.
Потом, с какой-то странной усмешкой, от которой усы его вздернулись
кверху, а нос загнулся книзу, он захлопнул книгу и отправился спать.
ГЛАВА II - Миссис Дженерал
Необходимо теперь представить читателю сверхдостойную даму, занимавшую
при семействе Доррит столь видное положение, что ей была уделена отдельная
строка и книге для записи проезжающих.
Миссис Дженерал была дочерью духовного лица и жила в небольшом
провинциальном городке, где она задавала тон, покуда не приблизилась к
сорокапятилетнему возрасту настолько, насколько это позволительно для
незамужней особы. Об эту пору некий интендантский чиновник, лет шестидесяти,
сухарь и педант, пленился той уверенностью, с какой она правила упряжкой
светских приличий, указывая путь всему местному обществу, и пожелал
удостоиться чести воссесть с нею рядом на подушках кабриолета, который
названная упряжка везла по дороге хорошего тона. Предложение было принято,
чиновник с большой помпой взгромоздился на сиденье, а миссис Дженерал
продолжала править и правила до самой его смерти. За это время под колесами
супружеского экипажа успело погибнуть несколько неосторожных, пытавшихся
перебежать Приличиям дорогу; но их переехали с соблюдением всех правил и без
вульгарной суетливости.
Предав интендантские останки земле с подобающей случаю торжественностью
(катафалк везла вся четверня Приличий с траурными султанами и в черных
бархатных попонах, украшенных гербами покойного), миссис Дженерал
заинтересовалась количеством праха и пепла, оставшихся в банковских
подвалах. И тут обнаружилось, что интендантский чиновник попросту обманул в
свое время доверие невинной девы, скрыв от нее то обстоятельство, что весь
его достаток заключался в пожизненной ренте, приобретенной за несколько лет
до свадьбы, и представив дело так, будто он живет на проценты с капитала.
Вследствие этого средства миссис Дженерал оказались настолько
несоответствующими ее расчетам, что лишь отлично дисциплинированный разум
помешал ей подвергнуть сомнению то место в заупокойной службе, согласно
которому интендантский чиновник ничего не мог унести с собой в могилу.
Создавшееся положение навело миссис Дженерал на мысль, что она могла бы
заняться "шлифованием ума" и усовершенствованием манер какой-нибудь юной
девицы благородного происхождения. Или же впрячь свою четверню в карету
богатой наследницы, либо вдовы, с тем, чтобы твердой рукой вести этот экипаж
по лабиринту общественной жизни. Мысль эта встретила столь бурное сочувствие
у родственников миссис Дженерал, как по клерикальной, так и по интендантской
линии, что не обладай названная дама такими незаурядными достоинствами,
можно было бы заподозрить их в желании от нее отделаться. Со всех сторон
хлынули волной рекомендательные письма, за весьма внушительными подписями,
изображавшие миссис Дженерал чудом благочестия, премудрости, добродетели и
благородства манер; один почтенный архидиакон даже прослезился, составляя
перечень ее совершенств (со слов лиц, на которых можно положиться), хоть ни
разу в жизни в глаза ее не видел.
Почувствовав за собой, таким образом, поддержку Церкви и Государства,
миссис Дженерал решила не сдавать привычных позиций и сразу же назначила на
себя отменно высокую цену. Довольно долго никакого спроса на миссис Дженерал
не было. Наконец некий вдовый помещик, имевший четырнадцатилетнюю дочь,
вступил в переговоры с почтенной дамой; но поскольку из природной гордости -
а может быть, из тактических соображений - миссис Дженерал держала себя так,
как будто не она ищет, а ее ищут, вдовцу пришлось потратить немало усилий,
чтобы склонить миссис Дженерал заняться шлифованием ума и манер его дочери.
На выполнение этой задачи у миссис Дженерал ушло около семи лет, в
течение которых она объездила Европу и повидала весь пестрый ассортимент
вещей и явлений, на который положено посмотреть каждому светски
образованному человеку, причем не собственными глазами, а чужими. Когда ум и
манеры ее воспитанницы почти достигли совершенства, помещик собрался не
только выдать замуж дочь, но и жениться сам. Сочтя, ввиду таких
обстоятельств, дальнейшее присутствие миссис Дженерал в доме и неудобным и
накладным, он вдруг проникся сознанием ее редких достоинств и не хуже
архидиакона принялся превозносить упомянутые достоинства всюду, где только
мог усмотреть малейший шанс сбыть это неоценимое сокровище с рук - отчего
слава миссис Дженерал еще возросла и укрепилась.
Как раз в ту пору, когда этот феникс * стал вновь доступен для тех, у
кого дотянулась бы рука до его высокой жердочки, мистер Доррит, лишь недавно
вступивший во владение доставшимся ему наследством, уведомил своих банкиров,
что желал бы найти пожилую даму, хорошего происхождения и хорошего
воспитания, привыкшую вращаться в хорошем обществе, которая могла бы взять
на себя завершение образования его дочерей, и сопровождать их при выездах в
свет. Банкиры мистера Доррит (они также были банкирами вдового помещика) в
один голос сказали: "Миссис Дженерал!"
Ухватившись за путеводную нить, которую дал ему счастливый случай, и
ознакомившись с уже известным нам панегириком, составленным дружными
усилиями друзей и родственников миссис Дженерал, мистер Доррит тут же
отправился в усадьбу вдовца, дабы лично увидеть прославленную матрону.
Действительность превзошла все его ожидания.
- Осмелюсь спросить, - сказал мистер Доррит, - каковы будут - кхм -
усло...
- Дорогой сэр, - прервала его миссис Дженерал, - я бы предпочла не
входить в обсуждение этого предмета. С моими здешними друзьями я его никогда
не касалась; и мне весьма трудно преодолеть отвращение, которое внушают мне
столь низменные материи. Надеюсь, вы не принимаете меня за какую-нибудь
гувернантку...
- Что вы, что вы! - воскликнул мистер Доррит. - Как вы могли допустить
такое предположение, сударыня! - Его даже в краску бросило при мысли, что он
мог быть заподозрен в чем-либо подобном.
Миссис Дженерал величественно кивнула головой.
- Я не могу расценивать на деньги то, что для меня составляет истинное
удовольствие, когда я отдаюсь этому непосредственно, по зову души, и чего
никогда не стала бы делать лишь из меркантильного расчета. Кроме того, я
сомневаюсь, найдется ли еще где-нибудь подобный пример. Мой случай -
исключение.
Бесспорно. Но как же все-таки (не без оснований настаивал мистер
Доррит) разрешить этот вопрос?
- Я не возражаю, - сказала миссис Дженерал, - если мистер Доррит (хотя
даже и это мне неприятно) конфиденциально справится у моих здешних друзей,
какую сумму они имели обыкновение каждые три месяца передавать моим
банкирам.
Мистер Доррит поклонился в знак благодарности.
- Позвольте мне добавить, - сказала миссис Дженерал, - что больше я не
считаю возможным возвращаться к этой теме. А также предупредить, что
какое-либо второстепенное или подчиненное положение для меня неприемлемо.
Если мне предстоит честь войти в дом мистера Доррита - у вас, кажется, две
дочери?
- Две дочери.
- ...то я войду туда лишь на основах полного равенства - как ментор,
спутница и друг.
Мистер Доррит, при всем сознании значительности своей персоны,
почувствовал, что она оказывает ему большое одолжение, вообще соглашаясь
туда войти. Он даже пробормотал что-то в этом роде.
- Если я не ошибаюсь, - повторила миссис Дженерал, - у вас две дочери?
- Две дочери, - снова подтвердил мистер Доррит.
- В таком случае, - сказала миссис Дженерал, - сумма взноса, который
мои друзья имели обыкновение делать каждые три месяца (какова бы она ни
оказалась) должна быть на одну треть увеличена.
Мистер Доррит, не теряя времени, адресовался к вдовцу за выяснением
этого деликатного обстоятельства и, узнав, что последний имел обыкновение
вносить на имя миссис Дженерал триста фунтов в год, вычислил без особого
труда, что ему придется вносить четыреста. Но миссис Дженерал была сродни
тем предметам с блестящей поверхностью, на которые взглянешь - и кажется,
что они стоят любых денег, а потому мистер Доррит тут же формально просил ее
позволения отныне считать ее членом своей семьи. Позволение было милостиво
дано, и миссис Дженерал перекочевала на новое место.
Наружность миссис Дженерал, включая ее юбки, игравшие тут не последнюю
роль, производила внушительное впечатление: всего было много, все шуршало,
все казалось массивным и величественным. Держалась она всегда прямо, твердой
рукой натягивая бразды Приличий. Она могла бы подняться на вершину Альп и
спуститься в недра Геркуланума - что и делала не раз, - не измяв ни единой
складочки платья, не переколов ни единой булавки. Если ее лицо и волосы
казались присыпанными мукой, словно она жила на какой-то
сверхаристократической мельнице, то дело было не в пудре и не в седине, а
скорей в ее известковой природе. Если ее глаза смотрели без всякого
выражения, то это потому, что, должно быть, им нечего было выражать. Если на
лбу у нее почти не было морщин, то это потому что его никогда не бороздил
отпечаток какой-либо мысли. Холодная, восковая, потухшая женщина - которая,
впрочем, никогда не светила и не грела.
У миссис Дженерал не было собственных мнений. Ее метод шлифования ума
заключался в том, чтобы уничтожать способность к собственным мнениям. В
голове у нее было устроено нечто вроде замкнутой железнодорожной колеи, по
которой кружили маленькие поезда чужих мнений, никогда не сталкиваясь и
никогда друг друга не перегоняя. При всей своей приверженности к приличиям
она не могла бы отрицать, что не все так уж прилично в этом мире; но у
миссис Дженерал был свой способ отделываться от непорядков; она
поворачивалась к ним спиной и делала вид, что их нет. Это входило в ее
систему шлифования ума - все затруднительное затолкать подальше в ящик,
запереть на ключ и сказать, что этого не существует. Самый легкий выход и
безусловно самый удобный.
В разговоре с миссис Дженерал нужно было избегать всего, что могло ее
шокировать. Несчастья, горести, преступления - все это были запретные темы.
Страсть должна была замирать в присутствии миссис Дженерал, а кровь -
превращаться в воду. А то, что за вычетом всего упомянутого еще оставалось в
мире, миссис Дженерал почитала своей