н выбрался  за городок,  в  котором  стоял
армейский госпиталь, и по узкой дороге направился к лесу, к тому самому, где
он был  ранен.  Дойти туда  ему  не  удалось.  Встретился какой-то  капитан,
спросил  Сеньку, кто  он и откуда.  Ванин  ответил  и,  незаметно для  себя,
рассказал всю историю своего ранения. Глаза  капитана загорелись, он схватил
разведчика за плечи и потащил в сторону, твердя:
  -- Голубчик! Вот здорово, черт возьми! А мы давно тебя, брат, ищем!
  Капитан  оказался, как уже догадывался Ванин, корреспондентом армейской
газеты. В редакции  и в самом  делe слышали  о подвиге  разведчиков,  да  не
смогли найти Семена.
  Офицер  привел  его  в   большой  дом,  где  трудилось   еще  несколько
журналистов.
  Ванин рассказал обо  всем  заново. Капитан записал  его рассказ в  свой
блокнот  и  поблагодарил   разведчика.   Вначале  Ванин  чувствовал  себя  в
незнакомой редакции несколько стесненно. Но уже через пятнадцать -- двадцать
минут  он весело и беспечно  болтал с журналистами, подогреваемый их острыми
шутками. Труженики пера ему явно понравились: они чем-то, должно быть  своей
веселостью,  напомнили ему разведчиков. Среди них будто и не было старших  и
младших. Все -- равные, одинаково остроумные и легко возбуждающиеся.
  Уходил  Семен от своих  новых  знакомых  неохотно. Давно  он уж так  не
дурачился,  как  в  этот   день.  По  дороге  в  госпиталь  вспомнились  ему
разведчики, Вера, и сердце больно заныло.
  "Через педелю убегу", -- решил он твердо.
  И, несколько успокоенный принятым решением, вошел в свою палату.
  За  окном сгущались тени. Сентябрь дышал в открытую форточку прохладой,
манил куда-то, в горы, наверное, в царство ветров, туч  и орлов -- туда, где
скрылись, как в океане, друзья-товарищи, боевые его побратимы.
  Эх, путь-дороженька! Далеко увела ты русского солдата!
  Ванин разделся, лег на койку и, убаюканный ожиданием чего-то светлого в
будущем  и  усталым колебанием дремотной тишины,  быстро заснул крепким сном
выздоравливающего человека, наливающегося новыми и всесильными соками жизни.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

  Георге Бокулей с трудом вставил обойму в  свою винтовку. Сердце солдата
стучало часто и громко. Перед его глазами неотступно стояло лицо Василики --
то прекрасное, каким  оно  было всегда, то  обезображенное, каким оно было у
нее мертвой. "Василика,  солнце мое!.. Колокольчик ты мой звонкий!.." Георге
делал  много   ненужных  движений:  надевал   каску,   вновь  сбрасывал  ее,
перематывал зачем-то обмотки, застегивал  и расстегивал ворот грубошерстного
мундира. Брат его, Димитру, был все время рядом с ним и беспокойно следил за
Георге.
  -- Что с тобой? -- спросил он.
  Но Георге Бокулей молчал. Он боялся, что ответ выдаст его окончательно.
Веки его отяжелели. Он стал плохо видеть. Перед ним все плыло,  волнообразно
качаясь:  и  горы, и сосны,  и  бродившие  в  долине  черные яки,  и  редкие
деревянные  домики  горных  трансильванских  поселенцев.  В  древних  камнях
свистел  ветер   небольшое облако,  выбравшись  наконец  из  ущелий, закрыло
солнце,  и  вокруг стало сумеречно. Сумеречно  и  тревожно. Солдаты готовили
оружие,  гранаты, патроны.  Приближались  минуты  атаки. Георге  Бокулей,  с
холодным  и  злым  выражением  на лице, напряженно  ждал ракеты и, наверное,
потому  не  заметил  ее.  Он  вздрогнул от  грянувшего вдруг  где-то впереди
русского  "ура" и  быстро выскочил из окопа. "Ура-а-а-а!" -- катилось с гор,
все  нарастая,  как грозный обвал. Впереди  румынских  солдат бежал  Лодяну.
Бокулей искал глазами боярина. Увидел его тонкую фигуру левее роты. Штенберг
понемногу отставал...
  Бокулей не  слышал своего выстрела. Только на миг увидел, как качнулась
стройная фигура офицера. Штенберг упал наземь, покатился под гору.
  С горы цепь за цепью, волнами, двигались,  бежали советские и румынские
роты.
  Немцы отстреливались, но уже ничто  не могло остановить прорвавшегося с
гор живого  потока.  "Ура"  докатилось  до ближайших домов  города и,  будто
ударившись о них, разлилось по узким улицам, переулкам, дворам и огородам.
  Через полчаса город был освобожден. Со всех дворов вели пленных.
  На  городской площади, против маленькой ратуши, толпы  румынских солдат
смешались с толпами наших бойцов.
  Румыны обнимали советских солдат, просили красноармейские звездочки  и,
получив, торжественно прикрепляли их на свои выгоревшие пилотки.
  Группа  румын  окружила,  взяла в  полон старшину  Владимира  Фетисова.
Дивизионный изобретатель прямо-таки растерялся.
  -- Что они хотят от меня? --  спрашивал он  Георге Бокулея, который был
среди этих солдат.
  -- Они просят,  чтобы  вы,  товарищ  старшина,  распорядились назначить
командиром роты нашего Лодяну. Больше они никого не хотят.
  -- Как же я могу? Ведь это дело румынского командования.
  -- Солдаты боятся, что к ним пришлют опять такого же, как Штенберг.
  --  Не пришлют такого... -- на  всякий  случай  успокоил  Фетисов, хотя
вовсе не знал, что за командир был Штенберг, -- хорошего пришлют.
  Слова Владимира  подействовали.  Румыны мало-помалу успокоились.  Но на
площади  еще долго стоял  гул:  румынские солдаты никак не хотели уходить от
советских бойцов. Они впервые так близко видели красноармейцев.

2

  На южной окраине городка разместился штаб румынского корпуса.
  Генерал  Рупеску   испытывал  некоторую  неловкость  перед  начальником
политотдела Деминым, навестившим его, очевидно,  не случайно. Однако Рупеску
старался  не  выказывать  своей  неловкости.  С  подчеркнутой  веселостью он
крикнул своему денщику:
  -- Коньяк и две рюмки!
  Демин улыбнулся:
  -- Решили поклониться Бахусу, господин генерал?
  Генерал  засмеялся  и  кокетливо  погрозил  полковнику  своим  коротким
пальцем.
  -- Не скрою. Люблю выпить. Особенно когда есть к тому причина.
  -- Какая же причина, господин генерал?
  -- А наша победа? Наша дружба? Разве за это не стоит выпить?
  -- За дружбу --  стоит, --  сказал  Демин и, усмехнувшись,  добавил: --
Надеюсь, вы делаете все для нее, для дружбы румын с русскими?
  --  Разумеется, все,  что в моих  силах, -- охотно подтвердил генерал и
натужно закашлялся, закрывая рот, а вместе с ним и все лицо платком.
  -- Разрешите с вами не согласиться, господин генерал!
  - Что?
  -- Зачем  вы запрещаете  своим  солдатам  общение  с  нами? Зачем  ваши
офицеры сейчас разогнали  своих солдат с площади? Не кажется ли вам, что так
друзья не поступают?
  -- Порядок, господин  полковник, порядок требует. Армейская дисциплина,
сами знаете...
  -- Не правится мне такой порядок.
  --  Вы что  же,  господин полковник,  хотели,  чтобы  я  не  подчинялся
приказам моего правительства?
  -- Нет.  Но  мы  хотели бы иметь искреннего  союзника. Солдаты  ваши --
тоже.
  --  Солдаты должны воевать, с кем им прикажут. И дружить с теми,  с кем
им повелят, --  генерал приподнялся  и  комом покатился по комнате,  обтирая
багровую шею платком. -- Солдат есть солдат!
  -- Солдата, о котором вы говорите,  такого  солдата уже  нет,  господин
генерал. Нет таких и в вашем корпусе. Есть солдаты, которые хотят думать.
  --  Не  полагаете  ли вы, господин  полковник, что  знаете  моих солдат
лучше, чем я?
  -- Полагаю, господин  генерал.  И в этом нет ничего удивительного. Мне,
совeтскому офицеру, легче понять душу простого солдата. Поэтому я утверждаю,
что ваши  солдаты  желают  настоящей дружбы с  нами, иначе их не заставил бы
никто  проливать  кровь сейчас  за наши общие интересы.  Разумеется,  вы  не
хотели бы  этого, как не желаете того, чтобы румыны и венгры  жили  в вечном
мире и дружбе. Вы сознательно закрываете глаза на тот факт, что ваши офицеры
жестоко избивают венгерское население здесь, в Трансильвании.
  -- Мадьяры -- наши исконные враги. Они и для вас враги  такие же, как и
для ваших румынских союзников...
  -- Такие же враги, какими еще  вчера  являлись для нас наши сегодняшние
румынские  союзники. Именно поэтому мы решительно против вашей междоусобицы.
-- Демин видел, как от  его  слов морщится и сжимается этот  генерал, против
своей воли ставший нашим союзником.
  -- Я --  румын, господин полковник, и превыше всего ставлю национальную
честь своего народа, -- патетически проговорил Рупеску. -- Мадьяры оскорбили
эту честь, и моя совесть не позволяет мне быть к ним снисходительным. И я...
И я никому не позволю...
  -- Успокойтесь, пожалуйста. И разрешите мне усомниться в справедливости
наших утверждений.
  -- Как вам угодно, -- сухо пробормотал генерал.
  За   окном,  у  крыльца,  громко  разговаривали  румынские  солдаты  из
генеральской свиты. Они говорили о русских,  говорили без устали, неутомимо.
Русские по-прежнему возбуждали в них острый, иногда пугающий и всегда смутно
обнадеживающий  интерес. Румынам  было непопятно, отчего русские не дают  им
бить  мадьяр  непонятным было много из того, что делали советские солдаты. И
все  же  румыны чувствовали, что  с приходом  советских  поиск  в их  страну
одновременно ворвалось что-то новое,  возбуждающее, отчего  должно произойти
какое-то  важное  изменение,  и  они  догадывались, что это  изменение  -- к
лучшему. Повинуясь внутренней, еще не совсем ясной, но сильной воле, они все
более проникались уважением к советским бойцам -- ко вчерашним своим врагам,
о которых им все время говорили только  плохое. Так же как когда-то у Георге
Бокулея, в душе румынских солдат пробудилась и росла, тревожа мозг и сердце,
непопятная сила,  которая  готова была  вырваться  наружу потоком  сердитых,
негодующих слов к тем,  кто их так долго  обманывал.  Солдаты  были охвачены
чем-то могучим, совершенно  незнакомым,  еще  до конца  не  осмысленным и не
осознанным ими,  но  уже  не  столь пугающим,  как  раньше.  Они  переживали
состояние детей,  перед  которыми  впервые  открывался огромный,  неведомый,
захватывающе  манящий  и прекрасный мир. И  то, что боярин Штенберг был убит
рукою какого-то их товарища, что еще утром  беспокоило их и пугало, казалось
преступным,  --  теперь  представлялось  закономерным,  неизбежным   и  даже
необходимым, как  закономерным, неизбежным и  необходимым  было  все то, что
совершалось сейчас на их глазах.
  Прислушиваясь к солдатскому гомону  за окном, Демин, по-видимому, думал
как раз об этом.
  --  И  вам  не уничтожить  уважения ваших солдат к  моей  армии, к моей
стране,  --  продолжал полковник, -- как  бы вы ни старались это  сделать. Я
должен,  как представитель  советского командования,  заявить вам,  господин
генерал,  что  вы  и  ваше правительство  не  выполняете условий  перемирия.
Румынская  армия,  в том  числе и ваш корпус, господин  генерал, до сих  пор
заполнены  ставленниками  Антонеску,  явными  и  тайными  агентами  Гитлера.
Сторонников  Антонеску,   офицеров,   вы  повышаете  в   должностях,  а  его
противников,  друзей  румынского  народа   и   Советского   Союза,  всячески
терроризируете.  Демократически настроенных  офицеров вы увольняете из армии
или разжалываете в рядовые...
  -- Это неправда!
  -- Нет, это правда. Вот свежий факт. Почему вы сегодня отдали приказ об
отстранении от должности командира  взвода Лодяну?  Не потому ли, что  он из
рабочей семьи и стоит за дружбу с нами и так же, как мы, ненавидит фашизм?
  -- В его взводе  скрывался и скрывается солдат, убивший ротного офицера
--  лейтенанта  Штенберга.  Лодяну  отказался  помочь  следственным  органам
обнаружить этого негодяя.
  -- А зачем вы распорядились об увольнении командира  роты Мукершану? Он
что, тоже был причастен к убийству?
  -- Мукершану вел вредную пропаганду среди солдат.
  -- Призыв к дружбе с СССР им считаете вредной пропагандой?
  Припертый к стене, Рупеску молчал.
  Демин колюче посмотрел на него, сказал:
  --  У  меня  к вам больше  нет вопросов,  господин  генерал,  -- и,  не
попрощавшись, вышел на улицу. Он быстро направился в штаб своей дивизии.

3

  После  занятия города советскими  и румынскими  войсками Мукершану, еще
утром  сдавший  роту другому  офицеру,  решил  посетить  шахтерский поселок,
раскинувшийся  за  смутно маячившими  невдалеке многочисленными  копрами.  В
километре от поселка он встретил  группу углекопов, сидевших на валунах и  о
чем-то угрюмо разговаривавших. За плечами шахтеров были приторочены котомки,
в руках -- посохи.
  --  Куда это вы собрались?  --  спросил Мукершану, присаживаясь рядом с
шахтерами.
  -- А вы кто будете? И какое вам до нас дело? -- в  свою очередь спросил
пожилой рабочий, откинув с головы брезентовый капюшон, которым укрывался  от
мелкого холодного дождя, спустившегося с какой-то приблудной тучки.
  -- Есть дело, коль спрашиваю.
  Шахтеры с ленивым любопытством посмотрели на незнакомца,  почуяв  в его
голосе неподдельную заинтересованность.
  -- Кто же ты, однако? -- переспросил все тот же пожилой углекоп.
  -- Солдат. Не видите, что ли?
  -- Видим. Мало ли их тут бродит! Интересуетесь только вот зачем?
  -- Сам рабочий.  Вот  и интересуюсь.  Все по  профессиональной привычке
поглядели на руки Мукертану. Удовлетворенные, загудели:
  -- Не обманываешь, похоже.
  -- А зачем мне вас обманывать?.. Покидаете, значит, шахты? -- Мукершану
нахмурился. -- Эх вы!..
  --  Какое, однако,  твое дело?  -- разозлился пожилой  шахтер, который,
по-видимому, был  тут  за  главного.  Мукертану подозревал, что это  по  его
инициативе рабочие собрались в свое странствие.
  -- А ты  зря  сердишься, старик. Я плохого вам  не  сделал.  Но  только
настоящий шахтер свою шахту не оставит.
  -- Свою?..  А ты  погляди на нее! -- все более раздражаясь,  воскликнул
рабочий. -- Купаться в ней, в шахте-то? Уж  больно  вода  черна   ты бы  сам
попробовал.
  -- Воду можно выкачать.
  -- Пусть  хозяин сам качает. Сумел залить -- пусть и откачивает. А мы с
голоду  не  хотим  умирать...  Да  что  ты к  нам  прицепился?..  Откуда  ты
объявился? Пошли, чего его слушать!..
  -- Я сказал откуда. А ты зря, старик, торопишься.  Батраками, что ль, к
помещику? Не советую -- плохой это хлеб.  Возвращайтесь-ка к себе на шахту и
принимайтесь за дело. Так-то оно будет лучше.
  -- Хозяину капиталы скоплять? Нет уж, хватит.
  -- Не хозяину, а себе, -- спокойно возразил Мукершану и быстро сообщил:
-- Ваши будут шахты, поняли?
  Рабочие недоуменно зашумели:
  -- Как бы нe так!
  -- Вырвешь у них -- руки пооборвут.
  -- Не пооборвут. Коротки теперь у них руки. -- Мукершану приблизился  к
пожилому рабочему, доверительно  заговорил: -- Что ты косишься на меня?  Где
это  ты видел, чтобы рабочий обманывал рабочего?  Вот  возьми, почитай! -- и
Николае показал шахтеру документ, в  котором указывалось, что он, Мукершану,
рабочий с завода Решицы, является членом  Румынской коммунистической партии.
-- Ну, что ты скажешь на это, старина?
  --  Простите  за грубые слова, товарищ, -- голос старого рабочего  стал
мягче, взгляд  потеплел. -- Откуда мы знали?.. Что же, однако, нам делать? С
голоду пропадаем. Детишки пухнут.
  --  Вижу  и понимаю. Но покинуть шахты и уйти в деревни -- не  выход из
положения. Стране нужен уголь.  Коммунистическая  партия  не  даст  помереть
вашим детишкам.
  -- Значит, вы советуете нам вернуться?
  -- Да, советую.
  -- Ну что ж. Мы вернемся. Только знаешь, товарищ, недолго  мы протянем,
если так продолжаться будет...
  -- Знаю, -- тихо проговорил Мукершану. .
  -- Ну что ж, пошли... До свидания, товарищ! -- старый  шахтер  протянул
было руку Мукершану, но тот сказал:
  -- Я с вами пойду, погляжу, как там у вас...
  -- Милости просим.
  Шахтеры медленно повернули обратно.

4

  Дивизия  генерала  Сизова с  каждым днем пробивалась  вперед и  вперед,
поднимаясь  все выше и выше в горы. Дорог тут мало, да  и те, что  вились по
ущелью,  были заминированы  немцами. Все  мосты через многочисленные  горные
речушки  взорваны,  на их  восстановление  у  командования  дивизии  не было
времени. Оно имело  задачу -- как  можно  быстрее преодолеть Трансильванские
Альпы, вывести  соединение на равнину и двинуться полным ходом к  венгерской
границе, которую уже пересекли, совершив большой  обходный рейд, кавалеристы
генерала Плиева.
  Радио  приносило  радостные  вести,  советские войска  наступали всюду.
Правда, на западе что-то не особенно спорилось у союзников, но  о них как-то
не думалось в те дни.
  Полк  Тюлина  шел  впереди.  Используя  метод,  предложенный  на  слете
сержантом Громовым, пехотинцы  поднимались  вверх, связавшись друг  с другом
веревками, как настоящие альпинисты. Веревки эти и  прочные широкие  ремни с
модными  крючками  нашлись  в повозках  старшины Фетисова, предусмотрительно
собравшего их при разгроме горного батальона противника.
  Сам Тюлин и еще несколько бойцов-разведчиков поднялись за облака.
  --  Прекрасный  командир! -- вырвалось у  генерала Сизова,  смотревшего
вверх. -- Погляди, как организовал дело!
  При встречах с Тюлиным Сизов уже ни разу не напоминал ему  о прошлом, о
тех далеких днях, когда генералу приходилось частенько журить этого офицера.
  -- Молодец! -- искренне  подтвердил Демин, которого всегда радовал рост
людей. -- Со временем из него получится толковый командир дивизии.
  -- Безусловно.
  -- И что еще важно -- он стал больше  заниматься политработой в  полку,
чего  раньше с  ним не  было. Сейчас  нередко  сам  беседует с  замполитами,
парторгами и комсоргами. Советует им, что надо делать, учит.
  Среди  камней, земляных  глыб и кустарников  перемещались серые цепочки
бойцов,  медленно,  но  неуклонно  набирающих   высоту.  А  по  единственной
тропинке, за ночь немного расширенной саперами, поднимались обозы. Откуда-то
сверху  катилось,  точь-в-точь  как при форсировании Молдовы  в  первые  дни
наступления:
  -- Раз, два -- взяли!
  -- Давай, давай!
  Было странно, удивительно и отрадно  слышать  это чисто русское "давай,
давай" в чужих, непроходимых дебрях.
  За советскими  солдатами  поднимались  румынские,  хотя генерал Рупеску
считал дальнейшее продвижение в  горах безумием и предлагал Сизову двигаться
в обход.
  -- Тут  ни един тшорт не  проходиль,  -- пытался говорить он по-русски,
нажимая на колоритное слово "тшорт".
  -- Вот и  хорошо.  Обрушимся на врага  неожиданно, --  отвечал  на  это
Сизов.   --  К  тому  же  нам,  советским  людям,  не  привыкать   двигаться
непроторенными  путями.   Вы,   господин  генерал,  беспокоитесь  совершенно
напрасно. Вашим солдатам будет легче: они пойдут вслед за советскими...
  Рупеску промолчал. Но, отойдя от Сизова, тихо прошептал, багровея:
  -- "Вслед за советскими". Это-то меня больше всего и беспокоит...
  Румынские солдаты старались не отставать от наших бойцов. Неподалеку от
Сизова  и Демина стоял  высокий румынский офицер и следил, как  поднимался в
гору его извод, изредка покрикивая на подчиненных:
  -- Давай, давай! -- и радостно улыбался, утирая потный лоб пилоткой, на
которой виднелась красная пятиконечная звездочка. -- Давай!.. Карашо!
  Это  был  Лодяну.  По  распоряжению  Рупеску  его  отстранили  было  от
командования взводом,  но солдаты заявили,  что с другим  командиром  они не
будут воевать. Корпусному генералу пришлось отменить свой приказ.
  --  Вот он, офицер новой  румынской армии!  --  сказал  генералу Сизову
начальник политотдела. -- Посмотрите, как воодушевлен, как горят его  глаза!
Никаким Рупеску не свернуть этого с избранного им пути!
  Внимание начальников отвлекли Пинчук и Кузьмич, поднимавшиеся сейчас со
своей повозкой вслед за полковыми обозами.
  --  А  где  же  сноп,   который  подарили  вам  румынские  крестьяне  в
Гарманешти? -- вспомнил Демин, заметив, что на возу нет снопа пшеницы.
  Отстав немного от обоза, Петр Тарасович объяснил:
  -- Обмолотили мы его, товарищ полковник.
  -- А куда зерно дели? Лошадям, поди, стравил?
  -- Ни. Отослал в свой колгосп, щоб посеяли на нашей земле.
  -- Это для чего же? -- удивился Демин.
  --  Як бы  семена дружбы... Не век  же нам с румынами в ссоре  жить, --
прибавил