Гоуэн  в  то  время,  как
сестры осторожно приблизились к мольберту. - Пусть дамы  видят  перед  собой
оригинал, им тогда легче будет решить, что эта мазня изображает. Вот,  прошу
вас. Bravo {Наемный убийца (итал.).}, готовый  нанести  удар  своей  жертве,
доблестный герой, готовый лечь костьми  за  отечество,  демон  зла,  готовый
погубить чью-то душу, посланец небес, готовый спасти чью-то душу  -  это  уж
как вам покажется.
   - Скажите  лучше,  professore  mio  {Профессор  (итал.).},  -  скромный
джентльмен, готовый приветствовать красоту и грацию, - вставил Бландуа.
   - Или еще лучше, cattivo soggetto mio {Негодник (итал.).},  -  возразил
Гоуэн, подправляя кистью лицо на портрете в том месте,  где  на  живом  лице
дрогнул мускул, - убийца после преступления. Где ваша белая  рука.  Бландуа?
Выньте ее из-под плаща. Только держите спокойно.
   Рука Бландуа слегка тряслась - должно быть оттого, что он смеялся.
   - Он боролся с другим убийцей,  а  может  быть,  со  своей  жертвой,  -
продолжал Гоуэн, быстрыми, нетерпеливыми и неточными мазками выписывая  тени
на руке, - вот и знаки борьбы. Да не прячьте же руку, вам говорят! Corpo  di
San Marko {Клянусь телом святого Марка (итал.).}, что с вами такое?
   Бландуа из Парижа снова засмеялся, и рука его затряслась  еще  сильнее;
он поднял ее, чтобы подкрутить усы, которые обвисли, будто  взмокнув;  затем
снова встал в позу и приосанился.
   Его голова была повернута так, что он смотрел прямо на  Крошку  Доррит,
стоявшую около мольберта. Этот странный взгляд словно  завораживал,  и,  раз
взглянув на него, она уже не могла отвести глаза в сторону. Так они и стояли
все время, глядя друг на друга. Но вот она вздрогнула; Гоуэн,  заметив  это,
решил, что ее  испугало  раздавшееся  вдруг  ворчанье  собаки,  которую  она
гладила по голове, - и, оглянувшись, сказал:
   - Не бойтесь, мисс Доррит, он не тронет.
   - Я не боюсь, - торопливо ответила она, - но посмотрите, что с ним.
   В одно мгновение Гоуэн отшвырнул кисть и обеими руками  схватил  собаку
за ошейник.
   - Бландуа! С ума вы сошли, дразнить его! Клянусь небом -  и  не  только
небом, - он вас растерзает в клочья! Куш, Лев!  Куш!  Ты  что,  не  слышишь,
каналья?
   Огромный пес, не обращая внимания на душивший его  ошейник,  рвался  из
рук хозяина. Если бы  Гоуэн  минутой  опоздал  схватить  его,  он  успел  бы
броситься на Бландуа.
   - Лев! Лев! - Пес встал на задние лапы и боролся с хозяином.  -  Назад,
Лев! На место! Уйдите прочь, чтобы он вас не видел, Бландуа!  Какого  демона
вы наслали на эту собаку?
   - Я ничего ей не сделал.
   - Уйдите прочь, иначе мне не сдержать этого  зверя!  Совсем  уйдите  из
комнаты! Клянусь всеми святыми, он загрызет вас насмерть.
   Собака с яростным лаем рванулась вслед уходящему Бландуа, потом утихла;
но тут хозяин, рассвирепевший, пожалуй, не меньше собаки, сильным ударом  по
голове свалил ее на пол и принялся пинать каблуком, так что скоро вся  морда
у нее оказалась в крови.
   - А теперь марш в угол и лежать смирно! - крикнул Гоуэн. - Не то выведу
на двор и пристрелю!
   Лев повиновался и, улегшись в углу, стал  зализывать  следы  ударов  на
морде и на груди. Хозяин Льва  перевел  дух,  а  затем,  вновь  обретя  свое
привычное хладнокровие, повернулся к жене и ее  гостьям,  которые  испуганно
жались друг к другу у мольберта. Вся эта сцена заняла не более двух минут.
   - Ничего, ничего, Минни! Ты  же  знаешь,  какой  он  всегда  кроткий  и
послушный. Бландуа, верно, корчил ему рожи, вот и  раздразнил  его.  У  Льва
есть свои симпатии и антипатии, и, надо  сказать,  Бландуа  он  невзлюбил  с
первого же дня; но ты можешь подтвердить, Минни, что с  ним  никогда  ничего
подобного не бывало.
   Минни  была  слишком  взволнована,  чтобы   отвечать;   Крошка   Доррит
успокаивала и утешала ее; Фанни, успевшая два или  три  раза  вскрикнуть  от
испуга, держалась на всякий случай за руку Гоуэна; Лев, глубоко пристыженный
тем, что наделал такой переполох,  подполз  на  брюхе  и  лег  у  ног  своей
хозяйки.
   - Зверь дикий! - сказал Гоуэн, снова пнув его ногой. - Я тебя проучу за
это, будешь знать! - И он пнул его еще и еще.
   - Ах, не надо больше его наказывать! -  воскликнула  Крошка  Доррит.  -
Пожалуйста, не бейте его. Смотрите, какой он смирный!
   Гоуэн внял ее просьбам и оставил в покое собаку,  которая  вполне  того
заслуживала, так как  в  эту  минуту  являла  собой  воплощение  покорности,
смирения и раскаяния.
   После  случившегося  трудно  было  наладить  простую  и  непринужденную
беседу, даже не будь тут Фанни, чье жеманство  мешало  бы  этому  при  любых
обстоятельствах. Поговорили немного о разных пустяках, а затем сестры  стали
прощаться; однако и за  этот  короткий  разговор,  у  Крошки  Доррит  успело
сложиться впечатление, что мистер Гоуэн, хотя и  любит  жену,  но  так,  как
можно любить хорошенького ребенка. О глубине тех  чувств,  что  таились  под
прелестной внешностью этого ребенка, он, видимо, и  не  догадывался;  и  это
заставляло  усомниться,  способен  ли  он  сам  на  сколько-нибудь  глубокое
чувство. Быть может, думалось Крошке Доррит, отсюда и  проистекает  присущая
ему легковесность;  быть  может,  люди,  как  корабли  -  где  мелко  и  дно
каменисто, там не за что зацепиться якорю, и судно несется по воле волн.
   Гоуэн проводил сестер вниз, шутливо извиняясь за свое невзрачное  жилье
- что поделаешь, бедному художнику не приходится  привередничать;  вот  если
его  знатные  родичи,  Полипы,  когда-нибудь  заглянут  сюда  и,   устыдясь,
предложат ему квартиру получше, он не станет огорчать их отказом. У  причала
стоял Бландуа и проводил дам учтивейшим поклоном; он еще  был  бледен  после
недавнего происшествия, но позаботился  превратить  все  в  шутку  и  весело
засмеялся при упоминании о Льве.
   Гондола с прежнею помпой заскользила  по  водам  канала,  и  вскоре  за
поворотом остался и дом, и виноградный куст, и Гоуэн, который лениво обрывал
листок за листком и бросал их в воду, и Бландуа, поторопившийся  за  курить,
как только гондола отошла от причала. Спустя несколько минут  Крошка  Доррит
стала замечать, что Фанни  как-то  уж  очень  неестественно  себя  держит  -
манерничает, принимает картинные позы, хотя, казалось бы,  не  для  кого;  в
поисках причины этого странного поведения младшая сестра посмотрела в  окно,
потом в  раскрытую  дверь  и  увидела  другую  гондолу,  которая  словно  бы
сопровождала их.
   Сообразуя  свой  ход  с  их  ходом,  эта  гондола   выделывала   весьма
замысловатые  эволюции:  она  то  стремительно  вырывалась  вперед  и  потом
останавливалась, пропуская их мимо себя; то шла с ними борт о борт, там, где
это допускала ширина русла, то следовала вплотную сзади; и так как Фанни  не
пыталась скрыть, что все ее ужимки рассчитаны на пассажира этой таинственной
гондолы, который, однако, не должен был знать, что замечен ею, -  то  Крошка
Доррит, наконец, спросила, кто это там.
   Ответ был краток, но выразителен:
   - Да тот оболтус.
   - Кто? - переспросила Крошка Доррит.
   - Ах ты душенька! - сказала Фанни (тоном, позволявшим предположить, что
до протеста дядюшки Фредерика она сказала бы: "Ах ты дурочка!"). - Ну  можно
ли быть такой недогадливой! Мистер Спарклер, конечно!
   Она опустила окно со своей стороны, небрежно облокотилась  на  него  и,
слегка  откинувшись  назад,  принялась  обмахиваться  роскошным,  черным   с
золотом, испанским веером.  Как  раз  в  эту  минуту  вторая  гондола  снова
прошмыгнула мимо них, и в окне мелькнул чей-то  глаз,  прилипший  к  стеклу.
Фанни кокетливо засмеялась и сказала:
   - Видала ты когда-нибудь такого дурня, милочка?
   - Неужели он собирается провожать  тебя  до  самого  дома?  -  спросила
Крошка Доррит.
   - Сокровище мое, - возразила Фанни, - я, право, не могу предвидеть,  на
что способен охваченный страстью идиот, но думаю, что это  вполне  возможно.
Не такой уж в конце концов далекий путь.  Да  он  бы,  верно,  не  задумался
проехать всю Венецию, раз он так влюблен.
   - А он влюблен? - простодушно спросила Крошка Доррит.
   - Ну знаешь ли, душенька, мне самой словно бы неловко отвечать на такой
вопрос, - сказала старшая сестра. - Но, кажется, влюблен.  Ты  спроси  лучше
Эдварда. Он ему говорил о  своих  чувствах.  Впрочем,  он,  кажется,  о  них
твердит во всеуслышание, на потеху всем посетителям Казино и других подобных
заведений. Спроси Эдварда, он тебе расскажет.
   - Удивляюсь, что он ни разу не был у нас с визитом, - задумчиво сказала
Крошка Доррит.
   - Если я  правильно  осведомлена,  милая  Эми,  тебе  недолго  придется
удивляться. Можно ждать его даже сегодня.  Просто  этот  недотепа  никак  не
соберется с духом.
   - А ты выйдешь к нему, если он явится?
   - Право, не знаю, душенька, - сказала Фанни. - Там видно будет. Смотри,
смотри, вот он опять! Ну и мозгляк!
   Мистер  Спарклер  в  самом  деле  не  производил  особо   внушительного
впечатления в рамке окна гондолы, к которому он так  приклеился  лицом,  что
его глаз можно было принять за пузырь на стекле. И вовсе  ему  незачем  было
останавливать гондолу, если не считать того, зачем он ее остановил.
   - Когда ты спросила, выйду ли я к нему, душенька, -  продолжала  Фанни,
принимая новую позу, грациозная небрежность которой сделала бы  честь  самой
миссис Мердл, - что у тебя было на уме?
   - У меня на уме... - сказала Крошка  Доррит,  -  у  меня  на  уме  было
узнать, что у тебя на уме, милая Фанни.
   Фанни снова засмеялась, снисходительно  и  в  то  же  время  лукаво,  и
сказала, с шутливой нежностью обнимая сестру:
   - Ты мне вот что скажи, малышка. Когда мы встретились с этой женщиной в
Мартиньи, как по-твоему, что она подумала, увидя нас? Какое сразу же приняла
решение, ясно тебе?
   - Нет, Фанни.
   - Ну так слушай, я сейчас объясню. Она  сказала  себе:  "Никогда  я  не
обмолвлюсь ни словом, что уже встречалась раньше с этими девушками,  никогда
не подам виду, что узнала  их".  Вполне  в  ее  духе  -  вот  так  выйти  из
затруднительного положения. Что я тебе  сказала,  когда  мы  возвращались  с
Харли-стрит? Что это самая беззастенчивая и самая лживая женщина в мире.  Но
по части первого свойства, моя душенька, могут найтись такие, что не уступят
ей.
   Красноречивое  движение  веера  к  груди  Фанни  весьма  недвусмысленно
говорило о том, где именно такие могут найтись.
   - Она не только решила так за себя, -  продолжала  Фанни,  -  но  и  за
молодого Спарклера тоже; и не дает ему встретиться  со  мной,  пока  она  не
вдолбила в его дурацкую башку (головой ведь этот предмет не  назовешь),  что
он должен вести себя так, будто до Мартиньи и в глаза меня не видал.
   - А зачем? - спросила Крошка Доррит.
   - Зачем? Ах ты господи, ну можно ли  задавать  такие  наивные  вопросы!
("такие дурацкие вопросы", слышалось  в  тоне).  Неужели  ты  не  понимаешь,
душенька, что я  теперь  выгодная  партия  для  этого  болвана?  Неужели  не
догадываешься, что она хочет свалить все  со  своих  плеч  (которые  у  нее,
признаюсь,  очень  недурны,  -  заметила  мисс  Фанни,  самодовольно  поводя
собственными плечиками) и сделать вид, будто этот обман затеяли  мы,  а  она
лишь поддерживает его, щадя наши чувства.
   - Но ведь мы всегда можем восстановить истину.
   - Да, только с твоего позволения мы и не подумаем ее восстанавливать, -
возразила Фанни. - Нет, нет, Эми, об этом и речи быть не может. Не я  начала
плести эту ложь; она начала, вот пусть и плетет на доброе здоровье.
   И в упоении своим торжеством мисс Фанни так крепко сжала талию  сестры,
как будто ей в руки попала сама миссис Мердл и она собиралась раздавить ее.
   - Да, - повторила Фанни, - теперь я с нею сквитаюсь. Она  мне  показала
дорожку, вот я по этой дорожке и пойду. И если судьба мне поможет, я  с  ней
заведу настолько близкое знакомство, что в один прекрасный  день  у  нее  на
глазах подарю ее горничной платье от моей портнихи  в  десять  раз  лучше  и
дороже того, что она когда-то подарила мне!
   Крошка Доррит молчала; она знала, что в вопросах семейного  достоинства
ей голоса не  дано,  и  не  хотела  понапрасну  рисковать  столь  неожиданно
возвращенным  ей  благорасположением  сестры.  Поддакивать  она  не   могла,
оставалось только молчать. Фанни отлично понимала, о чем она думает - именно
потому и не преминула спросить.
   - Ты намерена поощрять мистера Спарклера, Фанни? - был ответ.
   - Поощрять, милочка?  -  с  презрительной  усмешкой  повторила  старшая
сестра. - Смотря по тому, что ты разумеешь под этим словом. Нет, поощрять  я
его не намерена. Но я из него сделаю своего раба.
   Крошка Доррит устремила на нее тревожный испытующий взгляд, но Фанни не
так-то легко было смутить. Она закрыла свой черно-золотой  веер  и  легонько
хлопнула им младшую сестру по носу с видом горделивой  и  мудрой  красавицы,
шутя поучающей скромную подружку.
   - Я из него веревки буду вить, душенька,  он  передо  мной  на  коленях
ползать будет. А если мне не удастся поставить  на  колени  и  его  маменьку
тоже, то не по недостатку усердия с моей стороны.
   - Милая Фанни, ты не обижайся на меня, раз уж мы разговорились по душам
- но представляешь ли ты, чем все это может кончиться?
   - А я пока и не стараюсь себе  это  представить,  -  отвечала  Фанни  с
поистине царственным равнодушием, - все в свое время.  Словом,  теперь  тебе
известны мои намерения, душенька. И я так долго объясняла  их,  что  мы  уже
успели доехать. А вот, кстати, и молодой Спарклер, справляется, должно быть,
принимают ли! Подумать только, какое совпадение!
   И в самом  деле,  названный  джентльмен  тянулся  из  своей  гондолы  с
визитной карточкой в руках, адресуясь к стоявшему у подъезда слуге.  Случаю,
однако, было угодно, чтобы минутою спустя сей  буколический  герой  предстал
перед дамами в положении, которое в древности едва  ли  могло  быть  сочтено
предзнаменованием успеха; дело в том,  что  гондольеры  сестер,  недовольные
гонками, которые он устроил, так ловко подтолкнули, причаливая, его гондолу,
что он потерял равновесие и опрокинулся как подбитая кегля,  являя  предмету
своей страсти подметки своих башмаков в  то  время,  как  более  благородные
части его существа барахтались на дне гондолы в объятиях одного из слуг.
   Тем не менее когда мисс Фанни осведомилась, весьма участливо, не ушибся
ли  джентльмен,  мистер  Спарклер  сверх  ожиданий  тотчас  же  воспрянул  и
самолично пролепетал: "Ничуть!" Мисс Фанни его лицо не показалось  знакомым,
и, слегка кивнув головой, она  уже  хотела  войти  на  крыльцо,  но  тут  он
поторопился назвать свою фамилию. Однако и после этого ей все  не  удавалось
его припомнить, пока он не объяснил, что имел удовольствие  познакомиться  с
ней в Мартиньи. Тогда она, наконец, вспомнила и выразила желание знать,  как
чувствует себя его матушка.
   - Благодарю вас, - залопотал мистер Спарклер, - очень хорошо - то есть,
собственно говоря, неважно.
   - Она в Венеции? - осведомилась мисс Фанни.
   - Нет, в Риме, - ответствовал мистер Спарклер. - А я тут сам  по  себе,
сам по себе. Вот решил навестить мистера  Эдварда  Доррита.  Ну,  и  мистера
Доррита тоже. И вообще все семейство.
   Грациозно повернув головку  к  слуге,  мисс  Фанни  спросила,  дома  ли
папенька и братец. Так как ответ последовал утвердительный, мистер  Спарклер
робко предложил ей руку. Предложение было принято, и мисс Фанни проследовала
наверх, опираясь на руку своего верного поклонника, который в простоте души,
быть может, все еще полагал, что  имеет  дело  с  девицей  "без  всяких  там
фиглей-миглей", - но если так, то он сильно заблуждался.
   Поднявшись по  лестнице,  они  вошли  в  гостиную,  украшенную  пятнами
сырости и линялыми драпировками цвета  морской  волны,  такими  обвислыми  и
мятыми, что можно было усмотреть в них  фамильное  сходство  с  водорослями,
которые плавали по каналу или, прибившись к подножию стен, словно оплакивали
своих томящихся в неволе  родственников.  Мисс  Фанни  тотчас  же  снарядила
гонцов за отцом и братом, а пока что  расположилась  в  изящнейшей  позе  на
диване и завела речь о Данте - чем окончательно добила мистера Спарклера,  у
которого имелось лишь смутное представление, что был такой чудак,  почему-то
любивший сидеть на скамеечке перед собором во Флоренции, нацепив  на  голову
венок из листьев.
   Мистер Доррит, приветствуя гостя, блеснул  изысканностью  обхождения  и
аристократичностью манер. Он с особым интересом осведомился о миссис  Мердл.
Он с  особым  интересом  осведомился  о  мистере  Мердле.  Мистер  Спарклер.
ответил, точней, по кусочкам выдавил из себя через воротничок  сорочки,  что
миссис Мердл надоел ее загородный дом и ее вилла в Брайтоне *, и  гостить  у
знакомых ей нынешний год тоже не хотелось, ну а в Лондоне,  сами  понимаете,
нельзя же оставаться, когда там нет ни души, вот она и надумала ехать в Рим,
где такую женщину, как она, видную из себя и без всяких  там  фиглей-миглей,
непременно с восторгом примут в обществе. Что касается мистера  Мердла,  так
вся эта публика в Сити и разных там банках и конторах просто  не  может  без
него обойтись, уж очень он большой дока по  денежной  части  и  по  торговой
тоже, и если ему уехать, так там все кувырком пойдет; хотя  мистер  Спарклер
готов был признать, что здоровье этого финансового и коммерческого  феномена
подчас несколько страдает от столь бурной деятельности и что невредно бы ему
съездить проветриться куда-нибудь за границу. Что же касается  его,  мистера
Спарклера, собственных планов, то он дал  понять,  что  весьма  важные  дела
призывают его как раз туда, куда собирается семейство Доррит.
   Этот ораторский шедевр потребовал времени,  но  все  же  был  завершен.
После его завершения мистер Доррит  выразил  надежду,  что  мистер  Спарклер
сделает им честь как-нибудь у них отобедать. Мистер Спарклер отнесся к  этой
перспективе с таким энтузиазмом, что мистер Доррит спросил: а что, например,
он делает нынче вечером? Поскольку оказалось, что нынче вечером он ничего не
делает (обычное его занятие, к которому он имел исключительные способности),
то приглашение на  обед  состоялось  немедленно;  а  после  обеда  ему  было
предложено сопровождать дам в Оперу.
   Точно в назначенное время мистер Спарклер  вышел  из  волн,  точно  сын
Венеры *,  следующий  материнскому  примеру,  и  в  полном  блеске  совершил
восхождение по главной лестнице. Если Фанни была очаровательна  с  утра,  то
сейчас, в туалете искусно подобранных цветов, она была втрое очаровательней;
а  небрежный  взгляд,  которым  она  подарила  мистера  Спарклера   в   знак
приветствия, еще туже стянул его оковы и наглухо заклепал их.
   - Я слышал, мистер Спарклер, - сказал за обедом хозяин дома, -  что  вы
знакомы с - кха - мистером Гоуэном. Мистером Генри Гоуэном.
   - Верно, сэр, - отвечал мистер Спарклер.  -  Его  родительница  с  моей
родительницей подружки.
   - Как это мне  не  пришло  в  голову,  Эми,  -  заметил  мистер  Доррит
величественно-покровительственным тоном, достойным самого лорда Децимуса.  -
Ведь ты могла бы написать им и от моего имени пригласить  их  тоже  к  обеду
сегодня. Кто-нибудь - кха - мог бы даже съездить за ними, а потом отвезти их
домой. У нас нашлась бы - кхм - лишняя гондола. Жаль, я раньше  об  этом  не
подумал. Прошу тебя, Эми, напомни мне о них завтра.
   Крошка Доррит отнюдь не была уверена, что  это  милостивое  приглашение
обрадует мистера Гоуэна, однако пообещала напомнить.
   - А позвольте узнать, мистер Генри Гоуэн пишет  -  кха  -  портреты?  -
осведомился мистер Доррит.
   Мистер Спарклер высказался в том смысле, что мистер Генри  Гоуэн  пишет
все, на что ни подвернется заказ.
   - Так у него нет никаких пристрастий? - спросил мистер Доррит.
   Мистер Спарклер, которого любовь вдохновила на остроумие, ответил,  что
всякое пристрастие требует особой обуви: для охоты нужны