эту  неразбериху  еще
усиливали возгласы, несшиеся из соседней комнаты, где  тетушка  мистера  Ф.,
судя по всему, дожидалась завтрака, находясь еще в горизонтальном положении;
скрытая от глаз присутствующих, эта непримиримая дама заполняла редкие паузы
в речи Флоры краткими саркастическими выпадами такого рода: "Уж он-то тут ни
при чем, будьте уверены!", или: "Пусть не вздумает похваляться, что это  его
заслуга!", или: "Он бы сам скорей удавился, чем подарил  им  хоть  пенни  из
своего кармана!" - цель  которых  заключалась  в  том,  чтобы  умалить  роль
Кленнэма в сделанном открытии и дать выход  мрачной  ненависти,  которую  он
имел несчастье ей внушить.
   Но желание поскорей увидеть отца и  сообщить  ему  радостное  известие,
чтобы он ни минуты дольше не оставался в неведении относительно  счастливого
поворота в его судьбе, лучше всех лекарств и всех  дружеских  забот  помогло
Крошке Доррит прийти в себя. "Скорей пойдемте  к  нему!  Скорей  пойдемте  к
моему милому, дорогому отцу и расскажем ему обо всем!" - были первые  слова,
которые она произнесла, очнувшись. Ее  отец,  ее  отец!  Только  о  нем  она
говорила,  только  о  нем  думала.  И  когда,  опустившись  на  колени,  она
возблагодарила небо, это была благодарность за него, за ее отца.
   Доброе  сердце  Флоры  не   могло   остаться   равнодушным   к   такому
трогательному зрелищу, и она проливала потоки слез над чайной посудой.
   -  Господи  боже  мой,  -  всхлипывала  она,  -  никогда   я   так   не
расстраивалась  с  того  самого  дня,  когда  ваша  мамаша  и  мой   папаша,
пожалуйста, Артур, да, на этот раз не Дойс  и  Кленнэм  в  виде  исключения,
передайте бедняжечке чашку чаю и присмотрите, сделайте  милость,  чтобы  она
хоть пригубила, о болезни мистера Ф. я и  не  говорю,  это  другое  дело,  и
подагра совсем не то, что дочерняя привязанность, хотя для окружающих  очень
тяжело и мистер Ф. был просто мучеником, шутка сказать, держи все время ногу
вытянутой, а виноторговля сама по себе очень горячительное занятие, они ведь
там все время угощают друг друга, без этого нельзя, ну просто  как  во  сне,
еще сегодня утром и в мыслях ничего такого  не  было,  и  вдруг  целая  куча
денег, но вы должны себя заставить, моя душенька, иначе у вас сил не  хватит
рассказать ему все, хотя бы по одной ложечке, а может быть стоит попробовать
лекарство, прописанное моим доктором, правда запах не очень приятный,  но  я
себя заставляю и мне очень помогает, что, не  хочется,  а  вы  думаете,  мне
хочется, радость моя, просто раз нужно для здоровья, приходится  делать  над
собой усилие, все теперь вас станут поздравлять, одни от души, другие скрепя
сердце, но никто, можете быть уверены, не порадуется  так  искренне,  как  я
радуюсь, хоть я отлично знаю, что говорю много глупостей, вот  и  Артур  вам
скажет, на этот раз не Дойс и Кленнэм в виде исключения, ну  а  теперь  я  с
вами попрощаюсь, моя  милочка,  благослови  вас  бог  и  пошли  вам  всякого
счастья, а что касается платья, так вот вам мое слово, я его не дам дошивать
никому другому, а сберегу, как оно есть, на память о вас, и так оно у меня и
будет называться, Крошка Доррит, хоть я никогда не  понимала,  откуда  такое
странное прозвище и теперь уж, должно быть, и не пойму никогда.
   Так Флора прощалась со своей любимицей. Крошка Доррит поблагодарила ее,
несколько раз расцеловав в обе щеки;  после  чего  они  с  Кленнэмом  вышли,
наконец, из патриаршего дома, наняли экипаж и поехали в Маршалси.
   Странно ей было ехать по знакомым убогим уличкам и думать  о  том,  что
это больше не ее мир, что для  нее  теперь  должна  начаться  другая  жизнь,
полная довольства и роскоши. Когда Артур заметил ей, что скоро все испытания
останутся позади, и она будет ездить в собственной  карете,  и  совсем  иные
картины будут представляться ее взгляду, - это даже испугало ее.  Но  стоило
ему перевести разговор на  ее  отца  и  заговорить  про  то,  как  он  будет
разъезжать на собственных лошадях, во всей пышности и блеске  своего  нового
положения - слезы радости и невинной гордости хлынули из глаз Крошки Доррит.
Видя, что счастье для нее только в мысли о  счастье  отца,  Артур  продолжал
рисовать ей эти радужные образы; и так, минуя одну грязную улицу за  другой,
приближались они к тюрьме, где их ждал тот, кому они везли радостную весть.
   Когда мистер  Чивери,  дежуривший  в  этот  час,  отомкнул  перед  ними
тюремные ворота, что-то в выражении их лиц сразу показалось ему  странным  и
удивительным. Он так недоуменно уставился  им  вслед,  как  будто  явственно
видел, что за каждым из них шествует по привидению.  Несколько  пансионеров,
повстречавшиеся им во дворе, тоже оглянулись на них с любопытством, а  затем
подошли и стали шептаться с мистером Чивери, который все еще стоял у входа в
караульню. Здесь, в этом маленьком кружке, и зародился слух о том, что  Отец
Маршалси выходит на волю. Не прошло и пяти минут, как этот слух облетел  всю
тюрьму, вплоть до самых отдаленных уголков.
   Крошка Доррит толкнула дверь, и  они  вошли.  Отец  Маршалси,  в  своем
старом сером халате и черной ермолке, сидел  на  солнышке  у  окна  и  читал
газету. Очки он держал в руке;  должно  быть,  только  что  снял  их,  когда
знакомые  шаги  на  лестнице  заставили  его  оглянуться.  Его  удивило   ее
возвращение в неурочный час; удивил и приход вместе с нею  Артура  Кленнэма.
Когда они подошли ближе, ему бросилось в глаза то непривычное  выражение  их
лиц, которое привлекло общее внимание на тюремном дворе.  Он  не  встал,  не
спросил  ничего;  только,  положив  очки  на  столик,   рядом   с   газетой,
всматривался в лица вошедших, и губы его слегка дрожали. Заметив  протянутую
ему руку Артура, он пожал ее, но не с обычным  величественным  видом;  потом
повернулся к дочери,  которая  села  подле  него,  обняв  его  за  плечи,  и
внимательно посмотрел ей в глаза.
   - Отец! У меня сегодня большая радость!
   - У тебя сегодня радость, дитя мое?
   -  Да,  отец!  Мистер  Кленнэм  принес  мне  такую  прекрасную,   такую
замечательную весть, и она касается вас. Если бы  он  по  своей  доброте  не
позаботился подготовить меня  -  подготовить  к  тому,  что  мне  предстояло
услышать, отец, - я бы, верно, не выдержала.
   Она вся дрожала от волнения, слезы текли по ее лицу. Он вдруг схватился
рукой за сердце и поднял глаза на Кленнэма.
   - Не нужно торопиться, сэр, - сказал Кленнэм. - Соберитесь  спокойно  с
мыслями. И пусть  это  будут  мысли  о  самых  радостных,  самых  счастливых
событиях в  жизни.  Бывает  ведь,  что  человеку  вдруг  улыбнется  счастье.
Случалось это раньше, случается и теперь. Редко, но случается.
   - Мистер Кленнэм! Вы хотите сказать, - вы хотите сказать, что это может
случиться со... - он прижал руку к груди, не решаясь договорить: "со мной".
   - Может, - отвечал Кленнэм.
   - Каким же образом? - спросил Отец Маршалси,  все  еще  прижимая  левую
руку к груди, а правой передвигая очки  на  столе,  так,  чтобы  они  лежали
вровень с краем газеты, - каким же образом мне может улыбнуться счастье?
   - Позвольте ответить вопросом на вопрос. Скажите, мистер Доррит,  какое
событие в жизни было бы  для  вас  самым  неожиданным  и  самым  счастливым?
Говорите смело, не бойтесь помечтать вслух.
   Отец Маршалси с минуту пристально глядел на Кленнэма,  и  казалось,  за
эту минуту он превратился  в  дряхлого  и  немощного  старика.  Солнце  ярко
освещало стену за окном, золотя железные острия. Он отнял руку  от  груди  и
медленно простер ее вперед, указывая на Стену.
   - Ее больше  нет,  -  сказал  Кленнэм.  -  Рухнула.  Старик  все  также
пристально смотрел на него, не меняя позы.
   - А там, где она была, - веско и отчетливо произнес Кленпэм, - вас ждет
не только свобода, но и возможность наслаждаться всем  тем,  что  так  долго
было скрыто от вас этой стеной. Мистер Доррит, я счастлив сказать  вам,  что
через несколько дней вы будете свободным человеком  и  обладателем  большого
состояния. От всей души поздравляю вас с этой переменой в вашей судьбе  и  с
началом новой, счастливой жизни, в которую скоро вы сумеете повести ту,  что
навсегда останется самым ценным из ваших богатств - сокровище,  ниспосланное
вам в утешение, - дочь, сидящую рядом с вами.
   С этими словами он крепко пожал старику руку; а Крошка Доррит  приникла
щекой к щеке отца и, своими объятиями поддерживая его в этот радостный  час,
так же как в долгие годы лишений  и  бедствий  она  поддерживала  его  своей
преданной и  самоотверженной  любовью,  дала  волю  чувствам  благодарности,
надежды, восторга и счастья - за него, все только за него!  -  переполнившим
ее Душу.
   - Я теперь увижу своего дорогого отца таким, каким никогда  не  видала!
Увижу его лицо незатуманенным тенью печали! Увижу таким, каким его знала моя
бедная мать. О, какое счастье, какое счастье! Мой милый, дорогой  мой  отец!
Слава богу, слава богу!
   Он принимал ее ласки и поцелуи, но не отвечал на них, только  его  рука
легла на ее плечи. За все это время он ни слова не произнес и лишь переводил
взгляд с одного на другого. Потом он вдруг стал  дрожать  словно  в  ознобе.
Артур шепнул Крошке Доррит, что надо дать ему вина, и со всех ног бросился в
кофейню.  Пока  слуга  ходил  за  вином   в   погреб,   Кленнэма   обступили
любопытствующие; но на все вопросы  он  лишь  коротко  отвечал,  что  мистер
Доррит получил наследство.
   Вернувшись, он  увидел,  что  Крошка  Доррит  усадила  отца  в  кресло,
развязала ему галстук и расстегнула рубашку. Они  налили  в  стакан  вина  и
поднесли к губам старика. Сделав несколько глотков, он взял стакан из их рук
и допил до дна. Потом  откинулся  на  спинку  кресла,  закрыл  лицо  носовым
платком и заплакал.
   Кленнэм выждал немного,  а  затем  стал  рассказывать  те  подробности,
которые знал, в расчете, что это несколько отвлечет старика  и  поможет  ему
оправиться от первого  потрясения.  Говорил  он  нарочно  медленно  и  самым
непринужденным тоном, причем старался особенно подчеркнуть заслуги Панкса.
   - Он - кха, - он получит щедрое  вознаграждение,  сэр,  -  сказал  Отец
Маршалси и, встав с кресла, возбужденно забегал по комнате. - Прошу  вас  не
сомневаться, мистер Кленнэм, что все, кто  принимал  участие  в  этом  деле,
будут - кха, - будут щедро вознаграждены.  Никто,  дорогой  сэр,  не  сможет
пожаловаться, что его услуги остались  неоцененными.  Мне  особенно  приятно
будет возвратить - кхм - те небольшие суммы, которыми вы ссужали меня,  сэр.
Буду также весьма признателен, если вы, не откладывая, сообщите мне, сколько
вам должен мой сын.
   Ему никакой надобности не было  метаться  по  комнате,  но  он  не  мог
устоять на месте.
   - Все получат свое, - повторял он. - Я не выйду  отсюда,  пока  на  мне
будет хоть пенни долгу. Каждый, кто - кха - оказывал внимание  мне  и  моему
семейству,  будет  награжден.  Чивери  будет  награжден.  Юный  Джон   будет
награжден. Мое искреннее желание и твердое намерение - быть как можно  более
щедрым, мистер Кленнэм.
   - Вам могут срочно понадобиться деньги, мистер Доррит, - сказал  Артур,
кладя свой кошелек на стол.  -  Прошу  вас  располагать  моим  кошельком.  Я
нарочно захватил его с собой на этот случай.
   - Благодарю вас, сэр. Охотно принимаю сейчас то,  что  час  тому  назад
совесть  не  позволила  бы  мне  принять.  Крайне  вам  признателен  за  эту
кратковременную ссуду. Весьма  кратковременную,  однако  пришедшуюся  весьма
кстати. - Он зажал кошелек в руке и снова принялся бегать из угла в угол.  -
Будьте столь добры, сэр, присовокупить эту сумму к тем, о которых  я  только
что упоминал; и главное, не забудьте ссуды, данные моему сыну.  Общую  цифру
долга вы мне сообщите на словах, этого будет  вполне  достаточно  -  кха,  -
вполне достаточно.
   Тут  взгляд  его  упал  на  дочь,  сидевшую  на  прежнем  месте,  и  он
остановился на миг, чтобы поцеловать ее и погладить по голове,
   - Нужно будет найти  портниху,  дитя  мое,  и  поскорей  обновить  твой
чересчур скромный гардероб. Необходимо также подумать  о  Мэгги;  нельзя  ли
сделать так, чтобы она выглядела - кха - поприличнее, да, поприличнее.  Эми,
Эми, а твоя сестра, а твой брат! А мой брат, твой дядя Фредерик  -  бедняга,
может быть, эта новость вдохнет в него немного жизни! Надо тотчас же послать
за ними. Должны же они узнать о том, что произошло. Мы сообщим  им  об  этом
исподволь,  осторожно,  но  они  должны  узнать  как  можно   скорее.   Наша
обязанность перед ними и перед самими собой не допустить, чтобы они - кхм, -
чтобы они что-нибудь делали, начиная с этой минуты.
   Так он впервые в жизни намекнул на то, что его  близкие  трудятся  ради
куска хлеба и ему об этом известно.
   Он все еще суетился, сжимая в руке кошелек, как вдруг со двора  донесся
оживленный гул голосов.
   - Ну, все узнали,  -  сказал  Кленнэм,  выглянув  в  окошко.  -  Вы  не
покажетесь им, мистер Доррит? Они, должно быть, от души радуются  за  вас  и
хотели бы вас видеть.
   - Я, признаться - кха - кхм, - я бы предпочел прежде переменить платье,
Эми, дитя мое, - сказал он, еще пуще засуетившись, - и кроме того  -  кхм  -
купить часы с цепочкой. Но что поделаешь, придется - кха,  -  придется  пока
обойтись без этого. Поправь мне  воротничок,  милочка.  Мистер  Кленнэм,  не
затруднит ли вас - кхм - протянуть руку и достать из комода  синий  галстук.
Застегни сюртук на все пуговицы, душа моя. Когда он застегнут наглухо,  я  -
кха - кажусь несколько шире в груди.
   Дрожащими пальцами он взбил свои седые  волосы  и,  поддерживаемый  под
руки дочерью и  Кленнэмом,  появился  у  окна.  Толпа  внизу  встретила  его
радостными возгласами, а он в ответ милостиво раскланивался во все стороны и
посылал воздушные поцелуи. Потом, отойдя от окна, он молвил: "Бедняги!" -  И
тон его был полон глубокого сострадания к их плачевной судьбе.
   Крошка Доррит озабоченно твердила, что ему необходимо отдохнуть.  Артур
выразил было желание сходить за Панксом, чтобы тот пришел уладить  последние
формальности, нужные для завершения дела, но  она  шепотом  просила  его  не
уходить, пока отец не успокоится и не ляжет. Ей не  пришлось  повторять  эту
просьбу дважды. Она приготовила отцу постель и стала упрашивать его лечь. Но
он, не слушая никаких уговоров, еще  добрых  полчаса  возбужденно  шагал  по
комнате, сам с собой рассуждая о  том,  удастся  ли  получить  у  смотрителя
разрешение  всем  арестантам  собраться  в   тюремной   канцелярии,   окнами
выходившей на улицу, чтобы видеть, как он и его семейство в  карете  покинут
тюрьму - было бы непростительно лишать их такого  зрелища,  говорил  он.  Но
мало-помалу усталость взяла  свое,  и  старик,  угомонившись,  вытянулся  на
постели.
   Она, как всегда, сидела у его  изголовья,  обмахивая  газетой  покрытый
испариной лоб.  Казалось,  он  уже  задремал  (так  и  не  выпустив  из  рук
кошелька), но вдруг встрепенулся и сел на постели.
   - Прошу прошенья, мистер Кленнэм, - сказал он. - Я,  стало  быть,  могу
сейчас выйти за ворота и - кхм - пойти прогуляться, если мне захочется?
   - Сейчас, пожалуй, нет, мистер Доррит, - вынужден был ответить Кленнэм.
- Еще не закончены кое-какие формальности; правда, и ваше заключение  теперь
всего лишь формальность, но придется соблюдать ее еще некоторое время.
   Услышав это, старик опять расплакался.
   - Каких-нибудь несколько часов, сэр, - бодрым голосом  сказал  Кленнэм,
желая его утешить.
   - Несколько часов, сэр! - неожиданно вспылил старик. -  Вам  это  легко
говорить, сэр! А знаете ли вы, что такое час для  человека,  которому  нечем
дышать?
   Но  это  была  его  последняя   вспышка;   поплакав   еще   немного   и
пожаловавшись, что ему не хватает воздуха в тюрьме, он вскоре затих. Кленнэм
смотрел на спящего отца и на дочь, оберегающую его сон, и  у  него  не  было
недостатка в пище для размышлений.
   Крошка Доррит тоже размышляла в это время. Осторожно отведя  в  сторону
прядь седых волос со лба спящего и коснувшись его губами, она оглянулась  на
Артура и шепотом спросила, видимо продолжая свои размышления:
   - Мистер Кленнэм, а он уплатит все свои  долги  перед  тем,  как  выйти
отсюда?
   - Непременно. Все до единого пенни.
   - Долги, за которые он так долго просидел здесь - сколько я себя  помню
и даже дольше?
   - Непременно.
   Какая-то тень сомнения и укоризны мелькнула в ее  глазах;  видно  было,
что она не вполне удовлетворена ответом. Артур, удивленный, спросил:
   - Вас это не радует?
   - А вас? - задумчиво переспросила она.
   - Меня? Я просто счастлив за него!
   - Ну, значит, и я должна быть счастлива.
   - А это не так?
   - Мне кажется несправедливым, - сказала Крошка Доррит, -  что,  столько
выстрадав, отдав столько лет жизни, он все равно должен платить  эти  долги.
Мне кажется несправедливым, что он должен расплачиваться вдвойне - и  жизнью
и деньгами.
   - Милое мое дитя... - начал Кленнэм.
   - Да, я знаю, что не права, - смущенно перебила она, - не  судите  меня
слишком строго, это оттого, что я выросла здесь.
   Только в этом одном  сказалось  на  Крошке  Доррит  тлетворное  влияние
тюремной атмосферы. Ее сомнение, рожденное  горячим  сочувствием  к  бедному
узнику, ее отцу, было первым  и  последним  следом  тюрьмы,  который  Артуру
привелось в ней заметить.
   Он промолчал, сохранив свои мысли про себя. Что  бы  он  ни  думал,  ее
чистота и доброта сияли сейчас перед ним ярче, чем  когда  бы  то  ни  было.
Маленькое пятнышко только оттеняло их.
   Утомленная пережитым  волнением,  она  мало-помалу  поддалась  действию
царившей в комнате тишины; ее рука выронила  газету,  голова  склонилась  на
подушку рядом с головой отца. Кленнэм встал, тихонько отворил дверь и  вышел
из тюрьмы, унося с собой чувство душевного покоя, которое даже среди уличной
суеты не покинуло его.



 ГЛАВА XXXVI - Маршалси остается сиротой

   И вот настал день, когда мистер Доррит с семейством должен был навсегда
покинуть Маршалси, в последний раз пройдя  по  исхоженным  вдоль  и  поперек
плитам тюремного двора.
   Времени истекло немного, но ему срок показался  слишком  долгим,  и  он
сурово выговаривал  мистеру  Рэггу  за  промедление.  Он  очень  высокомерно
держался с мистером Рэггом и даже грозил, что возьмет  другого  поверенного.
Он советовал мистеру Рэггу забыть о том, где пока находится  его  клиент,  а
помнить свои обязанности, сэр, и выполнять их быстро  и  аккуратно.  Он  дал
понять мистеру Рэггу, что  ему  хорошо  известны  все  повадки  адвокатов  и
ходатаев по делам и он не позволит водить  себя  за  нос.  Робкие  заверения
злополучного стряпчего, что он прилагает все усилия, встретили резкий  отпор
со стороны мисс Фанни; еще бы ему не прилагать  всех  усилий,  заявила  она,
когда ему двадцать раз говорилось, что за деньгами  остановки  не  будет,  и
вообще понимает ли он, с кем разговаривает.
   Весьма круто обошелся мистер Доррит со смотрителем тюрьмы, который  уже
много  лет  занимал  этот  пост  и  с  которым  у  него  никогда  не  бывало
недоразумений. Явившись  лично  поздравить  мистера  Доррита  со  счастливой
переменой в его судьбе, смотритель предложил ему  на  остающееся  время  две
комнаты в своем доме. Мистер Доррит поблагодарил и сказал, что подумает;  но
не успел смотритель уйти, как  он  сел  и  написал  ему  весьма  язвительное
письмо, в котором, подчеркнув то обстоятельство, что до сих пор ни  разу  не
удостаивался поздравлений с его стороны (что вполне соответствовало  истине,
поскольку поздравлять до сих пор было не с чем), сообщал,  что  вынужден  от
своего имени и от имени своего семейства отклонить это любезное предложение,
хотя высоко ценит его бескорыстность и полную свободу от  каких-либо  мелких
житейских соображений.
   Брат его выказывал так мало интереса к  происшедшему,  что  можно  было
усомниться,  понял  ли  он,  что  произошло;  тем  не  менее  мистер