Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
олов
Министерства Волокиты.
Артур Кленнэм хмуро сунул бланки в карман и побрел по длинному
каменному коридору и длинной каменной лестнице к выходу. У самой двери
какие-то двое, оказавшись впереди, загородили ему дорогу, и он останове
вился, нетерпеливо дожидаясь, когда они пройдут. Вдруг он услышал голос,
который ему показался знакомым; он взглянул на говорившего и узнал мистера
Миглза. Мистер Миглз, весь красный - едва ли он приобрел такой цвет лица в
путешествии - тащил за шиворот коренастого человека вполне безобидной
наружности, приговаривая при этом: "Идем, идем, мошенник!" Наконец он
яростным толчком распахнул дверь и чуть ли не вывалился на улицу вместе с
коренастым, которого по-прежнему держал за шиворот.
При виде столь необычного зрелища, Артур так и застыл на месте и только
обменивался удивленными взглядами со швейцаром. Впрочем, он тут же пришел в
себя, выбежал на улицу и увидел мистера Миглза, мирно удалявшегося бок о бок
со своим недругом. Быстро нагнав их, Артур тронул мистера Миглза за плечо.
Тот сердито обернулся, но, узнав недавнего дорожного спутника, сразу
просиял.
- Здравствуйте, здравствуйте, - говорил мистер Миглз, с чувством
пожимая ему руку. - Как поживаете? А я только что снова вернулся из-за
границы. Душевно рад вас видеть!
- А я счастлив видеть вас.
- Ну спасибо на добром слове.
- Миссис Миглз и ваша дочь...
- Здоровы и благополучны, - сказал мистер Миглз. - Только лучше бы нам
повстречаться позже, когда я немножечко остыну.
Хотя день был далеко не жаркий, мистер Миглз находился в столь
разгоряченном состоянии, что даже привлекал к себе взгляды прохожих,
особенно когда прислонился к железной решетке, снял шляпу, развязал галстук
и в полном пренебрежении к общественному мнению принялся вытирать
распаренное лицо и лысину, красные уши и красную шею.
- Уфф! - сказал он, снова приведя в порядок свой туалет. - Ну вот,
теперь я поостыл и мне легче.
- Вы чем-то раздражены, мистер Миглз. Что случилось?
- А вот погодите, я вам расскажу. Есть у вас немного свободного
времени?
- Сколько угодно.
- Так давайте пройдемся по парку. Да, да, смотрите на него, смотрите! -
Мистер Миглз перехватил взгляд, брошенный Артуром на преступника, которого
он так гневно тащил за шиворот несколько минут тому назад. - На него стоит
посмотреть.
Но ничего примечательного нельзя было усмотреть в этом человеке, ни
ростом, ни одеждой не выделявшемся из толпы. Он был невысок и коренаст, с
деловитой повадкой, волосы его были сильно тронуты сединой, а на лбу и щеках
раздумье проложило глубокие складки, словно резанные по твердому дереву. На
нем было приличное черное платье, чуть порыжевшее на швах, и по всему виду
его можно было принять за умельца-мастерового. Слушая аттестацию, которую
ему давал мистер Миглз, он все время вертел в руках футляр от очков, делая
это с тем особым движением большого пальца, которое свойственно лишь руке,
привыкшей держать инструмент.
- И вы тоже ступайте с нами, - сказал мистер Миглз грозно. - Я вас
сейчас представлю. Ну, марш!
Всю дорогу, пока они шли к парку, Кленнэм пытался угадать, чем мог
провиниться этот неизвестный, так кротко повиновавшийся мистеру Миглзу.
Глядя на него, трудно было заподозрить, что он уличен в покушении на носовой
платок мистера Миглза; на скандалиста или хулигана он тоже не походил. Он
казался спокойным, тихим, уравновешенным человеком, не пытался сбежать, и
хоть явно был чем-то огорчен, никаких признаков стыда или раскаяния не
обнаруживал. Если он и в самом деле совершил преступление, значит, он -
непревзойденный притворщик; если он преступления не совершал, почему мистер
Миглз тащил его за шиворот из Министерства Волокиты? Артур успел подметить,
что человек этот занимает не только его мысли, но и мысли мистера Миглза
тоже. На коротком пути от Министерства до парка разговор у них явно не
клеился, и о чем бы ни заводил речь мистер Миглз, взгляд его постоянно
возвращался к их спутнику.
Наконец, когда они уже очутились среди зелени, мистер Миглз остановился
и сказал:
- Мистер Кленнэм, сделайте мне одолжение, посмотрите хорошенько на
этого человека. Его зовут Дойс, Дэниел Дойс. Вы, верно, не подумали бы, что
этот человек - отъявленный мошенник?
- Разумеется, нет.
Было очень неловко отвечать на такой вопрос в присутствии того, кого он
касался.
- Ага! Разумеется, нет. Я так и предполагал. И вы, верно, не подумали
бы, что он - преступник?
- Нет.
- Ах, нет? Вот и напрасно. Перед вами самый настоящий преступник. В чем
же его преступление? Кто он - убийца, поджигатель, вор, взломщик, грабитель
с большой дороги, подделыватель подписей, плут, вымогатель? Как вам кажется?
- Мне кажется, - возразил Артур Кленнэм, уловив тень улыбки на лице
Дэниела Дойса, - что ни одно из этих обозначений к нему не подходит.
- Да, тут вы правы, - сказал мистер Миглз. - Но природа наделила его
изобретательским даром, и он вздумал употребить этот дар на благо общества.
А это, несомненно, тяжкое преступление, сэр.
Артур снова взглянул на Дойса, но тот лишь покачал головой.
- Дойс - слесарь и механик, - продолжал мистер Миглз. - Крупными делами
он не занимается, однако как изобретатель весьма известен. Лет двенадцать
тому назад он успешно закончил одно изобретение, которое может иметь большое
значение для Англии и для человечества. Уж не буду говорить, сколько денег
ему это стоило и сколько лет он трудился над своим изобретением, но закончил
он его лет двенадцать тому назад. Верно я говорю? - спросил мистер Миглз у
Дойса. - Знайте, это самый несносный человек на свете: он никогда не
жалуется!
- Да, двенадцать. Или лучше сказать, двенадцать с половиной.
- Лучше сказать! - подхватил мистер Миглз. - По-моему, это не лучше, а
еще хуже. Так слушайте же, мистер Кленнэм. Кончив свое дело, он обратился с
ним к правительству. И с той минуты, как он обратился к правительству, он
стал преступником! Да, сэр! - вскричал мистер Миглз, рискуя снова
разгорячиться сверх меры. - Он уже не добропорядочный гражданин своей
страны, он - преступник. С ним обходятся как с человеком, совершившим
злодеяние. Его можно шпынять, третировать, изводить оттяжками и
проволочками, без конца гонять - от одного молокососа или старца
благородного происхождения к другому молокососу или старцу благородного
происхождения; он не имеет права распоряжаться ни своим временем, ни своим
достоянием; он - изгой, от которого позволительно отделываться любыми
средствами.
После перипетий нынешнего утра Кленнэму совсем не трудно было в это
поверить.
- Дойс, да оставьте вы в покое свой футляр для очков, - воскликнул
мистер Миглз. - Лучше скажите мистеру Кленнэму то, в чем вы признавались
мне.
- Да мне в конце концов и самому стало казаться, что я повинен в
каком-то злодеянии, - сказал изобретатель. - Ведь всюду, куда бы я ни
толкнулся, меня встречали как злодея. И я не раз должен был напоминать себе,
что не совершил ничего такого, за что мое имя следовало бы поместить в
Ньюгетский Альманах *, а лишь заботился о всеобщей пользе и экономии
средств.
- Вот вам, пожалуйста! - сказал мистер Миглз. - Судите сами,
преувеличил ли я. Теперь вы не будете сомневаться в истине того, что мне еще
осталось вам рассказать.
Сделав это замечание, мистер Миглз вновь обратился к истории Дойса. То
была старая история, обычная история, всем хорошо известная и всем уже
успевшая надоесть. О том, как после бесконечной канцелярской возни и
переписки, после бесчисленных оскорблений, грубостей и глупостей
высокочтимые лорды издали постановление за номером три тысячи четыреста
семьдесят два, коим преступнику дозволялось произвести некоторые испытания
своего изобретения за собственный счет. Как означенные испытания были
произведены в присутствии комиссии из шести членов, из которых двое были
подслеповаты и ничего не разглядели, двое глуховаты и ничего не расслышали,
пятый хромал на обе ноги и не мог подойти близко, а шестой был набитый дурак
и ничего не понял. Как шли годы и продолжались оскорбления, грубости и
глупости. Как, наконец, высокочтимые лорды издали постановление за номером
пять тысяч сто три, по которому все дело передавалось в ведение Министерства
Волокиты. Как Министерство Волокиты, по истечении некоторого срока, взялось
за это дело так, словно оно возникло только вчера и никому ничего о кем не
известно; и как оно тут же принялось его темнить, усложнять и запутывать.
Как оскорбления, грубости и глупости стали множиться по таблице умножения.
Как изобретение было послано на заключение трем Полипам и одному Чваннингу,
которые ровно ничего в нем не разобрали, ровно ничего не способны были в нем
разобрать и, не желая обременять свои мозги размышлениями о нем, доложили по
начальству, что осуществить его невозможно. Как Министерство Волокиты в
постановлении за номером восемь тысяч семьсот сорок объявило, что "не видит
оснований к пересмотру решения, вынесенного высокочтимыми лордами". Как
потом оказалось, что высокочтимые лорды никакого решения не выносили, и
тогда Министерство Волокиты положило дело под сукно. Как, наконец, сегодня
утром состоялся решительный разговор с главой Министерства Волокиты и как
эта Медная Башка изрекла, что, в общем и целом, принимая во внимание все
обстоятельства и учитывая различные точки зрения, приходится констатировать,
что тут возможны два решения - либо покончить с этим делом и никогда больше
к нему не возвращаться, либо начать его вновь с самого начала.
- А тогда, - продолжал мистер Миглз, - я, как человек практический, тут
же ухватил Дойса за шиворот и объявил, что таким, как он, бессовестным
наглецам и нарушителям общественного спокойствия, здесь делать нечего; да
так и выволок его за шиворот из Министерства; чтобы даже швейцару ясно было,
что я человек практический и разделяю официальную точку зрения на подобных
субъектов. Вот вам и все!
Случись здесь давешний шустрый молодой Полип, он, пожалуй, откровенно
объяснил бы им, что Министерство Волокиты поступило так, как ему и надлежит
поступать. Дело полипов - присасываться к государственному кораблю и
держаться за него как можно крепче. Чтобы навести на корабле чистоту и
порядок и облегчить его ход, надо было бы прежде всего оторвать от него
полипов; но оторвать их раз и навсегда не так-то легко; а если корабль,
облепленный полипами, пойдет ко дну, так это уж его забота, а не их.
- Ну вот, - сказал мистер Миглз. - Теперь вам все известно о Дойсе.
Могу только прибавить, как это для меня ни огорчительно, что даже сейчас вы
едва ли услышите от него хоть слово жалобы.
- У вас, как видно, большой запас терпения, - заметил Кленнэм, не без
любопытства глядя на Дойса. - терпения и кротости.
- Отнюдь нет, - отвечал изобретатель. - Не больше, чем у всякого
другого.
- Черт возьми, во всяком случае больше, чем у меня! - вскричал мистер
Миглз.
Дойс усмехнулся и сказал Кленнэму:
- Видите ли, для меня во всем этом нет ничего нового. В жизни то и дело
приходится сталкиваться с подобными вещами. Моя участь - не исключение. Со
мной обошлись не хуже, чем со многими другими при подобных обстоятельствах -
верней сказать, не хуже, чем со всеми другими.
- Откровенно говоря, не думаю, что на вашем месте я находил бы в этом
утешение; но если вы находите - рад за вас.
- Поймите меня правильно, - возразил Дойс все тем же ровным, сдержанным
тоном, устремив взгляд в пространство, словно для того, чтобы измерить его
глубину. - Я вовсе не хочу сказать, что таков законный итог всех
человеческих трудов и надежд; но как-то легче от того, что это не явилось
неожиданностью.
Он говорил вполголоса, неторопливо и обдуманно, как часто говорят люди,
имеющие дело с машинами и привыкшие все точно рассчитывать и измерять. Эта
манера разговора была также присуща ему, как гибкость большого пальца, или
привычка то и дело сдвигать на затылок шляпу, словно рассматривая какое-то
недоконченное творение своих рук и размышляя над его завершением.
- Обидно? - продолжал он, шагая по тенистой аллее между мистером
Миглзом и Артуром Кленнэмом. - Да, разумеется, мне обидно. Горько? Да,
разумеется, и горько тоже. Иначе и быть не могло. Но когда я говорю, что и с
другими в таких случаях обходятся не лучше...
- В Англии, - вставил мистер Миглз.
- Ну, конечно же, речь идет об Англии. Когда предлагаешь свое
изобретение чужой стране, все складывается совсем по-другому. Оттого-то так
много изобретателей уезжает за границу.
Мистер Миглз тем временем снова раскалился.
- Я хочу сказать вот что: не знаю почему, но так уж заведено у нашего
правительства. Слыхали вы, чтобы автор какого-нибудь проекта или
изобретения, обратясь в правительство, не натолкнулся бы на неприступную
стену, чтобы ему не чинили препятствий и затруднений?
- Пожалуй, не слыхал.
- А видели вы, чтобы правительство помогло какому-нибудь полезному
делу, сделало бы почин в каком-нибудь полезном предприятии?
- На этот вопрос я отвечу, - вмешался мистер Миглз. - Я дольше прожил
на свете, чем мой друг, и могу вам сказать: никогда!
- Но зато каждый из нас, - продолжал изобретатель, - не раз мог
убедиться, сколь оно усердно в своих стараниях как можно дольше и как можно
больше отставать от жизни, и с каким упорством защищает то, что давно уже
устарело и давно уже вытеснено из обихода новым и более совершенным.
Тут все трое оказались единодушны.
- А поэтому, - со вздохом заключил Дойс, - так же, как я наперед знаю,
что произойдет с таким-то металлом при такой-то температуре и с таким-то
веществом при таком-то давлении, я мог бы предвидеть, как поступят все эти
высокочтимые лорды и джентльмены в случае, подобном моему. Имея память и
соображение, вправе ли я удивляться тому, что судьба всех моих
предшественников постигла и меня? Не надо бы мне вовсе начинать это дело.
Предостережений было достаточно.
Он спрягал свой футляр в карман и добавил, обращаясь к Артуру:
- Но если я не умею жаловаться, мистер Кленнэм, я зато умею быть
благодарным, и поверьте, я до глубины души благодарен нашему общему другу.
Сколько раз, не щадя ни времени, ни средств, он оказывал мне поддержку!
- Вздор и чепуха! - объявил мистер Миглз.
Последовала пауза, и Артур воспользовался ею, чтобы повнимательней
приглядеться к Дэниелу Дойсу. Хотя этот челочек слишком уважал себя и свое
дело, чтобы роптать на неудачу, да и не в натуре его было плакаться
по-пустому, нетрудно было заметить, что долгие годы испытаний стоили ему
немало сил, здоровья и средств. Невольно Артуру пришла в голову мысль: какое
счастье было бы для Дойса, если б он сумел взять за образец тех господ,
которые милостиво приняли на себя труд управления страной, и перенял бы у
них искусство не делать того, что нужно.
Минут пять мистер Миглз обливался потом и пребывал в унынии, затем
понемногу остыл и воспрянул духом.
- Ладно, чего там! - сказал он. - Не будем вешать нос, этим делу не
поможешь. Вы сейчас куда, Дэн?
- К себе на завод.
- Ну и мы с вами, - во всяком случае, мы вас проводим, - весело
отозвался мистер Миглз. - Мистера Кленнэма не смутит, что это - в Подворье
Кровоточащего Сердца.
- В Подворье Кровоточащего Сердца? - повторил Кленнэм. - А мне как раз
туда нужно.
- Тем лучше! - воскликнул мистер Миглз. -В путь!
Когда они выходили из парка, то один из троих (а быть может, не только
один) подумал о том, что Подворье Кровоточащего Сердца - самое подходящее
место для человека, испытавшего на себе прелести официального общения с
лордами и с Полипами; и, быть может, и душе у него шевельнулось опасение: не
пришлось бы в один злосчастный день самой Англии искать приюта в Подворье
Кровоточащею Сердца, если она даст слишком много воли Министерству Волокиты.
ГЛАВА XI - Выпустили на волю!
Ненастная, хмурая осенняя ночь спускалась над рекой Соной. Как в
тусклом зеркале отражались в реке клубящиеся облака, и невысокий берег
кое-где нависал над водой, будто с опаской и с любопытством вглядывался и
свое смутное изображение. Шалонская равнина протянулась длинной прямой
полосой, лишь сленга зазубренной с краю там, где на грозном пурпуре заката
чернела силуэты тополей. Сыро, тоскливо, мрачно было на берегах реки Соны; а
ночь надвигалась быстро.
Единственной человеческой фигурой среди этого пустынного ландшафта был
путник, медленно бредущий к Шалону. Каин, одинокий и отверженный людьми,
походил, должно быть, на этого человека. Лохматый, обросший, с ветхой
котомкой за плечами, с узловатым посохом, вырезанным где-нибудь по дороге, в
намокшей одежде, в жалких опорках, едва державшихся на грязных, до крови
сбитых ногах, тащился он, прихрамывая от боли и усталости, и казалось, это
от него убегают облака в небе, о нем гневно воет ветер и шепчется
потревоженная трава, на него жалуются речные волны, с тихим плеском омывая
берег, он - причина зловещего непокоя этой осенней ночи.
Угрюмо, исподлобья поглядывал он то в одну сторону, то в другую; порой
останавливался и озирался кругом; потом плелся дальше, морщась от боли и
приговаривая:
- Черт бы взял эту равнину, которой нет конца! Черт бы взял эти камни,
острые, как ножи! Черт бы взял этот мрак и холод, пробирающий человека до
костей! Ненавижу вас!
И если бы ненависть могла жечь, его злобный взгляд испепелил бы все
вокруг. Он проковылял еще несколько шагов и снова остановился, всматриваясь
вдаль.
- Я измучен, я голоден, я умираю от жажды! А вы, олухи, сидите в
теплых, светлых домах, едите, пьете, греетесь у огня! Эх, привелось бы мне
повластвовать в вашем городе! Уж мы бы у меня поплясали, голубчики!
Но сколько ни грозил он кулаком, сколько ни скрежетал зубами со злости,
расстояние до города этим не уменьшалось, и когда он ступил, наконец, на
булыжник шадонской мостовой, он совсем изнемогал от голода, жажды и
усталости.
Из распахнутой двери гостиницы вкусно пахло стряпней; в кофейне с ярко
освещенными окнами слышался стук домино; на крыльце у красильщика висели
полосы красного сукна, служившие вывеской; в окне золотых дел мастера
красовались кольца, серьги и украшения для алтаря; у табачной лавки веселой
гурьбой толпились солдаты с трубками в зубах; в воздухе тянуло зловонием
города, шел дождь, и по сточным канавам плыли отбросы; тускло светили
фонари, подвешенные над мостовой, готовился к отправлению дилижанс с горой
клади на крыше, запряженный шестеркой буланых с подвязанными хвостами. Но
нигде не было видно кабачка, в котором мог бы отдохнуть небогатый путник; и
в поисках такого пристанища ему пришлось свернуть в темный переулок, где
грудами валялся капустный лист, истоптанный ногами женщин, приходивших брать
воду из колодца. Здесь, в глубине переулка, виднелась вывеска: "Утренняя
Заря". Плотные занавеси на окнах скрывали свет этой утренней зари, но от нее
веяло теплом и уютом, а на вывеске, украшенной для наглядности изображением
кия и бильярдного шара, было четко обозначено, что в "Утренней Заре" можно
сыграть партию на бильярде, что любой путешественник, конный или пеший,
найдет там ужин и ночлег; а также, что имеется отличный выбор