тце Артура.
Отец Артура! Я никогда не питал особого расположения к отцу Артура. Я служил
его дяде еще тогда, когда отец Артура значил в  этом  доме  немногим  больше
меня, денег у него в кармане было меньше, чем у меня,  а  надежд  на  дядино
наследство ровно столько, сколько у меня. Он голодал в парадных комнатах,  а
я голодал на кухне; вот и  вся  почти  разница  между  нами  -  одна  крутая
лестница нас разделяла. Я в ту  пору  относился  к  нему  довольно  холодно;
впрочем, не помню, чтобы когда-либо я относился к нему иначе. Человек он был
безвольный, слабый, с самого своего сиротского детства запуганный чуть не до
полусмерти. И когда он привел  в  дом  вас  -  жену,  выбранную  ему  дядей,
достаточно было один  раз  взглянуть  на  вас  (а  вы  тогда  были  красивая
женщина), чтобы понять, кто будет верховодить в семейной  жизни.  Начиная  с
тех пор, вы всегда умели сами за себя постоять. Будьте же и теперь такой. Не
пытайтесь опираться на мертвых.
   - Я вовсе не опираюсь на мертвых - как вы говорите.
   - Но были бы не прочь опереться, если бы  я  не  помешал,  -  пробурчал
Иеремия. - За это вы на меня и набросились. Не можете простить  мне,  что  я
помешал. Вас, верно, удивляет, с чего это мне вдруг  вздумалось  заступиться
за отца Артура? Ведь так, сознайтесь? А впрочем, хоть и не сознавайтесь, все
равно я знаю, что это так, и вы сами знаете,  что  это  так.  Ладно,  я  вам
объясню, в чем тут дело. Может, со стороны  это  покажется  странностью,  но
таков уж у меня характер: не могу стерпеть, чтобы какой-нибудь человек делал
все как ему хочется, Вы женщина решительная, умная, если вы поставили  перед
собой цель, ничто вас не отвратит от нее. Кому и знать это, как не мне.
   - Ничто не отвратит меня от поставленной цели, Флинтвинч, если она  для
меня внутренне оправдана. Вот что надобно прибавить.
   - Внутренне оправдана? Я ведь сказал, что вы самая решительная  женщина
на свете (хотел сказать, во всяком случае), и уж  если  вы  решили  добиться
какой-то цели, что вам стоит найти для нее внутреннее оправдание?
   -  Глупец!  Мое  оправдание  -  в  этой  книге!  -  с  грозным  пафосом
воскликнула она и, судя по раздавшемуся звуку, изо всей силы стукнула  рукой
по столу.
   - Хорошо, хорошо, - невозмутимо  отозвался  Иеремия.  -  Мы  сейчас  не
станем в этом разбираться. Так или иначе, но, поставив перед собой цель,  вы
ее добиваетесь, и при этом вам нужно, чтобы все подчинялось вашим  замыслам.
Ну, а я подчиняться не намерен. Я много лет был  вам  преданным  и  полезным
помощником, и я даже привязан к вам. Но стать вашей тенью - на это я не могу
согласиться, не хочу согласиться, никогда  не  соглашался  и  не  соглашусь.
Глотайте на здоровье всех кого хотите! А я  не  дамся  -  такой  уж  у  меня
странный нрав, сударыня, не желаю, чтобы меня глотали живьем.
   Не здесь ли следовало  искать  основу  взаимного  понимания  этих  двух
людей?  Не  эта  ли  недюжинная  сила  характера,  угаданная  ею  в  мистере
Флинтвинче, побудила миссис Кленнэм снизойти до союза с ним?
   - Оставим этот вопрос и не будем больше к нему возвращаться, - сумрачно
сказала она.
   - Только не вздумайте наброситься на меня опять, - возразил  неумолимый
Флинтвинч, - иначе нам придется к нему вернуться.
   Тут миссис Флинтвинч приснилось, будто ее супруг  принялся  расхаживать
взад и вперед по комнате, чтобы остудить свою злость, а она будто убежала  в
сени и некоторое время стояла там, в темноте,  прислушиваясь  и  дрожа  всем
телом; но все было тихо, и вскоре страх перед нечистой силой  и  любопытство
взяли свое, и она снова прокралась на прежнее место за дверью.
   - Зажгите, пожалуйста, свечу, Флинтвинч,  -  говорила  миссис  Кленнэм,
явно желая направить разговор на  обыденные  предметы.  -  Время  чай  пить.
Крошка Доррит сейчас придет и застанет меня в потемках.
   Мистер Флинтвинч проворно зажег свечу и, ставя ее на стол, заметил:
   - Кстати, каковы ваши планы насчет Крошки Доррит? Так она и будет вечно
здесь работать? Вечно являться в вашу  комнату  к  чаю?  Вечно  приходить  и
уходить, как она сейчас приходит и уходит?
   - Разве можно говорить о вечности, обращаясь к бедной калеке? Всех  нас
косит время, точно траву на лугу; но меня эта жестокая  коса  подрезала  уже
много лет назад, и с тех пор я лежу здесь, немощная, недвижная, в  ожидании,
когда господь бог приберет меня в свою житницу.
   - Так-то так. Но вы здесь лежите живая-живехонькая - а  сколько  детей,
юношей, молодых цветущих женщин и здоровых и крепких мужчин было  скошено  и
прибрано за эти годы, которые для вас прошли почти бесследно  -  вы  даже  и
переменились очень мало. Вы еще поживете, да и я, надеюсь, тоже. А  когда  я
говорю "вечно", то подразумеваю наш с вами век - хоть я  и  не  поэтического
склада.
   Все эти соображения мистер Флинтвинч изложил самым невозмутимым тоном и
столь же невозмутимо стал ждать ответа.
   - Если Крошка Доррит и впредь останется такой же скромной и прилежной и
будет нуждаться в той незначительной помощи, которую я в силах  ей  оказать,
она может рассчитывать на эту помощь, пока я жива, - разве  только  сама  от
нее откажется.
   - И больше ничего? - спросил Флинтвинч, поглаживая свой подбородок.
   - А что же еще? Что, по-вашему, должно быть еще? -  воскликнула  миссис
Кленнэм с угрюмым недоумением в голосе.
   После этого миссис Флинтвинч приснилось, будто они  с  минуту  или  две
молча глядели друг на друга поверх пламени свечи,  и  каким-то  образом  она
почувствовала, что глядели пристально.
   - А вы случайно не знаете, миссис Кленнэм, - спросил повелитель Эффери,
понизив голос и придав  ему  выражение,  значительность  которого  вовсе  не
соответствовала простоте вопроса, - вы случайно не знаете, где она живет?
   - Нет.
   - А вы не - ну, скажем, не желали бы узнать? -  спросил  Иеремия  таким
тоном, словно готовился вцепиться в нее.
   - Если бы желала, так давно уже узнала  бы.  Разве  я  не  могу  у  нее
спросить?
   - Стало быть, не желаете знать?
   - Не желаю.
   Мистер Флинтвинч испустил долгий красноречивый вздох, а  затем  сказал,
все так же многозначительно:
   - Дело в том, что я - совершенно случайно, заметьте! - выяснил это.
   - Где бы она ни жила, - возразила миссис Кленнэм  монотонным  скрипучим
голосом, отчеканивая слово за словом, как будто все  произносимые  ею  слова
были вырезаны на металлических брусочках и она их перебирала по  порядку,  -
это ее секрет, и я на него посягать не намерена.
   - Может быть, вы даже предпочли бы не знать о том, что я знаю то,  чего
вы не знаете? -  спросил  Иеремия;  эта  дважды  перекрученная  фраза  вышла
удивительно похожей на него самого.
   - Флинтвинч, - сказала его госпожа и компаньонша с  неожиданной  силой,
так что Эффери за дверью даже вздрогнула,  услышав  ее  голос,  -  зачем  вы
стараетесь вывести меня из  терпения?  Вы  видите  эту  комнату.  Если  есть
что-либо утешительное в моем долголетнем заточении в ее четырех стенах -  не
поймите это как жалобу, вам хорошо известно, что я  никогда  не  жалуюсь  на
свою: судьбу, - но если может тут быть что-либо утешительное для  меня,  так
это то, что, лишенная радостей внешнего мира, я в то же время  избавлена  от
знания некоторых вещей, которые мне знать не хотелось бы. Так почему же  вы,
именно вы хотите отказать мне в этом утешении?
   - Ни в чем я вам не хочу отказывать, - возразил Иеремия.
   - Тогда ни слова больше - ни слова больше. Пусть Крошка  Доррит  хранит
свой секрет, и вы тоже его храните. Пусть она,  как  и  раньше,  приходит  и
уходит, не встречая любопытных взглядов и не подвергаясь расспросам. И пусть
у меня, в моих страданьях будет хоть одно маленькое облегчение. Неужели  это
так много, что вы готовы терзать меня, точно злой дух, из-за этого?
   - Я только задал вам вопрос.
   - А я на него ответила. - И ни слова больше - ни слова  больше.  -  Тут
скрипнули  колеса  покатившегося  кресла,  и  тотчас   же   резко   зазвонил
колокольчик.
   Эффери, в которой страх перед мужем пересилил в эту минуту страх  перед
нечистой силой, торопливо и бесшумно прокралась  в  сени,  сбежала  вниз  по
кухонной лестнице еще быстрей, чем недавно бежала по ней наверх, уселась  на
прежнее место у  очага,  снова  подоткнула  подол  юбки,  а  затем  накинула
передник на голову. Колокольчик позвонил опять, потом еще и еще раз, наконец
зазвонил без перерыва, но Эффери оставалась глуха к его настойчивому  звону;
она все сидела, накрывшись передником, и тщетно старалась перевести дыхание.
Но вот, наконец, по лестнице, ведущей из верхних комнат в сени,  послышалось
шарканье туфель мистера Флинтвинча,  сопровождаемое  невнятной  воркотней  и
возгласами: "Эффери, старуха!". А так как Эффери по-прежнему  не  шевелилась
под  своим  передником,  он  со  свечою  в  руке  спустился,  несколько  раз
споткнувшись, вниз, подошел к ней вплотную, сдернул с ее головы  передник  и
сильно встряхнул ее за плечо.
   - Ох, Иеремия! - разом проснувшись, воскликнула Эффери. - Как  ты  меня
напугал!
   - Ты что тут делаешь, а? - грозно спросил Иеремия. - Тебе раз пятьдесят
звонили.
   - Ох, Иеремия! - сказала миссис Эффери. - Мне снился сон.
   Припомнив недавние похождения своей супруги в мире сонных грез,  мистер
Флинтвинч поднес свечу к самому ее лицу, как бы вознамерившись  устроить  из
нее факел для освещения кухни.
   - А ты знаешь, что уже время подавать ей  чай?  -  спросил  он,  злобно
оскалившись и пинком едва не выбив из-под миссис Эффери стул.
   - Чай, Иеремия? Ох, я сама не знаю, что  со  мной  такое.  Уж  очень  я
напугалась перед тем, как заснула, оттого, должно быть, все так и вышло.
   - Эй ты, сонная тетеря! - прикрикнул мистер Флинтвинч.  -  Что  ты  там
несешь?
   - Я слышала какой-то  странный  шум,  Иеремия,  и  какую-то  непонятную
возню. Вот здесь - здесь, в кухне.
   Иеремия поднял свечу и оглядел закопченный потолок кухни, затем опустил
свечу вниз и оглядел сырой каменный пол, затем повернулся со свечой кругом и
оглядел разукрашенные подтеками и пятнами стены.
   - Крысы, кошки, вода в трубах, - сказал Иеремия.  При  каждом  из  этих
предположений миссис Эффери отрицательно качала головой.
   - Нет, Иеремия, это ведь уж и раньше бывало. И не только в кухне, но  и
наверху, а один раз ночью, когда я шла по лестнице из ее комнаты в  нашу,  я
услышала шорох прямо у себя за спиной, и даже вроде  почувствовала  какое-то
прикосновение.
   - Эффери, старуха, - свирепо произнес мистер Флинтвинч, поводив носом у
самых губ своей супруги, чтобы удостовериться, не отдает ли от нее спиртным,
- если сию же минуту не будет  готов  чай,  ты  у  меня  почувствуешь  такое
прикосновение, голубушка, что отлетишь на другой конец кухни.
   Это  предупреждение  расшевелило  миссис  Флинтвинч  и   заставило   ее
поторопиться с чайником наверх, в комнату больной. Но как бы то ни было, она
окончательно утвердилась в своем мнении, что в этом  мрачном  доме  творится
неладное. С тех пор она никогда не знала покоя после наступления сумерек  и,
выходя в темноте на лестницу, всякий раз  закутывала  голову  передником  из
страха, как бы чего не увидеть.
   Все эти таинственные тревоги и непонятные сны повергли миссис Флинтвинч
в душевное смятение, от которого, как мы увидим в дальнейшем,  ей  не  скоро
суждено было оправиться. В зыбком тумане нахлынувших на  нее  впечатлений  и
переживаний все вокруг стало казаться ей загадочным, и  от  этого  она  сама
сделалась загадочной для других, и окружающим было также трудно  разбираться
в ее словах и поступках, как ей самой разобраться в том, что  происходило  в
доме, где она жила.
   Итак, миссис Эффери  все  еще  возилась  с  приготовлением  чая,  когда
раздался негромкий стук в дверь, каким  всегда  оповещала  о  своем  приходе
Крошка Доррит. Миссис Эффери смотрела, как Крошка  Доррит  снимает  в  сенях
свою простенькую  шляпку,  а  мистер  Флинтвинч  безмолвно  разглядывает  ее
издали, поскребывая свой подбородок, и словно ждала, что  вот-вот  стрясется
нечто чрезвычайное, от чего она лишится рассудка со страху, а может быть, их
всех троих разорвет на куски.
   Когда с чаепитием было покончено,  снова  послышался  стук  в  наружную
дверь, на этот раз оповещавший о  приходе  Артура.  Миссис  Флинтвинч  пошла
отворить ему. Не успев переступить порог дома, Артур обратился к ней:
   - Очень хорошо, что это вы, Эффери. - Мне нужно вас кое о чем спросить.
   Но Эффери торопливо ответила:
   - Нет, нет, Артур. Ради бога, не спрашивайте меня  ни  о  чем!  У  меня
наполовину отшибло разум страхом и наполовину - снами. Не  спрашивайте  меня
ни о чем! Не знаю я, что есть, и чего нет, и что было, и чего не было!  -  С
этими словами она убежала от него и больше не показывалась ему на глаза.
   Миссис Эффери не была охотницей до книг, а скудное освещение в  комнате
не позволяло ей заниматься шитьем, даже если бы она того  хотела,  а  потому
все свои вечера она просиживала теперь в том темном углу,  откуда  появилась
перед Артуром в день его приезда, и самые невероятные  мысли  и  подозрения,
касавшиеся ее мужа, ее госпожи и таинственных звуков старого дома, роились у
нее в голове. В то время, когда миссис Кленнэм с  неистовым  пылом  твердила
вслух свой религиозный урок,  мысли  эти  нет-нет  да  и  заставляли  Эффери
оглядываться на дверь, и, пожалуй, ее ничуть бы не удивило, если  бы  оттуда
вдруг вышла  какая-то  темная  фигура  и  увеличила  собой  число  внимающих
благочестивым поучениям.
   Вообще же Эффери употребляла все усилия, чтобы ни словом, ни жестом  не
привлекать к себе внимания двух умников, и лишь в  редких  случаях  (большей
частью это бывало в час, когда вечернее бдение уже подходило  к  концу)  она
вдруг выскакивала из своего угла и с перекошенным от  страха  лицом  шептала
мистеру Флинтвинчу, мирно читавшему газету у столика миссис Кленнэм:
   - Вот опять, Иеремия! Слышишь? Что это за шум?
   Но шум, если он и был, уже успевал затихнуть, и мистер Флинтвинч  рычал
на нее с такой яростью, как будто это она против  его  воли  срезала  его  с
веревки:
   - Эффери, старуха, ты опять за свое! Ну погоди, вот я тебя  сейчас  так
угощу, что тебе не поздоровится!



 ГЛАВА XVI - Ничья слабость

   Настало время возобновить знакомство с семейством Миглз, и вот  в  один
субботний полдень, памятуя свой уговор  с  мистером  Миглзом  при  посещении
Подворья Кровоточащего Сердца, Кленнэм отправился в Туикнем, где  у  мистера
Миглза имелся собственный коттедж. День выдался погожий, ясный,  и  так  как
Артуру, давно не бывавшему в родных  краях,  любая  сельская  дорога  Англии
судила много интересных впечатлений, он отправил свой багаж, с дилижансом, а
сам решил идти пешком. Была тут для него и прелесть новизны - на чужбине ему
редко приходилось разнообразить свой досуг долгими пешеходными прогулками.
   Он выбрал путь на Фулем  и  Путин,  ради  удовольствия  пройтись  через
вересковую пустошь. Там солнце светило особенно ярко и радостно; но, еще  не
успев далеко уйти по дороге, ведущей в Туикнем, он уже блуждал  в  неведомых
далях других дорог, более призрачных и туманных. Они  открылись  перед  ним,
как только мерный, бодрящий шаг и  прелесть  окружающего  ландшафта  сделали
свое дело. Когда бродишь один в сельской тиши, трудно не отдаться  раздумью.
А у Кленнэма так много было нерешенных вопросов, что  пиши  для  размышлений
ему хватило бы даже, если бы он шел на край света.
   Первым был вопрос,  который  почти  не  выходил  у  него  из  головы  в
последнее время: что делать дальше, к какому занятию себя приставить  и  где
это занятие искать? Он отнюдь не был богат, и каждый день нерешительности  и
бездействия увеличивал  его  тревоги,  связанные  с  отцовским  наследством.
Стоило ему задуматься о том, как лучше распорядиться этим наследством, чтобы
сохранить его в неприкосновенности или  приумножить  -  и  тотчас  же  вновь
являлась  беспокойная  мысль,  что  где-то  есть  человек,  который   вправе
требовать исправления причиненного ему зла. Об одном только этом можно  было
бы размышлять в течение самой длинной прогулки. Но был и  другой  предмет  -
его отношения с матерью, которую он аккуратно навещал теперь три-четыре раза
в неделю, и на взгляд все шло у них  гладко  и  мирно,  однако  же  взаимное
доверие так и не установилось. Неизменным и едва ли не главным предметом его
дум и забот оставалась Крошка Доррит; в силу  превратности  его  собственной
судьбы и всего того, что ему пришлось узнать о судьбе и жизни этой  девушки,
она была теперь единственной живой душой, с которой его связывали узы теплых
человеческих  чувств  -  уважения,  бескорыстного  участия,   благодарности,
сострадания, узы, основанные на невинной доверчивости, с  одной  стороны,  и
ласковом покровительстве - с  другой.  В  раздумья  Кленнэма  о  ее  будущем
невольно вплеталась мысль о том дне, когда всеразрешающая рука смерти  даст,
наконец, свободу ее отцу; ибо только такой оборот событий позволил бы Артуру
на деле проявить свое дружеское участие, переменить  всю  ее  жизнь,  убрать
тяготы с ее нелегкого пути, предоставить  ей  домашний  кров,  которого  она
никогда не имела; иными словами, он принял решение удочерить это бедное дитя
долговой тюрьмы и сделать так, чтобы оно обрело отдых и покой.  Быть  может,
его мысли занимал и еще один предмет, имевший непосредственное  отношение  к
тому месту, куда он направлялся; но тут все очертания были настолько смутны,
что скорей даже это был не предмет, а некая призрачная дымка, обволакивающая
все прочие раздумья.
   Уже пустошь осталась позади, когда он заприметил  на  дороге  пешехода,
идущего в ту же сторону, и что-то в облике  этого  пешехода  показалось  ему
знакомым.   Где-то    он    уже    видел    этот    наклон    головы,    эту
сосредоточенно-задумчивую манеру в сочетании с твердым, энергичным шагом. Но
вот пешеход остановился и сдвинул шляпу  на  затылок,  как  бы  рассматривая
какую-то вещь, - и Кленнэм узнал Дэниела Дойса.
   - Здравствуйте, мистер Дойс, - сказал Кленнэм, поравнявшись  с  ним.  -
Рад встретить вас снова, и к тому же в местах, куда более  приятных,  нежели
Министерство Волокиты.
   - А, приятель  мистера  Миглза!  -  воскликнул  опознанный  преступник,
оторвавшись от выкладок, которые он, видимо, делал в  уме,  и  пожимая  руку
Артуру. - Очень приятно, сэр. Вы уж извините, запамятовал вашу фамилию.
   - Охотно извиняю. Тем более что  фамилия  ничем  не  прославленная.  Не
Полип.
   - Знаю, знаю, - засмеялся Дойс. - Я  уже  вспомнил:  Кленнэм.  Рад  вас
видеть, мистер Кленнэм.
   - Сдается мне, мистер Дойс, - сказал Артур, когда они зашагали  дальше,
- что мы с вами держим путь в одно и то же место.
   - Значит, и вы в Туикнем? - спросил Дэниел. - Что ж, тем лучше.
   Они очень быстро освоились друг с другом, и у них завязался  оживленный
разговор, за которым  время  летело  незаметно.  Злонамеренный  изобретатель
отличался скромностью и здравым умом; кроме того, он привык сочетать  смелый
и оригинальный замысел с точным и тщательным исполнением, и  одно  это,  при
всей его непритязательности,  делало  его  человеком  далеко  не  заурядным.
Нелегко было заставить Дэниела  Дойса  разговориться  о  себе;  поначалу  он
отделывался скупыми и уклончивыми ответами: да, он  сделал  то-то  и  то-то,
такое-то изобретение принадлежит ему, и такое-то усовершенствование  -  тоже
ему; но ведь таково уж его ремесло, знаете ли, таково уж его ремесло. Однако
мало-помалу он уверился, что его расспрашивают не из праздного  любопытства,
и это развязало ему язык. Так Артур узнал,  что  он  сын  кузнеца,  родом  с
севера; что мать, овдовев, отдала его в ученье к  слесарю;  что  проучившись
немного времени, он стал "придумывать разные  мелочишки",  и  это  повело  к
тому, что слесарь освободил его от контракта и отпустил с денежным подарком,
благодаря которому он смог осуществить свою заветну