ой, точно
неопытный конькобежец, не решающийся остаться на  льду  без  опоры.  Цилиндр
свой он поставил на другое кресло и, заглянув в  него  с  таким  видом,  как
будто он был по меньшей мере двадцати футов глубиной, повторил еще раз:
   - Решил вот мимоходом заглянуть к вам.
   - Очень лестно для нас, - отозвалась Фанни. - Тем более что вы, я знаю,
не охотник до визитов.
   - Н-нет, - сказал мистер Мердл,  успевший  надеть  себе  наручники  под
обшлагами. - Я не охотник до визитов.
   - У вас для этого просто времени нет, - сказала Фанни. - Но знаете  ли,
мистер Мердл, когда человек, так много трудящийся, теряет аппетит, это очень
плохо. Вы должны обратить на это серьезное внимание. Так и заболеть недолго.
   - Но я здоров, - возразил мистер Мердл, немного  подумав.  -  Я  вполне
здоров. Я совершенно здоров. Здоровей и быть нельзя.
   И  величайший  человек  нашего   времени   снова   умолк,   подтверждая
распространенное мнение, что истинно  великие  люди  не  любят  и  не  умеют
говорить  о  себе.  Миссис  Спарклер  уже  задавалась  вопросом,  долго   ли
величайший человек нашего времени намерен у них просидеть.
   - Как раз перед вашим приходом, сэр, мы говорили о бедном папе.
   - Да? Любопытное совпадение, - сказал мистер Мердл.
   Фанни  не  усмотрела  никакого  совпадения,  но  сочла  себя  обязанной
поддержать разговор.
   - Я только что сказала Эдмунду, что из-за болезни моего брата  пришлось
отложить приведение в порядок папиных дел.
   - Да, - сказал мистер Мердл, - да. Пришлось отложить.
   - Правда, от этого ничего не изменится, - сказала Фанни.
   - Нет, - признал мистер Мердл,  внимательно  изучил  ту  часть  лепного
карниза, которая была доступна обозрению, - от этого ничего не изменится.
   - Меня беспокоит только одно, - сказала Фанни, - как бы миссис Дженерал
не получила что-нибудь.
   - Она ничего не получит, - сказал мистер Мердл.
   Фанни его слова как маслом по сердцу помазали.  Мистер  Мердл  еще  раз
пристально вгляделся в глубину своего цилиндра, словно заприметив что-то  на
самом  дне,  потом  погладил  себя  по  макушке  и  с  натугой  вымолвил   в
подкрепление сказанного:
   - Нет, нет. Ни в коем случае. И думать нечего.
   Тема явно была исчерпана, и ораторские  ресурсы  мистера  Мердла  тоже;
поддерживая разговор,  Фанни  высказала  предположение,  что  он,  вероятно,
зайдет за миссис Мердл, чтобы вернуться домой в карете вместе с ней.
   - Нет, - сказал мистер Мердл, - я выберу самый короткий путь, а  миссис
Мердл,  -  он  внимательно  разглядывал  свои   ладони,   словно   собираясь
предсказывать собственную судьбу, - миссис Мердл пусть сама думает  о  себе.
Полагаю, что она не растеряется.
   - Я тоже так полагаю, - заметила Фанни.
   Последовала длительная пауза, во время которой  миссис  Спарклер  снова
откинулась на спинку дивана, закрыла глаза и приподняла брови  с  выражением
полной отрешенности от мирской суеты.
   - Да, - сказал мистер Мердл. - Ну, не буду больше отнимать время у  вас
и у себя. Просто я, знаете ли, решил заглянуть мимоходом.
   - Очень любезно с вашей стороны, - сказала Фанни.
   - Так я пойду, - сказал мистер Мердл, вставая. - Кстати, не одолжите ли
вы мне перочинный ножичек?
   Забавно, с улыбкой заметила  Фанни,  что  такой  деловой  человек,  как
мистер Мердл, обращается  с  этой  просьбой  к  ней,  для  которой  написать
коротенькую записку и то наказание. - В самом  деле  забавно,  -  согласился
мистер Мердл, - но мне нужен перочинный ножичек,  а  среди  ваших  свадебных
подарков были, помнится, несколько  ящичков  со  всякими  ножницами  и  тому
подобными вещами. Завтра вы получите свой ножик обратно.
   - Эдмунд, - сказала миссис Спарклер, - подойди к моему столику (только,
ради бога, ничего не  разбей,  я  ведь  знаю,  какой  ты  неловкий),  открой
перламутровую шкатулку и достань для мистера Мердла перламутровый перочинный
ножик.
   - Весьма признателен, - сказал мистер Мердл, - но не найдется ли у  вас
с темным черенком, я бы предпочел с темным черенком.
   - С черепаховым?
   - Весьма признателен, - сказал мистер Мердл. - Да,  я  бы  предпочел  с
черепаховым.
   Эдмунд получил распоряжение открыть черепаховую шкатулку и достать  для
мистера Мердла черепаховый ножик. Когда он это исполнил, его  супруга,  мило
улыбаясь, сказала величайшему человеку нашего времени:
   - Если вы его замараете чернилами, я уж вас так и быть прощу.
   - Постараюсь не замарать его чернилами, - сказал мистер Мердл.
   Знатный гость протянул свой обшлаг,  и  рука  миссис  Спарклер  на  миг
исчезла к нем вся, до браслета включительно.  Куда  девалась  при  этом  его
собственная  рука,  неизвестно;  только  миссис  Спарклер  не   ощутила   ее
прикосновения, словно  прощалась  с  каким-нибудь  доблестным  ветераном  из
инвалидного дома в Челси или Гринвиче..
   Укрепившись в своем мнении, что истекший день был самым долгим и  самым
нестерпимым в ее жизни и что вряд ли есть на  свете  еще  одна  не  лишенная
привлекательности женщина, которую бы так донимали тупицы  и  дураки,  Фанни
после ухода гостя вышла на балкон подышать  свежим  воздухом.  Слезы  досады
стояли у нее в глазах, и от этого знаменитый мистер Мердл, удаляясь от дома,
плясал, извивался и дергался из стороны в сторону, словно  в  него  вселился
добрый десяток чертей.



 ГЛАВА XXV - Мажордом подает в отставку

   Обед, на который не поехал мистер Мердл, давал  знаменитый  Врач.  Цвет
Адвокатуры присутствовал на этом обеде и блистал остроумием. Фердинанд Полип
присутствовал тоже и пленял всех любезностью. Немного  нашлось  бы  путей  в
человеческой жизни, сокрытых от Врача,  и  ему  доводилось  бывать  в  таких
темных закоулках, куда даже Столп Церкви заглядывал не часто.  У  него  было
изрядное число поклонниц среди дам высшего лондонского света (я  просто  без
ума от нашего доктора, душенька, он так мил, так обходителен); но  любая  из
них в ужасе отшатнулась бы от него,  если  бы  знала,  что  за  картины  еще
недавно представлялись взору этого  степенного,  сдержанного  человека,  над
чьими изголовьями склонялся он, какие пороги  переступал.  Но  Врач  был  не
любитель трубить о себе и не охотник до того, чтобы о  нем  трубили  другие.
Много странного приходилось ему видеть и слышать, велики  были  нравственные
противоречия, среди которых текла его жизнь; но ничто не могло нарушить  его
сострадания к людям, и для него, как и  для  Великого  Исцелителя  всяческих
недугов, все были равны. Подобно дождю, не делал он разницы между праведными
и неправедными и по мере сил своих творил добро, не вещая о том с  церковных
амвонов и не крича на уличных перекрестках.
   Как  всякий  человек  с  большим  жизненным  опытом,  хотя  бы   и   не
выставляемым на вид, Врач не мог не внушать интереса  к  себе.  Даже  весьма
далекие от его тайн светские щеголи и щеголихи, из тех, что сошли бы  с  ума
от возмущения (если б  было  с  чего  сходить),  предложи  он  им  хоть  раз
взглянуть на то, что сам видел изо дня в  день,  -  даже  они  находили  его
интересным. От него веяло дыханием истины. А крупицы  истины,  равно  как  и
некоторых других не менее редких естественных продуктов,  достаточно,  чтобы
придать вкус огромному количеству раствора.
   Поэтому, должно быть, на обедах у Врача общество представало в наименее
искусственном свете. Люди словно говорили себе,  быть  может  сами  того  не
сознавая: "Вот человек, который знает  нас  такими,  как  мы  есть;  который
многих из нас застает чуть ли не ежедневно без парика, без  румян  и  белил;
который слышит наши речи и наблюдает за выражением наших лиц, когда мы не  в
силах управлять ни тем, ни другим; так стоит ли перед ним притворяться, ведь
все равно он видит нас насквозь и все наши ухищрения с ним бесполезны".  Вот
почему за его круглым столом с людьми происходила удивительная перемена: они
становились почти самими собой.
   Цвет  Адвокатуры  привык  смотреть  на  огромное  собрание   присяжных,
именуемое человечеством, взглядом острым, как бритва; но бритвой  не  всегда
удобно пользоваться, и простой блестящий скальпель Врача, хотя  и  не  столь
острый, во многих случаях оказывался куда более пригодным. Людская  глупость
и людская подлость были изучены Цветом Адвокатуры до тонкости; но  о  добрых
чувствах людей он, навещая вместе с Врачом его больных,  узнал  бы  за  одну
неделю   больше,   чем   за   семьдесят   лет   непрерывных   заседаний    в
Вестминстер-Холле и во всех судебных округах вместе взятых. У него у  самого
являлась такая мысль, пожалуй, он даже черпал в ней утешение (ибо если мир и
в самом деле всего лишь большая судебная палата, остается  только  пожелать,
чтобы скорей наступил день Последнего Суда); и  потому  он  любил  и  уважал
Врача не меньше, нежели другие.
   Стул мистера Мердла оставался за столом пустым, подобно стулу Банко;  *
но его присутствие было бы не более заметно для окружающих, чем  присутствие
Банко, а потому и его отсутствия никто особенно не замечал. Цвет  Адвокатуры
имел обыкновение подбирать в Вестминстер-Холле обрывки всяких  слухов,  как,
верно, делали бы вороны, если бы проводили столько времени в этом  почтенном
учреждении; вот и на этот раз он явился с целым ворохом соломинок в клюве  и
разбрасывал их там и сям, в надежде разузнать, откуда дует ветер на  мистера
Мердла. Он даже решил попытать счастья с миссис Мердл, для чего и направился
к ней, помахивая лорнетом и не забывая о рассчитанном на присяжных поклоне.
   - Нам недавно прощебетала некая птичка, - начал Цвет  Адвокатуры  (судя
по выражению его  лица,  это  могла  быть  только  сорока),  -  будто  число
титулованных особ в королевстве скоро увеличится.
   - Неужели? - отозвалась миссис Мердл.
   - Да, представьте себе, - сказал Цвет Адвокатуры. - Но, может быть, эта
птичка щебетала не только в наши грубые уши, а и в одно прелестное маленькое
ушко тоже? - Он выразительно скосил глаза на ближайшую к нему серьгу  миссис
Мердл.
   - Вы подразумеваете мое? - спросила миссис Мердл.
   - Когда я говорю о прелестном, я всегда подразумеваю вас.
   - А я всегда знаю, что вы говорите не  то,  что  думаете,  -  возразила
миссис Мердл (однако не без удовольствия).
   - О, жестокая несправедливость! - воскликнул он. - Но как  же  все-таки
птичка?
   - Я все новости узнаю последней, - сказала миссис  Мердл,  замыкаясь  в
своей фортеции. - О ком идет речь?
   - Какая великолепная из вас  вышла  бы  свидетельница!  -  сказал  Цвет
Адвокатуры. - Никакой состав  присяжных  (разве  что  подобранный  из  одних
слепых) не устоял бы против вас, даже если бы вы мялись и  путались;  но  на
самом деле вы справились бы блестяще.
   - Из чего это следует,  чудак  вы  этакий?  -  спросила  миссис  Мердл,
смеясь.
   Но он в ответ лишь лукаво помахал лорнетом  между  Бюстом  и  собою,  а
затем спросил самым своим умильно вкрадчивым тоном:
   - Как я должен буду обращаться к  изящнейшей  и  обворожительнейшей  из
женщин через несколько недель, а может быть, и дней?
   - А ваша птичка вам этого не  сказала?  -  возразила  миссис  Мердл.  -
Спросите ее  завтра,  а  при  следующей  встрече  расскажите  мне,  что  она
ответила.
   Эта шутливая перепалка продолжалась еще несколько минут  и  закончилась
не в пользу Цвета Адвокатуры, которому так и не удалось ничего выведать.  Со
своей стороны Врач, выйдя проводить  миссис  Мердл  и  помогая  ей  одеться,
заговорил о том же, но без всяких уверток, прямо и спокойно, как всегда.
   - Могу я спросить, верно ли то, что говорят о Мердле?
   - Мой милый доктор, я как раз собиралась задать этот вопрос вам.
   - Мне? Почему мне?
   - Право же, мистер Мердл оказывает вам больше доверия, чем кому  бы  то
ни было.
   - Напротив, я даже как врач никогда не могу от него ничего добиться. До
вас, разумеется, дошли эти слухи?
   - Разумеется, дошли. Но вы ведь знаете мистера Мердла, знаете,  как  он
неразговорчив и замкнут. Даю вам слово, мне совершенно неизвестно, есть ли у
этих  слухов  какое-нибудь  основание.  Я  бы  очень   хотела,   чтобы   они
подтвердились, не стану отрицать. Да вы бы мне все равно не поверили.
   - Не поверил бы.
   - Однако правда ли это, или неправда, или наполовину правда, я  сказать
не могу. Преглупое положение и пренеприятное; но, зная мистера Мердла, вы не
должны удивляться.
   Врач и не удивлялся; он усадил миссис  Мердл  в  карету  и  пожелал  ей
доброй ночи. Потом с минуту еще постоял  в  дверях,  задумчиво  глядя  вслед
элегантному экипажу. Вскоре и прочие гости разъехались, и он  остался  один.
Взяв книгу (он был большим любителем всякого рода чтения и не стыдился  этой
слабости), он уселся почитать перед сном.
   Стрелки настольных часов уже почти сошлись на двенадцати, когда  резкий
звонок у парадной  двери  заставил  его  невольно  взглянуть  на  циферблат.
Скромный в своих привычках, он уже отпустил прислугу на ночь, и ему пришлось
самому пойти отворить. На пороге стоял человек без сюртука и  без  шляпы,  с
рукавами, засученными до самых плеч. Сперва у врача мелькнула было  мысль  о
драке, тем более что человек  был  крайне  взволнован  и  тяжело  дышал.  Но
опрятный вид незнакомца  и  аккуратность  его  не  совсем  обычного  костюма
опровергли эту догадку.
   - Сэр, я из ванного заведения, что на соседней улице.
   - Что же ванному заведению нужно от меня?
   - Сделайте милость, сэр, пойдемте туда со мной. Вот  что  мы  нашли  на
столе.
   Он подал ему бумажку, на которой было нацарапано карандашом имя и адрес
Врача - ничего больше. Врач  вгляделся  в  почерк,  снова  поднял  глаза  на
посетителя, снял шляпу с вешалки, положил ключ от двери в карман и торопливо
последовал за своим провожатым.
   Весь персонал заведения  был  на  ногах;  одни  толпились  на  крыльце,
поджидая Врача, другие взволнованно бегали по коридорам.
   - Прошу вас удалить всех, в ком нет надобности, - сказал  Врач  хозяину
и,  повернувшись  к  своему  провожатому,  добавил:  -  А  вы,   мой   друг,
показывайте, куда идти.
   Тот  быстро  зашагал  по  длинному  коридору,  в  который  выходил  ряд
комнаток-номеров. В конце коридора он  остановился,  толкнул  одну  дверь  и
вошел. Врач вошел вслед за ним.
   В углу небольшой комнаты помещалась ванна, из  которой  совсем  недавно
спустили воду. В ней, точно  в  гробу  или  в  саркофаге,  наспех  прикрытое
простыней, лежало тело мужчины массивного сложения, с приплюснутой головой и
грубыми, вульгарными чертами лица. Окошко под потолком было  открыто,  чтобы
дать выход наполнявшему комнату пару; но пар все же оседал тяжелыми  каплями
на стенах и на неподвижной фигуре в ванне.  В  комнате  было  жарко,  мрамор
ванны еще хранил тепло; но лицо и тело лежавшего  в  ней  были  холодными  и
липкими на ощупь. По белому мраморному дну ванны змеились прожилки зловещего
темно-красного цвета. На полочке сбоку лежала пустая склянка  из-под  сонных
капель, а рядом  черепаховый  перочинный  ножик,  весь  в  пятнах  -  но  не
чернильных.
   "Перерезана яремная вена - почти мгновенная  смерть  -  около  получаса
назад". Эти слова облетели весь дом, отдались во  всех  коридорах,  во  всех
номерах, когда врач еще мыл руки, только что отойдя  от  тела,  и  такие  же
темно-красные прожилки, как на  мраморе,  змеились  в  воде,  не  успев  еще
окрасить ее в ровный алый цвет.
   На диване оставалось платье, на столе лежали  часы,  деньги,  бумажник.
Врачу бросился в глаза сложенный листок бумаги, высовывавшийся из бумажника.
Он наклонился над ним, вытянул до половины, сказал спокойно: "Это адресовано
мне", развернул и прочел.
   Никаких распоряжений от него не потребовалось. Служащим  заведения  все
порядки были известны.  Дали  знать  куда  следует,  и  явившиеся  на  место
представители  власти,  завладев  покойником  и  его  недавним   достоянием,
принялись делать свое дело без всякой суеты  и  беспокойства,  как  часовщик
заводит часы. Врач был рад выйти на свежий ночной воздух  -  и  даже  присел
отдышаться на ступеньках  соседнего  дома:  несмотря  на  весь  его  опыт  и
привычку, у него кружилась голова и стучало в висках.
   Цвет Адвокатуры жил неподалеку, и, проходя мимо.  Врач  увидел  свет  в
комнате, где его друг имел обыкновение  допоздна  засиживаться  за  работой.
Свет говорил о том,  что  он  дома  и  еще  не  ложился.  И  в  самом  деле,
неутомимому  труженику  правосудия  нужно  было  завтра  добиться  вердикта,
противоречащего всем показаниям, и он был занят тем, что готовил  силки  для
господ присяжных.
   Стук в дверь в такой поздний час удивил Цвет Адвокатуры; но  он  тотчас
же вообразил, что это пришли тайком предупредить его о чьих-то  злых  кознях
против его кошелька или его особы, а потому поспешил спуститься и  отворить.
Он только что облил голову холодной водой, желая прояснить свои мысли, чтобы
успешней запутать мысли присяжных, и расстегнул воротник, чтобы удобней было
душить  свидетелей  противной  стороны.  Все  это  придавало  ему   какой-то
растерянный вид. Но он еще больше растерялся, когда отворил дверь  и  увидел
перед собой Врача - человека, которого меньше всего ожидал увидеть.
   - Что случилось? - воскликнул он.
   - Помните, вы как-то спрашивали меня, чем болен Мердл.
   - Ну, спрашивал. Нашли тоже время для воспоминаний!
   - А я вам сказал, что сам не могу понять.
   - Ну, сказали. Что же из этого?
   - Так вот, теперь я понял.
   - Боже мой! - вскричал Цвет Адвокатуры, схватив его за руку. -  Я  тоже
понял. Я увидел это на вашем лице.
   Они вошли в соседнюю комнату, и Врач дал ему прочитать записку  мистера
Мердла. Он прочитал ее несколько раз подряд. В записке было всего  несколько
строк, но каждая строка стоила  самого  пристального  внимания.  Потом  Цвет
Адвокатуры стал бурно сокрушаться о том, что сам не сумел  разгадать  тайну.
Один намек, наводящее слово - и дело было бы у него  в  руках,  -  да  какое
дело!
   Врач взялся сообщить о  случившемся  на  Харли-стрит.  Цвет  Адвокатуры
почувствовал себя не в силах вернуться к  опутыванию  самых  просвещенных  и
достойных присяжных, когда-либо занимавших эти скамьи; людей, на которых, да
будет это известно его ученому другу, не подействует ни  дешевая  софистика,
ни  злоупотребление  профессиональным  искусством  и   ловкостью   (так   он
предполагал начать свою речь), поэтому он предложил Врачу, что проводит  его
и дождется на улице, покуда  тот  исполнит  свою  невеселую  миссию.  Друзья
отправились пешком, надеясь, что  прогулка  на  свежем  воздухе  поможет  им
восстановить свое душевное  равновесие;  и  когда  Врач  взялся  за  дверной
молоток у подъезда особняка на Харли-стрит, крылья  рассвета  уже  разогнали
ночную мглу.
   Лакей в ливрее радужных оттенков  дожидался  хозяина  -  иначе  говоря,
крепко спал в кухне, положив голову на газету  между  двумя  свечами  и  тем
наглядно   опровергая    статистику    пожаров,    возникающих    вследствие
неосторожности. Не без труда добудившись этого ревностного  служителя,  Врач
должен был ожидать, покуда он в свою очередь добудится  мажордома.  Но  вот,
наконец, последний вошел в столовую в фланелевом халате и туфлях, однако  же
при галстуке, и весь до кончиков пальцев  исполненный  своего  мажордомского
достоинства. Было уже утро. Врач успел растворить ставни одного  из  окон  и
впустить в комнату дневной свет.
   - Нужно позвать  горничную  миссис  Мердл  и  сказать  ей,  чтобы,  она
разбудила миссис Мердл и как можно осторожнее подготовила ее  к  встрече  со
мной. Я должен сообщить ей страшную весть.
   Так сказал мажордому Врач. Мажордом,  явившийся  со  свечой,  отдал  ее
слуге и приказал унести. Затем он величественно приблизился к окну, созерцая
носителя страшной вести совершенно так же, как не раз созерцал  обедающих  в
этой самой зале.
   - Мистер Мердл скончался.
   - Я желал бы с будущего месяца получить расчет, - сказал мажордом.
   - Мистер Мердл покончил с собой.
   -