го,   что   ее   показывают   всем   как   местную
достопримечательность, и,  уходя  или  возвращаясь,  норовила  проскользнуть
незамеченной. С тех пор как она стала ходить на поденную работу,  она  сочла
за благо скрывать свое место жительства и старалась тайком проделывать  весь
путь между городом свободных людей и высокими стенами, вне которых ей еще ни
разу в жизни не случалось ночевать. Робкая по природе, она робела еще больше
от этой вынужденной таинственности, и казалось, ее маленькая фигурка  готова
сжаться в комочек, когда легкие ножки несут ее по людным и шумным улицам.
   Умудренная  опытом  в   жестокостях   борьбы   за   убогое,   нищенское
существование, она  была  невинна  во  всем  остальном.  Сквозь  дымку  этой
невинности она смотрела и на отца, и на тюремные стены, и на мутный  людской
поток, бежавший сквозь тюрьму, постоянно обновляясь.
   Такова была история и такова была жизнь Крошки Доррит  вплоть  до  того
унылого сентябрьского вечера, когда она торопилась домой, не подозревая, что
Артур Кленнэм издали следует за нею. Такова была история и такова была жизнь
той самой Крошки Доррит,  что,  дойдя  до  конца  Лондонского  моста,  вдруг
повернула назад, снова  перешла  мост,  направилась  в  сторону  церкви  св.
Георгия, круто свернула еще один  раз  и,  скользнув  в  незапертые  ворота,
скрылась в наружном дворике Маршалси.



 ГЛАВА VIII - За решеткой

   Артур Кленнэм в замешательстве стоял посреди улицы. Он решил остановить
какого-нибудь прохожего и спросить, что помещается за этими воротами, но уже
несколько человек прошли мимо, а он все медлил, потому что их лица как-то не
располагали к расспросам. Вдруг из-за угла вышел небольшого роста старичок и
направился прямо к воротам.
   Седой и сгорбленный, он плелся  не  спеша,  с  рассеянным  видом,  что,
несомненно, было для него  чревато  опасностями  при  путешествии  по  более
оживленным кварталам Лондона. Одет он был бедно и  грязно:  ветхий,  некогда
синий сюртук, чуть не до пят  длиной,  был  застегнут  наглухо  и  у  самого
подбородка скрывался под бренными  останками  бархатного  воротника.  Полоса
красного коленкора, служившая покойнику опорой  при  жизни,  теперь  вылезла
наружу  и  торчала  дыбом,  вместе  с  краями  порыжелого   галстука   ероша
всклокоченные седые лохмы на затылке носителя  этого  одеяния  и  ежеминутно
грозя сбить с него шляпу. Под стать была и шляпа - засаленная,  вытертая  до
блеска, с мятыми, обвисшими полями, из-под  которых  торчал  кончик  рваного
носового платка. Старик переступал, волоча ноги, как слон; но  была  ли  его
походка такой от природы, или же ее затрудняли огромные, неуклюжие башмаки и
чересчур длинные, мешковатые панталоны - этого никто не  мог  бы  сказать  с
определенностью. Под мышкой он нес продавленный вытертый футляр  с  каким-то
духовым инструментом, а в руке  у  него  был  крошечный  бумажный  фунтик  с
нюхательным табаком, и как раз в ту минуту, когда его заметил Артур Кленнэм,
он неторопливо, стараясь, видимо, растянуть удовольствие,  подносил  понюшку
табаку к своему жалкому сизому стариковскому носу.
   К этому-то старику и обратился с вопросом Артур,  дотронувшись  до  его
плеча, когда он уже входил в ворота. Старик оглянулся и уставился на  Артура
подслеповатыми серыми  глазами  с  растерянным  выражением  человека,  мысли
которого блуждали где-то очень далеко и который к тому же  туговат  на  ухо.
Артур повторил вопрос:
   - Не будете ли вы добры сказать мне, сэр, что здесь помещается?
   - А? Что здесь помещается? -  переспросил  тот,  указывая  через  плечо
пальцами, в которых  была  зажата  понюшка  табаку,  не  успевшая  дойти  по
назначению. - Это Маршалси, сэр.
   - Долговая тюрьма?
   - Гм, - сказал старичок, явно не одобряя столь настойчивого  стремления
к точности. - Да, сэр, долговая тюрьма.
   И он повернулся, намереваясь продолжать свой путь.
   - Прошу извинить мою назойливость, - сказал Артур, заступая ему дорогу,
- позвольте задать вам еще один вопрос. Сюда каждый может войти?
   - Войти может каждый, - ответил старик с  ударением,  за  которым  явно
слышалось: "но не каждый может отсюда выйти".
   - Еще раз прошу извинить. Вы часто бываете здесь?
   - Гм, - сказал старик,  крепче  стиснув  фунтик  с  табаком  в  руке  и
взглядом давая понять, что считает подобное любопытство  неуместным.  -  Да,
сэр, часто.
   - Не обессудьте на слове. Мною руководит не  праздное  любопытство,  но
самые добрые побуждения. Не приходилось ли вам слышать здесь фамилию Доррит?
   - Моя фамилия Доррит, сэр, - был неожиданный ответ.
   Артур снял шляпу и поклонился.
   -  Не  откажите  выслушать  несколько  слов  объяснения.  Я  никак   не
предполагал того, что мне сейчас  сообщили;  надеюсь,  вы  поверите,  что  в
противном случае я не взял бы на себя смелость обратиться к  вам.  Я  только
что воротился в Англию после многолетнего отсутствия. В  доме  моей  матери,
миссис Кленнэм, я встретил молодую девушку, швею, которую и  в  глаза  и  за
глаза зовут не иначе, как  Крошка  Доррит.  Эта  девушка  возбудила  во  мне
живейший интерес, и мне очень хотелось бы разузнать о  ней  поподробнее.  За
несколько минут до нашей с вами встречи я видел, как она вошла в эти ворота.
   Старик внимательно посмотрел на Артура.
   - Вы моряк, сэр? - спросил он и, казалось, был  несколько  разочарован,
когда  Артур  в  ответ  отрицательно  покачал  головой.  -  Нет?  По  вашему
загорелому лицу вас можно принять за моряка. А вы со мной не шутите, сэр?
   - Уверяю вас, я говорю  совершенно  серьезно,  и  очень  прошу  вас  не
сомневаться в моих словах.
   - Я мало знаю жизнь, сэр, -  сказал  старик  своим  слабым  дребезжащим
голосом. - Я прохожу  по  ней,  как  тень  по  циферблату  солнечных  часов.
Обмануть меня не велика заслуга; слишком это легко, и хвалиться тут было  бы
нечем. Молодая девушка, о которой вы говорите, - дочь моего брата. Мой  брат
- Уильям Доррит, а я - Фредерик. Вы говорите, что встретили мою племянницу в
доме вашей матери (я знаю, что  ваша  мать  оказывает  ей  покровительство),
почувствовали к ней  интерес  и  хотите  знать,  что  она  делает  здесь,  в
Маршалси. Пойдемте со мной, и вы увидите.
   Он повернулся и вошел во внутренний дворик; Артур последовал за ним.
   - Мой брат, - сказал старик, снова остановившись и медленно оглядываясь
через плечо, - уже много лет живет здесь; и по соображениям, о  которых  мне
незачем распространяться, мы не посвящаем его во все  подробности  жизни  за
этими стенами, даже если эти подробности касаются нас самих. Прошу  вас,  не
заговаривайте о том, что моя племянница ходит по домам шить. Прошу  вас,  не
заговаривайте вообще ни  о  чем,  кроме  тех  предметов,  о  которых  станем
говорить мы. Соблюдая эту предосторожность, вы не рискуете сделать промах. А
теперь - пойдемте.
   Артур последовал за ним вдоль узкого прохода,  в  конце  которого  была
массивная дверь. Загремел в замке ключ, и  дверь  медленно  отворилась.  Они
очутились в помещении, служившем, по-видимому,  чем-то  вроде  привратницкой
или караульни; в глубине была другая дверь, а  дальше  решетка,  за  которой
начиналась тюрьма. Старик по-прежнему брел впереди, и  когда  они  проходили
мимо дежурного  сторожа,  медленно  повернулся  к  нему  всем  своим  понуро
сгорбленным,  окостеневшим  телом,  как  бы  безмолвно  представляя   своего
спутника. Сторож кивнул головой, и спутник прошел за решетку, не будучи даже
спрошен, к кому направляется.
   Вечер был темный, и ни фонари, зажженные на тюремном дворе, ни огоньки,
мерцавшие в  окнах  тюремных  строений  за  убогими  занавесками  и  ветхими
шторами, не в силах были разогнать тьму. Кой-где  еще  маячили  человеческие
фигуры, но большинство обитателей тюрьмы, как видно, сидело в этот час дома.
Старик, очутившись во дворе, сразу взял  вправо,  и  дойдя  до  третьей  или
четвертой двери, вошел и стал подниматься по лестнице.
   - Темновато здесь, сэр, - сказал он Артуру, - но на дороге ничего  нет,
так что идите смело.
   Они остановились на площадке второго этажа,  и  старик  помешкал  перед
одной из дверей. Наконец он повернул ручку, дверь отворилась -  и  в  то  же
мгновение Артуру Кленнэму стало ясно, отчего Крошка Доррит всегда  старалась
пообедать вдали от чужих глаз.
   Тот кусок мяса, который ей полагалось съесть за обедом, она  нетронутым
принесла домой и теперь подогревала на ужин  отцу,  сидевшему  за  столом  в
поношенном сером халате и черной  ермолке.  Стол  был  накрыт  чистой  белой
скатертью; нож, вилка, ложка, солонка, перечница, стакан и оловянная  кружка
с пивом - все находилось  на  своих  местах;  не  были  забыты  даже  особые
приправы для возбуждения аппетита - кайеннский перец в маленькой скляночке и
на пенни пикулей в фарфоровом блюдце.
   Девушка  вздрогнула,  залилась  краской,  потом  побледнела.  Но  гость
поспешным легким движением руки и взглядом, еще более красноречивым, чем это
движение, просил ее успокоиться и не бояться его.
   - Уильям, этот джентльмен - мистер Кленнэм, сын хорошей знакомой Эми, -
начал дядя. - Я встретил его у наружных  ворот;  оказавшись  поблизости,  он
хотел, засвидетельствовать тебе свое почтение, но не знал,  удобно  ли  это.
Мой брат Уильям, сэр.
   - Сэр, - сказал Артур, хорошенько не зная,  что  говорить,  -  надеюсь,
глубокое уважение, которое я питаю к вашей дочери, объяснит  и  оправдает  в
ваших глазах мое желание быть вам представленным.
   - Мистер Кленнэм, это большая честь для меня, - возразил  хозяин  дома,
встав из-за стола и приподняв свою ермолку над головой. - Добро  пожаловать,
сэр, - тут был отвешен поклон. - Фредерик,  кресло  гостю!  Прошу  садиться,
мистер Кленнэм.
   Он водрузил ермолку на положенное ей место и снова уселся за стол.  Вся
эта церемония была проделана с курьезной смесью величия  и  благосклонности.
Так он привык принимать пансионеров.
   - Добро пожаловать в Маршалси, дорогой сэр. Многих, многих джентльменов
приходилось мне приветствовать в этих стенах. Вам, может  быть,  известно  -
хотя бы со слов моей дочери Эми - что меня называют Отцом Маршалси?
   - Я - да, я слыхал об этом, - наобум подтвердил Артур,
   - Вероятно, вы также знаете, что моя дочь Эми  родилась  здесь.  Добрая
дочь, сэр, примерная дочь; она давно уже служит мне поддержкой и  утешением.
Эми,  дитя  мое,  ты  можешь  подавать  ужин;  мистер  Кленнэм  поймет,  что
обстоятельства вынуждают нас здесь к известной простоте нравов и не  взыщет.
Осмелюсь спросить, сэр, не окажете ли вы мне честь...
   - Нет, нет, благодарю вас, - перебил Артур. - Ни в коем случае.
   Он был совсем сбит с толку курьезными ужимками  старика  и  все  больше
изумлялся, видя, насколько тот далек от мысли, что дочь предпочла  сохранить
в тайне печальную историю семьи.
   Она  тем  временем  наполнила  его  стакан,  пододвинула  поближе   все
предметы, которые ему могли понадобиться за  едой,  и,  поставив  перед  ним
тарелку с жареным мясом, сама села рядом. Должно быть  для  того,  чтобы  не
нарушать заведенного обычая,  она  и  себе  поставила  тарелку,  на  которую
положила кусок хлеба, и раз или два  пригубила  из  отцовского  стакана;  но
Артур видел, что она глотка не может сделать  от  волнения.  В  ее  взгляде,
устремленном на отца, восхищение и гордость смешивались со стыдом, но больше
всего было в нем преданности и любви, и этот взгляд невольно  хватал  Артура
за душу.
   Отец Маршалси относился к своему брату с некоторой  снисходительностью,
как к доброму, благонамеренному  человеку,  который,  однако  же,  не  сумел
достигнуть  положения  в  обществе  и  вынужден  довольствоваться  скромными
рамками частной жизни.
   - Фредерик, - сказал он, - я знаю, что вы с Фанни  сегодня  обедаете  у
себя. Но где она, Фанни, куда ты ее девал?
   - Она гуляет по двору с Типом.
   - Тип - это мой сын, как  вы,  может  быть,  слышали,  мистер  Кленнэм.
Немного ветреный юноша, и его не так легко было поставить на ноги, но ведь и
обстоятельства, при которых ему пришлось вступать  в  жизнь,  были...  -  он
пожал плечами и с  легким  вздохом  обвел  глазами  комнату,  -  не  слишком
благоприятны. Вы здесь впервые, сэр?
   - Впервые.
   - Впрочем, что же я спрашиваю! Вы едва ли могли хоть раз побывать здесь
так, чтобы я об этом не знал - разве что в детском возрасте. Обычно  всякий,
кто  попадает  сюда,  если  только  он  вправе  претендовать   -   хотя   бы
претендовать! - на звание джентльмена, тотчас же является мне представиться.
   - Бывали дни, когда моему брату представлялось  по  сорок  -  пятьдесят
человек, - не без гордости вставил Фредерик.
   - Совершенно  верно,  -  подтвердил  Отец  Маршалси.  -  И  даже  более
пятидесяти. Если вы зайдете к нам в погожий воскресный день во время  сессии
суда, вам покажется, что вы попали на дворцовый прием - да, да, на дворцовый
прием.  Эми!  дитя  мое,  я  сегодня  с  утра  стараюсь  припомнить  фамилию
джентльмена из Кэмбервелла *, которого  под  рождество  представил  мне  тот
милейший торговец углем, что был дополнительно осужден на шесть месяцев.
   - Я не запомнила фамилию, отец.
   - Фредерик, быть может, ты запомнил?
   Но Фредерик выразил сомнение в том,  что  он  вообще  когда-нибудь  эту
фамилию слышал. Совершенно очевидно было, что Фредерик -  последний  человек
на свете,  от  которого  можно  надеяться  получить  исчерпывающие  сведения
подобного рода.
   -  Ну  как  же,  -  настаивал  его  брат,  -  еще  он  обнаружил  такую
деликатность при совершении своего благородного поступка. Ах, бог  мой!  Вот
выскочила  из  головы  фамилия  и  все  тут.  Мистер  Кленнэм,  вас,  верно,
интересует, что это за деликатный и благородный поступок, о котором я сейчас
упомянул?
   - Весьма интересует, - сказал Артур, отводя взгляд от поникшей  головки
и бледного личика, по которому скользнула тень новой тревоги.
   - Поступок этот был столь прекрасен и свидетельствовал о таких  высоких
качествах души, что я поистине считаю своим долгом о  нем  рассказать.  Я  и
тогда заявил, что буду рассказывать о нем при каждом подходящем  случае,  не
щадя собственных чувств. Дело в том - кха-кхм, -  а  впрочем,  что  скрывать
правду! - дело в том, мистер Кленнэм, что иногда  у  посетителей  этих  мест
является мысль преподнести небольшой  -  кхм  -  знак  внимания  тому,  кого
называют Отцом Маршалси.
   Грустно, ах, как грустно было видеть маленькую ручку,  в  немой  мольбе
легшую на его рукав, хрупкую фигурку, отвернувшуюся в  сторону;  словно  еще
сжавшись от смущения.
   - Эти  знаки  внимания,  -  продолжал  старик  негромким  взволнованным
голосом, то и  дело  откашливаясь,  чтобы  прочистить  горло,  -  эти  знаки
внимания - кхм - бывают разными; но чаще всего это - кха - деньги.  И  я  не
могу не признаться, что в  большинстве  случаев  они  -  кхм  -  оказываются
кстати. Джентльмен, о котором идет речь, мистер Кленнэм, был мне представлен
в весьма лестной для меня форме, и в беседе  со  мной  обнаружил  не  только
отменную учтивость, но и отменную - кхм - образованность.  -  Произнося  эти
слова, он все гремя беспокойно водил ножом и вилкой по  тарелке,  словно  не
замечая, что там давно уже ничего нет. - за  разговором  выяснилось,  что  у
этого джентльмена есть сад -  о  чем  он  по  своей  деликатности  не  сразу
упомянул, зная, что мне - кхм - недоступны прогулки по саду.  Речь  об  этом
зашла, когда я выразил свое восхищение прелестным -  поистине  прелестным  -
кустом герани, который он принес с  собой  и  который,  как  оказалось,  был
выращен  в  его  оранжерее.  Когда  я  похвалил  удивительно  яркую  окраску
лепестков, он обратил мое внимание на опоясывавшую цветочный горшок бумажную
ленту, на которой было написано: "Отцу Маршалси", и  мне  оставалось  только
поблагодарить его за подарок. Но это - кхм - еще  не  все.  На  прощанье  он
попросил меня снять ленту через полчаса после его ухода. Я - кха -  исполнил
его просьбу; и под бумагой обнаружил две гинеи.  Поверьте,  мистер  Кленнэм,
мне приходилось получать  -  кхм  -  знаки  внимания  в  различной  форме  и
различные по своим размерам, и всегда они, увы, оказывались к месту;  но  ни
разу я не был растроган так, как растрогал меня этот - кхм - знак внимания.
   Артур еще не успел сказать то немногое, что только и можно было сказать
по такому случаю, как раздался звон колокола, и почти тотчас  же  за  дверью
послышались шаги. Хорошенькая девушка, более сформировавшаяся и  грациозная,
чем Крошка Доррит, хотя и моложе ее на вид, распахнула дверь и  остановилась
на пороге, завидя чужого; следовавший за  ней  молодой  человек  остановился
тоже.
   - Это мистер Кленнэм, Фанни. Мистер Кленнэм, позвольте представить  вам
мою старшую дочь и моего сына. Колокол, который вы  слышали,  означает,  что
посетителям  пора  уходить,  вот  они  и  пришли  попрощаться;  но   вы   не
беспокойтесь,  времени  еще  много.  Девочки,   если   вам   нужно   уладить
какие-нибудь дела по хозяйству, мистер Кленнэм извинит вас. Ему, я  полагаю,
известно, что у меня здесь всего одна комната.
   - Я только хочу взять свое платье, которое Эми мне выстирала, - сказала
вновь пришедшая.
   - А я - свое белье, - сказал Тип.
   Эми подошла к обветшалому деревянному сооружению, нижняя часть которого
представляла собою кровать, а верхняя - нечто вроде комода,  выдвинула  один
из ящиков и, достав два небольших узелка, вручила их сестре  и  брату.  "Все
зашила и починила?" - услышал Кленнэм торопливый шепот сестры. И затем ответ
Эми: "Да". Кленнэм уже встал, готовясь распрощаться, и воспользовался  этим,
чтобы оглядеть комнату. Голые стены были выкрашены в зеленый цвет, как видно
не слишком умелой рукой;  несколько  литографий  составляли  все  их  жалкое
украшение. На окнах висели занавески, пол был прикрыт ковриком; полка здесь,
крючок там, разные мелкие приспособления говорили о том,  что  хозяева  этой
комнаты обитают в ней уже много лет. Комната была небольшая, тесная,  скудно
обставленная; должно быть, еще и камин  в  ней  дымил  -  иначе  к  чему  бы
жестянка, которой было прикрыто отверстие дымохода; но постоянной заботой  и
старанием удалось придать ей опрятный вид и даже черты своеобразного уюта.
   Колокол меж тем не унимался, и дядюшка заспешил уходить.
   - Скорей, Фанни, скорей! -говорил он, прихватывая под мышку обшарпанный
футляр с кларнетом. - Идем, дитя мое, сейчас запрут ворота!
   Фанни пожелала отцу спокойной ночи и порхнула в дверь. Тип еще раньше с
грохотом сбежал по лестнице вниз.
   - Поторопитесь, мистер  Кленнэм,  -  сказал  Фредерик,  зашлепавший  им
вслед, оглядываясь на ходу. - Ворота, сэр, ворота!
   Но у мистера Кленнэма было еще два дела, которые он должен был сделать,
прежде чем уйти: во-первых, преподнести знак  внимания  Отцу  Маршалси  так,
чтобы не обидеть дочь; во-вторых, хотя  бы  в  двух  словах  объяснить  этой
дочери, что привело его сегодня в тюрьму.
   - Позвольте мне проводить вас, - сказал хозяин дома.
   Эми вышла за остальными, и они теперь были одни в комнате.
   - Нет, нет, что вы, - торопливо  возразил  гость.  -  А  вот  позвольте
мне... - и что-то зазвенело в руке хозяина.
   - Мистер Кленнэм, - сказал тот, - я глубоко, глубоко... - но гость сжал
в кулак его руку, чтобы в ней перестало звенеть, а сам бегом  пустился  вниз
по лестнице.
   Крошки Доррит нигде не  было  видно,  ни  на  лестнице,  ни  во  дворе.
Последние запоздалые посетители торопились к воротам, и он решил последовать
их примеру. Но когда он поравнялся с  крайним  домом,  там  в  дверях  вдруг
мелькнула знакомая фигурка. Он поспешно кинулся к ней.
   - Простите, что я обращаюсь к вам в таком неподходящем месте, -  сказал
он, - простите, что я вообще сюда явился! Я сегодня выследил, где вы живете.
Меня побудило к этому горячее желание быть чем-нибудь полезным вам  и  вашим
родным. Для вас не секрет  мои  отношения  с  матерью  и  вам  не  пок