Сэр,  -  сказал  мажордом,  -  это  весьма   неприятное   для   меня
обстоятельство, так как оно может отразиться на моей репутации; я  желал  бы
получить расчет сегодня же.
   - Послушайте, неужели вы не только не взволнованы, но даже не удивлены?
- с жаром воскликнул Врач.
   Мажордом  с   обычной   невозмутимостью   изрек   в   ответ   следующие
достопамятные слова:
   -  Сэр,  мистер  Мердл  никогда  не   был   джентльменом,   и   никакой
неджентльменский поступок мистера Мердла не может меня удивить. Угодно  вам,
чтобы я отдал какие-нибудь распоряжения, прежде  чем  начать  свои  сборы  к
отъезду?
   Вернувшись к ожидавшему его другу,  Врач  не  стал  распространяться  о
своей беседе с миссис Мердл, а сказал только, что сообщил ей пока не все, но
то,  что  сообщил,  она  перенесла  довольно  стойко.  Цвет  Адвокатуры   не
прохлаждался на улице зря: он за это время измыслил хитроумнейший капкан для
уловления всех присяжных разом. Теперь он мог выкинуть эту заботу из  головы
и сосредоточиться на  происшедшей  катастрофе,  и  по  дороге  домой  друзья
обсуждали эту катастрофу со всех сторон. Когда они подошли к дому  Врача,  в
ясное утреннее небо уже тянулись первые редкие дымки и слышны были негромкие
голоса первых редких прохожих; и, оглянувшись на еще сонный огромный  город,
они сказали себе: о, если бы все те сотни и тысячи людей, что мирно спят, не
подозревая о своем разорении, могли  сейчас  слышать  их  разговор  -  какой
понесся бы к  небу  страшный  вопль,  проклинающий  жалкого  виновника  всех
несчастий!
   Весть  о  кончине  великого  Мердла  распространилась  с  поразительной
быстротой. Сперва он умирал поочередно от всех существующих в мире болезней,
не считая нескольких новых, мгновенно изобретенных для данного случая. Он  с
детства страдал тщательно скрываемой водянкой; он унаследовал от деда  целую
каменоломню в печени; ему в течение  восемнадцати  лет  каждое  утро  делали
операцию; его  важнейшие  кровеносные  сосуды  лопались,  как  фейерверочные
ракеты; у него было что-то с легкими; у него было что-то с сердцем;  у  него
было что-то с мозгом. Пятьсот  лондонцев,  севших  в  это  утро  завтракать,
понятия не имея ни о чем, встали из-за  стола  в  твердой  уверенности,  что
слышали собственными ушами, как знаменитый врач предупреждал мистера Мердла:
"Вы в любую минуту можете угаснуть, как свеча", а мистер  Мердл  отвечал  на
это: "Двум смертям не бывать, а одной  не  миновать".  К  одиннадцати  часам
теория чего-то с мозгом получила решительный перевес над всеми прочими, а  к
двенадцати выяснилось окончательно, что это было: удар.
   Удар настолько  понравился  всем  и  удовлетворил  самые  взыскательные
вкусы, что эта версия продержалась бы, верно, целый день, если бы в половине
десятого Цвет  Адвокатуры  не  рассказал  в  суде,  как  в  действительности
обстояло дело. По городу тотчас же пошла новая молва, и к часу дня  на  всех
перекрестках  уже  шептались  о  самоубийстве.  Однако  Удар  вовсе  не  был
побежден; напротив, он приобретал все большую и большую популярность. Каждый
извлекал из Удара свою мораль. Те, кто пытался разбогатеть  и  кому  это  не
удалось, говорили: "Вот до  чего  доводит  погоня  за  деньгами!"  Лентяи  и
бездельники оборачивали дело по-иному. "Вот  что  значит  переутомлять  себя
работой", - говорили  они.  "Работаешь,  работаешь,  работаешь  -  глядь,  и
доработался до Удара!" Последнее соображение нашло особенно  горячий  отклик
среди клерков и младших компаньонов, которым меньше всего грозила  опасность
переутомления. Они дружно уверяли, что участь  мистера  Мердла  послужит  им
уроком на всю жизнь, и клялись беречь силы, чтобы избежать Удара и как можно
дольше продлить свои дни на радость друзьям и знакомым.
   Но ко времени открытия биржи об Ударе стали забывать, и  с  востока,  с
запада, с севера, с  юга  поползли  зловещие  слухи.  Сперва  их  передавали
шепотом, и они не шли дальше сомнений, так ли уж  велико  состояние  мистера
Мердла, как о  том  говорили;  не  отразится  ли  случившееся  на  свободном
обращении акций; не приостановит ли чудо-банк платежи, хотя бы временно,  на
какой-нибудь месяц. Но, нарастая с каждой  минутой,  слухи  становились  все
более грозными. Этот человек возник  из  ничего;  никто  не  мог  объяснить,
откуда и как он пришел к своей славе; он  был,  в  сущности  говоря,  грубый
невежда; он никому не смотрел прямо в глаза; совершенно непонятно, почему он
пользовался доверием стольких людей; своего капитала у него не было никогда,
предприятия его  представляли  собою  чистейшие  авантюры,  а  расходы  были
баснословны.   С   приближением   сумерек    слухи    крепли,    приобретали
определенность. Он оставил письмо своему врачу,  врач  письмо  получил,  оно
будет предъявлено завтра на дознании и  как  громом  поразит  многочисленных
жертв обмана. Тысячи людей всех званий и профессий будут разорены вследствие
его банкротства; старикам, никогда не  знавшим  нужды,  придется  оплакивать
свое легковерие в работном доме за  неимением  другого  пристанища;  будущее
множества женщин  и  детей  окажется  загубленным  безжалостной  рукой  того
негодяя. Всякий, кто пировал за его роскошным столом,  узнает,  что  помогал
обездолить бесчисленные семьи; всякий, кто поклонялся ему, сотворив из денег
кумир, поймет, что лучше уж было просто поклоняться дьяволу. Слухи  росли  и
множились, находя подтверждение  в  каждом  новом  выпуске  вечерних  газет,
голоса, их подхватывавшие, звучали все громче  и  к  ночи  слились  в  такой
оглушительный рев, что казалось, забравшись на галерею,  опоясывающую  купол
собора св. Павла, можно услышать, как воздух звенит от проклятий, сочетаемых
с тысячекратно повторенным именем МЕРДЛ.
   Ибо к этому времени стало уже известно,  что  недуг  покойного  мистера
Мердла следовало назвать Мошенничеством и Воровством. Он,  предмет  всеобщей
лести и поклонения, желанный гость за столом у первых людей  в  государстве,
украшение великосветских салонов их жен, он, который  легко  входил  в  круг
самых избранных, обуздывал аристократическую спесь, торговался  за  титул  с
главой Министерства Волокиты, он, покровитель покровителей,  за  десять  или
пятнадцать лет удостоенный  больших  почестей,  чем  за  два  столетия  было
оказано в Англии всем мирным радетелям о  народном  благе  и  всем  светилам
Науки и Искусства, со всеми их творениями,  он,  ослепительное  чудо  нашего
времени, новая звезда, указывавшая  путь  волхвам  с  дарами,  пока  она  не
закатилась над мраморной ванной, в которой лежала  падаль,  -  был  попросту
величайшим Мошенником и Вором, когда-либо ухитрившимся избегнуть виселицы.



 ГЛАВА XXVI - Пожиная бурю

   Торопливые шаги и прерывистый храп  возвестили  о  приближении  мистера
Панкса, и  через  минуту  последний  ворвался  в  контору  Артура  Кленнэма.
Дознание пришло к концу, письмо стало  достоянием  гласности,  банк  лопнул,
прочие  соломенные  постройки  запылали   и   обратились   в   кучу   пепла.
Прославленный пиратский корабль взлетел на воздух вместе с  целой  флотилией
различных судов и суденышек, и море было усеяно следами крушения - там и сям
догорали остовы кораблей, взрывались пороховые бочки,  сами  собой  стреляли
пушки, вдребезги разнося  друзей  и  приспешников,  утопающие  хватались  за
обломки снастей, изнемогшие пловцы боролись с волнами,  и  вокруг  всплывших
трупов уже шныряли акулы.
   От порядка и  деловитости,  всегда  царивших  в  конторе  Кленнэма,  не
осталось   ровно   ничего.   Повсюду   валялись   нераспечатанные    письма,
неразобранные счета и документы, а сам хозяин  праздно  стоял  посреди  этих
знаков иссякшей энергии и рухнувших надежд, облокотясь на  свою  конторку  и
уронив голову на руки.
   Мистер Панкс, ворвавшись в  комнату,  при  виде  его  так  и  замер.  В
следующее мгновение локти мистера Панкса уже  были  на  конторке,  а  голова
мистера Панкса уже была опущена на руки; и несколько  минут  они  оставались
так, оба безмолвные и неподвижные, разделенные лишь конторкою.
   Мистер Панкс первым поднял голову и заговорил:
   - Это я вас втянул,  мистер  Кленнэм.  Я  виноват.  Кляните  меня,  как
хотите. Я себя еще и не так кляну. Я еще и не того заслуживаю.
   - Ах, Панкс, Панкс! - отозвался Кленнэм. - Что говорить понапрасну. А я
сам чего заслуживаю?
   - Лучшей участи, - сказал Панкс.
   - Я, - продолжал  Кленнэм,  не  слушая  его,  -  я,  разоривший  своего
компаньона! Панкс,  Панкс,  ведь  я  разорил  Дойса!  Честного,  неутомимого
труженика, который всю свою жизнь работал, не  зная  ни  отдыха,  ни  срока;
который испытал столько горьких неудач, и не поддался им, не  очерствел,  не
разочаровался в жизни; которого я так любил, так надеялся быть ему добрым  и
преданным помощником, - и вот я своими руками разорил его - навлек  на  него
позор и бесчестье - разорил его, разорил!
   Страдания, которые ему причиняла эта мысль, были так велики, что Панкс,
не будучи в силах глядеть на столь горестное зрелище, вцепился себе в волосы
и стал выдирать их.
   - Браните же меня! - воскликнул Панкс. - Браните меня, сэр,  или  я  за
себя не ручаюсь! Назовите меня дураком, мерзавцем! Скажите: осел!  где  была
твоя голова? Скотина! куда тебя понесло? Не стесняйтесь со  мною.  Обругайте
меня как следует! - Произнося эти  слова,  мистер  Панкс  самым  жестоким  и
беспощадным образом рвал на себе волосы.
   - Если бы вы не поддались  этой  злосчастной  мании,  Панкс,  -  сказал
Кленнэм, больше с состраданием, нежели с сердцем, - было  бы  гораздо  лучше
для вас и гораздо лучше для меня.
   - Еще, сэр! - вскричал Панкс, скрежеща зубами в запоздалом раскаянии. -
Так, так, еще!
   - Если бы вы не занялись этими проклятыми расчетами и не подсчитали все
с такой устрашающей точностью, - простонал Кленнэм, - было бы гораздо  лучше
для вас, Панкс, и гораздо лучше для меня.
   - Еще, сэр! - воскликнул Панкс, отпустив свою шевелюру. - Еще, еще!
   Но Кленнэм, видя, что отчаяние Панкса понемногу ослабевает, решил  этим
ограничиться и только добавил, крепко пожав ему руку:
   - Слепец вел слепца, Панкс! Слепец вел слепца!  Но  Дойс,  Дойс,  Дойс,
бедный мой компаньон! - И он снова упал головой на конторку.
   Панкс, как прежде, последовал его примеру и, как прежде, первым прервал
затянувшуюся паузу:
   - Я ни на минуту не прилег, сэр, с тех пор как услышал  об  этом.  Весь
город избегал в надежде хоть что-нибудь  вытащить  из  огня.  Где  там!  Все
пропало! Все пошло прахом!
   - Знаю, - отвечал Кленнэм. - Слишком хорошо знаю.
   Новая пауза была заполнена стоном мистера Панкса, шедшим, казалось,  из
самых глубин его существа.
   - И ведь как раз вчера, Панкс, - сказал  Артур,  -  как  раз  вчера,  в
понедельник, я твердо решился продать все и развязаться с этим делом.
   - О себе  я  этого  сказать  не  могу,  сэр,  -  отвечал  Панкс.  -  Но
удивительно, от скольких людей я уже  слышал,  что  они  собирались  продать
вчера - не сегодня, не завтра, и ни в другой любой  из  трехсот  шестидесяти
пяти дней, а именно вчера.
   Его сопенье и фырканье, всегда производившие комический эффект, на этот
раз звучали трагически, как  рыдания,  и  весь  он,  грязный,  растерзанный,
замызганный с головы до ног, мог сойти за живое  воплощение  Горя,  если  бы
только грязь позволила разглядеть его черты.
   - Мистер Кленнэм, вы вложили в эти акции... все?  -  Нелегко  было  ему
переступить через это многоточие,  и  еще  трудней  -  произнести  последнее
слово.
   - Все.
   Мистер Панкс снова вцепился в свою проволочную шевелюру и  так  рванул,
что  клочья  волос  остались  у  него  в  руках.  Он  посмотрел  на  них   с
остервенением и сунул в карман.
   - Я знаю, как мне быть, - сказал  Кленнэм,  смахнув  две-три  слезинки,
катившиеся по его лицу, - и начну действовать сегодня же. Те ничтожные меры,
которые в моих силах принять, должны быть безотлагательно приняты. Я  должен
спасти доброе имя моего несчастного компаньона. Себе я не оставлю ничего.  Я
передам нашим кредиторам  полномочия,  которыми  так  злоупотребил,  и  буду
работать  до  конца  своих  дней,  чтобы  хотя  отчасти  возместить   ущерб,
причиненный моей ошибкой - или моим преступлением.
   - Неужели нет никакой возможности выкрутиться, сэр?
   - Никакой решительно. Где уж тут выкручиваться, Панкс! Чем скорей  дело
перейдет в другие руки, тем лучше. На этой неделе  настают  сроки  некоторых
платежей, и катастрофа все равно разразится, даже если я оттяну  ее  до  тех
пор, скрыв от других то, что известно мне самому. Я обдумывал  свое  решение
всю ночь; теперь остается только исполнить его.
   - Но вы не можете все сделать сами,  -  сказал  Панкс,  весь  взмокший,
словно пары, которые он выпускал, тут же сгущались и превращались в влагу. -
Посоветуйтесь с юристом.
   - В этом вы, пожалуй, правы.
   - Посоветуйтесь с Рэггом.
   - Ну что ж, дело тут нехитрое. Он справится не хуже любого.
   - Хотите, я за ним сбегаю, мистер Кленнэм?
   - Если вас не затруднит, буду вам очень признателен.
   Мистер Панкс схватил свою шляпу и на всех парах отбыл по направлению  к
Пентонвиллу. За время его отсутствия Артур ни разу не  поднял  головы  и  не
переменил позы.
   Мистер Панкс воротился в  сопровождении  своего  друга  и  поверенного,
мистера Рэгга. Дорогою мистер Рэгг имел немало случаев убедиться, что мистер
Панкс пребывает в сильном душевном смятении, а потому  деловой  разговор  он
начал с того, что предложил последнему убраться вон. Мистер Панкс, обмякший,
подавленный, безропотно повиновался.
   - Он мне напоминает мою дочь, сэр, в ту пору, когда мы с  ней  начинали
дело Рэгг против Боукинса о нарушении обещания  жениться,  -  сказал  мистер
Рэгг. - Все это чересчур его волнует, сэр. -  Он  находится  в  расстроенных
чувствах. В нашей профессии, сэр, расстроенные чувства ни к чему. - Стягивая
перчатки и кладя их в шляпу, мистер Рэгг мельком глянул на своего клиента, и
от него не укрылась происшедшая в последнем перемена.
   - С огорчением замечаю, сэр, - сказал он, - что вы также  находитесь  в
расстроенных  чувствах.  Напрасно,   напрасно,   этого   нельзя   допускать.
Случившееся весьма прискорбно, сэр, но мы  не  должны  склонять  голову  под
ударами судьбы.
   - Если бы речь шла  только  о  моих  деньгах,  мистер  Рэгг,  -  сказал
Кленнэм, - я беспокоился бы гораздо меньше.
   - В самом деле, сэр? - сказал мистер Рэгг, возбужденно потирая руки.  -
Вы  меня  удивляете.  Это  очень  странно,  сэр.  По   моим   многочисленным
наблюдениям люди обыкновенно больше всего беспокоятся  о  своих  деньгах.  Я
знавал нескольких человек,  загубивших  немало  чужих  денег,  и  они,  надо
сказать, переносили это весьма мужественно - весьма мужественно.
   Высказав эти утешительные соображения,  мистер  Рэгг  взгромоздился  на
высокий табурет и приступил к делу.
   -  Итак,  с  вашего  позволения,  начнем,  мистер  Кленнэм.  Рассмотрим
сложившиеся обстоятельства.  Вопрос,  в  сущности  говоря,  ясный.  Простой,
немудреный, диктуемый здравым смыслом вопрос; что мы тут можем  сделать  для
себя? Что мы можем сделать для себя?
   - Ошибаетесь, мистер Рэгг, вопрос для меня не в этом, - возразил Артур.
- Вы с самого начала становитесь на неверный путь. Мой вопрос вот в чем: что
я могу сделать для своего компаньона? Как я могу возместить причиненный  ему
ущерб?
   - Знаете, сэр, боюсь, что  вы  слишком  поддаетесь  своим  расстроенным
чувствам, - внушительно  заметил  мистер  Рэгг.  -  Мне  не  нравится  слово
"возместить", сэр, разве только в  устах  представителя  противной  стороны.
Прошу прощения, но я считаю свою: долгом предостеречь вас  от  этой  опасной
склонности - поддаваться своим расстроенным чувствам.
   - Мистер Рэгг, - сказал  Кленнэм,  набравшись  духа  и  удивляя  своего
собеседника неожиданной в столь удрученном состоянии решимостью и упорством,
- я вижу, намеченный мною плац  не  встречает  у  вас  одобрения.  Если  это
обстоятельство может помешать вам действовать в желательном для меня духе, я
глубоко сожалею, но мне  придется  искать  себе  другого  помощника.  Должен
предупредить вас сразу, что всякие споры на эту тему бесполезны.
   - Ну что ж, сэр, - ответствовал мистер Рэгг, пожимая плечами. - Ну  что
ж. Раз чьи-то руки должны быть приложены к данному делу, пусть это будут мои
руки. Такого принципа я придерживался в деле Рэгг  против  Боукинса.  Такого
принципа я придерживаюсь и в других делах.
   После  этого  Кленнэм  изложил  мистеру  Рэггу  сущность  принятого  им
решения. Он объяснил, что его компаньон - человек исключительной честности и
душевной чистоты, и  эти  его  свойства  следует  прежде  всего  принять  во
внимание и пощадить. Он упомянул о том, что серьезные дела удерживают сейчас
его компаньона за границей, и тем важней довести до всеобщего сведения,  что
вся ответственность за допущенные опрометчивые действия  ложится  на  одного
лишь Кленнэма - чтобы даже тень незаслуженного подозрения не  коснулась  его
компаньона  и  не  помешала  успешно  довести  до   конца   порученное   ему
предприятие. Полностью обелить имя Дэниела Дойса, объявить во всеуслышание и
без всяких оговорок, что он, Артур Кленнэм, своей единоличной волей  и  даже
вопреки предостережению компаньона, вложил  капиталы  фирмы  в  предприятия,
которые оказались аферами и потерпели крах, - вот единственное, чем он может
хотя отчасти искупить свою вину перед Дойсом, если не перед другими; и вот с
чего, следовательно, надлежит начинать. С этой целью он уже  составил  текст
уведомления, которое намерен разослать в печатном виде всем имеющим  дела  с
фирмой Дойс и Кленнэм, а кроме того, поместить в газетах.  Кроме  этой  меры
(описание коей мистер Рэгг выслушал, гримасничая  самым  ужасным  образом  и
ерзая на месте, словно у него были судороги в ногах), он обратится  ко  всем
кредиторам с  письмом,  в  котором  торжественно  подтвердит  непричастность
своего компаньона к случившемуся, известит их, что фирма прекращает операции
впредь до выяснения всех предъявляемых претензий, и  смиренно  выразит  свою
готовность положиться на их волю. Если, приняв  в  расчет  невиновность  его
компаньона, кредиторы пойдут на такое  соглашение,  которое  позволит  фирме
оправиться от удара и на приемлемых началах возобновить  свою  деятельность,
он откажется от своей доли в предприятии в пользу Дойса  в  виде  некоторого
денежного возмещения понесенных по его вине убытков (единственного,  которое
он может сейчас предложить), - и только будет просить, чтобы тот оставил его
у себя на положении служащего, получающего самое скромное жалованье.
   Мистер Рэгг ясно видел, что Кленнэм от принятого решения не отступится,
но гримасы так дергали его лицо, а судороги так сводили ноги, что он все  же
не мог не высказаться, хотя бы для собственного облегчения.
   - Я с вами не спорю, сэр, - сказал он, - и ни против чего не  возражаю.
Я буду действовать, как вы желаете, сэр, но остаюсь при особом мнении.  -  И
мистер Рэгг пустился в  довольно  пространную  аргументацию  своего  особого
мнения. - Во-первых, - сказал он, - весь  город,  можно  даже  сказать,  вся
страна еще неистовствует после совершившегося разоблачения и готова обрушить
свою ярость на пострадавших - те, кто не попался на удочку,  будут  обливать
их презрением за то, что они не оказались столь  же  предусмотрительными,  а
те, кто попался, сумеют найти себе извинения и оправдания, отказывая в  этом
своим товарищам по несчастью; не говоря уже  о  том,  что  каждая  отдельная
жертва станет с возмущением уверять себя, что никогда  бы  не  поддалась  на
обман, если б ее не  увлекли  своим  примером  другие.  Во-вторых,  подобное
заявление, сделанное в  подобный  момент,  вызовет  целую  бурю  негодования
против  Кленнэма,  а  при  таких  обстоятельствах  трудно  рассчитывать   на
снисходительность кредиторов, или  хотя  бы  на  их  единодушие;